Мандат

Варвара Сергеевна. Это вовсе не рожа, Павлушенька, а улыбка.

Павел Сергеевич. Улыбка! Я тебе как честный человек гово­рю: если ты нынче вечером перед моими гостями такими улыбками улыбаться будешь, я от тебя отрекусь.

Варвара Сергеевна. Тебе от меня отрекаться нельзя.

Павел Сергеевич. А я говорю, что отрекусь и вдобавок еще на всю жизнь опозорю.

Варвара Сергеевна. Как же ты можешь меня опозорить?

Павел Сергеевич. Очень просто: скажу, что ты не сестра моя, а тетка.

Варвара Сергеевна. Я тебе, Павел, родственника доста­ла, а ты меня таким словом обозвать хочешь, это на­хально.

Павел Сергеевич. Достала. Что же он – рабочий?

Варвара Сергеевна. Рабочий.

Павел Сергеевич. Каким же он трудом занимается?

Варвара Сергеевна. Ручным. (Радостно.) Ну а коммунисты к тебе придут?

Павел Сергеевич. Придут. Их сам Уткин ко мне привести обещал.

Варвара Сергеевна. Значит, ты теперь вроде как совсем партийный?

Павел Сергеевич. С ног и до головы. Подожди, Варвара. Вот я даже портфель купил, только билета партийного нету.

Варвара Сергеевна. Ну, с портфелем, Павел, и без билета всю­ду пропустят.

Павел Сергеевич. Итак, Варя, начинается новая жизнь. Да, кстати, ты не знаешь, Варенька, что это такое Р.К.П.?

Варвара Сергеевна. Р.К.П.? Нет, не знаю. А тебе зачем?

Павел Сергеевич. Это Уткин раз в разговоре сказал: «Теперь, говорит, всякий дурак знает, что такое Р.К.П.».

Варвара Сергеевна. Как же, Павлушенька, ты не знаешь?

Павел Сергеевич. Я, собственно, наверное, знал, но только у партийного человека столько дел в голове, что он может об этом и позабыть.

Варвара Сергеевна. Посмотри, Павел, – сундук.

Павел Сергеевич. Где сундук?

Варвара Сергеевна. Вот сундук.

Павел Сергеевич. Действительно сундук.

Варвара Сергеевна. Странно.

Павел Сергеевич. Действительно странно.

Варвара Сергеевна. Что бы в нем могло быть?

Павел Сергеевич. А ты загляни.

Варвара Сергеевна. На нем, Павел, замок.

Павел Сергеевич. Действительно замок.

Варвара Сергеевна. Удивительно.

Павел Сергеевич. Действительно удивительно. И зачем это маменька плачется, что у ней в сундуках ничего не оста­лось. Спросишь, Варюшенька, маменьку: «Где у нас, маменька, папины штаны?» – «Съели мы их, говорит, Павлушенька, съели. Мы, говорит, в восемнадцатом году все наше имущество на муку променяли и съели». Спросишь, Варюша, у маменьки деньги. «Откуда у нас, говорит, Павлушенька, деньги. У нас, говорит, в восемнадцатом году все отобрали». – «На что же мы, скажешь, маменька, жи­вем?» – «Мы, говорит, Павлушенька, живем. Мы, говорит, Павлушенька, папенькины штаны доедаем». Какие же это у нашего папеньки штаны были, что его штанами целое се­мейство питается?

Варвара Сергеевна. Не иначе как у нашей маменьки кроме папенькиных штанов что-нибудь да осталось.

Павел Сергеевич. Как же, Варюшенька, не осталось, когда она сундуки на замки запирает.

Варвара Сергеевна. А замочек-то, Павел, маленький.

Павел Сергеевич. Да, замочек неважный.

Варвара Сергеевна. Такие замки вилкой и то, наверное, от­переть можно.

Павел Сергеевич. Ну, вилкой не вилкой, а гвоздиком, на­верное, можно. А если узнают?

Варвара Сергеевна. Кто же, Павел, узнает? Мы, кажется, люди честные, на нас никто подумать не может.

Павел Сергеевич. А что, если маменька?

Варвара Сергеевна. Маменька обязательно на Настьку по­думает, потому что кухарки – они все воровки, и наша, наверное, воровка.

Павел Сергеевич. Это действительно, наверно, воровка, у ней даже в глазах есть что-то такое, и вообще…

Варвара Сергеевна. Воровка, Павел, воровка.

Павел Сергеевич. Сколько на свете бесчестных людей раз­велось, прямо никакому учету не поддается. (Всовывает гвоздь в замок, пытается отпереть.)

Явление одиннадцатое

Варвара Сергеевна, Павел Сергеевич, Надежда Петровна.

Надежда Петровна. Заступница, никак, кто-то императорское платье взламывает. Взламывают! Так и есть, взламывают. Ка­раул! Застрелю!

Варвара Сергеевна. Караул… Жулики…

Павел Сергеевич. Ложись!

Надежда Петровна. Должно быть, большевики или бандиты какие-нибудь.

Павел Сергеевич(из-за сундука). Товарищ!

Надежда Петровна. Ну, значит, большевики. Только бы он у меня не выстрелил, только бы не выстрелил.

Револьвер выстреливает.

Павел Сергеевич. Варька, пощупай меня, я жив?

Варвара Сергеевна. По-моему, жив.

Надежда Петровна. Контузила я себя, ей-богу, контузила.

Павел Сергеевич. А ты?

Варвара Сергеевна. Кажется, тоже немножко жива.

Надежда Петровна. Арестуют они меня, окаянные, сейчас арестуют.

Павел Сергеевич. Товарищ, обратите внимание, мы – дети, честное слово, дети, как говорится, цветочки будущего.

Надежда Петровна. Мне это платье Тамара Леопольдовна подсунула, честное слово, – Тамара Леопольдовна.

Павел Сергеевич. Ну какой вам, товарищ, прок, если вы нас застрелите, скоро наша мамаша придет, это дело другое.

Надежда Петровна. Вы мне прямо скажите: вы большевики или жулики?

Павел Сергеевич. Мы беспартийные, товарищ, третьей гиль­дии.

Надежда Петровна. Ну, слава тебе господи, значит, жулики. Караул, грабят!

Павел Сергеевич. Мамаша!

Надежда Петровна. Караул, застрелю!

Павел Сергеевич. Да что вы, мамаша, это я, Павел.

Надежда Петровна. Неужто ты?

Павел Сергеевич. Я, маменька.

Варвара Сергеевна. Он, маменька, он.

Павел Сергеевич. Да разве вы, маменька, сами не видите?

Надежда Петровна. Кого же я, Павел, могу увидеть, когда я на оба глаза зажмурена.

Павел Сергеевич. Мамаша, сию же минуту откройте глаза, иначе может произойти катастрофа.

Надежда Петровна. Как же я, Павлушенька, их открою, ког­да он, того и гляди, выстрелит.

Павел Сергеевич. Мамаша, вы опять на меня нацелили. По­верните его, мамаша, к себе дыркой, дыркой, дыркой к себе поверните, цельтесь в себя, цельтесь в себя, вам говорю, а то вы еще, упаси господи, нас застрелите.

Надежда Петровна. Взорвется он у меня, Павлушенька, ей-богу, взорвется.

Варвара Сергеевна. Маменька, положите его куда-нибудь.

Надежда Петровна. Я чувствую, Павлушенька, он начинает выстреливать. (Роняет револьвер.)

Павел Сергеевич. Вы что это, мамаша, из нашей квартиры ка­кую-то гражданскую войну устраиваете. Теперь, мамаша, объясните, пожалуйста: откуда у вас огнестрельное оружие?

Надежда Петровна. Мне его, Павлушенька, Тамара Леополь­довна принесла.

Павел Сергеевич. Это еще для чего?

Надежда Петровна. Для самозащиты платья, Павлушенька.

Варвара Сергеевна. Платья?

Павел Сергеевич. Какого платья?

Надежда Петровна. А такого, Павлушенька, платья, в ко­тором в прежнее время все наше государство помеща­лось.

Павел Сергеевич. Где же оно теперь помещается, маменька?

Надежда Петровна. В сундуке, Павлушенька.

Павел Сергеевич. Как же оно в нем помещается, маменька?

Надежда Петровна. Теперь из него, Павлушенька, все госу­дарство вытряхнули.

Варвара Сергеевна. Чье же это платье, мамаша?

Пауза.

Надежда Петровна. Вы спервоначалу побожитесь, что нико­му не скажете, потому что я сама побожилась, что никому не скажу.

Варвара Сергеевна. Ей-богу, маменька, не скажу.

Надежда Петровна. А ты, Павлуша?

Павел Сергеевич. Мне божиться нельзя.

Варвара Сергеевна. Побожись, Павел, никто не услышит.

Павел Сергеевич. Ей-богу, не скажу.

Надежда Петровна. Это платье, дети мои (крестится), госу­дарыни нашей, императрицы Александры Федоровны.

Пауза.

Павел Сергеевич. Простите меня за намек, мамаша, но вы врете.

Надежда Петровна. Вот как на исповеди, не вру. Хочешь, так сам посмотри. (Отпирает сундук.)

Павел Сергеевич. Мамаша, да оно совсем новенькое.

Варвара Сергеевна. Ох и смелая эта портниха была, кото­рая государыне шить не побоялась.

Павел Сергеевич. Дура ты, Варька, государыням портнихи не шьют.

Варвара Сергеевна. А кто же?

Павел Сергеевич. Генеральша какая-нибудь, а может, и кня­гиня даже.

Варвара Сергеевна. Хотелось бы мне посмотреть, мамаша, как оно получается, когда в нем женщина.

Павел Сергеевич. Подобных женщин не держат в России.

Варвара Сергеевна. А что, если я?!

Павел Сергеевич. Твоего сложения на такое платье не хва­тит. А Настька! Обратите внимание, мамаша, Настьке будет как раз по мерке.

Надежда Петровна. Что ты! Что ты!

Павел Сергеевич. Да, да, Настька! Настька! Настька!

Варвара Сергеевна с платьем уходит.

Явление двенадцатое

Павел Сергеевич и Надежда Петровна.

Надежда Петровна. А знаешь, Павлушенька, мне Тамара Лео­польдовна пенсию обещала выхлопотать.

Павел Сергеевич. За что пенсию?

Надежда Петровна. За спасение России.

Павел Сергеевич. Как за спасение России? Во-первых, ком­мунисты Россию спасти не позволят.

Надежда Петровна. Кто же, Павлуша, их будет спрашиваться, когда не сегодня-завтра французы в Россию царя команди­руют.

Павел Сергеевич. Как царя? Вы понимаете ли, мамаша, о чем вы говорите. Если в Россию на самом деле какого-нибудь царя командируют, то меня тут же безо всяких разговоров повесят, а после доказывай, что ты не коммунист, а приданое.

Надежда Петровна. Но, Павел, пенсия.

Павел Сергеевич. Ну зачем же мне в мертвом виде ваша пен­сия, маменька?

Надежда Петровна. А если тебе за такое геройство камен­ный памятник высекут?

Павел Сергеевич. Высекут?

Надежда Петровна. За такое геройство обязательно высе­кут. В назидание потомству. Все равно как первопечатнику какому-нибудь.

Павел Сергеевич. А меня с ним, мамаша, не спутают?

Надежда Петровна. Тебя, Павел, ни с кем не спутают, у тебя очень фигура представительная.

Павел Сергеевич. Фигура-то у меня действительно ничего. Значит, мне, маменька, в партию вступать нельзя.

Надежда Петровна. Как – нельзя? А с чем же мы Вареньку замуж выдадим?

Павел Сергеевич. Но вы забываете, мамаша, что при старом режиме меня за приверженность к новому строю могут мучительской смерти предать.

Надежда Петровна. Как же тебя предадут, если у тебя платье?

Павел Сергеевич. Ну, стало быть, при новом режиме за при­верженность к старому строю меня могут мучительской смер­ти предать.

Надежда Петровна. Как же тебя предадут, если ты в пар­тии?

Павел Сергеевич. Мамаша, значит, я при всяком режиме бес­смертный человек. Вы представьте себе, мамаша, какой из меня памятник может получиться. Скажем, приедут в Моск­ву иностранцы: «Где у вас лучшее украшение в городе?» – «Вот, скажут, лучшее украшение в городе». – «Уж не Петр ли это Великий?» – «Нет, скажут, поднимай выше, это Па­вел Гулячкин».

Явление тринадцатое

Павел Сергеевич, Надежда Петровна, Варвара Сергеевна.

Варвара Сергеевна. Маменька! Платье на Настьке сошлось тютелька в тютельку.

Надежда Петровна. Ну что ты говоришь! Где же она?

Варвара Сергеевна. Сейчас выйдет.

Павел Сергеевич. А если бы сейчас настоящая императрица вышла, как с ней здороваться нужно – «здрасте» или «мое почтение»?

Надежда Петровна. Императрицам заместо «здрасте» «ура» го­ворят.

Варвара Сергеевна. Ну, скоро ты там?

Голос Насти. Иду!

Павел Сергеевич. Ведь вот собственная кухарка, а боязно.

Явление четырнадцатое

Павел Сергеевич, Надежда Петровна, Варвара Сергеевна. Настя в платье императрицы.

Все. Ура, ваше высочество!

Надежда Петровна. Ну, прямо как настоящая, прямо как на­стоящая. Ура, ваше высочество!

Варвара Сергеевна. У меня от такого роскошества, маменька, даже спазмы в желудке сделались.

Павел Сергеевич. Настенька, голубчик, пройдитесь по комна­те, мы на вас с оборотной стороны поглядим.

Варвара Сергеевна. Ах, Настя, вы даже совершенно безо вся­кого вкуса ходите. Я, когда в Малом театре английскую коро­леву видела, то она исключительно только вот таким обра­зом по полу передвигалась. (Показывает.)

Павел Сергеевич. Настенька, голубушка, попробуйте вы.

Надежда Петровна. Шлейф-то, шлейф-то у ней по земле волочается.

Павел Сергеевич. Мамаша, позвольте я. (Несет шлейф.)

Надежда Петровна. Ну прямо как настоящая, прямо как на­стоящая.

Павел Сергеевич. Если бы мне за него в довоенное время дер­жаться, ох и далеко бы я, маменька, ушел.

Варвара Сергеевна. Павел, посадим ее на трон.

Павел Сергеевич. Садитесь, ваше величество.

Сажают Настю на стул.

Надежда Петровна. Ну прямо как настоящая, прямо как настоящая.

Варвара Сергеевна. Если бы мы, маменька, настоящую на трон посадили, нам бы гастрономический магазин отдали.

Павел Сергеевич. А меня бы первым министром сделали.

Надежда Петровна. Хотя бы околоточным, Павел, потому при своем околоточном торговать очень хорошо, и законно, и вы­годно.

Настя. На чем я сижу?

Павел Сергеевич. На троне, ваше величество.

Надежда Петровна. Ну прямо как настоящая. Спасайся, кто может!

Павел Сергеевич. \

Варвара Сергеевна. / Что случилось?

Настя. Барыня, что с вами?

Надежда Петровна. Настька, не шевелись, Христом Богом тебя заклинаю, не шевелись, потому что ты на заряженном пистолете сидишь.

Настя. На пистолете?! Граждане, убивают!

Надежда Петровна. Настька, не ерзай.

Павел Сергеевич. Настя, сидите как вкопанная, пока вы ни себя, ни нас не убили.

Варвара Сергеевна. Если вы его, Настенька, пошевелите, он выстрелит.

Настя. Батюшки, погибаю!

Надежда Петровна. Не двигайся, я тебе говорю.

Павел Сергеевич. Вы, Настя, тем местом, который сидите, не чувствуете, в которую сторону он направлен?

Настя. У меня, Павел Сергеевич, всякое место от страха от­мерло.

Павел Сергеевич. Мамаша, я под таким обстрелом сущест­вовать не могу, необходимо сейчас же куда-нибудь пере­ехать.

Настя. Что же вы, Павел Сергеевич, так здесь меня одну-одинешеньку на пистолете верхом и оставите?

Надежда Петровна. Настенька, не дрожи, потому что в нем семь зарядов.

Павел Сергеевич. Мамаша, это вы во всем виноваты.

Надежда Петровна. Нет, это Варька, Павлушенька. Посадим ее, говорит, на трон, вот и посадили.

Звонок.

Батюшки, звонят.

Варвара Сергеевна. Наверно, гражданин Сметанич.

Надежда Петровна. Прикройте ее чем-нибудь поскорее. При­кройте ее поскорее, а я пойду. (Уходит.)

Павел Сергеевич. Варька, тащи сюда какую-нибудь занаве­ску или коврик какой-нибудь. Закрывай ее лучше, лучше, говорю, закрывай… (Набрасывает на Настю ковер.)

Варвара исчезает.

Явление пятнадцатое

Павел Сергеевич, Надежда Петровна, Сметанич и его сын.

Надежда Петровна. Пожалуйте сюда, Олимп Валерианович, пожалуйте сюда.

Олимп Валерианович. Это что же у вас, Надежда Петровна, приемная?

Надежда Петровна. Приемная, Олимп Валерианович, приемная, а вот мой партийный сын, Павлушенька.

Олимп Валерианович. Ага, значит, вы уже поступили, молодой человек, когда же вы поступили, молодой чело­век?

Павел Сергеевич. Я, знаете, еще с тысяча девятьсот пятого года… намеревался, имел, так сказать, влечение потому, что, как сказал наш любимый учитель Энгельс.

Валериан Олимпович. Что он сказал?

Павел Сергеевич. Это… ну… одним словом, он очень много сказал, всего не упомнишь.

Олимп Валерианович. Ну а скажите, молодой человек, как же вы в партию записались, по убеждению или…

Надежда Петровна. Он у нас, Олимп Валерианович, по-вся­кому может, как вам угодно?

Олимп Валерианович. Ну а протеже, молодой человек, у вас имеются?

Павел Сергеевич. Это как-с?

Олимп Валерианович. Протеже… ну как же вам объяснить… это…

Надежда Петровна. Пожалуйте в столовую, Олимп Вале­рианович.

Олимп Валерианович. Услужливое начальство.

Павел Сергеевич. Услужливое?

Олимп Валерианович. Ну да. То есть такое начальство, ко­торое если у вас отобедает, то об этом при случае обязатель­но вспомнит.

Надежда Петровна. Он у нас, Олимп Валеоианович, с самим Уткиным знаком.

Олимп Валерианович. Это кто же такой – Уткин?

Надежда Петровна. Это один очень знаменитый человек. Мо­жете ли вы себе представить, у него пять родственников в коммунистах.

Павел Сергеевич. Они к нам сегодня прийти обещали, Олимп Валерианович.

Олимп Валерианович. Прийти? Валериан!

Валериан Олимпович. Я, папа.

Олимп Валерианович. Сейчас же прикрепи к своему пиджа­ку значок Общества друзей воздушного флота, а также поста­райся своих убеждений здесь не высказывать.

Валериан Олимпович. Значок у меня, папа, есть, а вот убеж­дений у меня никаких нету. Я анархист.

Олимп Валерианович. Дети нашего круга, Надежда Петровна, всегда говорят лишнее, потому что они говорят то, что они слышат от своих родителей. Но скажите, Надежда Петровна, зачем вы ковер вместо пола на кресле держите.

Надежда Петровна. Он… он… о… пожалуйте в столовую.

Олимп Валерианович. Что у вас там, Надежда Петровна, сто­ловая?

Надежда Петровна. Столовая и (увидев входящую Варвару) моя дочь, Варюшенька! Пожалуйте, Олимп Валерианович.

Надежда Петровна, Олимп Валерианович и Па­вел Сергеевич уходят.

Явление шестнадцатое

Варвара Сергеевна и Валериан Олимпович.

Валериан Олимпович. Скажите, мадемуазель, вы играете на рояле?

Варвара Сергеевна. Пока еще как-то не приходилось.

Валериан Олимпович(играет). А вы вот обратили вни­мание, мадемуазель, что сделала советская власть с искус­ством?

Варвара Сергеевна. Ах, извиняюсь, не заметила.

Валериан Олимпович. Подумайте только, она приравняла свободную профессию к легковым извозчикам.

Варвара Сергеевна. Ах, какая неприятность!

Валериан Олимпович. Я говорю это не в смысле имажи­низма, а в смысле квартирной платы.

Настя. Ой, стреляет!

Валериан Олимпович. Что случилось? Кто сказал стреляет?

Варвара Сергеевна. Это… Это… Это я.

Валериан Олимпович. Вы!.. Это, собственно, чем же?

Варвара Сергеевна. Это… Это… у меня в пояснице стреляет.

Валериан Олимпович. В пояснице! Ну а как вы находите, ма­демуазель, теорию относительности Эйзенштейна?

Варвара Сергеевна. Она у нас в кинематографе шла, только Павел сказал, что это не драма, а видовая.

Валериан Олимпович. А вы часто бываете в кинематографе?

Варвара Сергеевна. Как раз напротив, часто бывать не­удобно.

Валериан Олимпович. Почему же неудобно?

Варвара Сергеевна. Среди посторонних мужчин, и темно.

Валериан Олимпович. Кто сопит?

Варвара Сергеевна. Валериан Олимпович!

Валериан Олимпович. Кто сопит?

Варвара Сергеевна. Я…я… хотела сказать.

Валериан Олимпович. Кто сопит?

Варвара Сергеевна. То есть я… я… я хотела спросить.

Валериан Олимпович. Что спросить? Кто сопит?

Варвара Сергеевна. Господи, о чем же я буду спрашивать? Вы…никакого пенсне не носите?

Валериан Олимпович. Нет, у меня очень здоровые глаза.

Варвара Сергеевна. Какая досада, мужчинам очень к лицу, когда у них пенсне.

Настя громко сопит.

Валериан Олимпович. Опять кто-то сопит.

Варвара Сергеевна. Это… это я.

Валериан Олимпович. Вы?

Варвара Сергеевна. Пойдемте лучше в столовую, Валериан Олимпович.

Валериан Олимпович. А не лучше ли остаться в гостиной, Варвара Сергеевна?

Варвара Сергеевна. Ради бога, идемте в столовую, Вале­риан Олимпович.

Валериан Олимпович. В таком случае разрешите пред­ложить вам свою руку, мадемуазель.

Варвара Сергеевна. Ах, как это вы сразу, Валериан Олимпович, мне очень стыдно, но я согласна.

Валериан Олимпович. Вы меня не так поняли, Варвара Сер­геевна.

Варвара Сергеевна. Ничего подобного, Валериан Олимпович, я вас очень хорошо поняла, но только вы об этом лучше с моей маменькой переговорите. Маменька!

Валериан Олимпович. Вот это называется влип.

Уходят.

Явление семнадцатое

Все в столовой.

Надежда Петровна. Присаживайтесь к столу, Олимп Валерианович, присаживайтесь к столу.

Звонок.

Варвара Сергеевна. Звонок!

Все. Коммунисты?

Надежда Петровна. Варька, убирай со стола кулебяку, а я пойду в дырочку погляжу. (Уходит.)

Явление восемнадцатое

Олимп Валерианович, Валериан Олимпович.

Олимп Валерианович. Валериан!