Паранаука и научное знание. Критические очерки

Иероманах Серафим учит: «Единственная мудрость идет к нам от святых, а все, что противоречит ей, – это ложь, даже если она называет себя „наукой“»44. Представители РПЦ используют любые средства для борьбы против атеистических взглядов ученых, они, намеренно или по невежеству, искажают истину. Так, например, в газете «Аргументы и факты» была опубликована статья наместника московского Сретенского монастыря архимандрита Тихона (Шевкунова) «Безбожная наука хромает!»45, в которой он представил убежденных атеистов И. П. Павлова, А. Эйнштейна и Ч. Дарвина глубоко верующими учеными. Но это не так. В воспоминаниях М. И. Петровой, ближайшей сотрудницы Павлова, приводятся такие его слова: «Человеческий ум ищет причину всего происходящего и когда он доходит до последней причины, это есть Бог… Но сам я не верю в Бога, я неверующий»46. В письме к своей невесте С. В. Карчевской 11 сентября 1880 г. Павлов пишет: «…сам я в бога не верую, никогда не молюсь». А вот как он относился к верующим. «На свете еще очень много темных, необразованных людей, которые весьма плохо разбираются в явлениях природы и общественной жизни и лишены такой мощной моральной опоры как просвещение, образование. Моральной опорой для их жизни в известной мере является религия, вера в Бога»47.

Взгляды А. Эйнштейна с течением времени менялись. В творческой автобиографии, опубликованной им в 1945 г., он пишет: «Я, хотя и был сыном совсем нерелигиозных (еврейских) родителей, пришел к глубокой религиозности, которая, однако, уже в возрасте 12 лет резко оборвалась. Чтение научно-популярных книжек привело меня вскоре к убеждению, что в библейских рассказах многое не может быть верным. Следствием этого было прямо-таки фанатическое свободомыслие, соединенное с выводами, что молодежь умышленно обманывается государством; это был потрясающий вывод»48. В целом же взгляды А. Эйнштейна хорошо представлены в книге Макса Джемера «Эйнштейн и религия». Вот как ответил Эйнштейн в 1929 г. на вопрос о верованиях: «Я верю в бога Спинозы, который проявляет себя в упорядоченной гармонии Вселенной, но не в бога, который занимается судьбами и поступками людей»49. Эйнштейн пользовался также термином «космическая религия», но, когда друзья упрекнули его в использовании религиозной терминологии, он ответил им так: «Я просто не мог найти более подходящего слова. Какого черта мне до того, что попы наживают на этом капитал»50.

Совсем нелепо зачислять в ряды верующих Ч. Дарвина. В молодости он действительно был верующим, но затем порвал с религией и стал атеистом. В своей автобиографии он пишет: «Я постепенно пришел к осознанию того, что Ветхий завет с его до очевидности ложной историей мира, с его вавилонской башней, радугой в качестве знамения завета и пр. и пр., и с его приписыванием богу чувств мстительного тирана заслуживает доверия не в большей мере, чем священные книги индусов или верования какого-нибудь дикаря»51.

Религиозный ренессанс в современной России серьезно потеснил позиции философского материализма. Не смотря на провозглашаемые ныне лозунги о демократии, свободе слова и совести, государственная цензура никуда не исчезла. Но если раньше запрещалось публиковать антисоветскую литературу, то в условиях рыночной экономики цензоры стали внимательно следить за тем, чтобы научная литература не попадала в библиотеки и книжные магазины. Поэтому полки книжных магазинов забиты религиозной, идеалистической и различного рода антинаучной литературой, а библиотеки, даже областные, теперь не имеют обязательного экземпляра и лишены права приобретать понравившуюся литературу. Зато религиозная литература, причем не только отечественная, но и зарубежная, издается большими тиражами и распространяется бесплатно. Яркой иллюстрацией этого являются три солидных тома под общим названием «Мировоззрение», подготовленные английскими авторами – теологом Д. Гудингом и философом Дж. Ленноксом52. Эти книги, рекомендованные Министерством образования РФ в качестве учебного пособия для учащихся старших классов и студентов, рассылались бесплатно не только по библиотекам, но и по философским кафедрам вузов. На отечественного читателя потоком обрушились публикации и переводы богоискательских трудов начала XX в., которые вряд ли можно считать новым словом философской мысли или трактовать как свидетельство духовного обновления человека.

В связи с теологизацией отечественной философии и вообще всех сторон жизни российского общества очень остро встал вопрос об идеологии в современной России. События 1991 г. привели к крушению социализма, а само понятие идеологии оказалось в опале. Ее объявили атрибутом тоталитаризма. Вооружившись идеей деидеологизации, наши «реформаторы» сначала даже и не помышляли о создании новой идеологии для России, наивно полагая, что с ликвидацией марксистской идеологии наступит расцвет науки, искусства, политики, экономики, социальной жизни. Но это оказалось глубоким заблуждением. С разрушением идеологической основы общества рушатся все основывающиеся на ней сферы и структуры. Не может нормально развиваться общество, у которого нет целей и знаний о самом себе, о своей природе, месте в истории. Существовать без идеологических воззрений общество не может, ибо оно основывается на них. Отсутствие идеологии в современной России привело к тому, что возник своего рода идеологический хаос, обусловленный, с одной стороны, произвольным идеологическим творчеством политических структур власти, а с другой – так называемым «идеологическим плюрализмом».

В России все большее распространение получают различные идеологические идеи, концепции и учения – от возрождающихся религиозных доктрин (православия, ислама, буддизма, иудаизма) и крайнее левых течений до самых правых (в частности, фашистской идеологии). Возникает вопрос: совместим ли идеологический плюрализм с какой-либо одной национально-государственной идеологией? С одной стороны, общество неоднородно, оно структурировано на социальные группы, имеющие свои интересы. Естественно, что каждая из них имеет свою идеологию. С другой стороны, совершенно очевидно, что Россия как государство имеет свои особые национальные интересы, как и любая другая страна мира. Следовательно, и у России должна быть своя национально-государственная идеология, в которой эти интересы могли бы получить системное изложение и теоретическое обоснование.

Какой же должна быть государственная идеология России? В некоторых публикациях проскальзывает мысль, что такой идеологией может быть знаменитая триада «православие – самодержавие – народность». Но брать за основу государственной идеологии эту триаду – значит выставлять страну на историческое осмеяние. Действительно, хороша национальная идея, если вскоре после ее провозглашения народ сверг самодержавие и разрушил православие. По конституции церковь отделена от государства, никакая идеология не может быть государственной. Ссылаясь на это, Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II подчеркнул: «Никакая, в том числе атеистическая». Но дело в том, что идеология и мировоззрение – это два качественно различных явления человеческого духа. Мировоззрение имеет дело с миром в целом, и оно индифферентно к социальным событиям. Оно может быть материалистическим или идеалистическим, религиозным или атеистическим, но не может быть, ни пролетарским, ни буржуазным. Другое дело, что социальные общности и классы в своих идеологических воззрениях пытаются опереться на тот или иной тип мировоззрения.

РПЦ требует «искоренить» материализм в системе образования, стремится сделать религию безраздельно господствующим мировоззрением, т.е. фактически вернуться в эпоху средневековья. Но мы живем в эпоху науки, а с наукой неразрывно связан материализм. Поэтому материализм нельзя искоренить даже при самом сильном желании. Все образование есть распространение научного знания, а религиозная вера в системе образования будет чужеродным элементом. Государственная идеология России может основываться только на глубоких научных знаниях, отражающих реальное положение России в современном мире, ее национальные интересы, а следовательно, интересы всех россиян. Только в этом смысле можно говорить о духовном единстве российского общества.

Религия будет существовать до тех пор, пока существуют верующие, а церковь должна свободно выполнять свои функции, чтобы служить им. Она востребована большей частью нашего общества и необходима в качестве особого психотерапевтического средства, успокаивает, примиряет их с трудностями жизни, дает надежду, хотя и иллюзорную, на райскую жизнь в будущем. Но всем грамотным и здравомыслящим людям ясно, что будущее России будет определяться не верой в Бога, а научным потенциалом страны, развитием науки и образования. Именно научные истины, а не «истины веры» будут определять развитие нашей страны и ее место в мировой цивилизации.

3. Возможен ли союз науки и религии

Ответ на вопрос о том, возможен ли союз науки и религии, предполагает выяснение соотношения веры и разума, веры научной и веры религиозной. Существует легенда о том, что на вопрос Понтия Пилата «Что есть истина?», – Иисус Христос не ответил. Но в течение многих столетий христианская церковь считала, что ответ ей известен и пыталась дать свое понимание, что истинно и что ложно. Богословы в своих трудах и проповедях утверждают, что существуют «истины веры», что вера – это тоже разум, но разум особенный, присущий «горнему» миру и что этот разум даже выше «дольнего», «земного». Религия объясняет мир, опираясь на сказания «священных книг», догматы, свидетельства пророков, писания «святых отцов» и иных церковных авторитетов. Религия возвышает веру над разумом. В парадоксальной форме эту позицию выразил один из основателей христианского богословия Тертуллиан: «Верую, потому что абсурдно». Действительно с позиций критического разума трудно принять идею о триединстве бога, о непорочном зачатии, о богочеловечности Христа и т. п. На вопрос: почему догматы религии являются «истинами»? Богословы отвечают: потому что они взяты из священного писания, оно от Бога, а Бог не может обманывать.

Вера, действительно, связана со знанием, она возникает на его основе. Но следует различать веру религиозную и веру научную. Вера в научном познании играет важную роль не только в процессе выдвижения гипотез и теорий, но и в ходе принятии их научным сообществом. Научное знание неотделимо от наличия определенного элемента веры, но оно требует превращения того, что первоначально принималось лишь на веру, в истину логически обоснованную и практически подтвержденную. В религии дело обстоит иначе: «Религиозная вера всегда исключает знание… поскольку в том случае, когда верят религиозно – например, что Христос явился спасти человечество, или что существует какая-то разновидность сознательной жизни после смерти, – то не знают того, во что верят (и знают, что этого не знают)»53. Особенность религиозной веры состоит в том, что она предполагает принятие истинности того, во что верят, в то время как в науке истина никогда не принимается на веру. Наука все подвергает сомнению, потому что без сомнения нет научного прогресса. Теология отвергает принцип сомнения. Для нее библейские тексты священны и в них нельзя сомневаться. А библейские тексты не есть факты, с помощью которых можно проверить утверждения теологов.

Философы Средневековья, обсуждая вопрос о соотношении веры и знания и доказывая, что вера выше знания, уже в самой формулировки вопроса явно противопоставляли их друг другу. Согласно Ф. Аквинскому, знание возникает на основе чувственного познания вещей, вера же – результат божественного откровения. О противопоставлении веры и знания неоднократно писал И. Кант: вера – это признание истинности суждения, имеющее достаточное основание с субъективной стороны, но объективно недостаточное, знание же – и субъективно, и объективно достаточно обоснованное54. Говоря языком веры, отмечает Кант, приходится покинуть язык знания55. Так, нельзя говорить о знании того, что бог и загробная жизнь существует56.

Теологи, отрывая веру от знания, выводят ее содержание из внешнего для знания источника – божественного откровения, что позволяет трактовать веру как нечто самостоятельное по отношению к знанию и даже превосходящее его по значению. Они говорят об истинах религиозного сознания, об истинах религиозной веры. Но понятие истины неправомерно относить в область этой веры. Известно, что истина – это соответствие наших представлений объективному предмету. Религиозные представления, согласно материалистической философии и научному знанию, являются продуктом фантазии и не соответствуют никакому объективно существующему предмету.

Религия в вопросах божественного мироустройства не может обойти вниманием реальный мир, а возрастающий авторитет науки побуждает религиозных деятелей к диалогу с ней. Идея синтеза науки и религии получила развитие в неотомизме – наиболее авторитетном направлении современной религиозной западноевропейской философии. Эта философия восходит в своих основах к учению Фомы (Томазо) Аквинского, который приспосабливая философию Аристотеля к нуждам религиозной схоластики, сумел избежать крайностей иррационалистического отрицания научного знания в пользу веры и рационалистического противопоставления разума, и веры. Человеческое знание, с его точки зрения, подчинено знанию «божественному» – не противоразумному, а сверхразумному. Христианская теология, писал Фома, проистекает из света веры, философия же из естественного света разума. Философские истины не могут противоречить истинам веры. Конечно, они не достаточны, но они допускают общие аналогии, а некоторые из них даже предвосхищают истины веры, ибо природа – предвестие благодати. Таким образом, вера и знание не исключают друг друга, а дополняют, как два данных нам богом источника истины. Но если в знании человек приходит к истине необходимо, в силу убедительности доказательства или свидетельства чувств, то в вере он приходит к истине свободно; поэтому вера – большая заслуга, чем знание.

Говоря о гармонии между верой и разумом, Аквинский подчеркивал приоритет веры. Современные схоласты не решаются открыто подчинять разум вере, подчеркивая их самостоятельность. Как самостоятельный источник познания разум безотносителен к откровению, но он не в состоянии дойти до сущности его «истин». Он самостоятелен, но его законы не должны обладать универсальным знанием, иначе могут быть поставлены под сомнение догмы теологии. Вера не должна препятствовать развитию разума, а разум не должен мешать вере.

В учении о сотворении души человека богом неотомизм пытается соединить в природе человека естественное со сверхъестественным и отгородиться как от материализма, так и от пантеистических последствий идеализма. Христианская антропология не может принять учение о предсуществовании человеческих душ, но не может согласиться и с учением «традуционизма» о том, что душа, так же, как и тело, воспринимается каждым человеком от родителей. Традуционизм объяснял наследование «первородного греха», но противоречил учению о бессмертии души, ее сверхприродной сущности. Церковь осудила также идею переселения душ, которая противоречила христианскому учению об однократности осуждения или спасения в земной жизни. Как подчеркивает К.И.Николаев: «… ортодоксальная христианская антропология и в учении об онтогенезе человека встала на позиции креационизма, утверждая, что Бог творит каждую отдельную человеческую душу»57.

Наряду с воспроизведением и комментированием идей Аквинского неотомисты внимательно следят за событиями современной научной и общественной жизни, живо откликаются на них. Одну из своих главных задач они видят в религиозной интерпретации открытий и теорий современной науки, хорошо понимая, что враждебное отношение к науке наносит вред самой религии. Церковь изменила свое отношение к науке, а для оправдания своих преступлений перед наукой и человечеством была выдвинута специальная теория, согласно которой следует разделять католицизм идеальный, к которому надо стремиться и католицизм исторический, результат деятельности папы и святых людей, которые могли ошибаться. Отсюда, например, казнь Дж. Бруно – ошибка церкви. Ученые должны изучать факты, но до определенных границ. Поэтому можно признать и дарвинизм, но учение о первородном грехе Адама и Евы должно остаться незыблемым. Признание дарвинизма сторонниками католической философии особенно остро поставило вопрос о соотношении души и тела. Папа Пий XII подчеркнул, что вера обязывает нас считать, что души созданы непосредственно богом, но эволюционная теория вправе исследовать, произошло ли человеческое тело из уже существующей живой материи. Следовательно, тело человека могло произойти от животных его предков, но сознание было вложено в него богом.

Неотомисты настаивают на том, что признание существования бога не только вера, но и знание. Доказательства же существования бога – это дело философии, и они должны вестись чисто логическими средствами. Аквинский считал, что доказательства разумом бытия бога служит основой веры уже не слепо, но как требование самого разума. Фома приводит пять «доказательств» бытия бога, изложенные им в «Сумме теологии» и «Сумме против язычников». Современные томисты не только признают эти «доказательства», но ищут новые свидетельства присутствия бога. В этих целях они пытаются использовать трудности и нерешенные проблемы науки. Например, папа Пий XII в речи «Доказательства бытия Бога свете современной науки», произнесенной 22 ноября 1951 года, утверждал: «Вопреки неразумным предположениям прошлого, чем дальше идет истинная наука вперед, тем больше она открывает Бога, как если бы он ожидал ее за каждой дверью, раскрываемой наукой». Ссылаясь на теорию расширяющейся Вселенной, он продолжает: «таким образом, творение во времени, а потому творец, и, следовательно – Бог. Вот та весть, которую мы… требовали от науки и которую современное человечество ожидает от нее».

В наибольшей степени стремление религии к диалогу с наукой отражает позиция Тейяра де Шардена – французского ученого-палеонтолога, философа и теолога. Учение Тейяра противоречит ортодоксальным томистским представлениям о мире и человеке. За религиозное инакомыслие он был лишен церковными властями права преподавания и публикации философско-теологических сочинений. Однако начиная с 60-х гг. XX века его взгляды получили широкое распространение. Сторонники религиозного модернизма считают его философию религиозным мировоззрением космической эры, приравнивая Тейяра по значению к Ф. Аквинскому.

Пытаясь модернизировать христианство, Тейяр де Шарден хотел органически включить христианство в контекст современной действительности. Он предпринял попытку осуществить синтез науки и религии иными средствами, чем те, которые предлагает ортодоксальный томизм. Последний считает, что существует три ступени познания истины. Первой, низшей ступенью является наука. Она только накапливает знания, описывает явления, но не раскрывает их сущности. Второй ступенью в развитии познания является философия. В отличие от науки философия раскрывает причины единичных фактов, но она не может решить вопрос о первопричине различных явлений и мира в целом. Третьей, высшей ступенью познания, является религиозная вера, теология, в союзе с которой нуждается наука и философия.

Тейяр же стремился разработать мировоззрение, которое было бы одновременно и научным, и религиозным. Он считал, что невозможно принимать традиционную иерархию видов знания, где наука занимала низшую ступень. Смысл научных истин должен, по мнению Тейяра, совпадать с положениями христианского вероучения. Христианство должно быть очищено от донаучных представлений о мире. Наука внесла в наше понимание мира новое, показав, что мир находится в непрерывном движении и развитии. Значит необходимо внести соответствующие поправки в христианское понимание бога, его отношения к миру и человеку, в традиционное понятие творения, чуда и т. д. Короче говоря, он делает акцент на приспособлении не науки к религии, а религии к науке.

Тейяр растворяет бога в природе. Согласно его учению, природа оказывается подлинным творцом всего существующего. Признавая за материей определенные созидательные возможности, Тейяр как теолог, не мог признать первичности материи, которая, по его мнению, должна быть повлечена в поток развития «духом». Постулируя существование единой космической энергии, психической по своей природе, Тейяр интерпретирует саморазвитие материального мира в духе концепции «продолжающегося творения». Саму науку Тейяр рассматривал как разновидность «божественного откровения», как форму «естественной религиозности», призвание науки он видел в том, чтобы ускорить продвижение человека к богу. Пытаясь устранить противоречие между христианской антропологией, и научными знаниями о человеке, Тейяр де Шарден обосновывает всеобщность закона развития. В его теории мир изменяется и развивается сам, в силу своих внутренних причин, а человек представляет собой определенный этап в общем процессе развития и является его естественным продуктом.

В своем главном сочинении «Феномен человека» анализируя процесс развития, Тейяр различает в нем три главных ступени: неживой мир (преджизнь), живой мир (биосфера) и человеческий мир (ноосфера). Эти ступени органически взаимосвязаны, поэтому высшая ступень универсума – сознание – может быть объяснена только на основе связи с материей. Если в ортодоксальном неотомизме подчеркивается принципиальное различие между материей и сознанием, а материя характеризуется как пассивный и инертный компонент бытия, то Тейяр, напротив, полагает, что материя обладает внутренней активностью. Он считал, что на всех её уровнях и формах имеется элементарное количество духа, зародыш психики, сознания. Сознание, как и жизнь, трактуется Тейяром в качестве универсального феномена, который в неразвитом состоянии распространен во всей неживой материи.

Тейяр де Шарден подверг сомнению один из основных догматов теологии – догмат о происхождении человека от Адама и Евы, созданных непосредственно богом. «С точки зрения науки, пишет он, – „первым человеком“ является и может быть только множество людей, и его юность насчитывает тысячи и тысячи лет»58. Человек у Тейяра не просто появляется после животных, а выделяется из мира животных. Возникновение жизни и человека он считает закономерным следствием структуризации высокоорганизованной материи, естественным и закономерным всплеском её внутренней энергии. Сознание человека возникает в результате усложнения материальных структур, посредством нового качественного скачка: «Прорыв непрерывности. Так теоретически определяется и представляется нам механизм возникновения мысли, точно так же, как и первого появления жизни»59.

15 октября 1998 г. была опубликована энциклика папы Иоанна Павла II «Вера и разум». Она посвящена проблеме отношений между верой в Бога, религией и богословием, с одной стороны, и разумом, наукой и философией – с другой. Энциклика начинается такими словами: «Вера и разум подобны двум крылам, на которых дух человеческий возносится к созерцанию истины. Сам Бог заложил в сердце человека желание познать истину и в конечном итоге познать Его, чтобы тот, познавая и любя Его, мог достичь полноты истины в себе самом»60. В этой энциклике, по словам В.Л.Гинзбурга, изложена позиция, которую занимает церковь сегодня, и, вероятно, та, которую она будет занимать в обозримом будущем. Энциклика папы – это документ католицизма, но, судя по выступлениям патриарха Алексия II и другим сведениям, протестантизм и РПЦ не занимают какую-либо агрессивную позицию по отношению к науке, то есть сегодня церковь предлагает науке «жить дружно» и даже сотрудничать. И такое сотрудничество в определенных пределах возможно.

Известно, что РПЦ относит к оккультным сатанинским учениям астрологию, экстрасенсорику, колдовство, целительство, парапсихологию, восточные культы и многое другое. Возникает вопрос: возможен ли союз науки и религии в борьбе против паранауки? Думается, что на него можно дать положительный ответ. Исходя из своих интересов, церковь борется со всевозможными колдунами, ясновидящими, целителями и другими лжеучеными, считая их служителями сатаны, а это, в свою очередь, способствует укреплению позиций объективного знания, науки. К тому же религиозные чудеса не приносят людям такого же вреда, как обращение к знахарям, колдунам, астрологам. Известный православный публицист С. Худиев считает, что церковь и академическая наука – естественные союзники. Он пишет: «В борьбе за человеческий разум мы находимся по одну сторону баррикад. Мы – ученые и верующие живем в ситуации, когда наибольшим влиянием на людей пользуется не наука и не христианская вера, а паранаука и оккультизм». И в этом он прав.

Однако отношение религии к мистике всегда было противоречивым. С одной стороны, теологи опасаются, что мистика, призывая людей самих искать средства и способы контакта со сверхъестественным, с Богом, устраняет посредничество церкви с ним. С другой стороны, эти же теологи понимают, что распространение мистики выгодно церкви, ибо укрепляет веру в сверхъестественное. Поэтому, несмотря на критическое в целом отношение к предсказаниям в самой церкви, не спешит опровергать или подтверждать сам факт пророчеств и причастность к ним православных святых. Зачастую пророчества, касающиеся будущего страны, приписывают почитаемым святым: Сергею Радонежскому, Серафиму Саровскому и Матроне Московской. Последняя пользуется особой популярностью у сочинителей пророчеств: ее «последние предсказания» можно обнаружить буквально на каждый год. Между тем христианские пророчества не могут иметь привязки к конкретным событиям и датам, поскольку будущее, с точки зрения христианского сознания – непредсказуемо.