скачать книгу бесплатно
Папа улыбнулся.
– Не хотелось бы мне стать первым, кто проверит это на практике.
Робин спросила маму, была ли у меня в детстве любимая книжка. Она не стала спрашивать у меня напрямую, потому что дулась из-за моего замечания насчёт ванны.
Мама ответила:
– Джексон обожал «Яму – для того, чтобы её рыть». Помнишь эту книжку, Джексон? Мы тебе её, наверное, целый миллион раз читали.
– Это скорее словарь, чем придуманная история, – отозвался я.
– «Брат – для того, чтобы тебе помогать», – сказала мама. Это было в книге.
– «Брат – для того, чтобы тебя доставать», – сказала Робин. А вот этого в книге не было.
– «Сестра – для того, чтобы медленно сводить тебя с ума», – не остался в долгу я.
Солнце начинало садиться. Небо было тигрового окраса, с полосками тёмных облаков.
– Мне нужно подготовить вещи к распродаже, – сказал я.
– Эй, не спеши-ка, приятель, – окликнул меня папа. – Я почитаю «Яму – для того, чтобы её рыть». Если мы её найдём, конечно.
– Я уже вырос из этой книжки, – заявил я, хотя её я первым делом положил в пакет для сувениров.
– Прочти ещё разок про Лайла, – попросила Робин. – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста?
– Пап, – спросил я, – ты случайно не покупал фиолетовые мармеладные бобы?
– Нет.
– Тогда откуда они взялись? В бейсболке Робин? Ерунда какая-то.
– Вчера Робин ходила на день рождения к Кайли, – вспомнила мама. – Ты оттуда их принесла, ягодка?
– Не-а, – ответила Робин. – Кайли ненавидит мармеладные бобы. И вообще, я же сказала тебе, что это волшебство, Джексон.
– Нет никакого волшебства, – сказал я.
– Музыка – это волшебство, – сказала мама.
– Любовь – это волшебство, – сказал папа.
– Кролики в шляпе – это волшебство, – сказала Робин.
– Я бы включил пончики из «Криспи Крим» в категорию волшебства, – добавил папа.
– А как же запах новорождённого ребёнка? – подхватила мама.
– Котики – это волшебство! – завопила Робин.
– Так и есть, – согласился папа, почёсывая Арету за ухом. – И не забывай про собак.
Они всё не унимались, когда я захлопнул дверь.
9
Я люблю своих маму и папу, да и сестру обычно тоже. Но в последнее время они здорово действовали мне на нервы.
Робин была совсем маленькой, так что неудивительно, что она так раздражала. Она постоянно спрашивала что-нибудь вроде «А что будет, если собачка и птичка поженятся, Джексон?» Или пела песенку «Колёса у автобуса крутятся» три тысячи раз подряд. Или утаскивала у меня скейт и использовала его как скорую для своих кукол. Короче, вела себя как обычная младшая сестра.
С родителями всё было сложнее. Трудно объяснить, особенно учитывая, что это звучит как что-то хорошее, но они вечно во всём искали плюсы. Даже когда дела были плохи – а такое случалось часто – они шутили. Дурачились. Притворялись, будто всё прекрасно.
Иногда мне просто хотелось, чтобы ко мне относились как ко взрослому. Я хотел, чтобы мне говорили правду, хоть она и не всегда была приятной. Я всё понимал. Я знал куда больше, чем они думали.
Но родители были оптимистами. Смотрели на полстакана воды и говорили, что стакан наполовину полон, а не наполовину пуст.
Я не такой. Учёные не могут позволить себе быть оптимистами или пессимистами. Они лишь наблюдают за миром и видят его таким, какой он есть. Они смотрят на стакан воды и отмеряют 3,75 унции или что-то в таком духе – и точка.
Вот взять моего папу. Когда я был помладше, он заболел, и серьёзно. У него нашли болезнь под названием рассеянный склероз. В основном с папой всё было хорошо, но случались и плохие дни, когда ему становилось тяжело ходить и приходилось опираться на трость.
Узнав, что у него РС, папа притворился, будто в этом нет ничего страшного, хотя ему пришлось уволиться с работы – он строил дома. Он сказал, что его утомило целыми днями слушать стук молотков. Сказал, что хочет носить приличные башмаки, а не грязные, и даже написал об этом песню под названием «Блюз грязных башмаков». Сказал, что сможет работать из дома, и приклеил на дверь ванной табличку с надписью «Офис мистера Томаса Уэйда». А мама приклеила рядом с этой табличкой вторую, гласившую «Лучше бы я рыбачил».
И дело с концом.
Иногда мне просто хочется спросить родителей, всё ли будет хорошо с папой, или почему у нас не всегда есть еда дома, или почему они так часто спорят.
А ещё – почему я не мог остаться единственным ребёнком.
Но я не спрашиваю. Больше не спрашиваю.
Прошлой осенью, когда мы были на местном обеде в складчину, Арета слопала детский одноразовый подгузник. Ей пришлось провести два дня в ветклинике, прежде чем она наконец его выкакала.
– Входит и выходит, – сказал папа, когда мы её забирали. – Круговорот жизни.
– Дороговатый какой-то круговорот, – заметила мама, глядя на счёт. – Видимо, аренду в этом месяце мы опять задержим.
Когда мы дошли до машины, я спросил напрямую, хватает ли у нас денег. Папа ответил, что беспокоиться нечего. Сказал, что у нас всего лишь небольшие финансовые затруднения. Сказал, что иногда непросто всё распланировать, если только у тебя нет хрустального шара, чтобы заглянуть в будущее, и что если у кого-то из моих знакомых вдруг имеется такой шар, он бы с радостью его позаимствовал.
Мама сказала что-то о том, чтобы выиграть в лотерею, а папа сказал – если мы выиграем в лотерею, то давайте, пожалуйста, купим Феррари, а она ответила – как насчёт Ягуара, и тогда я понял, что им хотелось сменить тему.
После этого я больше не задавал прямых вопросов.
Я просто откуда-то знал, что родители не хотят давать мне прямых ответов.
10
Приготовившись ко сну, я лежал на матрасе и всё обдумывал.
Я думал о вещах, которые положил в свой пакет с сувенирами. Несколько фотографий. Приз за победу в школьном конкурсе правописания. Кое-какие книги о природе. Плюшевый медвежонок. Глиняная фигурка Креншоу, которую я слепил во втором классе. Потрёпанный экземпляр «Ямы – для того, чтобы её рыть».
Я думал о Креншоу и доске для сёрфинга.
Думал о фиолетовых мармеладных бобах.
Но в основном я думал о знаках, которые замечал.
Я очень наблюдательный – это весьма полезное качество для того, кто собирается стать учёным. Вот что я наблюдал в последнее время:
– огромные стопки счетов;
– перешёптывающиеся родители;
– спорящие родители;
– распродающиеся вещи, например, серебряный чайник, который маме подарила бабушка, и наш ноутбук;
– отключённое на два дня электричество, потому что мы не оплатили счёт;
– почти полное отсутствие еды, не считая арахисовой пасты, макарон с сыром и лапши быстрого приготовления;
– мама, ищущая под диванными подушками монетки в 25 центов;
– папа, ищущий под диванными подушками монетки в 10 центов;
– мама, таскающая туалетную бумагу с работы;
– хозяин квартиры, приходящий к нам и говорящий качая головой: «Мне очень жаль».
Всё было как-то нелогично. Мама подрабатывала в трёх местах сразу. Папа подрабатывал в двух. Можно было бы подумать, что в сумме это даст две полноценные работы, но, видимо, не давало.
Раньше мама преподавала музыку в средней школе, пока её не сократили. Теперь она работала официанткой в двух ресторанах и кассиршей в аптеке. Она снова хотела устроиться куда-нибудь учительницей музыки, но пока ничего не подворачивалось.
После того как папе пришлось бросить строительство, он стал заниматься ремонтом. Он чинил людям что-нибудь по мелочи, но иногда, когда он чувствовал себя неважно, ему приходилось отменять запланированную работу. Ещё он давал индивидуальные уроки игры на гитаре. И надеялся поступить в колледж на заочное обучение компьютерному программированию.
Я полагал, что у родителей был план, как всё исправить, потому что у родителей всегда есть план. Но когда я спрашивал об этом, они отшучивались – мол, посадят на заднем дворе денежное дерево. А может, снова соберут рок-группу и выиграют «Грэмми».
Мне не хотелось уезжать из нашей квартиры, но я чувствовал, что это неизбежно, хоть никто ничего и не говорил. Я знал, как всё устроено. Я уже проходил через это.
Мне было жаль переезжать, потому что мне ужасно нравился наш посёлок, хоть мы и прожили здесь всего пару лет. Он назывался Лебединое Озеро. Настоящих лебедей тут не водилось. Зато они были нарисованы на всех почтовых ящиках и на дне общественного бассейна.
Вода в бассейне всегда была тёплой. Мама говорила, что это солнце её нагревает, но я подозревал, что в него нелегально писают.
Названия всех улиц в Лебедином Озере состояли из двух слов. Мы жили на улице Безмятежной Луны. Но были и другие, например, улица Сонной Голубки, Плакучего Дерева и Солнечной Долины. Моя школа, начальная школа Лебединого Озера, располагалась всего в двух кварталах от нашего дома. На ней нарисованных лебедей не было.
Лебединое Озеро не считалось каким-нибудь шикарным местом, просто обычный старый посёлок. Но здесь было как-то дружелюбно. Это было такое место, где по выходным всегда пахнет жарящимися на гриле хот-догами и бургерами. Где дети катаются по тротуарам на самокатах и продают паршивый лимонад за двадцать пять центов стаканчик. Здесь можно было завести надёжных друзей, таких как Марисоль.
Ни за что не подумаешь, что в таком месте люди могут беспокоиться, или голодать, или грустить.
Наша школьная библиотекарша любит говорить, что не следует судить книгу по её обложке. Может, и с посёлками так же. Может, не следует судить посёлок по его лебедям.
11
В конце концов я уснул, но около одиннадцати проснулся опять. Я встал, чтобы сходить в туалет, но, идя по коридору, заметил, что родители ещё не легли. Я услышал, как они разговаривают в гостиной.
Они перебирали места, куда можно переехать, если не получится заплатить аренду.
Если я не стану зоологом, то из меня точно получится роскошный шпион.
Мама предложила поехать к Глэдис и Джо, папиным родителям. Они живут в квартире в штате Нью-Джерси. Папа ответил, что у них всего одна свободная спальня. Потом заявил:
– Плюс ко всему, я не могу жить под его крышей. Он упрямее всех на этой планете.
– Всех, кроме тебя, – заметила мама. – Можем попробовать занять денег у родных.
Папа потёр глаза.
– У нас что, объявился какой-то богатый родственник, которого я не знаю?
– Я тебя поняла, – сказала мама. Потом она предложила податься к папиному кузену, у которого ферма в Айдахо, или к её маме, у которой квартира в Сарасоте, или к папиному старому приятелю Кэлу, который живёт в трейлере в Мэне.
Папа спросил, кто из этих людей примет двух взрослых, двух детей и собаку, которая жрёт мебель. Кроме того, добавил он, он не собирается брать подачек.
– Ты же понимаешь, что мы не можем опять поселиться в минивэне, – сказала мама.
– Нет, – согласился папа. – Не можем.
– Арета здорово вымахала. Она займёт всё среднее сиденье.
– К тому же она пукает, – папа вздохнул. – Как знать? Может, в субботу на распродаже нам предложат миллион баксов за старый детский стульчик Робин.
– Было бы неплохо, – усмехнулась мама. – Прилипшие к сиденью хлопья – в подарок.
Они замолчали.
– Нужно продать телевизор, – наконец сказала мама. – Он древний, знаю, но всё же.
Папа покачал головой.
– Мы же не варвары, – он щёлкнул пультом, и на экране появились кадры старого чёрно-белого фильма.
Мама встала.
– Я так устала, – она посмотрела на папу, скрестив руки на груди. – Послушай, – сказала она. – Нет ничего – совсем ничего – плохого в том, чтобы попросить о помощи, Том.
Она говорила медленно и тихо. Её голос всегда становился таким перед ссорой. У меня сдавило грудь. Воздух словно загустел.
– В этом плохо всё, – рявкнул папа. – Это значит, что мы неудачники. – Его голос тоже изменился, стал резким и жёстким.
