Пригласила тетенька медведя в гости…

– Да вот это все мне и не нравится…

Вот и пойми ее! То ли ей не нравится, что там нет «золота-бриллиантов», то ли еще чего. Поняв, что чего-то более конкретного я от нее не дождусь, просто хмыкнула в ответ, никак не комментируя ее расплывчатую фразу. Мы еще несколько минут шли в молчании, думая каждый о своем. Я, естественно, думала о Егоре. О чем думала подруга, мне было неведомо. Так, в молчании мы и дошли до Валькиного дома. Она осталась разбираться со своими жильцами, а я пошлепала дальше в свою контору.

Хотя, контора – это было громко сказано. Маленькая деревяная домушка на самом краю деревни, в которой сидел один егерь, а теперь еще и я. Но рядом была небольшая конюшня, где в стойле стояло две лошадки, наш «транспорт». Егерь, он же конюх, Максим Валентинович, присматривающий за всем этим «гаражом», был дядька лет пятидесяти. Невысокий, на вид щупловатый, с выдающейся лысиной, и хитрыми водянистыми глазками, выглядывающих из-под лохматых, я бы сказала, кустистых бровей. Почему Господь так щедро наградил его брови густым волосом, а голову совершенно почти лишил эдакой красоты – оставалось загадкой. Сам Валентиныч шутил, что волосы на голове вытерлись на чужих подушках. И при этом он так хитро подмигивал, что сразу становилось понятно, что это были за «чужие подушки». Шутки шутками, а ходок по женскому полу он был еще тот, за что был неоднократно бит разгневанными супругами. Но это, увы, на его стремление понравиться женщинам, никак не влияло. Отлежится, откряхтится – и снова здорово, готов к новым подвигам!

Увидев, как я бодро шагаю к своему рабочему месту, он радостно заорал, приветствуя меня, так что дремавшая на крыльце собачонка неясной породы и окраса, перепуганно вскочила на лапы и отчаянно затявкала тоненьким визгливым голоском, спросонья не поняв, где враги, и с какой стороны ждать неприятностей. Валентиныч сердито замахнулся на животину:

– Цыть ты, Муха!!! Али повылазило?! Не видишь, свои…

Псинка виновато посмотрела на мужичка, которого считала своим хозяином (что считал сам егерь – то было мне не ведомо), и виляя хвостом, надо полагать, от греха подальше, спустилась с крыльца, опасливо косясь на мужичка. Подойдя ближе, я поздоровалась, и спросила с легкой усмешкой:

– Валентиныч, чего лютуешь с утра пораньше? Не выспался?

Тот махнул рукой.

– Какое там выспался!!! Всю ноченьку глаз не сомкнул… – И он заговорщицки мне подмигнул так, что сразу стала понятна причина его «бессонницы».

Я только головой покачала, проворчав:

– Вот черт неуемный… Наскребешь опять на свою голову проблем…

Максим Валентинович выпятил грудь колесом, и лихо улыбнулся:

– Ничё… Бог не выдаст – свинья не съест…! – Потом, спохватившись, затараторил. – Тебе тут телефонограмма пришла с утра пораньше от начальства… – И опрометью кинулся внутрь конторы.

Через несколько секунд внутри послышался грохот падающего стула, и на крыльце вновь появился Валентиныч. В руках он держал клочок смятой бумажки, которую вытащили, откуда, я даже затрудняюсь сказать. Принимая у него этот клочок, я с недоумением спросила:

– Ты что, жевал ее?

Егерь что-то принялся мне смущенно объяснять, но я его уже не слушала. Мне предписывалось руководством срочно отправиться на обследование трех кварталов, находящихся на берегу Пры. Я мысленно чертыхнулась. Вот же пригорело начальству! А у Валентиныча спросила:

– А на словах ничего не передавали? К чему такая срочность?

Тот скроил какую-то невнятную физиономию, пытаясь и начальство кощунственным словом не обидеть и информацию до меня донести достойно.

– Да, вроде бы, к нашему начальству какое-то другое начальство приезжает… – И, почему-то, шепотом добавил, воздев указательный палец к небу, – … аж из самого министерства!

Я тяжело вздохнула. Ну, обследовать, так обследовать… Мне не привыкать. Но вот, насчет срочности, я засомневалась. Все-таки, подруга приехала, а я возьму ее, да и брошу. Тем более, что ночевать нам несколько дней предстояло в усадьбе. А оставлять там Вальку наедине с ее беспрестанными мыслями о Веревкинском кладе… В общем, волновалась я. Подумав еще пару минут, обратилась к егерю:

– Валентиныч, приготовь-ка мне Ярку. Я ее сегодня заберу, а завтра с утра пораньше и поеду, чтобы сюда уже больше не заезжать.

Ярка была каурой трехлетней кобылкой, прозванной так из-за своего норовистого характера. Но мне с ней удавалось справиться. Когда пораженный моим умением управиться с лошадью егерь восхищенно выдохнул: «Как это тебе с ней ловко все удалось-то?!», я про себя подумала: «Пообщайся с Валькой столько лет, и никакая строптивая кобыла тебе будет не в тягость». Но вслух, разумеется, этого не сказала. Просто дипломатично и скромно пожала плечами.

Пока егерь занимался с лошадью, я прошла в контору и взялась за камеральные работы. До обеда я корпела над бумажками. Ох и не любила я этого дела! Но есть такое слово «надо», а раз надо, то значит надо. Документы для обследования подготовила, из сейфа достала карту, сделала на ней все полагающиеся отметки, проложив маршрут. И тут зашел егерь и молодцевато доложил:

– Юрьевна!! Транспорт у крыльца!!

Я с облегчением, граничащим со счастьем, закрыла сейф, и вышла на улицу. Ярка нервно переступала на месте копытами, и рвалась в бой. Валентиныч поцокал языком:

– Застоялась… Ты ее погоняй как следует. Она пробегается, а потом спокойнее будет.

Отвечать егерю, что сама знаю, не стала. Зачем человека обижать? Поблагодарила его за труды и, погладив Ярку по морде, прошептав ей на ухо все положенные при встрече слова, вскочила в седло. Она с места рванула, словно на скачках, и сразу пустилась галопом. Ветер засвистел в ушах, а на душе у меня повеселело. А то, после расставания с Егором копошилась у меня внутри какая-то тоска, которой я никак не могла найти объяснения. Полетели назад деревья, стоявшие на обочине, цветущие кусты шиповника и небольшие луговины. Серая пыльная дорога кинулась под конские копыта и заструилась позади серо-бурым пыльным шлейфом. А я про себя, словно молитву повторяла, неизвестно кого пытаясь уговорить:

– Все будет хорошо… Все будет хорошо…

Глава 3

Валентину я обнаружила там, где и надеялась, в магазине. Она собрала вокруг себя толпу бездельничавших кумушек, которым хотелось послушать про «городскую жисть». Щупленькая, юркая, как бельчонок, востроносенькая продавщица Зинаида, похожая со своей химической завивкой на редких, мшистого цвета коротких волосах, на увядающий одуванчик на исходе лета, уже буквально легла на прилавок грудью, чтобы лучше расслышать, что же такого там в этом «городу». Остальные женщины окружили Вальку, которая, видимо, притомившись рассказывать стоя, присела на ящик с гвоздями в центре небольшого помещения магазина, и напряженно слушали оратора, в смысле Вальку. Периодически в толпе раздавались вздохи, типа, «живут же люди», иногда недоверчивые шепотки на тему «да неужто», а подруга, посреди всего этого «огорода», наслаждаясь вниманием, разливалась соловьем. Мое появление в сем очаге «радиовещания» деревни, осталось незамеченным. Все внимание баб было целиком поглощено разглагольствованьями подруги. Несколько мгновений я постояла, слушая весь этот гудящий улей, состоящий из жительниц нашего села, а потом, не выдержала. Громко, перекрывая тихий гул голосов, проговорила:

– Все… Концерт по заявкам жителей села считаю оконченным! Расходитесь, бабоньки…

Валентина, чью «песню» я оборвала своим появлением на взлете, ничуть не рассердившись от такого моего вторжения, радостно пропела:

– Полинка… А я вот, решила продуктами затариться, а то у тебя в холодильнике мышь повесилась… – Попыталась уесть она меня.

Скептически глянув на ее авоську, в которой сиротливо болталась буханка свежего хлеба, бутылка лимонада и банка каких-то консервов, я с усмешкой, не желая оставаться в долгу, пропела:

– Оно и видно. Судя по набору провизии, мы садимся на диету…

Зинаида, слезшая, наконец, с прилавка, недовольно проворчала:

– Ох и сурова ты, Полина Юрьевна… Вся в деда… А так хорошо говорили…

Это замечание я оставила без комментариев. А вот провизией, и вправду, стоило запастись. Не думаю, что дядя Слава рассчитывает сегодня на нашу компанию. Ну, это если Егор его не предупредил. В общем, проверять я не хотела, лишними продукты никогда не будут. Тем более, что жить нам там дня три придется. Да и в дорогу мне тоже нужно было запастись кое чем. Ресторанов в наших лесах не водилось отродясь.

Перед тем, как отправиться в усадьбу, пришлось заскочить домой, взять кое-какие вещи с собой, да и Ваську, «бусенького» кота своего, которого придется оставить на хозяйстве, неплохо было бы предупредить и обеспечить его кормами на несколько дней. Он, конечно, котик у меня ловкий, но, еда лишней никогда не будет. В общем, в усадьбы мы отправились уже ближе к вечеру. Шли с Валентиной неторопливо (Ярку я вела в поводу), вспоминая былые приключения. Это навевало на меня, не то, чтобы грусть, а так, вызывало какую-то тревогу в душе. Я даже немного психанула. Все отлично!! Егор меня любит, и я его люблю. Вот подруга вернулась, на работе все идет своим чередом. Враги повержены, и справедливость восторжествовала. Какая еще тревога может быть?! Ан, нет… Скребло меня что-то. Хотела покопаться в себе поглубже, чтобы понять, так сказать, самые истоки этого неприятного чувства, да куда там! Валька болтала без умолку, совершенно не давая сосредоточиться. И все про клад, зараза эдакая!

– Полиночка, ты только не рычи, если я спрошу, ладно? – Стала лисонькой она заглядывать мне в глаза.

Я усмехнулась.

– От черта-молитвой, а от тебя ничем… Спрашивай… – Милостиво разрешила я.

Валька вдохновилась моей покладистостью необычайно.

– Вот скажи… Веревкинский клад… Он что, так и будет лежать без дела?

Не надо было обладать особой проницательностью и острым умом, чтобы понять, куда она клонит. Но я решила немного поиграть в дурочку. Пожав равнодушно плечами и скорчив постную физиономию, равнодушно ответила:

– А чего…? Столько веков пролежал, ничего ему не сделалось, пускай еще полежит…

Подруга, забыв, что сегодня она «лисонька», возмутилась:

– Что значит, «пускай полежит»?! – Очень похоже передразнила она меня. – Да мы столько всего вытерпели, можно сказать, выстрадали!!! Я от страха чуть Богу душу не отдала!!! И что, никакой тебе компенсации за моральные потери?!

И она с ажитацией принялась размахивать руками у меня перед носом. Ярка, шедшая рядом, всхрапнула и шарахнулась в сторону от ее эмоциональной жестикуляции так, что я едва не выпустила повод из рук. Успокоив кобылу, сурово проговорила:

– Ты полегче с руками-то!! Вон, даже лошадь от тебя шарахается! Какую тебе еще «моральную компенсацию»? Мало тебе было?! Так ты еще и проклятие на себя, а заодно на меня, взвалить хочешь?! Фигушки! Это без меня! Сама знаешь, большие деньги – большие проблемы. – И чуть сощурившись вкрадчиво добавила: – Тебе чего не хватает? Ты голодом сидишь? Или тебе одеть, обуть нечего? Вон, шмотки твои даже в чемодан не помещаются! И, насколько я помню, вы с Кольшей даже на море собрались прокатиться. Значит не особо ты бедствуешь. Так какого рожна тебе еще не хватает?! Может у тебя крыша над головой протекает? – И добавила сурово: – Сказано нашим народом, не буди лихо, пока оно тихо. А если тебе мало, от себя добавлю: позвала тетенька медведя в гости… Пришел гостенек, не выпроводить… А оно тебе надо?

Подруга поникла головой, как незабудка перед первым снегом. Жалостливо так шмыгнула носом, и пробурчала:

– Вот… А сама обещала не рычать…

Я ехидно поправила:

– Я ничего не обещала, это ты меня попросила. Но с тобой же никакого терпения не хватит! Дался тебе этот клад!! Живи себе спокойно и радуйся!!

Валька сердить зыркнула на меня, но увидев мое непреклонное выражение лица, как-то сразу сдулась. Вздохнула тяжко и душераздирающим голосом, с покорно потупленными глазками, ответила:

– Ну и ладно… буду радоваться…

И так это она горестно проговорила, что у меня аж в глазах защипало. И я принялась ее уговаривать:

– Ты не сердись… Я же хочу покоя и счастье тебе, дурынде. А приключений мы с тобой в последний раз, кажется, нахлебались досыта. Так чего еще судьбу искушать?

На мои задушевные речи, она согласно закивала головой, но по ее глазам я видела: вроде бы и согласна, но свербит у нее все-таки что-то такое-эдакое в одном месте. В общем, без контроля и присмотра Вальку одну оставлять было нельзя. Надо будет попросить дядю Славу чтобы он ее какой-нибудь работой загрузил, чтобы у нее от безделья о другом и не думалось. А то, пока я там по обследованиям катаюсь, она тут может такого наворотить – век не расхлебаемся. На том я и успокоилась.

Дядя Слава встретил нас с распростертыми объятиями. И не только он. Едва мы вошли в ворота на двор усадьбы, как из-за угла выскочила небольшая лохматая собачонка палевой масти с одним белым ухом, и заливисто, что твой колокольчик, лая, кинулась к нам. Но, на полдороге узнала, и ее лай перешел в радостный скулеж и повизгивание. Ярка покосилась на животину, недовольно всхрапнула, переступая на месте копытами, тем самым, давая знать, что никакого панибратства она не потерпит. Жучка слегка шарахнулась в сторону, как говорится, от греха подальше, но своей радости не умерила, а принялась прыгать на Валентину, норовя лизнуть ее руку. Валька собачуху погладила с умильной улыбкой на лице, и засюсюкала:

– Жучка, Жученька… Верная псина… Я тоже по тебе скучала… – И оптимистично закончила: – Ну, мы с тобой теперь часто видеться будем…

Я только усмехнулась. Эк ее разобрало-то… Но, чтобы не нарушать идиллию момента, вслух, разумеется, ничего не сказала. Вслед за собакой показался невысокий крепкий мужичок. Лицо его, как, впрочем, и всегда, от загара и морщин, напоминало печеное яблоко. Увидев нас, он раскинул руки, и восторженно заорал на всю округу:

– О…!!! Девки мои родненькие пожаловали!!! Ну наконец-то!!! А то Аркадьевич мне сказал, что вы тут, пока он в отлучке, со мной побудете, а вас все нет и нет… Я уж все глаза проглядел. Вон, кулеш сварганил, так остыл давно. Но это я сейчас живо поправлю…

Он так искренне радовался нашему появлению, так крепко нас обнимал и хлопал по плечам, что у меня аж слезы на глазах выступили. И я, разумеется, тут же стала себя корить, что редко навещаю старика. От сумки с продуктами, которую мы с собой принесли, он отмахнулся.

– Да не надо… Аркадьевич мне тут оставил провианта на целую армию!

Я ему весело подмигнула:

– Да тут не только провиант…

Понятливый дядя Слава, умильно сложив руки на груди, с придыханием спросил:

– Неужто свою фирменную настоечку на клюкве принесла?

Я кивнула головой.

– А то, как же! Что за стол без моей «клюквенки»?

Мы дружно рассмеялись. Но Валька и тут не утерпела, влезла.

– Дядь Слава, а чего ты Егора все Аркадьевичем называешь? Он же тебе в сыновья годится…

Дядя Слава на нее удивленно посмотрел, и очень серьезно проговорил:

– Так начальство и положено по отчеству… А как иначе. – Он воздел указательный палец к небу, и назидательно закончил: – А без отчества – какое же это уважение?

Валька было открыла рот, чтобы продолжить диспут на тему «уважения к начальству», но под моим грозным взглядом закрыла его, так и не начав говорить. А дядя Слава, схватив у меня из рук сумку с продуктами, засеменил ко входу в свою кандейку, на ходу бросив:

– Полина, ты лошадку-то разнуздай, да пусти пока пастись. А ворота я закрою, чтоб не убежала.

Я так и сделала. Но на всякий случай, Ярку стреножила, мало ли. Ну вот… Опять в моей жизни появилось это дурацкое «мало ли». Вроде и по мелочи, но на мысли нехорошие наводило. Валентина посеменила вслед за хозяином, на ходу спрашивая у него:

– Дядь Слава, а чего не в усадьбе? Ты что, так в своем подвале и живешь, что ли? Или «Аркадьевич» не дозволяет? – И обернувшись, подмигнула мне.

Ответ старика меня насторожил, если не сказать больше. Он остановился, поставив сумку на землю, обернулся и, посмотрев на нас серьезно, ответил:

– Нехорошо в усадьбе… Мне там не по себе. Все какие-то шорохи, да шаги мерещатся. Пока Егор здесь, вроде бы ничего, а как один остаюсь… В общем, в кандейке мне привычнее…

Мы с Валькой со значением переглянулись. А я с тоской подумала, непонятно почему: «Ну вот… Опять начинается…». Хотя, что «начинается» и почему «опять», объяснить себе даже не пыталась. Просто, родилась вот такая мысль в голове. Я постаралась от нее избавиться. Но она назойливой мошкой зузукала у меня в мозгу: «Начинается, начинается…» Вот же гадство какое!!! Чтобы избавится от нее, я решила переключиться на бытовые проблемы, и спросила у нашего радушного хозяина:

– Дядь Слав, так мы все вместе в твоей кандейке не поместимся…

Тот, не оборачиваясь, хмыкнул:

– А зачем, в кандейке? Аркадьевич в доме уже несколько комнат отремонтировал. Заходи – и живи, так сказать… Ну и я там рядышком ради такого случая с вами пристроюсь где-нибудь. Вместе … веселее.

И он заспешил на своих кривоватых ногах дальше, напоминая своей походкой очень большого краба. А я подумала, что слово «веселее» появилось в его речи потом, а сначала он, наверное, хотел сказать «не страшно». И это было удивительнее всего. Я припомнить не могла за то все время, которое я знала дядю Славу, чтобы он вообще чего-нибудь боялся. Да, дела… У меня опять засосало под ложечкой в предчувствие чего-то, чего я и сама не знала, но точно чего-то не особо радостного, если мягко сказать.

Наперекор этому саднящему ощущению, вечер у нас прошел весело, хотя особого веселья я и не ощущала. Положение, как всегда, спасла Валька. Весь вечер она, не умолкая, рассказывала о своем житье в городе, о планах перебраться обратно в деревню. Планы эти дядя Слава одобрил целиком и полностью. В общем, они трындели без умолку, как две галки на заборе. Этому еще способствовала быстро опустевшая бутылка моей фирменной «клюквенки». От меня же и требовалось всего ничего: сидеть, улыбаться, в положенных местах поддакивать, да кивать головой в знак согласия. Когда разговор потек медленнее и, я бы даже сказала, сонно, я выдвинула предложение отправиться на боковую. Завтра мне предстояло проснуться рано, чтобы ехать на обследование, будь оно неладно! Все со мной согласились, что пора бы и на покой. И мы отправились в дом.

Не успела я переступить порог усадьбы, как на меня нахлынули воспоминания. Тем более это было удивительно, что после тех, прошлогодних событий, я здесь бывала, и не раз. С чего бы сейчас-то вдруг моя память так активно пробудилась? Ответа на поверхности своего уставшего мозга найти мне не удавалось, а вглубь я залезать не стала, просто уже не было никаких сил. Проходя мимо комнаты на первом этаже, где стояла огромная печь-голландка, украшенная изразцами девятнадцатого века (а именно в ней и был вход в подземный коридор), Валька опасливо покосилась на закрытые двери и тяжело вздохнула. Видимо, память и ей взбудоражила мысли. А про себя подумала, что это совсем даже и неплохо, может войдет в разум при воспоминании обо всех пережитых ужасах, и меньше будет думать о кладе.

Дядя Слава проводил нас на второй этаж, и распахнул перед нами одну из дверей.

– Вот, девки, ваша комната. Там все имеется…Ну, в смысле удобств и постельного белья. – Почему-то, смущаясь, проговорил не совсем внятно он. – И добавил с бОльшим энтузиазмом: – А вот это, – ткнул он пальцем в другую дверь, рядом с нашей, – комната Аркадьевича. А я буду вон там, дальше по коридору… – махнул он рукой куда-то вглубь дома.

Мы дружно кивнули головами, таким образом давая понять, что все поняли, пожелали спокойной ночи радушному хозяину, и отправились осваивать свое временное жилище.

Комната была довольно большой и на удивление уютной. Хотя, ничего особенного, что бы выдавало старину этой усадьбы здесь не наблюдалось. Разве что, огромное, почти во всю стену зеркало в скромной деревянной раме, висевшее на стене напротив двери, которое при входе напугало нас до чертиков, потому что мы увидели в нем собственные отражения. Скромность рамы говорила о невероятном умении мастера, изготовившего ее в прошлом веке, а также, о довольно дорогой цене данного раритета теперь. Интересно, где Егору его удалось раскопать. Вряд ли его притаранили старушки из деревни.

Я нажала на выключатель, расположенный на стене рядом с дверью и под высоким потолком вспыхнула обычная лампочка, висевшая на длинном, выпачканном побелкой, проводе. Люстрами Егор еще обзавестись не успел. А скорее всего, у него на это просто не хватило денег. Два больших окна занавешены плотными плюшевыми шторами, огромная двуспальная деревянная кровать, небольшой сундук у стены, застелен простым домотканым ковриком и пара стульев. Вот и все убранство. Сбоку в комнате была узкая дверь, куда Валька тут же сунула свой нос, и радостно возвестила:

– О!! А вот и удобства!!! Ничем не хуже городских, между прочим… И посмотрела на меня с вызовом, будто предупреждая мои возражения на этот счет. Возражений у меня не было, и она, закрыв дверь, ведущую к «удобствам», тяжело вздохнула.

– Ну и чего…? Вот так возьмем и просто завалимся спать? – Взгляд ее, обращенный ко мне выражал надежду.

Ох ты, Господи… Как можно суровее, я проговорила:

– Можем не просто… Можем сложно, но спать, как ты выразилась, завалимся. Мне завтра на работу ни свет ни заря вставать, и целый день по лесам скакать. Так что, ты можешь заняться танцами, йогой, раскладываньем пасьянса, но делай это как можно тише, чтобы не мешать мне спать.

И, не дожидаясь ее ответа, кинув свои нехитрые пожитки возле сундука, направилась в комнату «с удобствами». Пока я там «удобствовала», Валентина развила бурную деятельность. Вытащила постельное белье из сундука. Добралась она до самого дна сего предмета мебели. Не знаю, что она там хотела обнаружить, но судя по ее кислой физиономии, не обнаружила. Спрашивать же ее об этом я поостереглась, дабы не вызвать новую волну дискуссий. Пока я заправляла постель, она быстренько обследовала «удобства» более предметно, так сказать, и выйдя, с тяжелым вздохом проговорила:

– Скучная ты, Полиночка, стала… Ни романтизма в тебе, ни авантюризма…

Я сдержанно рыкнула, залезая под тонкое одеяло:

– Зато, у тебя его на двоих в избытке. Особенно, авантюризма… А мне так прошлого раза за глаза хватило… – И, повернувшись на бок, ворчливо закончила: – Все, спокойной ночи… – И закрыла глаза, изображая крепкий и здоровый сон, навалившийся на меня немедленно.

Валентина еще походила по комнате, невесть что разглядывая, поворчала на тихий скрип полов, мол, надо Егору намекнуть, чтобы с мастерами построже был, отодвинула шторы и выглянула в окно. Но, видимо, ничего интересного там не обнаружив, выключила свет и с тяжелым вздохом улеглась рядом со мной. Но ей все равно не спалось, и она, сначала принялась ворочаться с боку на бок так, что мне захотелось ей врезать подзатыльник, а потом, наконец, «угнездившись», попробовала поприставать ко мне.

– Полиночка, ты спишь? – Принялась она шипеть мне на ухо зловещим шепотом.

Я мужественно держалась, не отвечая ей и не подавая признаков жизни, понимая, что иначе ее не угомонить. Поворочавшись еще немного и демонстративно повздыхав, она, в конце концов, затихла.

Глава 4

Честно говоря, сна у меня не было ни в одном глазу. Просто, я была сейчас не расположена к разговорам. То ли дом на меня, с его воспоминаниями, так повлиял, то ли на мне сказывалось влияние нового места, то ли мешала та самая неясная тревога, которая с самого утра мне не давала покоя, угнездившаяся червяком-короедом где-то в районе сердца. Чтобы как-то избавиться от всего этого, я стала прислушиваться к ночным звукам. Вот, на лугу перед домом всхрапнула Ярка, где-то в углу под самым плинтусом завелся сверчок, ночное уханье совы долетело откуда-то из леса. Ничего необычного, все, как всегда: успокаивающе и безмятежно. Под эти звуки, незаметно для себя, я, наконец, заснула.

Мне снилось, что я, незримая, стою опять в том большом овальном зале со сводчатым потолком, подпираемом колоннами из белого камня, и огромными металлическими подсвечниками, стоявшими вдоль стен. Толстые свечи в них горели зеленоватым пламенем, источая едва заметный аромат трав. Но никаких сундуков, как в прошлый раз, по углам не было. На каменном постаменте, больше похожим на трон, сидел старец в длинных белых одеждах. Костистыми пальцами он сжимал посох с фигурой филина на его навершии, а перед ним, на холодных каменных плитах, на коленях стоял человек в каких-то темных диковинных одеждах, больше напоминавших какое-то рванье. По краям возвышения, немного чуть позади, стояли два человека в коричневых воинских одеяниях, вооруженные только короткими сулицами. Лица их были суровы и непроницаемы. Они бесстрастно взирали на коленопреклоненного человека, лица которого я не могла рассмотреть. А старец говорил: