Сибирская рождественская книга

Девушка рассмеялась и покраснела, а Иван остановил свою шляпу на половине пути к ее месту назначения.

Наконец, вероятно припомнив, как надевается шляпа, он поспешил привести ее в надлежащее положение и пошел к своему хозяину. Можно было заметить, что ему в голову пришла какая-то необыкновенная мысль, потому что он два раза спотыкнулся по дороге да пять раз натыкался на встречных прохожих.

Хозяин Жемчужина был купец старого покроя.

Простой, добрый, любивший в иное время поболтать всякий вздор со своими сидельцами, а в другое порядком их пожучить. На этот раз он был более расположен к первому. Увидев Ивана, который, помолившись наперед иконам, поздравил его и сожительницу его – в два обхвата в объеме – с праздником, хозяин приветливо пригласил его выкушать чашку чая.

– От обедни, верно, Иван Петрович? – спросил хозяин.

– Точно так, Поликарп Ермолаич, от обедни.

– А уж, верно, из Архангельской? – продолжал хозяин, посмеиваясь. – Да ведь, кажись, нет уж любимого твоего дьякона… Али кто другой нашелся ему на смену? А?.. Ну а скажи-ка мне: от кого читали сегодня Евангелие? – спросил купец с лукавым видом, прищуривая левый глаз.

– От Матфея, батюшка, или постой, от Луки… так, кажется.

– То-то от Луки! Верно, в голове ходило не евангельское.

– Виноват, Поликарп Ермолаич. Чего таиться, грешный человек.

– Ох, уж вы, молодые головы! И в храм Божий ходят с житейскими помышлениями.

– Уж коли вы сами начали, Поликарп Ермолаич, так уж, верно, вам так Бог внушил. Благословите, батюшка, на злат венец, и вы, матушка Аграфена Ивановна, – сказал Жемчужин, встав с места и низко кланяясь своим хозяевам.

– Э, так вот куда речь идет! Ну, ладно, ладно. Лучше завести свою, чем на других губы облизывать. – Уж как же вам не стыдно, Поликарп Ермолаич, – вступила в речь его сожительница. – Хотя бы для святого праздника удержались говорить такие речи.

– И, матушка, – отвечал купец, – говорю я правду, а правду не грешно сказать и в праздники… Ну, а кого ты там заметил? – продолжал он, обращаясь к Жемчужину.

– Вы, верно, знаете, Поликарп Ермолаич, мещанина Петрикова?

– А! Это что с внучкой ходит? Знаю, брат, знаю. Хоть и не наш брат купец, а хороший человек. А внучка его – что твоя малина-ягода! Вижу, Иван Петрович, что губа-то у тебя не дура.

– Так уж сделайте такую божескую милость, Поликарп Ермолаич, и вы, матушка Аграфена Ивановна, не откажите помочь мне, а вам за это Бог заплатит.

– Сватать, что ли? Ну, ладно, ладно. Ты малый честный. Почему же не помочь тебе в добром деле? Сегодня уже поздно ехать, а вот завтра подумаем.

Жемчужин низко поклонился хозяину и поцеловал руку у почтенной его сожительницы.

Остальной разговор прошел в шутках со стороны хозяина и в беспрестанном повторении: «Уж как же вам это не стыдно, Поликарп Ермолаич!» – Со стороны хозяйки.

Ивану опять пришлось не спать целую ночь. Верно, под сердцем кусалось.

На другой день хозяин Жемчужина, надев свое праздничное платье и помолившись иконам, отправился к Петрикову, а Жемчужин сам не свой пошел к обедне.

Вероятно, он был в особенном благочестивом настроении духа, потому что дьячок, смотря на усердные его поклоны, не удержался толкнуть в бок пономаря и шепнуть ему: «Вишь, как молится, должно быть, именинник сегодня».

По окончании обедни Жемчужин еще положил три земных поклона перед образом Михаила Архангела и пошел к хозяину ни жив ни мертв.

Вскоре приехал хозяин.

– А славная погода сегодня, Иван Петрович, – сказал хозяин, снимая свой сюртук. – Не худо бы этак вечерком съездить в поле – чайку напиться. А, как ты думаешь?

– Хорошая погода, Поликарп Ермолаич, – отвечал Жемчужин, в огне как в пытке.

– Этакое, подумаешь, благодатное лето выдалось, – продолжал хозяин, по-видимому желавший помучить бедного жениха. – Только жаль, что грибов мало. А? Не правда ли?

– Да, точно неурожай на грибы, – отвечал Жемчужин, мысленно проклиная все грибы на свете.

– Ну да вот Бог даст дождичков, так авось и грибы покажутся.

– Да уж полноте вы, Поликарп Ермолаич, мучить Ивана Петровича, – вступилась добрая сожительница. – Посмотрите-ка, у бедного ино слезы навертываются.

– Ничего, матушка, ничего, потерпит, дело не к спеху. – Но то ли положение бедного Жемчужина тронуло наконец веселого купца, то ли истощился запас его шуток, только он вдруг принял серьезный вид и сказал, разглаживая окладистую свою бороду: – Ну, Иван Петрович, был я и у Петриковых.

Жемчужин весь превратился в слух.

– На первый раз, – продолжал хозяин, – пока похвалиться нечем. Старик не прочь, да говорит, что у него мало, а у тебя – ничего, так чтобы не каяться. Вот говорит, как Бог поможет ему зажить своим домком, так я и по рукам. А до тех пор не даю слова.

Бедный жених опустил голову.

– Ну, что ж, чего печалиться? – сказал купец, невольно тронутый горем своего сидельца. – Старик ведь не отказывает. Бог милостив, год-два… Веди себя только хорошо – будет и у тебя копеечка.

– Да ждать-то бы еще ничего, – сказал Жемчужин. – Да как в это время сыщется жених побогаче? Тут как быть, батюшка Поликарп Ермолаич? – А быть, как Господь на ум положит. И полно горевать, любезный! Суженого конем не объедешь. Коли Бог судил Анюше быть за тобой, так и семь ворожей отвода не сделают. Живи себе честно да молись Богу, и все ладно будет.

С этими утешениями хозяин отпустил Ивана.

На первых порах после неудачного своего сватовства Жемчужин ходил как сам не свой. Даже единственная отрада – пройти мимо дома Петрикова – не приходила ему в голову; а если когда и приходила, то стыд отказа сейчас же ее прогонял. Он сделался задумчивым, скучным, и хотя продолжал вести дела хозяина по-прежнему, однако ж без особенного в них участия.

Но судьба бодрствовала над ним невидимо.

Однажды, когда он сидел за своим прилавком, перекидывая на счетах, вдруг в лавку вошла молодая женщина в сопровождении Аннушки. Иван не верил глазам своим. На него нашел какой-то столбняк, так что он и видя не видел, и слыша не разумел. И только уже после вторичного вопроса Аннушкиной спутницы он пришел в себя и вспомнил, что в лавку, кажется, для всех вход открыт. Выложив требуемый товар, Жемчужин решился спросить о здоровье Петрикова. В это время вошла в лавку третья покупательница, знакомая Аннушкиной спутницы, и они, как водится, не упустили случая пострекотать немножко. Иван мог свободно говорить с Аннушкой; но язык, как на беду, совсем забыл, что есть русская речь на свете. Наконец, кой-как собравшись с духом, он спросил вполголоса Аннушку, не сердится ли она на него за то, что он смел ее сватать.

Аннушка, покраснев как маков цвет, сказала тоже вполголоса, что сердиться тут, кажется, не за что.

– Вот вы так, верно, сердитесь, – говорила она, не поднимая глаз. – С того самого дня вы ни разу не проходили по улице. И дедушка не раз спрашивал: что это с вами сделалось? Уж не больны ли вы?

– А вы, Анна Васильевна, желали бы, чтоб я проходил по вашей улице? – спросил Жемчужин с необыкновенной смелостью.

– Я очень желала бы этого, – отвечала Аннушка со всей откровенностью невинной души.

– Ну, так я с сегодняшнего же дня стану опять ходить мимо вашего дома…Только уж вы, Анна Васильевна, пожалуйста… того… удостойте этак взглянуть на меня. А то мне и ночь не уснуть спокойно.

Между тем третья покупательница вышла, и Жемчужин смекнул, что разговор должен кончиться. С живостью он вытащил кусок сукна, подвернувшийся ему под руку, и сказал громко:

– Ну, уж этого ситцу лучше во всем гостином нет.

– Спрячь-ка, батюшка, свое сукно подальше, – сказала Аннушкина спутница, – да лучше скажи: али порог высок у Якова Степаныча? али собаки больно кусаются?

Жемчужин оторопел.

– По-моему, не мешало бы почтить старика, – продолжала женщина. – Не всякий те раз пойдешь в лавку. У людей зорки глаза.

Сказав это, Аннушкина спутница пошла в другую лавку. Аннушки же давно уж и след простыл.

Долго стоял Жемчужин за прилавком, пощипывая сукно, пожалованное им в ситцевый чин, и раздумывая, что бы значили эти слова. Но наконец, припомнив свой разговор с Аннушкой, он ухватился за слова Петрикова насчет его здоровья и тут же положил в первое воскресенье отправиться к старику с поклоном.

Воскресенье наступило. Верный своему слову, хоть и не без страха – каков будет прием? Жемчужин отправился к Петриковым. Старик принял его приветливо, поблагодарил за сделанную честь предложением, посадил подле себя, и так как в купеческих домах в праздничные дни чай всегда пьют после обедни, то нечего говорить, что Ивану вынесли чашку чаю.

Разговор сначала шел о погоде, о празднике, о том, кто был в церкви, и о других не менее важных предметах. Наконец Петриков сказал:

– Вглядываюсь я в тебя, Иван Петрович, и вижу, что ты матушкин сынок. Те же глаза, тот же нос, да и в голосе есть что-то такое, что поневоле напоминает дорогую твою родительницу.

– А вы разве знали моих родителей, батюшка Яков Степаныч?

– Вот на! Не только знал, да и хлеб-соль с ними важивал. Христианские были души, упокой их, Господи!

– Да как же я вас ни разу не видел у моих воспитателей?

– С теми я не был знаком; хоть они были тоже люди хорошие, да как-то не привелось познакомиться. Ну, а что, молодец, как дела твои? Благословил ли Господь усердие?

– Оно нельзя сказать, батюшка Яков Степаныч, чтобы я жаловался за мою участь. Хлеб есть, хозяин жалует, добрые люди слово-речь ведут. Да все же далеко до того, чего душа желает.

– Чего же тебе хотелось бы?

– Да хотелось бы на первый раз свой дом иметь, а там, коли богу угодно, завести и свою лавочку.

– Доброе дело, Иван Петрович, доброе дело, – сказал старик с лукавой улыбкой. – Ведь коли вздумаешь жениться, так надо жену в дом принять, да время и самому приняться за хозяйство. Ну а подумывал ли ты, как бы приступить к этому?

– Думать-то, почитай, каждый час думаю, да, на беду, ничего не могу придумать.

– А это почему так? – спросил Петриков.

– Да Бог весть, Яков Степаныч. Станешь думать об одном, а тут то то, то другое со всех сторон лезет в голову.

– Вот оно что! Значит, ум еще молоденек. Ну, этому горю пособить можно. У меня есть одна вещица, которая полечит твою голову. Надо только принять ее с верой да выполнить кой-какие обычаи. Коли хочешь, я дам тебе эту вещицу.

– Вечно буду за тебя Бога молить, батюшка Яков Степаныч, – сказал Жемчужин, привстав со стула и низко кланяясь.

– Ну, ладно, Иван Петрович. Вот погоди немножко, я сейчас тебе ее вынесу.

Старик ушел в другую комнату, а Жемчужин стал думать – что бы это за вещица такая? Знать, что-нибудь непременно этакое. Между тем Петриков воротился с узелком в руках.

– Вот и вещица, – сказал он, развязывая узелок. – На вид-то она уж куда простенька, да за то в ней весь ум сидит.

Старик развязал платок и вынул простой вязаный колпак.

Жемчужин с изумлением смотрел то на колпак, то на Петрикова и не знал, шутит, что ли, али смеется старик.

– Вот видишь ли, – продолжал Петриков, как бы не обращая внимания на изумление Ивана, – коли хочешь о чем подумать, стоит только надеть этот колпак на голову и просидеть в нем час-другой, не думая более ни о чем, кроме своей думы. И скажу тебе, откуда мысли возьмутся! Не веришь? Ну, так сегодня же сделай пробу. Ведь ты говорил, что хотелось бы свой дом иметь! Вот и думай об этом крепко час-другой, не развлекаясь ничем прочим. Сам увидишь, что старик не лжет. А теперь пока до свидания. Мне надо кой-куда сходить. Прощай же, Иван Петрович, да сделай только все, как я тебе говорил.

Жемчужин взял узелок и простился с Петриковым.

– Да постой-ка на минутку, – сказал Петриков ему вслед. – Надо сказать тебе, что иной раз голова горяча, а на такой голове вещица не так хорошо действует. Постарайся прохладить свою голову, вот хоть, например, сосчитав сколько петель по окраине. А не то подожди до утра, когда спокойный сон освежит голову. Теперь поди с Богом.

Жемчужин вышел и целую дорогу думал о чудесном колпаке. Уверительный тон, которым говорил ему Петриков, разогнал сомнение на счет действительности чудесной силы колпака. И хоть порой молодой ум на этот счет делал какую-нибудь выходку, но Иван всякий раз говорил насмешнику: «Цыц! Молчи до поры до времени! Дай сперва попробую!»

Вы видите, что колпак и в кармане начинал уже обнаруживать свое действие.

По приходе домой Жемчужин спрятал подальше подарок старика, оставив пробу его до вечера, а сам пошел к хозяину обедать.

Но вот настал и вечер. Жемчужин заперся в своей комнате и вытащил колпак. Повертев его несколько времени в руках, он наконец – не без страха, однако ж, – решился надеть его на себя и принялся думать: чем бы поправить свое состояние?

Сначала мысли его были довольно смутны; колпак беспрестанно напоминал ему о себе, вероятно, по новости своего положения. Но чем более Жемчужин по совету старика углублялся в свои предмет, мысли все делались яснее и обильнее, так что наконец он совсем забыл о новом своем украшении и совершенно увлекся своим предметом.

Результатом мыслей Жемчужина был следующий монолог, сказанный им, вероятно, в угождение доброму старому времени:

«Да, я до сих пор был дурак дураком. Промотал отцовское наследство, потерял доброе имя, хотел даже топиться. Бог спас меня от гибели, я еще живу на белом свете. Да сделал ли я еще что-нибудь путное, кроме того, что питаю глупую утробу да грею грешное тело? А ведь вон, например, есть же люди, которые начали ни с чего, а теперь считают тысячи. Уж само собой, что они не сидели, как я, сложа ручки, довольствуясь насущным хлебом. Отчего бы и мне не попробовать своего счастья?

Денег у меня, правда, нет, да ведь в свете не без добрых людей. Попытаюсь занять там грош, там копейку – смотришь, алтын будет. А тут попрошу хоть вон Якова Степаныча али и своего хозяина научить меня уму-разуму, как бы лучше этот алтын в рост пустить. Удастся – ну, и слава тебе, Господи; не удастся – попытаем удачи на другом пути. Ведь Бог труды любит, говаривал покойный мой второй отец, а деньга деньгу в гости зовет. Я же теперь не один. Анюша хоть пока и не моя, да все уж родная мне. Завтра же переговорю с Яковом Степанычем и с хозяином – может, они научат меня, где денег взять. Благослови же, Господи Иисусе Христе, меня грешного на доброе дело!»

Сказав это, Иван снял колпак и стал класть земные поклоны перед образом своего ангела, единственным наследством, оставшимся у него от всего родительского имения.

И Бог благословил его!

В ту же ночь, разумеется пока во сне, Жемчужин увидел себя обладателем огромного богатства: денег была у него куча, хозяин был главным приказчиком, а хорошенькая Аннушка сидела подле него с работой и смотрела на него так сладко, что сердце его прыгало от удовольствия.

На другой день в свободную минуту Жемчужин отправился к старику Петрикову с благодарностью за его подарок и за добрым советом.

Старик по-прежнему принял его ласково, но когда узнал причину его прихода, то, не пускаясь в дальний разговор, сказал только: к чему тут мои советы, когда у тебя теперь свой советчик под рукой. Надевай с Богом колпак и подумай снова. Вот когда решишься на что-нибудь, так приходи ко мне, я послушаю; может, тогда и мне придет что-нибудь в старую голову.

Вечером Жемчужин опять сидел, запершись в своей комнате, в колпаке и думал думу – где бы лучше зашибить копейку? Мысли сегодня приходили еще легче.

Много планов завертелось под колпаком, выбирай только. Но главных было три. Первое: сбиться как-нибудь, завести на первый раз хоть фурман и начать торговать какой-нибудь мелочью. Но это средство разбогатеть было слишком медленно. Второе: наняться в обозные приказчики к какому-нибудь купцу, имевшему дела в Кяхте, купить там чаю и сбыть его с барышом в городе. Но и в этом плане богатство было слишком отдаленной наградой. Наконец, третье: ехать в Обдорский край, наменять лисиц и соболей и другого прочего и везти их на ирбитскую ярмарку. Правда, тут было много хлопот и лишений, но зато из-под шкурки черно-бурой лисицы или соболя с проседью капитал выглядывал гораздо приветливее. Решено испытать последнее.

– Теперь надо подумать, откуда денег взять, – сказал Жемчужин, поправляя своего советника. Но, прикоснувшись к голове, он заметил, что она у него довольно горяча, и потому решился отложить думу до утра, на свежую голову.

Утром, помолившись Богу, Жемчужин опять сидел под колпаком с думой – где бы вернее взять денег?

Стал перебирать он всех известных ему людей с достатком, начиная от хозяина до последнего мещанина в городе. Много насчиталось людей с капиталом, да колпак не указал ни на одного из них. Один был скуп, другой – глуп, третий – с пороком. Перевернув раза три своего советника, для большего его ободрения, и все еще не получая от него ответа, Жемчужин приплюснул его с досадой. Бедный советник съежился и должен был для спасения души своей сказать всю подноготную.

«Да ведь где-то в Москве есть у тебя крестный отец, богатый купец», – шепнул он невольно Жемчужину. Иван готов был расцеловать советника.

«И точно, – сказал он сам себе, – вот дурак-то я! Ищу под небом, а дело под носом. Дай-ка пошлю грамотку к крестному, расскажу все без утайки и попрошу деньжонок на разживу».

Сказано – сделано. В ту же минуту Иван взял листок бумаги и написал следующее письмо:

«Милостивый государь, крестный батюшка Егор Дмитрич. Много виноват пред тобой, мой крестный государь батюшка, что до сих пор не послал тебе грамотки и не просил родительского твоего благословения, навеки нерушимого. А вся причина тому глупый мой разум и беспамятство. И скажу тебе, мой крестный государь батюшка, о себе всю правду-истину, без утайки и по совести. Жил я до сих пор дурак дураком, не было кому побить меня и попестовать. Батюшка и матушка в сырой земле, а ты – в каменной Москве. А нынче, благодаря Господу и святым его угодникам, я за ум взялся. Хочу в прежних грехах покаяться да зажить по христианскому обычаю. Да только у меня не на что дело начать. Жалованье у меня убогое, а от имения родительского остался один крещеный крест. Взмилуйся надо мной, мой крестный государь батюшка, да пришли мне на разживу, сколько тебе Господь в твой ум вложит. А я, вот те Христос, нынче совсем поправился:

вина не пью, а о сикере вовсе не думаю. Вот хоть спроси у моего хозяина Поликарпа Ермолаича Троелисткина. А за это тебе, мой крестный государь батюшка, я испокон веку слуга, со всем моим будущим родом и племенем».

Так как тот день был почтовый, то Жемчужин снес тотчас же свое письмо на почту и стал молиться Богу в ожидании будущих благ. Иногда он прибегал к своему советнику, но тот упорно стоял на одном: «Подожди ответа».

Через месяц или около того хозяин Жемчужина позвал его к себе на половину. Серьезный вид его говорил, что разговор будет серьезный. Иван поклонился хозяину и стал смиренно у дверей.

– Садись, садись, Иван Петрович, – сказал хозяин ласково. – Мне надо кое о чем потолковать с тобой.

Иван сел.

– А что, Иван Петрович, я, кажись, до сих пор не слыхал, что у тебя жив еще твой крестный отец.

– Да к слову не пришлось, Поликарп Ермолаич, – отвечал Жемчужин, а сердце его так и ёкало. – А кто бишь твой крестный батюшка?

– Московский купец 1-й гильдии Егор Дмитрии Залетаев.

– Так и ко мне писано. Вот тебе от него грамотка.

Иван дрожащей рукой взял от хозяина письмо и прочел: «Спасибо, крестничек, что вспомнил о своем крестном отце. Больно жалел, что молодость твоя неразумная, а исправлению твоему сердечно порадовался. По просьбе твоей я посылаю тебе тысячу рублей денег на имя твоего почтенного хозяина. Дай Бог, чтоб ты разжился с моей легкой руки, и на это тебе мое благословение».

У Ивана готовы были брызнуть слезы от радости. Тысяча рублей! Да это такая благодать, о которой моему Ивану и во сне не грезилось.

– Ну, что ж ты, как думаешь, Иван Петрович? – сказал хозяин. – Теперь ли деньги возьмешь али ужо по расчете? Ты ведь, наверное, теперь сам собою торговать захочешь.

– Не погневайтесь, батюшка Поликарп Ермолаич. Хотелось бы попробовать удачи своим умом- разумом.

– В добрый час. Вот на этой неделе мы покончим с тобой дела по лавке, а там начинай себе жить с Богом по своему разумению.

Иван, простившись с хозяином, с письмом крестного отца в кармане, со всех ног пустился к Петрикову.

Добрый старик душевно порадовался неожиданному счастью Жемчужина и спросил, что он намерен теперь делать.

Иван объяснил ему свой план ехать в Обдорск за соболями да за лисицами.

– Что ж, доброе дело, – сказал старик. – Я знал многих, которые в этой торговле клад нашли. Только одно, Иван Петрович, при торговых делах своих не забывай почаще надевать мой колпак, – прибавил он с какой-то странной улыбкой.

Иван уже начинал понимать, в чем дело, и тоже улыбнулся.

Теперь он принялся приводить в порядок счетные книги хозяина. Так как он вел дело исправно, то счеты были скоро кончены. Он получил причитавшееся ему жалованье и простился с добрым хозяином.

Надо было подумать о квартире. Колпак указал ему на прежнего его знакомого бедняка, у которого он нашел первый приют. Дело было слажено, и теперь Иван, разумеется тоже по совету колпака, вошел в знакомство с приказчиками тех купцов, которые вели торговлю пушным товаром. Они научили его, как и что и где делать надобно. Сметливый ум Ивана, или скорее колпак дедушки Петрикова, пособил ему отличить шелуху от зерна и решил ему – не тратить времени по-пустому! Не прошло и месяца по получении от крестного денег, как Иван шел уже проститься с Петриковым.

То ли старик был в добром расположении, то ли желал утешить его на предстоящую долгую разлуку, только на этот раз Аннушка не подглядывала уже в дверную скважину, а сидела с дедушкой и гостем в одной комнате.

– Ну, Иван Петрович, – сказал старик между прочим, – начинай пробовать свое счастье. Ты знаешь меня, я никогда не отпирался от своего слова. Собьешь капиталец – невеста налицо. А до тех пор, извини, мы только знакомые.

Жемчужин взглянул на Аннушку, которая от стыда не знала, куда деваться, и сказал Петрикову:

– За такой клад я рад душу свою положить, Яков Степаныч. Не забывай только порой порадовать меня об ней весточкой.

– Ладно, коли случится оказия, не премину. Так ты завтра и в путь-дорогу?

– Да, батюшка Яков Степаныч. Схожу на могилу своих родителей да отслужу напутственный, да и отправлюсь в дальний путь, с благословением твоим и крестного.

– Дело, Иван Петрович, дело. А чтоб благословение мое было не на одних словах, погоди, вот я вынесу тебе образ Николая Угодника.

Старик вышел.

Мысль, что он в последний, может, раз сидит со своей Аннушкой, придала Жемчужину решимость. Он подошел к девушке и сел подле нее:

– А вы, Анна Васильевна, каким словом напутствуете меня на дорогу?

– Я буду молиться за вас, – отвечала Аннушка, не поднимая глаз от шитья.

– И вашу молитву, верно, Господь услышит. Каждый раз, как мне будет горько, я припомню себе, что вы за меня молитесь, и горе как рукой снимет.

– Только вы уж, пожалуйста, Иван Петрович, – решилась промолвить Аннушка, взглянув на Жемчужина, – не слишком вдавайтесь в опасности. Там, говорят, медведи днем ходят по улицам.

– Так что ж, Анна Васильевна. Умереть так умереть. Кто о сироте пожалеет?

– Бог с вами, Иван Петрович. А вы и забыли об нас? – сказала Аннушка с упреком. Слеза невольно навернулась на ее живых глазках.

– Простите меня, пожалуйста, Анна Васильевна. Это, ей-богу, не знаю, как вырвалось. Не гневайтесь на прощание. Может быть, мы долго не увидимся.

– Я не гневаюсь, Иван Петрович. А только больно обидно было… Ну, да уж Бог вас простит! Вперед только не говорите мне этого.

Послышались шаги старика; Жемчужин пересел на прежнее место.

После трогательного благословения образом Николая Чудотворца Петриков обнял Жемчужина и пожелал ему счастливого пути. Едва удерживая слезы, Иван посмотрел на Аннушку, хотел что-то сказать, но вдруг заплакал и вышел из комнаты, взяв только благословенную икону. Аннушка убежала в свою комнату, всхлипывая.

На другой день Жемчужин отправился на дальний север с целым возом разных разностей, необходимых при мене с инородцами. Разумеется, что колпак занимал у него первое место в шкатулке. Он так привык к своему советнику, что без него, казалось, голова его не родила бы ни одной порядочной мысли.

Я не поведу вас по дороге за Жемчужиным. Скажу только, что путь его был не розовый. И теперь еще в зимнее время из Березова в Обдорск ездят по указанию светил небесных, а тогда эта астрономическая беспутица начиналась гораздо ближе. Полыньи в аршин, суметы в сажень, недостаток корма, холод за сорок, убийственные бураны, незнание языка инородцев, приятные встречи с волками и медведями, собачья езда и другие разные разности составляли не слишком веселую обстановку дороги. Зато перспектива была приятная. Край, куда ехал Жемчужин, в то время был еще мало початый рудник.