скачать книгу бесплатно
– А вы взяли номер? – Дама за прилавком сурово взглянула на нее сквозь толстые линзы очков и продолжила распечатывать этикетки.
– Но ведь кроме меня здесь нет ни одного клиента, – попыталась возразить Анетта.
– Но есть установленный порядок работы.
Анетта вернулась к входу, нажала кнопку выдачи номеров и взяла вылезшую бумажку.
– Вот!
– Я сама вас вызову. Будьте добры, отойдите немного назад и следите за номерами на цифровом табло. Благодарю.
Анетта почувствовала, как у нее учащается сердцебиение. Если миссис Аптекарша сейчас же не обслужит ее, Анетта засунет принтер так глубоко в задницу этой твари, что она целую неделю будет испражняться этикетками.
Спустя минуту дама вывела на экран номер Анетты, тем самым позволив заплатить 499,95 крон за автоматический электротонометр, не забыв при этом провести инструктаж по пользованию прибором и настоятельно рекомендовать посетить семейного доктора. Когда Анетта наконец вышла из аптеки, пульс оказался настолько высоким, что ей пришлось в течение пяти минут неподвижно сидеть в машине, прежде чем она смогла воспользоваться аппаратом.
Ноги вытянуты, рука расслаблена, никакого стресса. Манжета сдулась, Анетта покосилась на дисплей – 172 на 118. Да уж, высоковато. Действительно, надо бы сходить к врачу. Только не к тому, который похлопает ее по плечу и отправит домой отдыхать. Анетта предпочитала, чтобы ее отпустили из медицинского кабинета с уверениями, что она здорова как бык. А прибор… Она упаковала его обратно в коробку. Пускай полежит пока в машине, он как раз хорошо помещается в «бардачке».
Вскоре, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, она влетела в кабинет управления полиции Копенгагена, который делила с Йеппе, и принялась избавляться от многочисленных слоев верхней одежды и разматывать шарфы. В мрачном коридоре с высокими потолками, который объединял кабинеты сотрудников отдела преступлений против личности, подразделение № 1 – отдела убийств, проще говоря, – было сегодня тихо и пусто. Безлюдно, как в русском Зимнем дворце в ночное время, и почти так же холодно.
Начало года в Управлении выдалось необычайно напряженное, из-за чего личный состав оказался охвачен стрессами, гриппом и волной массовых отгулов, по сравнению с которыми те же самые проблемы в медицинской среде выглядели цветочками. Организация испытывала на себе последствия опрометчивого решения о переезде в новое здание в Тайльхольме. Наркоотдел и отдел по борьбе с организованной преступностью уже переехали, но в результате необъяснимого просчета размеры нового здания не соответствовали насущным потребностям и численности сотрудников, а потому отдел убийств до поры до времени оставался в прежнем помещении.
– А я и не знал, что у нас теперь принято являться на работу ближе к обеду. Наверное, я пропустил какое-то важное распоряжение? – Юмор Йеппе всегда носил налет сарказма, и догадаться, что он просто мило пошутил, зачастую бывало сложно. Вообще-то, после отпуска длиной в целый месяц он мог бы и воздержаться от комментариев по поводу ее опоздания.
– Если уж ты так рано пришел на работу, мог бы купить по дороге каких-нибудь булочек. – Анетта красноречиво посмотрела на пустой стол, где булочками и не пахло, и принялась расстегивать кардиган, с досадой обнаружив, что под мышками у нее расплылись пятна пота. – Было тут одно дело по дороге. Кстати, утро у меня выдалось просто чудесное. Спасибо, что поинтересовался.
– Я не интересовался.
– Вот именно!
Анетта взглянула на старомодный ртутный термометр на стене и поежилась. Пятнадцать градусов – с ума сойти можно! – а Йеппе даже не удосужился ничего предпринять, чтобы исправить ситуацию. Опустившись на колени, она объявила войну радиатору.
– Вообще-то, пора нам завязывать с белым хлебом, Анетта. Он явно не идет нам на пользу.
– Ты хотел сказать, что он мне не идет на пользу, да? – Анетта подняла голову и недовольно посмотрела на напарника. Бывали дни, когда его предостережения, даже самые доброжелательные, просто выводили ее из себя.
– Белый хлеб – это в принципе нездоровая пища. Ты не согласна?
Смахнув со своего свитера невидимые пылинки, Йеппе внимательно изучил ладони.
– О боже, избавь меня от этого! Давай не будем сейчас читать проповедь о здоровом питании, а? Неужели мне недостаточно того наказания, что я вынуждена весь день сидеть с тобой в одной комнате?
Она поднялась и включила компьютер, чтобы запустить POLSAS, устаревшую систему обработки данных и учета дел.
– Пойду загляну на кухню, а то я просто умираю от голода.
Выходя из кабинета, Анетта заметила, что взгляд Йеппе устремлен на ее внушительный зад. Его кратковременная память была столь же нестабильна, сколь безапелляционно осуждение в ее адрес. Ведь буквально несколько месяцев назад он сам утолял голод бесконечным кофе и шоколадными батончиками. Обнаружив в холодильнике хлеб для тостов и пачку салями, она наделала себе бутербродов. Легко вести здоровый образ жизни, болтаясь по Австралии с двадцатичетырехлетней веганкой и не имея под рукой ничего съестного, кроме кенгурятины с латуком.
Когда она вернулась, Йеппе сидел, сцепив пальцы на затылке и задрав ноги на двойной рабочий стол. Его ботинки покоились прямо на материалах расследований, проводимых в последние месяцы, на их основании предстояло провести оценку и перспективу персонального развития сотрудников, кроме того, здесь же на столе лежала целая стопка бухгалтерских отчетов и неразобранных документов. Иными словами, Анетте предстоял один из тех дней, в которые она искренне жалела, что не стала дантистом.
Она плюхнулась в кресло, стараясь удержать на каждой ладони по бутерброду. В результате на стол все-таки упал кусочек салями, который она поспешно подобрала и отправила в рот.
Йеппе отвернулся.
– Ну, поскольку ты пропустила утреннее собрание, видимо, ты ничего не слышала о бездомном, обнаруженном в парке Эрстеда?
– Нет. Что там стряслось? – Анетта протолкнула в горло кусок хлебного мякиша, чтобы обрести более-менее членораздельную речь. – Очередной «цыпленок табака»? – Она имела в виду то, что, к сожалению, во время зимних холодов перебравшие с алкоголем частенько замерзали насмерть в городских парках.
– Угу, похоже на то. Я ездил на место посмотреть, но Нюбо сказал, что тут вряд ли есть что-то по нашей части.
– Ночью? Где это случилось?
– Парк Эрстеда. На детской площадке, что граничит с Фаримасгэде. Меня вызвали около трех ночи.
Анетта кивнула.
– Ты имеешь в виду парк Г. Х. Эрстеда?
– Нет, деревенщина, он называется парк Эрстеда, ни больше ни меньше. И все уроженцы Копенгагена об этом знают. – У Йеппе даже глаза побелели от напряжения.
– Скажи-ка, а ты сам случаем не в Вальбю живешь?
– Это временно.
Анетта скептично фыркнула, размышляя над тем, стоит ли продолжать дискуссию.
В кабинете повисла вербальная тишина на фоне звуков жевания, скрипа стульев и ощущения переизбытка энергии. Стопки документов напоминали ступеньки, кладущие начало подъему на крутую горную вершину. Своим неприступным видом они словно издевались над владельцами кабинета. Каждый лист бумаги потенциально означал небольшую часть жизни полицейского следователя, потраченную впустую.
Громкий телефонный звонок прорезал тишину и заставил вздрогнуть обоих коллег. Звонил стационарный телефон, что случалось нечасто. Йеппе взглянул на Анетту, вздернув брови, откашлялся и снял трубку.
Слизывая с пальцев остатки масла, Анетта наблюдала за тем, как он говорил в трубку «да» и «ладно». Возможно, сейчас какое-то любопытное дело выманит их из этого помещения. Йеппе положил трубку, глядя в пустоту.
– Как странно…
– Что?
– Нам надо подготовиться.
– К чему? Что происходит?
Хлопнув в ладоши, он растерянно покачал головой. Затем серьезно посмотрел на Анетту.
– В течение дня к нам зайдет мастер насчет ремонта отопления. Кому-то из нас надо обязательно находиться в кабинете, чтобы его впустить. – Лицо Йеппе расплылось в широкой улыбке.
Анетта смяла салфетку и запустила ему в лицо.
– Ха, игривое настроение, значит. Очень смешно!
– Мне – да. – Йеппе удовлетворенно улыбнулся.
Анетта медленно доела бутерброды и принялась копаться в ящиках стола в поисках пакетика с лакрицей, чтобы избавиться от неприятного колбасного послевкусия. Она слышала, как Йеппе спустил ноги со стола, включил компьютер, тяжко вздохнул и принялся что-то печатать.
Дверь приоткрылась – перед ними предстала комиссар полиции собственной персоной. Ее настоящее имя звучало как Ингрид Дам Йенсен, но все звали ее исключительно КП. К другому она не располагала.
– С холодом пока справляетесь? – Вместо ответа Анетта застучала зубами. – Да уж, сегодня свежо. Кернер, заглянешь ко мне?
КП закрыла дверь, не дождавшись ответа.
Йеппе с Анеттой переглянулись.
– Что ей вообще нужно? – пробурчал Йеппе, встав из-за стола и направившись к двери.
– Надеюсь, то, что ей нужно, поможет нам перебраться в более теплое место. – Анетта поднялась и проследовала за Йеппе. – Выйду ненадолго по делам, а потом готова выезжать, если понадобится. – Она нажала на воображаемый гудок и издала звук, похожий на сигнал грузовика.
На мгновение Йеппе подумал сбежать, пока она не вернулась.
Но что может быть веселее, чем подтрунивать над уязвимыми душами!
* * *
– О, проклятие!
Эстер ди Лауренти отодвинула горячую чашку кофе и потрясла кистью руки, словно это движение могло избавить ее от боли. Она осмотрела кончики пальцев, начинающие краснеть, и, обернув кисть спущенным рукавом, вновь взяла чашку и направилась к своему любимому месту в доме – к окну.
Глубокие подоконники, установленные поверх батарей отопления, понравились ей чуть ли не больше всего остального в новой квартире. На них можно было удобно разместиться, укутавшись в уютный теплый плед, и созерцать серые воды озера Пеблинге. Она заказала специальные плоские подушки для подоконников и теперь полюбила сидеть у окна больше, чем в любом другом месте в новой квартире, включая персиковое кресло с «ушами» и диван «честерфилд».
Потихоньку она привыкала ко всему новому вокруг: к незнакомому району, к скрипу половиц, к странному запаху на «черной» лестнице. И все же часть ее души по-прежнему оставалась в доме № 12 по Клостерстрэде. Отдельный дом в старом центре города, который принадлежал ее семье более семидесяти лет, стал собственностью двух взрослых отпрысков состоятельного владельца кирпичного завода, которые вряд ли обрадовались бы визиту пожилой сентиментальной дамы.
Эстер сидела на подоконнике, выпрямив спину и придерживая чашку с кофе, стоящую на коленке. Она запустила пальцы в волосы, подстриженные а-ля Мэри Куант[4 - Британский дизайнер и модельер, часто дополняла свой образ простыми короткими стрижками, в частности, стрижкой «боб».], и устремила взгляд на облетевшие каштаны и на бегунов, наматывающих круги по периметру озера. Наконец-то все было в порядке. Она очень радовалась обилию света, который наполнял ее новую квартиру, и благодарила высшие силы за то, что денег от продажи дома хватило на покупку этого замечательного вида из окна. Это был источник постоянного ощущения, похожего на счастье. Да она и была счастлива. От того, что могла позволить себе жить в таком месте. От того, что выжила.
Полгода назад ее до полусмерти искалечил человек, который убил девушку, снимавшую у нее комнату, и ее любимого учителя пения, Кристоффера. Чудо, что она вообще осталась в живых. И она была благодарна судьбе за это чудо. Однако произошедшие события разрушили ее привычное существование и сделали невозможным дальнейшее проживание в фамильном доме.
И вот теперь она переселилась сюда вместе с восьмидесятитрехлетним арендатором Грегерсом, который с радостью согласился на ее предложение разделить кров с ней и парой ее мопсов, Доксой и Эпистемой.
Все прошло прекрасно. Даже собаки очень быстро привыкли к новому жилищу. И Эстер надеялась, что в скором времени и ее внутренний компас настроится на новые обстоятельства и перестанет по инерции тянуть ее в направлении Старого города всякий раз, когда она возвращается с прогулки.
К счастью, в новых условиях совершенно преобразился Грегерс, несмотря на то, что поначалу наотрез отказывался переселяться за пределы Старого города. Довольно быстро он проникся противоречивой любовью к неравномерно оживленной улице Блогордсгэде и даже к раздражающим факторам, неразрывно связанным с ней. Таким, как зеленщик, который плохо понимал по-датски и не продавал капусту и петрушку, зато всегда готов был предложить плантаны[5 - Крупные овощные бананы.] и телефонные карты. Или хипповатое кафе, где подавали заоблачно дорогой кофе в щербатых чашках и посетители сидели на жутко неудобном мебельном старье, какое можно было отыскать разве что на блошином рынке. А прежде всего к молодым чернявым представителям нового датского общества, которые и не думали уступать дорогу, то и дело выкрикивали «валлах»[6 - От араб. «wallah» – «клянусь Богом», используется в среде датских мигрантов в качестве усиления смысла высказывания.] и прочую тарабарщину, громко смеялись и подтрунивали друг над другом.
Да-да, Грегерс действительно наслаждался проживанием в Нёрребро. К удивлению обоих, даже то обстоятельство, что теперь они жили в одной квартире, не доставляло никаких неудобств. Две комнаты Грегерса выходили окнами во двор, две комнаты Эстер – на озеро, кухня и ванная комната в центре квартиры были общие. Холодильник пополнялся дважды в неделю, совместные покупки доставляли им прямо к двери. Каждый четверг дотошная чистюля Аня приходила сделать уборку. Очень эффективно и никому не докучая. Грегерс был очень покладистым – ему не нужно было ничего, кроме кофе, который он варил сам себе на небольшой персональной кухоньке. Они общались почти исключительно друг с другом, да и то лишь тогда, когда Эстер время от времени приглашала его разделить с ней завтрак или обед.
Переезд действительно прошел гладко, гораздо лучше, чем можно было предположить. Сломанное ребро Эстер благополучно срослось, и она выполняла предписанные ей упражнения с таким рвением, какого сама от себя не ожидала. Она отвергла перспективу стать инвалидом в шестьдесят восемь лет! На протяжении всей осени она посещала кризисного психолога по имени Алис и наконец ощутила, что если и не оставила чудовищные летние события в прошлом, то по крайней мере поместила их в глубокий ящик, где им надлежало храниться. На самом деле теперь перед ней стояла одна-единственная проблема: на что тратить свое время. Первоначальный план раннего – для академических кругов – ухода на пенсию заключался в том, чтобы писать детективы, однако этот план оказался решительно отклонен.
Одна лишь мысль о возобновлении литературного творчества вызывала у нее дискомфорт и страх. С этим покончено навсегда.
Воплотить былые мечты о длительных путешествиях оказалось затруднительно по причине совместного проживания с Грегерсом; она чувствовала, что не может позволить себе уехать от пожилого, слабого здоровьем человека. Тем более, если уж признаться начистоту, она начала ощущать, что и сама немного сдала. Размышляя о том, не напиться ли ей до беспамятства красным вином, она пришла к выводу, что это было бы чересчур малодушно, учитывая те обстоятельства, которые она недавно пережила. Она и так потратила немалую часть жизни впустую, так что теперь приняла на себя своего рода обязательство – выжать из оставшейся жизни максимум смысла. Вопрос заключался лишь в том – каким образом это осуществить?
Эстер осторожно отхлебнула кофе и пробежала глазами первую страницу «Политикен» – прочитав свежий выпуск газеты, Грегерс каждое утро оставлял его для Эстер. Она просмотрела первую полосу, немного полистала дальше, но читать ей не хотелось. Докса и Эпистема лежали на полу, свернувшись калачиками, и не выказывали ни малейшего желания отправиться на прогулку в холодную утреннюю темноту. Может, лучше послушать музыку?
Летом, еще до того, как рухнула вся ее жизнь, Эстер под руководством Кристоффера разучивала партию Недды из оперы Леонкавалло «Паяцы». Она не сумела даже приблизиться к самым высоким нотам – си второй октавы, если она правильно помнила, и ей не хватало воздуха для исполнения драматичной арии «Qual fiamma avea nel guardo»[7 - «Какое пламя пылало у него во взоре» (ит.).], в которой Недда воспевает свою тайную, запретную любовь. Героиню охватывает интенсивно нарастающий страх – сложный, очень сложный для исполнения отрывок. Но попробовать было все же интересно. Воспоминание пронзило сердце, как и остальные воспоминания о беззаботном времени, предшествующем трагедии. Оценила ли она по праву предоставленную ей тогда возможность или ощущение полноты счастья захлестнулось очередными спорами и бытовыми проблемами?
Она откопала «Паяцев» на полке среди других пластинок с итальянскими операми. Старый добрый винил… Она была слишком стара для восприятия прогресса в области воспроизведения музыки, хотя постепенно приняла прочие усовершенствования, привнесенные миром цифровых устройств. Но только не в музыке. Пластинку, как и прежде, следовало осторожно вынуть из футляра и поместить на диск проигрывателя, и вот она уже вращается, подрагивая, а специальная щетка бережно счищает с нее пыль.
Вообще-то надо бы предупредить Грегерса о том, что она собирается слушать музыку. Грегерс, туговатый на ухо, проявлял удивительную чуткость слуха, в особенности когда дело касалось этой оперы. Отложив пластинку, Эстер направилась через коридор к комнатам Грегерса. Обе двери оказались закрыты.
Еще один положительный момент переселения заключался в том, что, лишившись возможности смотреть из окна на Клостерстрэде, Грегерс был вынужден выходить на улицу, чтобы быть в курсе внешней жизни. И прогулки пошли ему на пользу. Эстер подошла вплотную к двери в гостиную соседа. В комнате работало радио. Грегерс первым делом включал его с утра пораньше одновременно с кофемашиной, и, как правило, оно уже не выключалось целый день, пока Грегерс не укладывался спать. Постучавшись, она приоткрыла дверь.
Грегерс сидел в кресле, откинув голову с открытым ртом, звуки поп-музыки уютно обволакивали его. Эстер уже собиралась закрыть дверь, как вдруг он встрепенулся.
– Что такое?
– Ничего, Грегерс, я только хотела предупредить тебя, что собираюсь послушать пластинку…
– ЧТО?! – гаркнул он.
– Просто чтобы для тебя не было неожиданностью…
– Ох, проклятая шарманка, как я от нее устал! – Грегерс с трудом встал и выключил музыку. – По-моему, лучше бы они каждый день пускали в эфир «Мэдс и Монополия». Тогда я бы с радостью вносил абонентскую плату.
– Абонентскую плату вношу я, а не ты.
– Как по мне, так это самая настоящая служба психологической помощи! Вот, к примеру, взять субботний выпуск. Обсуждение одной из дилемм и тебе было бы полезно послушать, дорогая Эстер.
– Хорошо, при случае обязательно расскажешь…
– Им написала одна пожилая женщина. Ее взрослая дочь недовольна тем, что мать пьет вино, когда сидит с внуками. Она была рассержена – а что тут, собственно говоря, такого уж страшного? На протяжении последних двадцати лет она каждый вечер выпивает по полбутылки белого вина, так почему она должна отказываться от этой привычки из-за пуританских взглядов дочери? Тем более дочь сама постоянно запивает еду кока-колой. Неужели это причиняет меньше вреда здоровью?
– Видимо, есть резон в том, чтобы не напиваться до беспамятства, если ты несешь ответственность за маленьких детей? – С этими словами Эстер отстранилась и собиралась уже закрыть дверь.
– И это говоришь ты?!
– Насколько мне известно, у меня нет внуков. По крайней мере, с которыми я должна сидеть.
– Зато у тебя есть собаки и я! А что, если я упаду, а ты в это время пьяная в стельку? – От волнения на шее у Грегерса выступили красные пятна.
– Я никогда не напиваюсь настолько, чтобы не суметь набрать «112».
– Ну ладно. Кстати, участники эфира были согласны с тобой: бабуля проявляет безответственность и должна отказаться от алкоголя во время присмотра за внуками. Конечно, им легко рассуждать – сидят себе и умничают в прайм-тайм.
– Я что-то не понимаю: то есть ты считаешь, что эта дамочка должна и дальше глушить свое вино? Или как?
Грегерс взглянул на нее так, словно она прослушала какой-то важный момент.
– Речь идет об обсуждении, дорогая Эстер, о дискуссии. Вовсе не о конечном выводе. О, вот это здорово! – Грегерс прибавил звук на приемнике. – Клифф Ричард…
Грегерс принялся подпевать припев о том, что кто-то там с кем-то больше не беседует. Она тем временем осторожно прикрыла дверь и удалилась на свою половину квартиры. Эстер скользила нежным взглядом по полке с коллекцией пластинок. Пуччини, Верде, Штраус, Вагнер – она питала слабость к высокопарным произведениям. Но разве сама суть оперы заключена не в высокопарности? И в игре чувств, не подвергающейся цензуре. Она установила пластинку с «Паяцами» на круг проигрывателя, опустила иглу и прибавила звук. О, этот хруст, издаваемый иглой, попавшей в бороздку! В груди у Эстер разлилось приятное ощущение, какая-то юношеская неукротимость.
Она пересела на подоконник к своему остывшему кофе. Вдоль озера выгуливали детский сад, дети показались ей похожими на процессию пузатых карликов. Эстер улыбнулась, выпрямилась, облокотившись на подушку, и позволила увлечь себя вихрю скрипок.
Глава 2
