После ночи

Динь-динь-динь. Как всегда, внезапный трезвон будильника приводит меня в чувства, несколько минут отлеживаюсь, пытаясь сконцентрировать все мысли в единую опору, пластом вытягиваюсь в полный рост и выползаю из-под кровати бодрячком. Времена, когда вампиры спали в гробах, давно миновали, хотя и встречаются индивидуалисты, однако мой выбор обусловлен банальным опасением за собственную шкуру: днем сквозь мелкие прорехи в портьерах в комнату просачиваются солнечные лучи, и пусть до постели они не досягаемы, но превентивные меры никому не помешают.

Добираюсь до часов: чуть перевалило за семь вечера, в уме подсчитываю необходимое время на сборы, затем в ванную комнату. На желто-блеклой стене вместо зеркала календарь с отмеченными датами моих успешных вылазок, за весь ноябрь – три красных отметки, и все сошлись на субботах, сегодня как раз последняя: последний день, последняя жертва, а потом поиски нового города и жилья. Подолгу задерживаться на одном месте крайне опасная затея, и, несмотря на то, что я живу по фальшивым документам, все же пропажа людей может вызвать ненужное внимание как полицейских, так и охотников за вампирами. Одного человека мне хватает на неделю, если не считать зимний период (тогда можно и целый месяц обойтись одной добычей, правда, большую часть досуга тебе придется отсыпаться, так сказать, силы беречь, но дело это плевое, как я уже говорил, на кону твоя шкура).

Выбор одежды, или, как я это называю, хищного окраса, вводит меня в затруднение. С одной стороны, хочется следовать современным тенденциям в мире моды, можно применить эклектичность, выражая весь свой креатив, но, с другой, – шибко выделяться из толпы аборигенов не стоит: моя задача зацепить на себе взгляд одного человека, а не жителей всего пригорода. Выбор падает на темные джинсы с бурыми мокасинами, белую рубашку и кожаную куртку от Pepe Jeans. Последний штрих – аккуратно выделяем пробор и зачесываем волосы в сторону Парижа. Ах, Париж! На лестничной площадке встречаю престарелую соседку Пелагею. Старушка всегда смотрит на меня с презрением, и этот раз не стал исключение. Уж поверьте, мне не составит никакого труда затащить эту старую клячу к себе в комнату и содрать кожу с ее лица, но, как любому уважающему себя вампиру, мне необходимо держать свои охотничьи инстинкты на зеленой шкале, леность равносильна смерти. Наперекор режущему осеннему холоду, морозу и ветру, двор полон людьми: дети визжат на качелях, а их родители, усевшись на скамейки, громко делятся будничными событиями. Как бы я ни старался стать неприметным средь этой серой массы, но мой внешний вид притягивает случайные взоры. Проношусь к своей машине, и, не дождавшись, пока мотор разогреется, трогаюсь с места.

Проезжаю мимо местных ночных клубов, всюду скопление людей, подобного надо сторониться, здесь везде камеры, надо выбрать более укромное местечко, что-нибудь менее популярное. Выезжаю за пределы центра, и, оказавшись на трассе, выжимаю всю прыть из этой колымаги, скольжение летней резины по рыхлой дороге возбуждают вибрации, что поднимаются со дна и достигают панели, перескакивая на мои крепко сжатые руки, затем волнениям передаются всем струнам моего тысячелетнего тела. Ощущение – словно вонзаюсь в саму ночь: в ее кромешные глубины, в которых живут лишь прикосновениями. Забирайте глаза мои и поднесите богине Нюкте – славься, царица!

Сворачиваю с широкой полосы на узкую одностороннюю линию, поглядываю на часы: уже почти полночь, надо пошевеливаться, путь до дома не близкий. Стезя извивается за ряды высокопарных частных домов, после чего свободно растягивается вперед на несколько километров – и вот я у пригородного ночного клуба «Дикая сова». Пожалуй, назвав это место клубом, я немного погорячился, скорее гумно с неоновой вывеской и громкой музыкой. У самого входа непонятная сутолока: народ обступил плешивого мужчину, каждый, стараясь перекричать другого, по-учительски отчитывает пьяницу. Заворачиваю к стоянке, позади толпы вся в слезах и в крови, упершись об стену, стоймя рыдает девушка, к ней подходит официантка с влажным полотенцем, и, поглаживая побитую по прическе прямиком из середины 90-х, уводит внутрь.

Проскальзываю сквозь подпитую толчею, ныряю за двумя девицами в гущу дискотечной истомы. Поначалу мне нравится расхаживать – помогает настроиться на одну волну с посетителями: потом проще будет знакомиться. Поднимаюсь на второй этаж, официантка предлагает занять пустой столик, я игнорирую ее и направляюсь к барной стойке за выпивкой. По левую сторону от меня какофония из женских голосов, по правую – сосед, запах которого сбивает едкий аромат виски в моем стакане, тьфу. Удаляюсь прочь, случайно задеваю одну из девушек у стойки, пару секунд оценивающего взгляда на мне, после на ее личике вырисовывается кривая. Могу без особых усилий затащить ее в безлюдное место, после высушить начисто. Но эта особа знает себе цену, с ней парочкой коктейлей не обойдешься, придется раскошеливаться, думаю, это займет лишнее время и затраты, а я сегодня не расположен платить за еду. Виновато пожимаю плечами, ищу, куда бы пристроиться для лучшего обзора, примечаю перила у лестницы, как раз прямо над танцплощадкой. Гурьба пьяно дрыгается; находится пара умников, старающихся перещеголять остальных в танцах; барышни трутся о своих кавалеров, – своего рода, благодарность за угощения, а мужики, воспользовавшись моментом, перемежают руки с задницы на грудь и наоборот.

В поле зрения попадают несколько одиночек: мужчина, распускающий слюни перед полуголой танцовщицей; парень, подкатывающий уже ко второй девице, но снова неудачно; плотная клуша, с завистью разглядывающая более стройных, – Лукуллов пир во всей красе. Зов крови выбирает пампушку. Не удивляйтесь, мы, вампиры, народ толерантный: нам до одного места, какого цвета ваша кожа, какой религии придерживаетесь, ваша ориентация, форма тела, пол и социальное положение не имеют никакого значения. Для нас люди – бурдюк, внутри которого плещется заветная амброзия.

Спускаюсь в пастбище, ритмичное звучание сменяется нытьем Фадеева, протяжный женский визг – все копошатся в поисках пары под медлячок. Кто-то хватает меня за руку и нахрапом тянет на танцплощадку, мне с трудом удается вырваться и продолжить свой путь к самому одинокому созданию в этой помойке. Приближаясь, держу на ней хищный взгляд, она, понурившись, смущенно оглядывается по сторонам, ей не верится, что в коим-то веке фортуна выдала симпатичного парня. Выпрашиваю позволения пригласить ее на танец, веду в людскую толпу, где начинаем кружиться вместе с остальными. Осмелев, она сильней прижимает ко мне свои телеса и кладет голову мне на грудь, чувствую затхлый запах ее сальных волос и токсичной косметики. Ведем беседу – ее зовут Вика, двадцать семь лет, она работает на заводе подшипников, а я Павел – обычный парень, что заехал в эту дыру от городской суеты и офисной работы. На моем лице отображается искра, только-только промелькнувшая между нами, правая рука соскальзывает чуть ниже по ее спине, осталось посыпать сверху парочкой комплиментов о красоте ее глаз и возбуждающем аромате ее тела, подстрекающем меня на самые отважные эксперименты – все, еда замариновалась. В качестве финального аккорда проставляю ей пару коктейлей, название которых она даже и выговорить не способна. После недолгого разговора предлагаю уединиться в тихом месте. Она колеблется, но видно, что внутри нее идет борьба здравого смысла и животной похоти. Обнимаю, прошу прощения за свою напористость, оправдываюсь, мол, все из-за напряженного рабочего графика и одиночества, просто, я так давно не ощущал теплоту женского тела, а большинство девушек, которых я встречал, – эгоистические пустышки; разве плохо, когда мужчина требует к себе нежности и любви? Она сочувственно и понимающе поддакивает каждому моему лживому слову, беру ее за руку, благодарю за поддержку. Печаль спала, разъясняю ей нашу с встречу закономерностью судьбы: встретились два одиночества, она радостно соглашается, обнажая свои мелкие зубки. И наказу того же рока, повелевающим женским счастьем, Вика оказывается на пассажирском сидении моей машины. Пока гостья долдонит меня рассказом о своем отце, что также пахал на заводе подшипников, я думаю, в какую глушь завести эту несчастную, где можно было бы без спешки и оглядки вскрыть ей глотку.

Поглядываю на время: половина второго ночи. За окном проплывают ряды высоких хвойных, можно рискнуть и завести ее в чащу, но, насколько мне известно, по прямой за лесом находится дачный сектор – едем дальше. Викусик немного притихла, она частенько роняет голову вперед, и, причмокивая от сушняка, старается отогнать внезапно нахлынувшую сонливость. Обогреватель, включенный с самого начала пути, продолжает убаюкивать ее потоком горячего воздуха, в кабине становится невыносимо жарко, хочется открыть окно, но боюсь, что тогда она может вышмыгнуть из рук Гипноса, а, по моему плану, жертва прийти в себя уже не должна. Жилые поселение остались позади, дорога сужается, проезжаем под последним осветительным столбом и оказываемся в темных лесных массивах. Несколько минут держусь старой колеи, затем сворачиваю промеж двух сосен, в самые недра чащи. Глушу мотор, выхожу для наблюдения, вопреки дикому холоду и непроглядной темноте, здесь довольно-таки шумно: над нами гукает сова, мимо машины что-то пробежало, зашелестев падшей листвой. Озираюсь по сторонам – никаких посторонних. Снимаю куртку, так как потом кровь ничем не отстираешь, выпускаю клыки, процедура немножко болезненная: из-за смещения зубов у меня начинают кровоточить десна, однако все терпимо. Осоловелая Вика выходит из машины, она еще пьяная и до конца не способна осознать свое обреченное положение, пробирающий мороз приводит ее в чувства, начинается череда вопросов. Выдерживаю мучительную долгую паузу, хочу, чтобы добыча продолжала бояться, – это разогреет кровь после сна. Ее губы трясутся, руки выставлены вперед на случай неожиданного нападения, а мелкие свинячьи глазки елозят по каждому кустику, в надежде отыскать спасительную, пусть даже мышиную щель. Нет никакого желания догонять удирающую дичь, надо приступать к позднему ужину, времени и так остается впритык. Вышагиваю к добыче – Вика дает стрекача, мне удается схватить ее за волосы и со всей дури стукнуть о дверную раму, удар приходится на переносицу, оставив после себя заметную вмятину на металле.

За спудом тонкой кожи теплится слой ватного жира. Мне приходится прокусывать еще сильнее. Теплая кровь струится по моему языку, от удовольствия я закатываю глаза и придавливаю ее голову сильнее к земле. Прилив свежих сил бодрит, подайте мне океаны крови, и, клянусь своими предками, я высушу их начисто.

После ужина наступает приятная истома, пару минут отлеживаюсь подле остывающего трупа, но поздний час стимулирует к активным действиям. Для начала запихиваю тушу в заранее заготовленный мусорный пакет, смываю влажной салфеткой кровь с лица и ополаскиваю рот газированной минералкой. Стает вопрос: где мне ее схоронить? В этом лесу у меня припрятано тело, если полиция обнаружит в одной местности два трупа – жди большого расследования, а такое чревато ненужным вниманием. Возникает мысль заехать в пустошь, что расположилась впереди в несколько десятков километров, вариант не из лучших, но, кажется, единственный пригодный. Беру бездыханное тело Вики на руки и шваркаю в пустой багажник, передние колеса со скрипом чуть подпрыгивают, что еще больше забавляет.

Загоняю педаль до упора, дальние габариты в мельчайших деталях высветляют каждую выбоину на дороге, благодаря навострившейся реакции я их все лихо объезжаю. Что-то не так: на зубах остался неприятный шероховатый налет, во рту ощущается раздражающий привкус, провожу пальцем по деснам, смотрю – кровь. Возможно, я слишком крепко сжал челюсть и сдавил клыки, хотя, даже если оно и так, на сытый желудок моей регенерационной функции надлежит исправлять подобные оплошности за считанные секунды. Мне не хватает воздуха, открываю окно и дышу через рот, ночная прохлада играется моими густыми волосами, запруживая салон волглым запахом неоглядных полей. С каждым проезженным метром мое самочувствие ухудшается: в области живота возникают невыносимые колики, одной рукой придерживаю руль, а другой массирую по часовой стрелке в районе пупка. К горлу подступает прожигающая внутренности жижа, громко отрыгиваю, после чего выблевываю на себя половину высосанной крови. Угождаю в колдобину, машину заносит вправо, выворачиваю руль в противоположную сторону, стараясь держаться прямо по дороге. Недомогание притупляется туманностью в голове и резкой рябью в глазах… Стойте, почему я не чувствую асфальтированной поверхности? Вокруг долбанная пустыня, видимо, я сбился с пути, когда выравнивал эту колымагу. В состоянии полной дезориентированности, в купе с помутнением разума, я блуждаю на бешеной скорости по широкому пустырю. Жизненно необходимо вернуться на дорогу, иначе… Нет сил фиксировать руль, руки спадают на колени, а голова помпончиком болтается на плечах – кажется, я отключаюсь.

Резкий вдох, глаза на выкате, вокруг пугающее молчание, за исключением светящихся датчиком на панельке. Дальние габариты уперлись в темно-синие горизонты пустыни, освещая иссохшую землю. Поворачиваю ключи, двигатель отказывается подчиняться, еще пару попыток и только потом всматриваюсь на положение стрелки: бензин кончился. Кое-как вываливаюсь из салона, снаружи живительная прохлада с примесью соленого привкуса, падаю на лопатки от бессилия, и надо мной тут же расстилается ультрамариновая немая пестрядь из мириад ярких точек. Изнурительное недомогание выбило меня из сил, хочется остаться здесь, лежа на треснутой земле от безводья, созерцая небесный холст. Но надо двигаться, если хочу выбраться отсюда до рассвета, до того, как яркое солнце воспламенит мое молодое тело. Приложив все усилия, мне удается встать на ноги и доковылять до багажника… Только сейчас замечаю: он открыт нараспашку, а внутри только разодранный пакет, в который я завернул Вику. Где эта тварь? Помню, как лично вывернул наизнанку все ее вены и артерии, она никак не могла выжить, впрочем, есть догадки, однако их вероятность кажется мне за гранью лавкрафтовских сюжетов. Накидываю наопашь куртку, захлопываю двери машины на замок и пинаю бампер ногой – сигнализация завывает на полную катушку, а вдруг поблизости есть люди, и возможно, мне удастся подобным образом привлечь их внимание. Несколько минут стоймя выжидаю, пока разрывающий пустоту свист долетает до каждого комочка и кустика на этой пыльной плоскости – никого. Поднимаюсь на крышу машины, металл скулит и прогибается внутрь, густая ночь всюду наложила свои дремучие ручищи, я собственные ноги-то с трудом различаю.

Время – половина четвертого утра, горизонт по-прежнему холодного синего цвета, думаю, под конец осени светает, около, восьми или семи, точно сказать затрудняюсь, так как обычно в такое время я уже калачом под кроватью. Ухватившись взглядом за едва различимую колею от собственных колес, в темпе иду по следам обратно, надеясь в ближайший час или два дойти до людей или дороги. Прибавляю ходу, ночная пробежка мне сейчас не повредит, главное не терять эту рыхлую линию под ногами. Раз-два, раз-два, дышать через нос, локти согнуты под углом, двигаясь назад и вперед по инерции, плечи расслаблены, а кисти рук сжаты твердым кулаком. Мой персональный забег длится десять минут, после чего пот подступает из всех желез организма, рот открыт, я то пыхчу, то кряхчу, длиннющая слюна вытягивается от подбородка до бляхи на моем ремне. Приходится притормозить и отдышаться…. Ай, острая боль просыпается на этот раз чуть выше живота, меня корчит на месте, дрожь – я и вываливаю остатки человеческой крови на чёрствую поверхность. Пожалуйста, еще немного, только не такая смерть, только не сожжение. Нащупываю глазами след и продолжаю спасительное движение, только теперь уже на четвереньках, как плешивая шавка. Во рту все пересохло, обнаруживаю языком грязь на нёбе, пытаюсь соскрести ее оттуда, в итоге расцарапываю все верхнюю полость и десны. Ветер приподнимает удушающую пыль и бросает мне в лицо, чувствую, как песок забивается в уши, ноздри, как грязь оседает на моих волосах, их потом ни одним шампунем не отмоешь, придется стричься. Продолжать в таком положении невозможно, собрав последние ошметки первобытной силы, встаю на ноги, вокруг мертвецкая глухота, нарушаемая моим хриплым кашлем. Становится невыносимо жарко, скидываю прочь кожаную куртку, под которой хлопковая рубашка прилипла к телу, легкое дуновение, и меня берет озноб. От изнеможения не хватает прыти, чтобы переставлять конечности, тупо вскидываю вперед правую ногу, затем выравниваю к ней другую, я беспанцирная черепаха, вставшая на задние лапки. Земля вибрирует, нечто, устремившись на меня, прорезает ночь. Звук исходит сзади, ничего, кроме беглого приближающегося топота. На всякий случай выпускаю клыки, и готовлюсь быть атакованным. Вика…

Она прыгает на меня так неожиданно, я отчаянно вскрикиваю от страха. Ее пасть настолько широко разинута, что за долю секунду мои пальцы оказываются у нее во рту, мне удается нащупать ряд крепких акульих клыков. Вика, точнее, то, во что она теперь превратилась, сбивает меня с ног, оказавшись двумя ногами на моей груди, изо всех сил сжимает челюсть, пытаясь оторвать мою руку. Впервые в жизни боюсь быть съеденным. Вгрызаюсь зубами в ее голень, а ей все нипочём, тварь трижды откидывает голову вверх, наконец лишая меня кисти руки. Культя струится теплым кровавым фонтаном, заливая мои глаза, с диким криком от невиданной доселе боля бьюсь в конвульсиях, прижимая к груди обрубок. Чуть поодаль, в непроглядном пространстве, Вика с жадностью обгладывает мои отнятые пальцы. Слышу хруст тонких костей, напоминает кота, обедающего сухим кормом, и это усердное чавканье плотной кожей. Можно смириться, дожидаясь, когда же клиент возьмется за главное блюдо, но жажда жизни подбирает меня новой волной, резкий прилив силы действует воскрешающим зарядом. Реакция, физическая сила и выносливость возвращаются на прежние места, хоть, как я думаю, на короткое время, однако этого хватает на первых парах. Следы от шин подо мной никуда не делись, быстро вскочив, удираю в намеченном направлении как ошалелый. Скорость бегства настолько высока, что мне трудно держать веки раскрытыми, из глаз сочится влага и стекает по грязным щекам прямо за воротник. Бегство от смерти, позади страх, уродливая мутировавшая Вика и моя кисть рабочей руки, ничего страшного – она со временем отрастет, надо только напиться крови, желательно совсем юной. Радость переполняет до краев, какой бы формы она ни была, подходите ближе, я готов поделиться ею со всеми одинокими и несчастными видами во вселенной: весь этот быт – вонючая туфта, вот она жизнь – удирать от смерти к мизерному шансу на спасение. Я бегу, братья и сестры, следуя линии, прочерченной Богами, дождитесь и встречайте меня с хвалой, ибо несу для вас секрет жизни.

Без двадцати минут шесть. Надежда вырывается из рук и эфиром поднимается к богу-садисту, я стою, вперив глаза, полные липких слез, на задний бампер собственной машины – неправильное направление. Барахтаясь в борьбе за мои пальчики, я и не обратил внимания, как несколько раз сменил положение своего тела. Когда я оказался на ногах, мне некогда было задумываться, где восток, запад, юг и треклятый север, я вверил свою судьбу невидимым силам, и они повели меня обратно, к началу конца моего существования.

В распоряжении остаются час-полтора, вполне достаточно для предсмертных размышлений о пройденном пути, прошлом, вместе с его ошибками, о несбыточном будущем, краю которому не было. Тем не менее Вика, точнее то, во что она мутировала, не выходит из головы, мне не удалось подробно разглядеть ее, однако уже ясно – она не превратилась в вампира, нет, то было нечто более крупное, прожорливое чудище, способное одним махом откусить руку. И как мое болезненное состояние связано с подобной трансформацией? В кодексе вампиров присутствует пункт, обведенный красным, он призывает каждого охотника добивать жертву, мне всегда казалось, что подобным образом мы – кровопийцы – специально ограничиваем собственную популяцию, ради сытого существование всего клыкастого вида. Но, а что если это не так? Что если легенда об умирающем польском князе и вампире-одиночке – правда? По легенде, дни старого князя Болеслава, в виду преклонного возраста, были сочтены. Будучи человеком легкого разума, пан верил в темную магию и почитал ее целительные свойства. Он обещал полцарства тому, кто сделает его бессмертным, разумеется, не надо объяснять, что замок тут же осадили разного рода шарлатаны со всей Европы. В течение нескольких месяцев его подвергали всяческим бессмысленным ритуалам: заставляли пробовать отвратную пищу, от запаха которых панночки падали в обморок, старик осушал кубки, наполненные напитками, сваренных на основе ослиной мочи и крови девственниц. Так продолжалось до тех пор, пока он не слег в постель от бушевавшей на тот момент по всей стране пандемии «Крестьянской лихорадки». Казалось бы, его дни сочтены: князь никак не реагировал на внешний мир, перестал употреблять пищу и воду, молча ожидал гостю с косой. Но однажды ночью на пороге не объявился странный гость – мужчина в темном одеянии, с набрякшей треуголкой, с грязными сапогами, от одного вида которых хотелось зажмуриться и убежать подальше. Незваный уверенным голосом рассказал о цели своего визита, тем самым рассердив камердинера, ибо время было позднее. Он почти было закрыл двери, но таинственный визитер, на удивление слуги, отчеканил шаг, и пламя от свечи на канделябре озарила волоокое лицо. Эти темные глаза, в которых отражался отплясывающий огонь, велели камердинеру указать на комнату князя, а самому возвращаться обратно в лакейскую. Гость поднялся по маршевой лестнице, дальше, пройдя по длинной сводчатой анфиладе, оказался напротив опочивальни князя. Открыл дверь в неосвещенные покои, с первого раза трудно было сказать, есть ли тут кто-нибудь, однако запах человеческих испражнений выдавал обитателя апартамента. Больной повернул голову, впервые за долгое время он почтил кого-то своим взглядом. Присев на край кровати, незнакомец предложил пану бессмертие, в обмен, как и прежде, на полцарства. Он разомкнул свои губы, демонстрируя старику свой хищный оскал, тот, заулыбавшись, откинул воротник пижамы, подставив дряблую шею острым клыкам. Заветное бессмертие обернулось трагическими последствиями для многих, в том числе и для нашего кровопийцы. Вампирский яд и вирус гриппа закружились в диком тандеме, породив новый вид существа, питающегося как людьми, так и моими сородичами. Князь, точнее, то, во что он перевоплотился, в ту же ночь истребил всех обитателей замка, включая и ночного посетителя. Буквально за считанные часы, все, кого успел покусать монстр, превращались в ему подобных тварей, кроме гостя. Их наплодилось столько, что извечным врагам – вампирам и людям, пришлось заключить союз, ведь на кону стоял вопрос выживания обоих видов. Стало быть, если легенда верна, Вика подверглась мутации? Но как такое возможно, я же высосал всю ее кровь, – и делал это крайне медленно потому, что под тонкой кожей прятался нехилый слой жира. Она, по-видимому, уже тогда начала трансформироваться, одному богу известно, чем была больна эта баба.

Гребаная ирония – охотник переквалифицировался в жертву, вот бы меня сейчас увидели предки. Наверняка, привязали бы к столбу, оставив в открытом месте, в ожидании звезды за горизонтом. Время перевалило за шесть, в ожидании скорой кончины я считаю каждую секунду, стараясь отогнать мысли о предстоящей боли. Погодите-ка, что если замуроваться в машине: вывесить вместо шторок на окна коврики? Конечно, солнце в любом случае проникнет сквозь лобовое стекло, но, если нырнуть за задние сидения, то есть шанс переждать день до сумерек. С горем пополам, одной рукой, мне удается зацепить края резиновых настилок за поручни, выходит вполне сносно, разве что не обращать внимания на небольшие расселины по закрайкам. Десять минут – и я в домике, остается молиться, чтобы случайные зеваки не посмели сунуться ко мне, хотя откуда им тут взяться?

Сегодняшняя ночь надолго останется в моей памяти, не сомневаюсь, в будущем, перебирая моменты отчаяния, буду заливаться звонким смехом победителя. Времени полно, приходится развлекать себя планами о городах, в которых я еще никого не убивал, вот, думаю, переехать в мегаполис, там, поди, можно истреблять людишек пачками, и никто ничего не приметит, главное – уметь выбирать нужную жертву, из отщепенцев. Оу, можно даже свалить в другую страну, русские – народ дружелюбный, их легко завлечь за собой, однако пора слезть с материнского молока и перейти на более иностранный рацион – как насчет европейцев? Те люди холодные, недоверчивые и скрытные, жалостью и улыбкой не проймешь.

Мысли сбиваются в фарш из невнятных фрагментов, хочется набить себе брюхо, а потом залечь под кровать, проспав да самой весны. Проверив двери, выдвигаю передние сидения вперед для простора, у меня почти получается вытянуть ноги, правда перегородка упирается в задницу. Моментально отключаюсь.