Черта

Елизавета Иванчина

Черта

________________________________________________________

Всему бывшему и не сбывшемуся в нашей юности

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Во всем есть черта, за которую перейти опасно;

ибо, раз переступив, воротиться назад невозможно.

Достоевский

I

Священник привычным движением наклонил голову к аналою.

– Господи, каюсь… – Катя тут же запнулась, подбирая верное слово, называющее своим именем совершенное. Оно вечно ускользало от нее, не давалось быть произнесенным. Обо всем ином она могла говорить просто и открыто, ничего не утаивая, ни в чем себя не оправдывая. Как человек слова, Катя различала мельчайшие оттенки смысла, едва уловимые грани чувства – они получали в ее сердце точное определение. Но это – каждый раз пыткой было не столько сознаться, сколько сказать о нем. Слова не находились, но и не были нужны: слишком хорошо всем участникам таинства был знаком этот многажды говоренный, вымученный монолог. Нескладно изложив и еще более нескладно завершив его, Катя подняла на священника стыдливые глаза.

Отец Павел выдержал паузу, что-то серьезно обдумывая. Он не был поспешен в суждениях, не давал ответов с ходу, даже если речь шла о вещах давно известных. Двадцать пять лет принимая исповеди, он уяснил, что людям, оказавшимся в одинаковом положении, нужно говорить разное. И даже одному человеку в одном и том же неисправимом положении всякий раз необходимо слышать нечто новое. Тем более священник взвешивал каждое слово, когда исповедовал тех, кого знал близко и продолжительно, а то и всю их жизнь. Отец Павел осторожно поправил нагрудный крест, вздохнул и медленно начал.

– Катя, – он всегда обращался по имени к знакомым прихожанам. – Ты знаешь, что не может удержаться никакая земная любовь, если ее источник не в любви небесной. Если основание ее непрочно. Да, мы все живем во плоти, от ее соблазнов никуда не деться. Но мы должны подчинить плотскую жизнь духовной. Сперва выстроить духовный фундамент жизни, и на нем возводить все иное. – Священник остановился и помолчал несколько мгновений. – Впереди у тебя, у вас (он сделал акцент на этом слове) будет еще целая жизнь, полная любви – супружеской, брачной любви в том числе. Юности свойственно желать всего и сразу. Но время только укрепляет подлинное чувство. – И, припоминая некоторые подробности ее истории, уточнил. – Когда свадьба?

– Через год, – неуверенно и еле слышно ответила Катя. – Мы перенесли свадьбу. Еще на год.

– И все же, это небольшой срок. Вот увидишь. Небольшой, – отец Павел легко улыбнулся. – Любовь стоит того, чтобы ждать. А вот распаляться не стоит. Не создавай ситуаций, способных искусить тебя. В молитве Господней что сказано? «Не введи нас во искушение», то есть, вернее говоря, не дозволь нам впасть в искушение. Не впадай в него.

Последние слова прозвучали твердо и даже строго. Катя поджала губы. «Легко вам, сто лет женатому…», – пронеслось в голове, она тут же осеклась: грех, грех! Ей хотелось возразить что-то, но теперь она почувствовала, что возражения бессмысленны.

– Я буду за тебя молиться, – отец Павел прочитал разрешительную молитву. – Ничего не бойся. Совершенная любовь побеждает страх, – утвердительно произнес он стих из апостольского послания и тут же добавил, – но ты же помнишь, что речь идет о любви к Богу.

Катя опустила голову в знак согласия. Перекрестилась и поцеловала крест, затем Евангелие, сложила руки для благословения – почти машинальный, детально отработанный за тринадцать лет, с момента первой исповеди, обряд. Священник отечески перекрестил ее и по устоявшейся привычке не дал руки для целования, а коротко положил ее Кате на голову. Она слегка наклонилась и вынужденно улыбнулась.

После таинства становилось легче. Да, внешне в жизни ничего не менялось, но на короткий миг появлялись силы сопротивляться и ждать. Духовник умел найти нужные слова. Они укрепляли, побуждали жить чище, выше. Однако, сколь целительны ни были Катины исповеди, ее чувство к Саше – первой любви, жениху – с годами делалось все взрослее, сложнее. Запретнее. Их встречи нередко становились новым поводом для раскаяния в несдержанности и несовершенстве. И все же ей удавалось еще не перейти черту.

Катя простилась с духовником, с пожилыми сестрами, перекрестилась и вышла из храма. Беспечно светило майское, послепасхальное солнце, отражаясь в куполах церкви и домах соседних от нее окон. На колокольне алело торжественное возвещение «Христосъ Воскресе!», радостью от которого, казалось, был пропитан сам воздух в этот утренний час. Ей нравилось приходить на исповедь в будни: кроме сторожа и пары старушек, знакомых с детства и с той поры не менявших свой облик, из прихожан никого не было. А значит, можно было беседовать с отцом Павлом неторопливо и обстоятельно – не то что в выходные, когда в центровой столичный храм всем скопом набивались верующие и протиснуться на исповедь было попросту некогда: уже пять лет Катя пела на клиросе на поздней литургии.

Стояло лучшее время года – нежная майская теплынь. Была пора сирени, весенних отпусков, последних учебных недель. Сезон легких курток, первых пикников, ранних-ранних рассветов. Время, когда юность года вторила юности жизни. Ветер приятно прохлаждал тело, легко играл с волосами, солнце слепило глаза, целовало щеки, пробуждая Катины крошечные веснушки. В воздухе парило чувство обновления, вызванное пасхальной вестью. Катя улыбнулась невольной прелести мгновения и ощутила, как неистово и полно сейчас хотелось жить и любить. Не только по-божески, но и по-человечески.

Любовь стоила того, чтобы ждать.

Катя вспомнила их первую встречу на дружеском квартирнике, где она пела под гитару «Дерево» Цоя. Его любимую песню. Пела ровно так, как он понимал и слышал ее: со светлой печалью, неизъяснимой тоской. «Мне кажется, что это мой мир… Мне кажется, что это мой сын…» Саша посмотрел на нее и увидел очень глубоко, как человека, в котором неожиданно узнаешь своего. Боттичелиевская красота, хрупкая фигура, что так гармонировала с нежным голосом и манерами. Длинные пальцы ловко перебирали струны, светлые кудри касались верхней деки. Она играла, не смотря на руки, которые умело совершали свою работу, а украдкой оглядывала присутствующих. Их с Сашей взгляды ненадолго встретились, и ее струна дрогнула. Она опустила глаза, переиграла аккорд. «Кто это?» – восхищенным шепотом спросил он приятеля, кивнув в ее сторону. «Это же Катя, дочка Осаниных, подруга детства», – без интереса ответил тот. «Катя, Катя», – многозначительно произнес про себя Саша и полюбил. Кате нравилось, как застенчиво и трогательно он описывал эту сцену. Нравилось смотреть на себя его глазами. Она-то помнила, что много фальшивила в тот вечер, путала аккорды, ей не давались переборы – он ничего не заметил. Он видел ее другой – с самого начала видел ее лучше, чем она была.

Потом вспомнила их первый поцелуй поздним осенним вечером. Они стояли у ее дома и не могли расстаться. Катя рассказывала одну за другой нелепые истории, а он молча улыбался ей и ждал, когда она остановится хоть на миг, чтобы сделать это. Но она не замолкала. Свет дворового фонаря красиво падал на ее лицо, а растаявшие снежинки на шапке превратились в крошечные капельки. Глаза уже намокли от смеха, щеки раскраснелись, она говорила что-то забавное и сама смеялась этому. В третий раз начинала сызнова одну и ту же историю, доходила до определенного места, говорила: «А потом…» и взрывалась хохотом, который не давал продолжить. Саша любовался ею, радовался ее радостью. А когда она наконец договорила и затихла, вдруг робко взял ее лицо обеими руками, наклонился и поцеловал.

Вспомнила, как нескладно и мило он сделал ей минувшей зимой предложение. Оно должно было все изменить, но изменило не так, как хотелось.

Вспомнила и то, как стыдливо каждый раз он уходил из комнаты в минуты предельно допустимой между ними близости, не в силах держать себя в руках. И как возвращался назад, раскрасневшийся, устыженный, умывшись ледяной водой, не смея поднять виноватых глаз.

Саша Иловайский, этот русский интеллигентный мальчик, был таким, словно вышел с дореволюционной фотографии: высокий, статный, с тонкими чертами лица, скромной улыбкой и красивыми голубыми глазами. Он рос сдержанным ребенком, робел в присутствии девушек и стеснялся своих симпатий. В кругу друзей находился в тени, был молчалив, предпочитал не говорить, но слушать. Его считали надежным другом, бесхитростным человеком, разве что не в меру нерешительным и, как многие одаренные люди, временами непонятным. Сашины родители, потомственные врачи, рано распознали незаурядные математические способности сына, наняли университетских преподавателей, отдали в профильную школу. Он выигрывал одну за другой олимпиады, без вступительных экзаменов его брали в лучшие вузы страны. Он видел себя ученым, первооткрывателем, затворником-одиночкой и совершенно не представлял семейной жизни и любовных отношений. Но Катенька так глубоко и основательно, без спросу, пронзительно вошла в сердце, что он не смог противиться. Он полюбил ее с первого взгляда так, как любят однажды – терпеливо, милосердно, не ища своего. А после не мог поверить своему счастью: чувство оказалось взаимным. Необъяснимо Катя предпочла всему изобилию разношерстных поклонников его – закрытого мальчишку из математической параллели…

Саша был лучше всех людей, которых Катя знала. Лучше ее церковного окружения, школьных друзей, университетских знакомых, случайных приятелей. Саша был самым достойным человеком в ее мире, несмотря на то что считал себя неверующим, ни разу не читал Библии и едва ли бывал в храме. Совесть его была строга, взыскательна, не перепачкана грязью мира. Блаженны чистые сердцем…

Редкое благородство, смешанное с природной застенчивостью и неопытностью, не позволяло ему претендовать на большее, чем та трепетная, невинная связь, что установилась между ними. А когда спустя полгода после знакомства Катя начала вымученный для себя самой разговор о воздержании, он даже удивился, поскольку считал его естественной частью их отношений. Саша с уважением отнесся к духовной жизни любимой, согласился с ее (а потом уже их) целомудренным выбором, практически смирился с отмеренным ожиданием их полной близости – до свадьбы. Принял его, руководствуясь, однако, не Катиным стремлением исполнять седьмую заповедь (он и не знал про нее), а верностью первому чувству.

Но время шло. Они взрослели. И то, что с относительной легкостью давалось в семнадцать лет, в подступающие двадцать становилось испытанием. Взрослели Сашины друзья и знакомые, для которых вовсе не целомудрие, а обратное ему было безоговорочной нормой. Это не могло не задевать, несмотря на высоту их с Катей отношений и неподъемную красоту совершаемого выбора. То и дело звучали откровенные подробности чужих связей, они вызывали раздражение и горечь. Саша не посвящал других в их с Катей сокровенную тайну, казавшуюся святыней, сам разговор о которой мог осквернить ее. Удивлялся неразборчивости, с которой растрачивали себя на пустые интрижки его знакомые. И все же ему тоже хотелось скорее познать вкус предельной близости, недоступной, заповедной и – человеческой.

Спустя два с лишним года ожидание для обоих стало невыносимо. Испытание переросло в искушение. Тогда Саша решился. В предрождественскую пору, в обычный домашний вечер в обыкновенной домашней обстановке, без кольца и колена, без прелюдий и подготовки он с поспешностью сделал предложение. Уставший от неопределенности своего положения, взвинченный очередными откровениям друзей, он вдруг осознал, что может в одночасье положить конец мучениям.

На его неуклюжее «ты станешь моей женой?» Катя, не выдержав и секунды, счастливо кивнула. Но тут же переменилась, подосадовав, как это нелепо случилось. В ее сердце жило представление о красивом мгновении, рассказ о котором станет семейной легендой, что звучит сотни раз в разговорах с близкими и далекими, обрастает небывалыми подробностями, припорашивается пылью памяти, но никогда не надоедает.

Я жду сказок в реальности, думала она, утешая себя, но Саша другой, не герой романа, он не умеет сделать красиво, но любит по-настоящему. Катя выдохнула, насильно улыбнулась, сухо поцеловала его в губы и, взволнованная, ушла делиться новостью с родителями.

Саша, обыкновенно не слишком проницательный, заметил ее минутную перемену и, как делал всегда в моменты волнения, начал перебирать первые попавшиеся в карманах мелочи: крошечные карамельки, смятые чеки, скрепки. С досадой вспомнил, как впервые поцеловал девочку и вместо щеки угодил в ухо: она не вовремя отвернулась, а потом рассмеялась ему, дурачку, в лицо и убежала. А как глупо он признался однокласснице в любви! Той красотке, по которой страдала вся параллель. Растяпа, только и додумался, что бросить ей на волейболе мяч со словами I love you. К счастью, она этого не услышала, как и другие влюбленные олухи, что выслуживались перед ней, унижая друг друга. Саша поморщился от дурацких воспоминаний, резко разломал скрепку, до крови поцарапав палец. И теперь не сумел, сделал что-то не так… Он торопился, потому что наделся положить зримый предел ожиданию. Этого не случилось.

Свадьба по твердому настоянию Катиных родителей была отложена на будущий год. Казалось, уже недолго оставалось возлюбленным томиться предвкушением полноты близости…

Во всем, кроме этого вопроса, юная жизнь Катеньки Осаниной была счастливой. Она имела крепкую семью, любимого человека, ее обожали друзья и приятели, она была одной из лучших студенток лучшего в стране университета, преподавательская карьера и учеба на филфаке складывались самым удачным образом, ее красота и ум расцветали, сам Господь Бог благословлял ее своей любовью.

Но бывает так, что единственный в жизни вопрос, этот незаметный другим камень преткновения в душе человека, поначалу такой маленький и ничтожный, разрастается до небывалых размеров, становится главным, непреодолимым испытанием судьбы. Тогда он, легши поперек сердца, в короткое время способен разрушить все, что бережно и кропотливо строилось десятилетиями, годами.

II

Катя была дочерью родителей, воцерковившихся в конце 1990-х, когда постепенно стала сходить на нет мода на религию, что хлынула мощной волной после распада Союза. Тогда насильно посаженные на атеистическую диету люди гурьбой бросились в открывшиеся храмы утолять духовный голод. Не многие, наскоро насытившись, остались в церкви. Осанины – остались.

Жизнь Катеньки, их первой и единственной, долгожданной девочки виделась плодом воцерковления. Семь лет раннего брака они не могли зачать ребенка. А всерьез войдя в церковь, наконец обрели свое чадо и, следуя ветхозаветному обетованию, пообещали посвятить первенца Богу.

Вместе с общеобразовательной школой ее отдали в воскресную, каждые выходные водили с собой на богослужения, уже в старшей школе Катя начала петь на клиросе. Со временем круг церковных друзей семьи Осаниных рос и ширился и едва ли не замыкался на себе самом. В подростковом возрасте большинство Катиных знакомых ушли из церкви, вскоре и разуверились. Когда буря безбожного бунта миновала, не затронув ее, Катя задумалась: что удержало ее в ту турбулентную пору в церкви – назидания родителей и духовника, привычка или собственный выбор? Это было, скорее, желание все в жизни делать хорошо и правильно. В четырнадцать она впервые целиком прочла Евангелие, в котором главным стал для нее стих «Будьте совершенны, как совершенен Отец Ваш Небесный». Это слово она выбрала жизненным ориентиром.

К совершенству Катя приближалась не только в отличной учебе и прилежном поведении, но и в отношении к другим людям, которым она хотела являть положительный пример. Катя была хорошей, очень хорошей девочкой. Правильной до невозможности. Она исправляла неверные ударения в словах, раскладывала вещи по цветам, выправляла края полотенца по одной длине, писала каллиграфическим почерком, выводя верхний завиток в букве «я», знала ответы на все преподавательские вопросы, сидела на первой парте с вечно поднятой рукой, зубрила билеты до скрежета, занудно дополняла скудные ответы двоечников, натирала туфельки до блеска, выглаживала воротнички рубашек. Патологически не умела опаздывать и лгать. Дважды в день молилась перед домашним иконостасом, раз в месяц бывала на исповеди. Молилась за близких и даже за возможных врагов – тех, кто не прощал ее безупречности. Она чувствовала на себе ответственность своего избранничества. А как известно, кому много дано, с того много и спрашивается.

Поддержка семьи и духовника обнуляла многие нравственные дилеммы юности и до поры до времени была исчерпывающей. Но Катя встретила первую любовь, и правильных ответов на жизненные вопросы стало недостаточно. Столкнувшись лицом к лицу с живым чувством, она оказалась на распутье. С одной стороны, ее оберегали заповеди (не прелюбодействуй!), желание жить правильно, с другой – терзал тот внутренний огонь, что она ощущала в себе; со временем он разгорался все больше, испытывал и даже мучил. Катя корила себя за то, что живет не слишком свято, не устремляется к совершенству, а отдаляется от него. Все понимала, но ничего не могла с собой сделать. За выглаженными воротничками и блестящими туфельками скрывались не самые благочестивые намерения.

Любовь, чистая и большая, о которой она мечтала, читала в книгах и слышала от родителей, случилась. Главное событие в жизни произошло. Но ко времени, когда Саша сделал предложение, все непредсказуемо изменилось. Да, Катя ответила на него согласием, ожидая, что укрепится в своем выборе. Взамен очень скоро испытала огорчение и тревогу. Выросшая в свете большой любви – любви отца и матери друг к другу – она с детства знала, что повторит их историю.

Родители Кати учились в одной школе, отец добивался расположения матери три старших класса, а когда его чувства оказались взаимны, ушел служить на два года. Мама Кати, покоренная его настойчивостью, была готова ждать. Едва вернувшись из армии, он сделал предложение. Через полгода они поженились, начали трепетно готовиться к пополнению. Отец, Дмитрий Михайлович, по природе неунывающий авантюрист, не стал поступать в университет, сменились его приоритеты: нужно было обеспечивать семью. Перебивался на разных работах, от официанта до грузчика, пока не повстречался знакомый, который предложил отправиться в столицу за большими возможностями – строить то, что вскоре получило название «бизнес». Мама Кати, Надежда Александровна, была противоположностью мужу – донельзя консервативная, педантичная, она после долгих препирательств поддалась его уговорам, но с одним условием – дать ей окончить последний курс педагогического. Шел 1991 год.

Рискнули переменить жизнь и переехали с Приморья в Москву, оставив на востоке родственников, друзей, все прошлое, дорогое сердцу. Надежда Александровна подыскала место в школе, Дмитрий Михайлович с партнером начали развивать строительное предприятие. Дело неожиданно выгорело. Довольно скоро финансовые вопросы были решены в лучшую сторону. Постепенно устраивалась их новая московская действительность. Они купили просторную сталинку на востоке столицы в надежде вскоре заполнить ее будущим потомством. Оно не рождалось. Много лет они ждали ребенка, но каждый месяц были вынуждены прозаически мириться с крушением надежды. Ожидание сплотило их, испытав не на шутку. Обреченные, они оказались на Рождество в храме, где вдруг услышали, как отец Павел говорил слово. Их впечатлила проницательная проповедь настоятеля о чуде рождения новой Жизни, даровавшей надежду всем отчаявшимся. Решились поделиться с ним своей болью – и были глубоко услышаны. Так Осанины стали прихожанами китайгородского храма, а отец Павел сделался духовником семьи. Почти двадцать лет они провели в мире и согласии, спокойно и ровно преодолевая жизненные испытания и житейские бури. Честно трудились, честно жили и воспитывали дочь.

Появление жениха в жизни Кати насторожило родителей не на шутку. Им казалось, что их правильная вдумчивая девочка не скоро еще влюбится, а будет отдавать все силы университету и церковным занятиям: пению на клиросе, помощи в воскресной школе. Беседы о целомудрии в семье не велись в силу их очевидности: еженедельное посещение храма, чтение Писания, проповеди и исповеди, по мнению родителей, совершенно однозначно формировали картину мира их ребенка, который казался понятным и предсказуемым, как заученная наизусть молитва.

Однако частые длительные посещения Саши, особенно в их отсутствие, стали настораживать и побудили к разговору. Начало его Катя слушала сдержанно, неохотно кивая прописным истинам о важности чистоты. Когда же прозвучала главная, прямым текстом сказанная фраза (нужно хранить девственность до брака!), она, неожиданно для всех и самой себя, вспыхнула. Так выразилось долгими, томительными месяцами копившееся в ней бессилие перед тем, что было неоспоримо, но оказалось непосильно. Катя яростно возмущалась, что не понимает этого правила, когда речь идет об отношениях с человеком, который и так (это все знают!) скоро станет ее мужем. Вопрос замужества был вопросом времени. Родители не предполагали, что их послушная девочка может бунтовать по такому поводу.

Раздражившись самим предметом запоздалого разговора, Катя решила зайти с козырей.

– Разве у вас самих ничего не было до брака? – спросила она с вызовом, припомнив доверенную однажды матерью тайну.

Родители переглянулись, как бы уславливаясь об ответе на этот принципиальный вопрос. Катя поймала их взгляд и надменно ждала.

– Видишь ли, Катя, – начал отец, выдержав паузу и выдохнув, – было.

Едва дочь начала торжествовать в своей правоте, укоризненно стреляя глазами, он добавил:

– Мы тогда еще не были христианами, а тебе желаем лучшего. Хотим уберечь от возможных ошибок, от наших ошибок (он сделал упор на слово «наших»). У тебя есть шанс прожить жизнь правильно – с самого начала.

Главное слово было произнесено. Слово, которое мотивировало и двигало вперед, поддерживало и укрепляло. Проклятое, ненавистное слово – оно все же действовало. Правильно.

Вскоре после самого откровенного в жизни Катиной семьи разговора и случилось Сашино предложение. Надежда Александровна по-девичьи обрадовалась ему, а вот отец – не принял. Дмитрий Михайлович оценил серьезность Александровых намерений, которые, впрочем, не подвергал сомнению (он бы и не позволил виться возле дочери легкомысленному жениху), но посчитал шаг несвоевременным, поспешным. Жениться, не окончив еще университета, жить у родителей и за их счет?..

Нет, надо повременить!

Согласиться с этим решением Кате было отчаянно трудно, хоть в нем и виделась своя логика, на которую расчетливо напирал отец: окончить с отличием университет, все силы в выпускной год отдать учебе, подготовить свадьбу не в спешке, а как следует – словом, снова «все сделать правильно». Катя мучилась от этой отсрочки едва ли не больше всех, но надеялась превратить ожидание в предвкушение.

– Иаков ждал Рахиль семь лет, а потом еще семь. Что значит оставшийся год? У вас впереди вся жизнь. Любовь станет крепче, выдержаннее, как хорошее вино, – просто и убедительно говорил Дмитрий Михайлович.

Не принимая эти доводы сердцем, но веря им разумом, Катя захотела заручиться поддержкой, пошла на исповедь к духовнику. Он повторил сказанное отцом.

Судьба Кати была решена. Однако ее предначертанный сценарий стал видеться со временем неосуществимым. Она пристально следила за отношениями родителей и, хотя в их взглядах читала следы живого чувства, часто спрашивала: как поняли они, что не ошиблись, что с первого раза выбрали своих единственных? А может, однажды осознали ошибку, и лишь верность выбору заставляла их быть вместе, не отрекаясь? Отец, как клятву, повторял, что брак в жизни должен быть один – иное противоестественно. Катя приняла эту мысль как догму, но, оказавшись как никогда близко к заветному шагу, решила подвергнуть ее сомнению. Она была измотана непосильным ожиданием, перегрета им, устала отбиваться от новоэтических представлений о мире. Кроме того, в жизни случилась встреча, которая исподволь, украдкой стала подтачивать фундамент незыблемых истин. Незаметно для себя Катя превращалась в чеховскую невесту, стоящую на пороге заветного брака, но не испытывающую по этому поводу никакой радости. И чем ближе и явственнее вырисовывалась перед ней картина ее неизбежного будущего, тем больше ей хотелось «перевернуть жизнь», сделать иначе, пусть и не наперекор, но по-своему.

III

Взрослея, Катя стала замечать, что жизнь изменчива и противоречива, некоторые ее явления исключают друг друга. Принимать сложно устроенный порядок вещей, хранить верность тягостному выбору с каждым божьим днем делалось все труднее.