Шаровая молния

Вскоре на город обрушился сильнейший ливень, мигом охолодивший окрестности и подчистую уничтоживший все следы жары. Ветер, дождь, местами даже град покрывали все, что попадалось на пути. При свете ослепительных молний, прорезавших себе путь в льющих воду облаках, огромная туча стала стремительно расплываться по всему небу вплоть до самых дальних его уголков, превращаясь в однородную серую мглу, напоминающую огромный купол. Под шум ливня, журчание дождевых потоков по дорогам и крышам, стучавших по стеклам и карнизам каплям гром вновь и вновь сотрясал землю. До нее то и дело добиралась молния. Резкими порывами проносился ветер, стеной обрушивая на город все новые и новые потоки влаги. Все эти звуки составляли единую картину – то самое неповторимое неистовство бури, захватившей город. Все мерно сливалось с шумом машин на улицах, с движением города, куда-то вечно спешащего.

Радостью для тела было вдыхать прохладу, которой веяло с улицы: организм радовался долгожданному облегчению после испепеляющей жары, не дающей продохнуть. Мало кто догадывался, изнывая от жары несколько часов назад, что она так быстро сменится налетевшей непогодой, от которой все уже порядком отвыкли.

Грозная чернота желала пролезть и в квартиру к Леше.

Пережевывая кусок яблока, Вершинин побрел было куда-то по темным коридорам, но внезапно остановился на месте как вкопанный, словно неведомая преграда выросла прямо перед ним на темной и пустой кухне. Впереди ничего не было, но Вершинин не сдвигался с места, не издавал ни звука. Ноги его дрожали, спину ломило, побаливала голова, рассеченное лицо пульсировало, сердце в груди невыразительно постукивало, устав от перегрузок – хотелось просто упасть на пол и уснуть. Застыв на месте, мажор нехотя посмотрел на свои руки, осмотрел свое тело, покрытое ранами и синяками, а, оглянувшись назад, увидел, как оставляет за собой кровавые следы.

Что-то внутри больно полоснуло его по сердцу, точно ножом. Вершинин, схватившись за грудь, сразу же выронил надкусанное яблоко и почувствовал, как боль снова заполнила его тело от пальцев ног до самой макушки. Леха испуганно вытаращил глаза, из которых буквально вылился весь мрак, вся чернь, грязь и гниль ненависти, отчаяния и злобы на всех, на все окружающее и на самого себя. Все вокруг окрасилось в черно-белые краски, словно это был фильм-нуар. Припав к стене, Алексей судорожно задрожал, не узнавая себя. Человек никак не мог понять: как же он довел себя до такого, как вообще все это произошло… ибо еще утром ничего не предвещало беды? Вопросов было много – ответ ждал его впереди…

Наступило самое страшное и мучительное – осознание всего, что случилось, всей своей вины, о которой Вершинин ранее даже не подозревал, живя на полную катушку и наплевав на все и на всех. Вся серьезность его положения открылась перед Лешей – он захотел убежать от этого: пополз из коридора в зал, чтобы забиться там в угол и не высовываться, лишь бы не произошло еще что-нибудь ужасное.

Труп Ретинского в ванной остановил Леху. Паршивое было чувство: радость победы улетучилась, осталась одна лишь безысходность. Надеяться не на что, словно впереди и позади было пустынно и холодно, будто не было у него жизни, которой он гордился и хвастался… и не будет. Состояние как у мухи в сиропе: воздух вокруг вязкий, любое движение дается с трудом и результатов особо не приносит, и ты тонешь в собственном отчаянии, зацепиться не за что. Мыслишки только о медленной и неизбежной кончине. На душе муторно, в глазах и голове непролазная туманная гуща и крепко обхватившая тело боль, приходящая откуда-то извне, словно тебя пытает группа озабоченных невидимок. Напиться, что ли, до чертиков, чтобы забыть этот день? Да что-то не тянуло нашего героя на это: алкоголь только обожжет изуродованное лицо, а нутро не согреет. Алексей терял смысл жить после всего случившегося. А какие, собственно, перспективы? Он пал ниже плинтуса – туда, куда так боялся угодить.

Неужели Вершинин ничего больше не значил как человек? Он еле как поднял себя, оперся двумя руками об раковину и посмотрел на свою физиономию, непонятно что в ней разыскивая, видя в своем отражении абсолютную пустоту – ни деньги, ни силу и красоту, ни авторитет, а никчемную пустоту. Его природная красота и обаяние исчезали на глазах, внутренний стержень и самодовольные мысли уходили вместе с последними силами, терзая Вершинина – уходило то, что подпитывало его, чем он гордился. Заполнить пустоту было нечем.

Алексей тогда окончательно запутался, затерявшись в самом себе. Хватило одного дня, чтобы изменить человека, заставить его понять собственное внутреннее ничтожество на фоне внешней праздничной обложки. Этот день со всеми его событиями стал непреодолимой преградой для Вершинина, который не прошел проверку судьбой и медленно погибал от ее ударов. Как говорили Зотов с Тихомировым, есть только один выход из этого лабиринта – смерть. О возрождении, о втором шансе не было и речи: он не знал, что ожидало его впереди, сколько у него времени, не знал, что предпринять, к кому обратиться, как спастись от всего сотворенного, от холода и одиночества, от потери рассудка в этой круговерти, которую он сам все эти годы разгонял.

«Это тупик… и в нем только конца нужно ждать», – как-то так говорил Зотов. Тихомиров был в этом плане менее критичен – он никогда бы не допустил того, что сейчас случилось с Вершининым. Мы лицезрели кошмарный сон Тихомирова в реальности.

Алеша облил себя холодной водой из крана, стараясь хоть как-то сбросить нависшую над ним мглу, пробудить разум, чтобы попытаться все переосмыслить, но ничего не получалось, должного эффекта это не давало. Облегчения и озарения он не ощутил, словно в нем нечему было пробуждаться: не было ни сердца, ни души, а лишь потрепанная в драке оболочка, которую он напрасно питал все эти годы. Как видите, все это не принесло ожидаемой пользы. Оставалось только отдаться на растерзание судьбе и ждать, что будет раньше: смерть от горя и несовместимых с жизнью травм или суицид, лишь бы не выносить всего этого (несомненно, Вершинин уже ненавидел самого себя за глупость, легкомыслие, слабохарактерность, уязвимость и недальновидность).

Вершинин смотрел в зеркало и не узнавал себя: глаза заплыли, волосы растрепаны, руки тряслись, ноги не держали, намереваясь надломиться в любой момент, как спички, лицо было разбито в хлам, мышцы потеряли тонус. Леша плюнул в зеркало кровавой слюной: он видел, как опустился, как изменился, как не смог сдюжить гнет перевернувшейся в одночасье жизни, которая так внезапно и жестоко преподнесла уйму сюрпризов, продемонстрировала, что у нее есть и другая сторона. Алексей опустил голову, не веря всему происходящему, считая все предсмертным сном, нереальным и невозможным.

В это самое мгновение через все затянутое тучами почерневшее небо, точно огненная колесница, по гребням туч пронеслась сахарно-белая молния, озарившая все вокруг, а через секунду мощной канонадой грянул трескучий удар грома. Испугавшись проблеска молнии, на мгновение покрывшей квартиру ярким белым светом, Вершинин, позабыв обо всем, ринулся в зал. Ему показалось, что он находится в темнице – парень кинулся к окну. Заплетавшиеся ноги подвели, и Леха рухнул на пол, вскрикнув от боли, но мигом собрался с силами, дополз до большой оконной створки от пола до потолка, дотянулся до тугой ручки и открыл окно, запустив в квартиру свежий воздух вперемешку с летящими с улицы каплями дождя. Леше немного полегчало, когда он несколько минут просидел у открытого окна, опершись об кровать: он вдыхал запах озона с улицы, изнывающее тело окропил холодненький дождь. Для полноты эффекта он даже разорвал на себе всю одежду, которая после драки все равно годилась разве что на тряпки, оставшись в одних трусах, и стал все ближе и ближе двигаться к краю пола, за которым зияла бездна высотой в 10-этажный дом.

Занавески причудливо развивались на ветру. Ливень был как из ведра – лужа на полу у окна медленно подползала к Вершинину. Гром грохотал почти без передышки, разноцветные молнии без устали бегали по небу. Гроза в этот день поражала невиданной силой: стена дождя не давала ничего рассмотреть за собой, но Леша упорно смотрел сквозь нее куда-то вдаль.

Дождь практически не нарушил жизненного ритма вечернего города: зажигались огни, шумел центральный проспект, колесили машины, моргая фарами и шевеля дворниками, бежали под зонтами люди, перепрыгивая лужи. На это движение и смотрел Алексей Вершинин, однако в скором времени он понял, что это не отвлечет его – ему стало зябко от ветра и дождя, особенный грозовой запах приелся, поэтому он отодвинулся от окна вглубь комнаты.

Алексей сидел, обняв себя руками. Ему казалось, что с неба летит не дождь, а капли ядовитой кислоты, что его полосуют ножами, а он все никак не может взять и помереть, что темнота протягивает к нему щупальца, чтобы забрать его в небытие, что комната сжимается, собираясь беспощадно раздавить беспомощного школьника. Он снова стал раздумывать над тем, что случилось, разыскивая достойное объяснение творящейся вокруг катавасии. Не зная, куда деваться, Вершинин тянул себя за волосы, облизывался, запрокидывая голову и ударяясь об стенку затылком, пытаясь рассмотреть силуэты окрестных домов через открытое окно. Парень будто очень долго спал и проснулся посередине дождливого дня с тяжелой головой. Соображать и нормально работать она наотрез отказывалась; тело изнывало от боли, картинка в глазах потеряла четкость, а звуки – остроту. За этот день его будто выпотрошили – после такого жизнь никогда не возвращается в прежнее русло. Он не мог существовать по-другому: разгульная и беззаботная жизнь пронизала его, с ней не хотелось расставаться – переделывать себя он не хотел. Вершинин уходил во мрак. После всего, через что он прошел, Леша все еще не осмеливался признать свою вину.

Он почти смирился с мыслью, что не существует больше на свете гуляки, мажора и альфонса Алексея Вершинина, потому что он не чувствует себя живым, ибо жизнь не может состоять из одного сплошного кошмара, в который он попал, из боли, отчаяния, размышлений, переживаний, разрывающих и уничтожающих его. Все светлое и радостное ушло, осталось все плохое, черное, противное, мучительное, безнадежное – все это возникало и крутилось у него перед глазами в черно-белой комнате, болезненно внедрялось в его голову. Стиралось все хорошее и плохое – оставался только этот адский момент его жизни.

За 12 часов его жизнь кардинально поменялась, но он все же пришел к выводу, что это была не жизнь, а он просто выебывался. Сегодняшний день – проверка, полностью проваленная Вершининым. Если по-хорошему наставить человека на путь истинный не получается, то жизнь применяет жесткие методы, особенно к таким зазнайкам, как Леша. Бежать некуда, прятаться негде – все утратило смысл в этой комнате, где он сегодня насиловал, где его пытались убить и где он сам убил… себя самого.

Леха обессилел. Он будто стал материей, а не человеком. Все сознательное ушло, а осталось что-то вроде простейших признаков: голод, холод, дрожь, боль. До этого он превращался и в машину, и в зверя, но простой оболочкой он чувствовал себя впервые – это особенное безысходное чувство. В жилах от постоянного напряжения словно вскипала ртуть, во рту чувствовался неприятный привкус крови, по телу повсеместно гуляла пульсирующая боль – напоминание о мертвом друге за стенкой. А голова была тяжелее танка. Отоспаться бы, проснуться и не увидеть ничего этого, но все эти мысли сходились на другом: чтобы стереть все из памяти, нужен сон, но только другой… тот, который вечный. Леша ждал какого-нибудь чудесного проблеска надежды.

Тоскуя в одиночестве, Леха пытался вспомнить что-то хорошее, но шкала его оценки была сбита – непонятно отныне, как оценивать то или иное событие. Картины и эпизоды его прежней жизни проносились мимо и были связаны с девушками, друзьями, учебой, пьянками, клубами, сексом – отдельно Вершинин вспомнил передряги, в которых побывал. Все истории, события и мысли возникали перед ним в последний раз и уходили в небытие. Вспомнились и сегодняшние девки из клуба, которых пришлось спасать от шпаны, и лучший друг Витек, и его девушка Юля Кудрявцева промелькнула в своем прежнем обличии перед Лешиными глазами. Нельзя было не вспомнить Диму Тихомирова, который по вине Вершинина балансирует сейчас на грани жизни и смерти и который совершенно обоснованно потерял свою веру в Алексея. Промелькнули перед глазами и чмошник Олег, который сейчас медленно превращался в овощ в наркоманской забегаловке, и потерявшая смысл жить математичка из школы, и компания беспощадного преступника Трофима, который держит в узде и хитреца Тимоху, и туповатого бугая Владика, и новичка Никиту Зотова, рискующего попасть на скамью подсудимых владычицы-судьбы по той же статье, что и Вершинин сейчас, а Мишка-бармен не успел было вернуться в прежний ритм жизни, как заслуженно сдох на первом же серьезном задании. На сына из глубин его души смотрели Сергей и Александра Вершинины – даже сейчас их взгляды источали любовь и заботу. Уходили моменты веселья и грусти, любви и ненависти и еще много чего. Можно было повспоминать еще, но не грело это, а лишь ускоряло необратимый процесс…

Не видел Вершинин света белого! «Жизнь моя жестянка… На книжку потянет, – думал он. – Да на один этот день можно настоящий шедевр написать!»

Мучили мысли о самоубийстве: Леха не ощущал теперь сосущей тоски о том, что его распрекрасная жизнь покинет его, как это было ранее. Отныне кругом царствовало одно безразличие, сводившее с ума и толкавшее к тому, чтобы не терзаться ожиданием и самостоятельно решить свою судьбу – покончить со всем этим поскорее и навсегда. Несмотря на это, Вершинин долго дивился про себя, как цепко и сильно в нем желание жить…

«В убийстве или насилии важна не боль, не брезгливое отношение, даже не смерть отчасти. Ужаснее всего то, что пропадает самое драгоценное – жизнь. Еще ужаснее, когда человек добровольно расстается с ней… А ведь это дар, подарок свыше! Когда какая-либо жизнь погибает, то вместе с ней уходит в небытие все хорошее, замечательное и красивое, что эта жизнь принесла в этот мир и что еще могла в нем сделать. Зачем же все это? Для чего? – говорил когда-то Дима Тихомиров. Неспроста сейчас Вершинин, находясь в тупике, вспомнил его слова. – Ты только оглянись, Леша, посмотри вокруг – как прекрасна, как обольстительна жизнь. Это радость, это высшая красота… словно внеземная, потому чуждая некоторым из нас. Грех отказываться от такого подарка самому или с чьей-то помощью… Гляди! Эти люди, эта природа, небо, солнце, вода, деревья… неважно где, в деревне или в городе – везде ты дрожишь от восторга, когда дышишь, пьешь, общаешься, любишь… Живешь…»

Этой красивой жизни, которой так восхищался Димон, у Алексея никогда не было: все вокруг было просто обманом; можно сказать, что он не жил по-настоящему, не видел всего, не ощущал, чуждо ему было то, что было любо некоторым – последние в большинстве своем были счастливы, Вершинин в их число не входил. Леша вступил на кривую дорожку, которая завела его в чащу, в страшные закрома жизни, которые излучают сначала беспечность и мнимое счастье, а затем оборачиваются болью и страданиями… Лешка то ли во сне, то ли наяву горько расплакался – соленые слезы текли по лицу, капали на грудь и живот. Раскрыв беззубый рот, Алексей всхлипывал, успокаивался и немного погодя вновь предавался рыданиям.

Это была агония. Горькая одурь кружила голову. Не хотелось ни есть, ни пить, ни дышать. Можно злиться, что все сложилось так плачевно, что все пошло именно так, а не по-другому, как ты хотел – в другое время будешь возмущаться, проклинать все и всех, а когда понимаешь, что это твой последний вечер, нужно смириться: «Нет здесь мне больше места», – печально заключил Вершинин.

Он сходил с ума и ничего не мог с этим поделать. На него нападали и помешательство, и какие-то нервные тики, и внезапная эйфория. Одновременно он продолжал реветь громко и протяжно. Он стучал кулаками по полу и стенам, метался, рвал на себе волосы – столкнулся с тем, что исправить было не в его силах. Леша пал, пал низко, пал на колени, ведь теперь был бессилен перед всем. Дошло даже до того, что он стал молиться Богу, умолять его смиловаться над ним, хотя никогда в него не верил и не знал ни одной молитвы. Не верил, потому что считал, что люди на протяжении своего бытия сотворили все сами – спасибо Чарльзу Дарвину и эволюции. Эта единственное, что Алексей запомнил из курса биологии, что было буква в букву списано на зачете в девятом классе с листка Димы Тихомирова – Вершинину нравилось рассуждать про естественный отбор, про сильных и слабых. Теперь ему показали, кто на самом деле сильный, а кто слабый и беззащитный – он всегда думал иначе. Его эгоизм, хитрость и интеллект стали уничтожать его изнутри…

– Прав был Димка, – стал говорить сам с собой Вершинин. – Я загубил… я и только я загубил себя. Какой же я дурак, что не послушался тебя. Будь оно все проклято! Почему я не послушал этого святого человека?! А теперь он искалечен… из-за меня… Блять, а я еще и глумлюсь над своим же другом – помогаю его убийцам. Нет, я достоин только смерти. Нет у меня сердца! Я бесчувственная скотина! Нет у меня ни сердца, ни мозгов. Я бы за него жизнь отдал, – кричал Леха, ударив ладонью пол от отчаяния, но раскаиваться было поздно. И тут Вершинина вновь осенило – на этот раз очередь дошла до Витька. – Брат, – вздохнул Леха, подзывая Ретинского, но в ответ тишина. – Корешок мой! Брателло! Братишка! – рыдая и шмыгая носом, Вершинин из последних сил пополз в ванную и припал к телу Виктора. – Браток… слышишь меня, братан?! Знаю, что слышишь – ты же сильный, стойкий… ты должен быть живым! Слышишь, прости меня, не рви мне сердце, прости дурака – я не знаю, что я творю, не знаю, пойми меня, не знаю… Я совсем запутался, мне никогда так хуево не было! Хочешь, встань и прибей меня. Только прости, – пытался возвратить друга к жизни Вершинин, но потом осознал, что сотворенного не возвратить. Вновь испачкав руки в крови друга, Леша заплакал.

Не вынося боли, Алексей вернулся в зал и посмотрел в сторону открытого окна – вернулись мысли о самоубийстве. Но внезапно его снова ослепил сильнейший удар молнии, озарившей небо, как погожим солнечным днем, и тут же оглушил грохот грома, будто разом взорвалась вся планета. Леша рухнул на пол. И в этой кромешной тьме послышался его истошный крик. От боли и отчаяния. Крик, обращенный ко всему, что его окружало, ко всему, что произошло, ко всей его никчемной и ничтожной жизни, которую ему надоело терпеть:

– Не-е-ет!!! А-а-а-а!!!

Леша кричал вплоть до потери голоса, сменив протяжный крик на громкий рев.

– За что? Я не достоин такой кары! – твердил Вершинин, истерически посмеиваясь и все ближе и ближе подползая к окну. – Ха-ха, мне это, наверно, снится, – он приближался к пропасти без всякого страха и упрека. – Этого просто не может быть – я же хороший, как же я довел себя? Не могли они все погибнуть из-за меня. А сколько еще невинных людей погибнут от оружия и наркотиков? Почему тогда все преступники живут припеваючи, а не мучаются и не гибнут от страха и боли… как я?! Несправедливо! Я сейчас… просто спрыгну вниз. От падения во сне обычно просыпаются, так? Нет… А как же родители?! Они же просто не перенесут этого, – Леша говорил обо всем подряд, что только приходило ему в голову, глядя на парковку и газоны внизу. – Страшно? Ты сыкун?! Знаешь почему? Улететь туда – это для трусов. А ты же не трус? Остаться наверху и бороться – вот что достойно тебя… Кто это говорил? Да на хуй – он прав! Может быть, я и виноват, но я готов покаяться, готов измениться. Я начну… начну прямо сейчас! – Вершинин отполз от раскрытого окна, сбросил с кровати свои штаны, порылся в их карманах и вытащил оттуда шматок измявшихся купюр. Подержав их в руках, Леша завороженно посмотрел на них и рассмеялся. – И из-за этого я пресмыкался?! Именно эту гадость я смел ценить и уважать?! Не ради вас я жил! – выругался он на денежные бумажки, к которым у него с бешеной скоростью возгорелось отвращение. – Я смешен… просто смешен! – удивлялся Вершинин и стебался над собой. – Так пропади оно все – летите, убийцы!

Он сгреб в ладони все купюры и монетки, которые у него были, поднес их к окну и, взметнув руки вверх, пустил деньги в свободный полет. Монеты камнем полетели вниз, а купюры еще немного парили в прохладном воздухе, но вскоре намокли от дождя и стремительно упали вниз. Пятитысячные, пятихатки, косари и полтинники нашли свое пристанище на асфальте, на газоне, на окрестных крышах и карнизах, а некоторые приземлились на дорогу, уносясь вместе с потоками дождевой воды неведомо куда. Леха наблюдал за этим, почуяв несущественное, но все-таки облегчение.

Одно движение и Лешенька мог полететь к земле вниз головой, как и его деньги. Вздохнув, он произнес:

– Наверное, пришла и моя очередь?!

Леша считал, что никто на этом свете не смог бы найти выход из его ситуации лучше, чем суицид. Никто не сможет понять его и простить: к нему ничего хорошего испытывать не будут, вспоминая лишь о его поступках, о том, что он убийца, насильник, предатель.

«Решено! Умирать так умирать. Выхода нет, – думалось ему, когда он смотрел вниз. – Сколько я сотворил, сколько всего испортил своей упрямством, цинизмом, эгоизмом. Я убивал, крушил судьбы, думая только о себе – вот и додумался! Лучше я приговорю себя сам, чем кто-то посмеет решать мою судьбу. Так будет лучше для всех… и для меня – я знаю, что многие обрадуются, когда узнают, что меня нашли вон на том симпатичненьком газончике. Мало кто расстроится, мало кто будет оплакивать – простите все… я сам это сделал, потому что понимаю, что больше не могу так жить… Такая жизнь рано или поздно должна была зайти в тупик. Как же было прикольно тогда, как круто, как хорошо – я был на коне… на вершине, а сейчас здесь… собрался прыгать с этой вершины… А на самом деле я на дне, на самом грязном, темном, противном дне… просто в жопе! Только и ждут там на небе, чтоб встретить меня и засудить, ждут, что я сам к ним отправлюсь. Здесь я никто – вот так и заканчиваю свою замечательную жизнь… Не поминайте лихом, люди! А я-то думал, что выше всех, хитрее, умнее, богаче! Ха-ха-ха, как бы не так! Вот она моя хитрость: умираю самым жалким способом, чтобы не судил никто живого, чтобы жалко всем было, а богатство… богатство вон оно… по лужам плывет, а жизнь… загнал себя в угол и только… Куда же дальше? Только вниз… Ничего не исправить, сам виноват – думал же, что живу, наслаждаюсь, но, видимо, это не навсегда. Нечестно и жестоко… Ну-у?! Давай же, Леха, прояви свою твердость и решимость хоть здесь! Давай же…»

Вершинин, держась за створки, поднялся, замочив ноги в воде на полу. Встав на край, обдуваемый ветром и обмываемый дождем Вершинин молча боролся сам с собой, пытаясь принять последнее в своей жизни решение…

«Вот я и здесь… Поверить не могу. А ведь уже было что-то подобное… даже сегодня. Когда домой возвращался. После того как Мишаню приговорил. День весь этот гребаный, мысли там всякие, предчувствие плохое. Думаю, вот сейчас выверну руль на 150 км/ч на трассе, вылечу в кювет, начну кувыркаться и в деревце какое-нибудь влечу. Шею сломаю… да и все остальное к черту – так ведь всем лучше… Я же столько всего сделал – смерть моя реально ничего не искупит, боли хоть поменьше от свершенного будет. Раз и привет… Но что же я делаю? Что же я творю? Понимаю, что не то. Но продолжаю, не останавливаюсь… Сам я виноват, сам себя разрушил – обратного пути нет… Но сидел я за рулем, выжимал из машины последнее и внезапно понял, что не сделаю этого, не сверну в кювет. Потому что я трус, эгоист – я не лучше всех этих Трофимов и Тимофеев! И чего же я хочу сейчас?»

Вершинин стоял у окна со слезами на глазах, понимая, что он не прыгнет: никогда и ни за что. Он слишком труслив, чтобы посмотреть смерти в глаза. Он расстроился, что не смог даже ногу в воздух поднять, что даже на это он не может решиться, взвесив, кажется, все на свете. Вот кем бы он был, если б не деньги и понты… Мелкий, трусливый, ничтожный, слабый, задавленный, неспособный на свершения паренек, который готов всю жизнь просидеть взаперти, лишь бы его не трогали. Новая жизнь его раздавит, ибо он из себя толком ничего не представляет.

В шуме бушевавшей грозы Вершинин услыхал, как заваленный одеждой то ли на кровати, то ли где-то на полу пиликал и вибрировал его «Айфон», посылая в темноту синий проблеск экрана. Алексей, чуть не поскользнувшись на самом краю и не полетев камнем вниз, ринулся к телефону. Раскидывая все вокруг, он схватил телефон с разбитым в бою экраном, провел по нему трясущимися пальцами и поднес к уху, не представляя, что его ждет на другом конце провода:

– Алло? – со страхом и дрожью в голосе произнес Алексей.

– Алло? Это вы, Леша? – заговорил приятный женский голосок.

Судя по голосу, девушка заметно волновалась, была чем-то обеспокоена, куда-то торопилась. Леша удивился, ведь все женские номера телефонов у него записаны по именам и фамилиям – бывали даже случаи, когда вместо имени в телефонной книжке какая-нибудь особа записана у него по выдающимся параметрам внешности. А вообще приятно, когда в такой решающий жизненный момент, когда не знаешь, куда деться, можно с легкостью отвлечься на разговор… да еще и с дамой.