Кодовое имя – Верити

Да, он хорош. Ни за что на свете не подумала бы, что гауптштурмфюрер СС Амадей фон Линден «изучал литературу». Даже если бы посвятила размышлениям о нем миллион лет.

Потом он захотел узнать, почему я решила писать о себе в третьем лице. Хотя, знаете, пока он не спросил, я даже не заметила, что так делаю.

Простой ответ заключается в следующем: потому что я рассказываю всю историю с точки зрения Мэдди, и ввести точку зрения другого персонажа было бы нелепо. Гораздо легче писать о себе в третьем лице, а не пытаться излагать события со своей колокольни. Так можно избежать возвращения всех мыслей и чувств, которые у меня когда-то были. Можно писать о себе поверхностно, принимая себя не всерьез или хотя бы не более всерьез, чем принимала меня Мэдди.

Но, как указал фон Линден, я даже имени своего не использовала, вот Энгель и не разобралась.

Есть и настоящий ответ.

Наверное, дело в том, что я больше не Королевна. Себе прежней я с удовольствием врезала бы по физиономии, стоит только подумать, какой ревностной, уверенной в своей праведности и вызывающе высокопарной я тогда была. Уверена, многие испытывали по отношению ко мне те же чувства.

А теперь я стала другой.

Впрочем, меня действительно называли Королевной. На базе у всех были дурацкие прозвища (точь-в-точь как в школе, помните?). Иногда меня называли Шотландкой, но чаще Королевной. Это из-за Марии Стюарт, королевы Шотландии, еще одного моего прославленного предка. Умерла она нелепо. Хотя все они умирали нелепо.

Сегодня у меня должна закончиться бумага. Пока мне дали еврейскую книжку рецептурных бланков, а со временем подыщут что-нибудь более приемлемое. Я раньше и не знала, что такие бланки вообще существуют. Наверху значится имя врача, Бенджамин Зильберберг, а внизу – желтая шестиконечная звезда и предупреждение, что по закону еврейский доктор имеет право выписывать лекарства только своим соплеменникам. Предположительно, Зильберберг больше не практикует (предположительно, его отправили в концлагерь), вот почему книжка оказалась в руках гестапо.

Рецептурный бланк!

1 Мой фюрер (нем.).

2 Партизаны маки (фр.).

3 Сопротивление (фр.).

Я сделала и менее злобный вариант:

Когда я писала это, то имела в виду обычный вечер выходного дня, но нарисовавшийся в голове сценарий навел на мысли про Мату Хари на задании. Интересно, Энгель жилось бы счастливее, будь она шпионкой, блестящей и смертоносной? Просто не могу примерить на нее другую роль, кроме роли Педантичной Гадины-служаки. К тому же уверена, что мрачные последствия провала миссии спецагента не покажутся желанными ни одной живой душе.

Меня подмывало выписать рецепты Уильяму Уоллесу, Марии Стюарт и Адольфу Гитлеру, но я не смогла придумать ничего настолько умного, чтобы не жалко было тратить бумагу попусту, учитывая неизбежность наказания.

А себе я бы в первую очередь прописала кофе. Потом – аспирин. У меня высокая температура. Это не столбняк (от него нам делали прививки), а, возможно, заражение крови; не думаю, что те булавки были такими уж чистыми. Одну из них я нашла только через некоторое время после того, как повытаскивала все остальные, и теперь место, где она была, очень болит (и некоторые ожоги меня тоже немного беспокоят, в первую очередь те, что на запястье: они трутся об стол, когда я пишу). Так что, может, я тихо скончаюсь от заражения крови, избежав казни посредством керосина.

Эффективного способа убить себя при помощи портновской булавки не существует (ведь гангрену эффективным способом не назовешь). Я долго ломала голову, пытаясь его изобрести, потому что булавки у них валяются где попало, но все зря. Тут ничего дельного не придумаешь. Хотя булавкой можно открывать замки. Когда нас обучали, я очень любила уроки, где показывали методы взлома. А вот не увенчавшаяся успехом попытка применить их на практике мне не слишком понравилась: замки-то я открываю хорошо, но выбираться из зданий не очень умею. Наши тюремные камеры – это всего лишь номера отеля, зато охраняют нас не хуже, чем членов королевской семьи. К тому же есть еще собаки. После истории с булавками мои тюремщики постарались, чтобы я не могла ходить, если мне все-таки удастся выбраться в город. Не знаете, где учат, как лишить человека возможности передвигаться, не ломая ему ноги? Может, в какой-то специальной нацистской школе нанесения телесных повреждений? Как и прочие мои травмы, эти зажили, через неделю только синяки остались, и теперь меня постоянно обыскивали, чтобы убедиться, что я не припрятала ничего металлического. Вчера я попалась на попытке засунуть в волосы сломанное перо авторучки (конкретных планов на него у меня не было, просто на всякий случай: никогда не знаешь, когда что пригодится).

Ой, я часто забываю, что пишу не для себя, а вымарывать все это уже слишком поздно. Гнусная Энгель вечно выхватывает у меня записи и поднимает тревогу, если видит, как я стараюсь что-нибудь зачеркнуть. Вчера я попыталась вырвать и съесть страницу, но Энгель успела раньше. (Это было, когда я бездумно упомянула техническую базу в Суинли. Борьба с этой дамочкой даже как-то бодрит. На ее стороне преимущество свободы, но я куда более изобретательна. К тому же готова пускать в ход зубы, а она таким брезгует.)

Так на чем я остановилась? Гауптштурмфюрер фон Линден забрал все, что я вчера написала. Поэтому, если я тут повторяюсь, ты сам в этом виноват, холодный бездушный немецкий выродок.

Мисс Э. мне напомнила: «И тут завыла сирена». Умная девушка, такая внимательная.

Теперь она забирает у меня каждый лист и читает написанное, стоит мне только закончить. С рецептами получилось весело. Интересно, у нее будут проблемы, если я упомяну, что она сама сожгла несколько листов, чтобы от них избавиться? Будешь знать, как со мной ссориться, дежурная охранница Энгель.

Я уже и так, сама того не ведая, устроила ей неприятности, когда написала о ее сигаретах. Когда Энгель на дежурстве, курение под запретом. Похоже, Адольф Гитлер объявил табаку вендетту, находя его гадким и отвратительным, и потому военным полицаям с приспешниками нельзя дымить на работе. Но вряд ли условие так уж строго соблюдается, если не считать тех учреждений, которыми руководит столь одержимый солдафон, как Амадей фон Линден. На самом деле, стыд ему за это и позор, ведь горящая сигарета – очень полезный инструмент, если твоя работа заключается в том, чтобы добывать информацию из агентов вражеской разведки.

Пока преступления Энгель настолько незначительные, от нее не избавятся, ведь ее трудно заменить, поскольку она обладает целым комплексом талантов (в этом мы с ней немного похожи). Но ее проступки постоянно попадают в категорию «неподчинение приказам начальства».

Зенитчица

Завыла сирена воздушной тревоги. Головы всех присутствующих задрались в изнеможении и смятении к непрочному потолку столовой, словно сквозь него можно было увидеть небо. Потом люди повскакивали с позаимствованных в церкви складных деревянных стульев, чтобы выйти на новую битву.

Мэдди лицом к новой подруге стояла возле стола, который они только что покинули, а вокруг суетились люди. Казалось, она находится в глазу тропической бури. В месте затишья посреди бушующей стихии.

– Бежим! – закричала Королевна, точь-в-точь как Красная Королева из «Алисы в Зазеркалье», схватила Мэдди за руку и потащила наружу. – Тебе скоро на дежурство заступать, у тебя остался, – она взглянула на часики на запястье, – примерно час. Можно немного вздремнуть в убежище, перед тем как идти в диспетчерскую. Какая жалость, что ты не захватила свой зонтик! Давай быстрее, я с тобой.

Летчики уже мчались к своим «спитфайрам», и Мэдди старалась заставить себя думать исключительно над практической задачей: как лучше всего взлететь с частично восстановленного летного поля. Сложнее всего будет выруливать, потому что высоко задранный нос маленьких истребителей не дает возможность видеть выбоины в земле. Мэдди очень старалась не возвращаться мыслями к тому, как всего через час ей придется под огнем бежать через поле к диспетчерской.

Но она это сделала. Потому что так надо. Просто невероятно, сколько можно сделать, зная, что это ваша обязанность. Чуть меньше чем через час, выйдя с запасом, чтобы успеть, несмотря на бомбы, две девушки уже снова были за пределами убежища, посреди лунной поверхности, в которую превратилась теперь база Королевских ВВС Мейдсенд.

Королевна задала темп, и подруги пустились рысцой, согнувшись в три погибели, прижимаясь к стенам зданий и петляя на открытых местах. Им доводилось слышать, как низко летящие самолеты люфтваффе расстреливают людей на земле из пулеметов просто ради жестокой забавы, а сейчас над аэродромом гудели, как осы, два или три немецких истребителя со сверкающими на солнце крыльями, дырявя окна и оставшиеся на летном поле воздушные суда.

– Сюда! Сюда! – отчаянно закричал кто-то. – Эй, вы обе, помогите!

Первые несколько секунд Мэдди, упрямо сражавшаяся в своем личном аду с рациональными и иррациональными страхами, даже не заметила, что Королевна сменила направление и теперь они бегут на крики о помощи. Мэдди пришла в себя только через минуту и поняла, что подруга тащит ее к ближайшей зенитной установке.

Вернее, к тому, что от нее осталось. Окружавший орудие защитный барьер из бетона и мешков с песком разметало по округе. Двое зенитчиков, которые доблестно пытались сохранить от повреждений летное поле, чтобы «спитфайрам» было куда сесть после окончания боя, погибли. Один из них выглядел даже моложе Мэдди. Третий стрелок до сих пор держался на ногах, но выглядел как мясник без фартука, по самую шею покрытый кровавыми пятнами. Он еле повернулся и пробормотал:

– Спасибо, что пришли. Я всё, – после чего сполз на развороченный лафет и опустил веки. Мэдди скорчилась рядом с ним и прикрыла голову руками, слушая, с каким жутким звуком булькает при дыхании кровь в легких зенитчика. Королевна отвесила ей пощечину.

– А ну-ка, вставай, подружка! – приказала она. – Этот номер у тебя не пройдет. Теперь я тут старший офицер и отдаю приказы. Поднимайся, Бродатт. Если боишься, займись делом. Глянь, справишься с этой пушкой? Да шевелись же!

– Сперва нужно зарядить, – прошептал стрелок, показывая пальцем на снаряды. – Но премьер-министру не нравится, когда девушки ведут огонь.

– Сейчас не до премьер-министра! – воскликнула Королевна. – Бродатт, заряжай уже эту гадскую зенитку.

Мэдди на одних рефлексах и привычке повиноваться приказам вскарабкалась на лафет.

– Этой пташке ни в жизнь снаряд не сдвинуть, – прохрипел зенитчик. – Они по тридцать фунтов весят.

Мэдди не слушала. Она что-то прикидывала в уме. А после минутного размышления зарядила зенитку с невесть откуда взявшейся силой.

Королевна склонилась над стрелком и отчаянно пыталась зажать раны у него на груди и в животе. Мэдди туда не смотрела. Потом Королевна обхватила ее за плечи и показала, как целиться.

– Тут как при охоте на птиц: просчитываешь, где она будет, но метишь не прямо в нее, а немножко вперед…

– А ты, что ли, много птиц настреляла? – выдохнула Мэдди; от гнева и страха ее охватило раздражение. Талантам этой девицы, кажется, конца и края нет!

– Я родилась в день открытия охотничьего сезона среди вересковых пустошей, где кишат тетерева! Я стрелять научилась раньше, чем читать! Но эта дура здоровенная несколько побольше пневматического ружья «Диана», и я не знаю, как она работает, поэтому будем разбираться вместе. Как вчера, договорились? – Тут она вдруг ахнула и встревоженно спросила: – Это же не наш самолет, правда?

– А сама не знаешь?

– Вообще-то, нет.

Мэдди смягчилась.

– Это сто девятый «мессершмитт».

– Значит, надо его сбить! Целимся вот так, а теперь подождем, когда он вернется, он же не знает, что зенитка не выведена из строя.

Мэдди ждала. Королевна была права: если сосредоточиться на деле, становится не до страхов.

– Теперь давай!

Грохот выстрела немедленно оглушил их обеих. Они даже не видели, что произошло. Позже Мэдди клялась, что самолет превратился в огненный шар лишь после того, как сделал над летным полем еще два круга. Но никто другой не претендовал на то, что сбил «Мессершмитт 109» (вот сколько типов самолетов, оказывается, я знаю!), хотя, видит бог, пилоты истребителей были весьма конкурентоспособными бойцами. Так что эта цель была поражена (думаю, если кто-то подстрелил самолет, точно оленя, в люфтваффе это тоже назовут «поражением цели») двумя свободными от дежурства девушками из Вспомогательных сил, которые общими усилиями заставили ожить зенитку, чей экипаж был уничтожен врагом.

– Вряд ли его сбило наше орудие, – побелев лицом, сказала подруге Мэдди, когда черный маслянистый дым поднялся с поля брюквы, куда упал самолет. – Наверное, сработал один из наших истребителей. Но даже если это была наша зенитка, ты ни при чем.

Мэдди подозревала, что Королевна сейчас рядом с ней потому, что не смогла помочь стрелку, у зенитки которого они сейчас находились, и это уже было плохо. Очень плохо. А теперь вдобавок приходилось думать еще и о пилоте, сгинувшем в огненном шаре, – совсем молодом парне, вряд ли получившем намного более серьезную подготовку, чем сама Мэдди.

– Оставайся тут, – сдавленно прохрипела Королевна. – Сможешь зарядить еще один снаряд? Я найду кого-нибудь, кто умеет справляться с зениткой и заменит тебя, тебе ведь сейчас на дежурство… – Она на мгновение замолчала, а потом встревоженно спросила: – В какую сторону отсюда северо-восточное бомбоубежище? Я в этом дыму совсем ничего не понимаю.

Мэдди указала направление.

– Прямиком по траве, никуда не сворачивая. Легче легкого, если хватит храбрости. Все равно что найти с Питером Пэном дорогу в Нетландию: «Второй поворот направо, а оттуда прямо до самого утра».

– У тебя-то как, хватит храбрости?

– Не волнуйся. Теперь, когда мне есть чем заняться…

Они обе инстинктивно пригнулись, когда что-то взорвалось на противоположном конце взлетно-посадочной полосы. Королевна обняла Мэдди за талию, крепко прижала к себе и быстро поцеловала в щеку.

– «Поцелуй меня, Харди!» – последние слова Нельсона в Трафальгарской битве, помнишь? Не плачь. Мы все еще живы, и из нас вышла потрясающая команда.

Королевна поправила прическу, вернув ее на прежнее место, на два дюйма над форменным воротничком, тыльной стороной ладони вытерла со щек слезы, жирную копоть, бетонную пыль и кровь зенитчика, а потом снова пустилась бежать, как Красная Королева из «Алисы в Зазеркалье».

* * *

Обрести лучшую подругу – все равно что влюбиться.

* * *

– Надевай макинтош, – сказала Мэдди. – Я собираюсь научить тебя ориентироваться.

Королевна расхохоталась:

– Это невозможно!

– Ничего невозможного! Тут есть два польских летчика, которые сумели найти сюда дорогу со своей родины, когда ее оккупировали. Они прилетели без карт, без еды, не зная ни одного языка, кроме польского. Если дать им волю, они живо об этом расскажут, только их английский сложновато понимать. В любом случае, если двое беглых заключенных смогли отыскать дорогу через всю Европу и стать пилотами Королевских ВВС, ты сможешь…

– Ты разговаривала с летчиками? – изумленно перебила Королевна.

– Ну да, с ними же можно не только танцевать.

– Согласна, но разговаривать?! Слишком прозаично.

– Понимаешь, некоторые из них не хотят танцевать, вот и приходится вести беседы. Сын викария, например, вообще не танцует. Правда, его и разговорить непросто, но про карты все летчики любят поболтать. Или про отсутствие карт. Ладно, тебе и карта не понадобится. У нас целый день впереди. Главное – не удаляться отсюда больше чем на пять миль, и тогда я вмиг смогу доставить нас на базу, если погода улучшится. Но ты только посмотри на это! – Мэдди махнула в сторону окна. Небо затянуло тучами, дождь лил как из ведра, дул сильный ветер.

– Совсем как дома, – радостно сказала Королевна. – А вот в Швейцарии днем с огнем не сыщешь нормального шотландского тумана.

Мэдди фыркнула. Королевна то и дело беззастенчиво говорила о своих связях в высшем обществе и распространялась о нюансах великосветского воспитания без малейшего намека на скромность или смущение. Впрочем, через некоторое время Мэдди поняла, что подруга ведет себя так лишь с теми, кого любит или ненавидит (то есть либо с людьми, которых это не раздражает, либо с людьми, на мнение которых ей наплевать). Если собеседник не относился ни к одной из этих категорий или мог обидеться, Королевна делалась более осторожной в высказываниях.

– Я раздобыла два велосипеда, – продолжила Мэдди. – У механиков на время взяла. Этим ребятам дождь не помеха, они в любую погоду работают.

– И куда мы поедем?

– В «Зеленого человека». Это паб у подножия скал залива Святой Екатерины. У нас последний шанс туда попасть: на той неделе они закрываются. Хозяину надоело, что их постоянно обстреливают. Причем, заметь, не немцы: это наши ребята стреляют по кромке воды, где галька начинается, и дырявят вывеску паба. Каждый раз перед возвращением домой с задания напоследок так делают – на удачу.

– Могу поспорить, они от неиспользованных боеприпасов избавляются.

– В общем, ориентир я тебе дала, будешь штурманом. Находишь берег, потом двигаешься к югу, легче легкого! Можешь пользоваться моим компасом. А если у тебя ничего не выйдет, боюсь, на ужин тебе светит только банка холодной фасоли…

– Так нечестно! Мне на дежурство заступать в одиннадцать вечера!

Мэдди закатила глаза.

– С ума сойти, выходит, у нас всего-то около пятнадцати часов на десятимильную велосипедную поездку! Зато у меня будет возможность закончить рассказ о своих страхах. – Она начала привязывать полы серой мужской шинели к щиколоткам, чтобы они не попали в цепь.

– Надеюсь, у тебя есть консервный нож, – обреченно пробормотала Королевна, тоже облачаясь в шинель. – И ложка тоже.

Поразительно, до чего мирным стал выглядеть промокший от дождя сельский Кент, стоило им провести десять минут в пути, крутя педали прочь от авиабазы Мейдсенд. Хотя время от времени они проезжали мимо бетонной огневой точки или наблюдательной вышки, в основном путь лежал среди меловых холмов и полей, зеленых от турнепса и картофеля. Миля за милей тянулись фруктовые сады.

– Могла бы и зонтик прихватить, – попеняла подруге Королевна.

– Я его для следующего налета берегу.

Девушки добрались до перекрестка. Там не было ни единого дорожного указателя: их убрали или закрасили, чтобы сбить с толку врага на случай, если в результате операции «Морской лев» гитлеровские войска двинутся в глубь острова.

– Не имею ни малейшего понятия, где мы, – простонала Королевна. Велосипед механика был ей так велик, что она не могла сидеть в седле; приходилось крутить педали стоя. Казалось, она вот-вот свалится или утонет в своей громадной шинели. У нее был возмущенный и смятенный вид мокрой кошки.

– Воспользуйся компасом. Продолжай двигаться на восток, пока не доберешься до моря. Представь, – Мэдди попыталась вдохновить подругу, – представь, например, что ты немецкая шпионка. Тебя сбросили сюда с парашютом. Нужно найти связного, который ждет в легендарном пабе контрабандистов возле моря, и если тебя поймают…

Королевна бросила на Мэдди странный взгляд из-под полей пластиковой шляпы от дождя (такие продают за полпенни в крошечных картонных коробках с цветочками). В этом взгляде были вызов, бунт и волнение. А еще по нему стало ясно, что Королевну посетило некое озарение. Она пригнулась к рулю велосипеда и рванула с места, яростно крутя педали.

На гребне невысокого холма девушка отшвырнула велосипед, достойным косули прыжком метнулась вверх по узкой лощине и уже довольно высоко вскарабкалась на дерево, когда Мэдди наконец сообразила, что происходит.

– Прекрати, чокнутая! Слезай, ты вся промокнешь! Ты же в униформе!

– Von hier aus kann ich das Meer sehen, – провозгласила Королевна. По-немецки это означает «отсюда мне видно море». (Ну я и дурочка! Конечно, вы и так поняли.)

– Замолчи! Совсем с ума сошла! – яростно бранила ее Мэдди. – Что ты делаешь?

– Ich bin eine Agentin der Nazis, – объяснила Королевна. – Zum Meer geht es da lang[15].

– Из-за тебя нас обеих застрелят!

Королевна задумалась. Посмотрела на затянутое тучами небо, на яблоневый сад под непрерывным дождем, на пустую дорогу. Потом пожала плечами и сказала по-английски:

– Вряд ли.

– «Неосторожные слова могут стоить жизней», – процитировала Мэдди агитационный плакат.

Королевна так расхохоталась, что неуклюже сверзилась со своей ветки на другую, более низкую, порвав в процессе шинель.

– Чья бы корова мычала, Мэдди Бродатт. Ты предложила мне стать гитлеровской шпионкой, вот я и стала. Я не допущу, чтобы тебя застрелили.

(Честное слово, я была бы рада перенестись назад во времени и выбить себе зубы.)

Путь к заливу Святой Екатерины прошел, скажем так, в творческой обстановке. Королевна на каждом перекрестке – на каждом мокром, ветреном и безликом перекрестке – слезала с велосипеда, чтобы забраться на стену, или на ворота, или на дерево с целью сориентироваться. А когда она снова оседлывала велосипед, у нее начинались сложности с шинелью и с лужами на дороге, которые ей с трудом удавалось объехать.

– Знаешь, чего я боюсь? – во весь голос закричала Мэдди. Дождь и восточный ветер били ей в лицо, она энергично крутила педали, чтобы не отстать от миниатюрной радистки. – Холодной консервированной фасоли! Уже без четверти два. Пока мы доберемся до паба, он успеет закрыться.

– Ты же сказала, он закроется только на следующей неделе.

– Начнется обеденный перерыв, тупица! Паб снова откроется только вечером.

– По-моему, ужасно несправедливо винить меня, – парировала Королевна. – Ты сама затеяла эту игру, а я только подыгрываю.

– Вот и еще одна вещь, которой я боюсь, – сказала Мэдди.

– Это не считается. Как и консервированная фасоль. Чего ты боишься больше всего на свете… какой там по списку следующий номер?

– Военного трибунала, – коротко ответила Мэдди.

Королевна промолчала – нетипичное для нее поведение. Она хранила молчание еще некоторое время, даже когда в очередной раз забиралась на дерево, чтобы осмотреться.

– Почему? – в конце концов спросила она.

С тех пор, как Мэдди призналась в этом своем страхе, прошло довольно много времени, но Королевна прекрасно помнила, о чем шла речь.

– Я иногда делаю… всякое. Принимаю решения, не раздумывая. Вот, например, стреляла из зенитки, не имея на то никакого права, а над головой в это время кружили «мессершмитты».

– Ты как раз и стреляла потому, что они кружили над головой, – заметила Королевна. – А разрешение дала тебе я, я ведь офицер.

– Но не мой начальник. И никаких полномочий управлять огневыми точками у тебя нет.

– Что еще? – спросила Королевна.

– Ну, помнишь, как мы с тобой вели на посадку немецкого летчика? Я уже раньше делала что-то похожее, только на английском. – Мэдди рассказала, как однажды помогла приземлиться парням на «веллингтоне». – На это мне тоже никто не давал никаких полномочий. У меня не было неприятностей, но по чистой случайности. Так глупо! Зачем я совершаю такие поступки?

– По доброте душевной?

– Но они же могли из-за меня погибнуть!

– Иногда приходится брать на себя риск. Идет война. Эти летчики распрекрасно могли погибнуть и сами, без твоей помощи. А с твоей помощью они благополучно сели. – Королевна немного помолчала, а потом спросила: – Почему у тебя это так круто получается?

– Что именно?

– Воздушная навигация.

– Я пилот, – сообщила Мэдди. Знаете, так спокойно сказала, буднично, без всякой гордости, не пытаясь защититься, просто «я пилот», и всё тут.

Королевна пришла в ярость.

– Ты же говорила, у тебя нет специальных навыков, врунья!

– У меня их и правда нет. Я всего лишь пилот гражданской авиации. И не управляла самолетом уже год. У меня нет лицензии инструктора. Я налетала много часов – наверное, больше, чем многие летчики-истребители, – у меня даже есть опыт ночных полетов. Но я не использую свои навыки. Вот когда будут расширять Вспомогательную службу воздушного транспорта, попробую попроситься туда, если меня, конечно, отпустят. Тогда нужно будет пройти курсы. Но пока летной подготовки для женщин просто не существует.

Судя по всему, Королевне понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить полученную информацию и сделать выводы. Оказывается, Мэдди Бродатт с ее простецким южноманчестерским говором и привычкой решать задачи с участием позаимствованных у механиков велосипедов, была пилотом, причем более опытным, чем молодые летчики их эскадрильи, которые днем и ночью бросаются навстречу пламени и смерти, противостоя люфтваффе.