Черная метель

Отец стоял посреди поля. Вокруг были растения – низенькие, чахлые. Кое-где между рядами виднелась грязь. Отец стоял неподвижно, как пугало; уперев руки в боки, он безотрывно смотрел вдаль. На горизонте возвышались горы, безмятежные и бесконечные. Когда родители впервые упомянули Колорадо, я решила, что речь идет о горах. Но долина оказалась безводным пустым пространством. Вот уж действительно, «Бескровная». Это был какой-то обман: горы казались такими близкими и огромными… Но я чувствовала, что мы никогда до них не доберемся, не увидим деревьев на склонах и снега на вершинах.

– Мама спрашивает, не хочешь ли ты поесть, – сказала я.

Я старалась сводить общение с отцом к минимуму. Без особой необходимости не заговаривала; если только мама не заставляла. Мои отношения с отцом никогда не были особо теплыми, а после переезда совсем испортились.

– Луиза прислала выпечку… Мама говорит, тебе нужно хотя бы попить воды.

Отец отрицательно покачал головой и, наконец, взглянул на меня.

– Не стоит тратить _ _ _ _ попусту.

После переезда отец начал пить пиво. Странно было видеть эти высокие бутылки в холодильнике, работающем от генератора. Раньше отец выпивал только по особым случаям: на Рождество, в свой день рождения. Мама вообще не пила спиртного. Но теперь отец стал говорить, что пиво дешевле газировки, а воду ему жаль тратить.

– Может, хочешь пивка? – осведомилась я.

Сказала, чтобы его поддеть. Даже просто разговаривать с ним было так же бесполезно, как искать родник в лесу. Отец перевернул всю нашу жизнь – и изменился сам. Здесь, в Колорадо, он стал больше времени проводить в одиночестве. Его новые правила стали еще жестче. Мы должны были раньше ложиться спать, нам не разрешалось пользоваться генератором по вечерам. На меня он все время орал, требуя слушать внимательнее.

Но сам никого вокруг не слышал.

Отец потер руками лицо, еще больше испачкав щеки.

– Пойду домой. Как ты там поработала?

– Хорошо.

Какой-то автомобиль на трассе сначала вроде бы притормозил, но потом проехал мимо. Некто по имени Рэй вернулся домой.

Отец направился к дому. В поле с трудом тянулись вверх ячмень и картофель, вперемежку с белыми цветками гречихи. Папа называл ростки гречихи «волонтерами»; мы их не сажали и понятия не имели, что с ними делать. Ближе к дому росли бобы – похоже, единственная культура, которой здесь понравилось. Они бойко ползли вверх по воткнутым для них колышкам. Их толстые зеленые плети напомнили мне мертвых змей.

Сколько времени понадобилось старожилам, уничтожавшим змей, чтобы убедиться в бессмысленности этого суеверного обряда? Облака упорно оставались такими же нестерпимо белыми и сухими, как старые кости. Вот юмор: погода-то прекрасная – если жара вам не в тягость и не нужно заниматься сельским хозяйством.

Я поспешила за отцом, стараясь идти с ним в ногу. Я держалась слева – здоровым ухом к нему. Он не любил, когда я неправильно понимала или совсем не слышала, что он говорит. И уж совсем ему не нравилось, когда я напоминала о своей глухоте. Мама говорила, что папа при этом расстраивается.

Но сегодня я его точно достала, можно было не сомневаться.

– Хочешь, я схожу в библиотеку и узнаю прогноз погоды? – предложила я.

– С таким же успехом я могу узнать погоду по телефону.

У него-то был телефон. У нас с Амелией не было.

– Я не хочу, чтобы ты ходила в эту _ _ _ _ библиотеку, – добавил отец.

– Но я могла бы выяснить, почему так жарко и сухо… – У нас на ферме не было Интернета, поэтому мы не могли ничего узнать. – Может быть, люди что-нибудь предпринимают. Может быть, проходят собрания фермеров.

Я знала, что собрания проходят (об этом сообщила мне Луиза), но отец, возможно, с большей охотой посещал бы их, если бы думал, что мы сами узнали об этих собраниях.

– Все, с кем мне _ _ _ _ поговорить, живут здесь. – Отец, похлопав меня по плечу, попытался улыбнуться. Улыбка вышла натянутой, а на плече у меня остался грязный отпечаток его ладони. – Это моя семья.

– Я просто думаю, что кто-нибудь мог бы помочь…

– Я сказал «нет», Тея. Я не хочу, чтобы ты ходила в эту библиотеку. Интернет будет забивать тебе голову мусором. Ты будешь подолгу просиживать перед экраном. Ты должна ходить на работу и возвращаться домой, вот и все.

– Да, сэр.

Интернет полон мусора. Телевидение полно мусора, за исключением тех передач, которые одобрил папа. Государственная школа полна мусора. Только дома мы можем быть свободными. Всему необходимому может научить нас мама: математике, чтению и другим важным вещам, особенно навыкам выживания, типа приготовления пищи, выращивания продуктов питания и ведения фермерского хозяйства.

Вот только успешно ли мы фермерствуем? На прежнем месте у нас был небольшой, но приличный огород, приносивший такие обильные урожаи, что излишки мы не только продавали на фермерском рынке, но и раздавали соседям. Земля там была плодородная и ухоженная. Там шли дожди, и вся округа покрывалась зеленью. По утрам с холмов поднимался туман, а от земли шел пар.

Пока не случилось наводнение и наша земля не ушла на дно озера.

А здесь, в Колорадо, отец пытался «добиваться большего с наименьшей затратой сил». Ведь именно это обещали в рекламе. Нашим родителям показалось, что ферма в Бескровной Долине и есть тот самый шанс, который выпадает раз в жизни. Здесь все наше, почти до самого горизонта, любил повторять отец.

Но какая во всем этом польза, если до самого горизонта – бесплодная, сухая земля?

Здесь не работала служба вывоза мусора. Мы свозили свой мусор в контейнер у шоссе. Перерабатывать весь объем не было возможности, хотя мы приспосабливали под вторичное использование, сколько могли. Мама и мы с сестрой переделывали консервные банки в цветочные горшки, а кувшины из-под молока – в кормушки для птиц. Но, несмотря на мамину изобретательность, мы не могли вымести всю пыль из дома, очистить полы и стены от многомесячной, а может, и многолетней грязи. Она была стойкой. Мы и сами в ней перепачкались.

Отец что-то пробормотал, а когда я вопросительно посмотрела ему в лицо, не стал повторять, только рассердился. Он отвел взгляд в сторону – должно быть, понял, что я его не расслышала – и произнес:

– Иди помоги матери.

А сам свернул с сторону ванной комнаты в задней части дома, чтобы умыться.

Я не понимала, почему его так бесит моя неспособность расслышать его слова. Я же не просила его повторить, я ничего не сказала. Просто посмотрела. Мама никогда вот так не убегала, кипя от злости. И Луиза не бранила меня, если я пропускала мимо уха сказанное ей или кем-нибудь из посетителей.

– У меня, кажется, тоже слух ухудшается, – сообщила она, когда я призналась ей в своей проблеме. – Хотя у тебя, конечно, другое.

В чем заключалось отличие? Я терялась в догадках. До сих пор я не встречала ни одного своего ровесника, который бы тоже плохо слышал.

Однако Луиза, как я заметила, хоть и забывала повернуться ко мне, когда говорила, но тихонько трогала меня за плечо, когда думала, что я ее не расслышала. Она никогда не приближалась бесшумно – а ведь даже родители иногда могли меня напугать, незаметно подойдя сзади. Когда Луиза успела научиться всему этому?

«И почему мой отец так себя не ведет?» – подумала я, когда он с грохотом вошел в дом. Сетчатая дверь вздрогнула. Эта дверь, как почти все в доме, держалась плохо. Хлопни посильнее – она и отвалится.

Здесь все оказалось не так, как мы ожидали: и дом, который мои родители до покупки видели только на фотографиях, и спекшаяся от зноя земля. Ферма была совершенно неуютной, и казалось, что она навсегда останется для нас чужой. Я не хотела называть ее нашим домом. А отец все время сердился. Его раздражало даже небо. Оно здесь никогда не менялось. Оно не давало моему отцу того, чего он хотел.

Выйдя из дома, я по привычке взглянула на небо. Я привыкла, что над долиной обычно висит всего несколько облаков, а иногда нет даже их. А само небо всегда было ярко-голубым, чистым и неизменным, как на картине. В нем постоянно светило солнце, грозившее выжечь глаза.

Сегодня все было по-другому.

Все вокруг было залито странным, мутным светом. И облака, впервые за все время заслонившие солнце, начали меняться у меня на глазах. Они двигались, бурлили, как кипящая вода. Небо, поначалу бывшее серо-голубым, быстро стало коричневым. Потом поднялся ветер. Он тоже был каким-то другим, необычным. Я почувствовала, что творится нечто неладное.

В дверях дома показалась мама. У нее за спиной стояла, вытаращив глаза, Амелия.

– Тея, зайди в дом, – сказала мама. Она приоткрыла дверь, и ветер, опередив меня, ворвался в хмурые комнаты, завывая, как койот в лесу покинутого нами штата. Попутно он хлестнул меня по лицу моими же волосами. Ворота задрожали. Плохо закрепленные части дома, дранка и обшивка, загремели и застучали, как посуда в раковине.

Облака потемнели. Казалось, что их нижние края тянутся до самой земли, словно пальцы бури, которыми она пыталась нащупать и схватить нас. Из-за трассы выкатилась желто-коричневая волна. Она перелетела через дорогу, стремительно двигаясь по диагонали.

Это была пыль.

3

Мама держала дверь открытой, но потом ветер вырвал ее из маминых рук. Сетчатая дверь с треском распахнулась.

– Тея! – крикнула мама.

Я бросилась в дом; ветер мчался следом, хватая меня за плечи. Общими усилиями мы вырвали у ветра сетчатую дверь, закрыли ее, а за ней и входную. Нам втроем едва хватило на это сил.

– Что происходит? – Из глубины дома появился отец.

В здании царил полумрак, как и снаружи, как будто уже наступил поздний вечер. Небо потемнело. Я чувствовала во рту привкус песка.

– Надвигается буря, – ответила мама.

– Животные! – вскрикнула Амелия.

Я попыталась сосчитать собак, которые суетились вокруг нас в полумраке, встревоженные происходящим. Но снаружи оставались козы и куры. Успели ли они разбежаться по убежищам?

– С животными ничего не случится, Амелия, – сказал отец. – Это просто буря. Естественное и нормальное явление.

Но оно не выглядело нормальным. Облака быстро меняли цвет, наливаясь, как синяк. Не казалось нормальным и стремительное усиление ветра: очередной порыв едва не сорвал дверь с петель и чуть не сбил меня с ног. Не могло такое быть естественным, даже для этих мест.

– Это пылевая буря, – догадалась я.

– Здесь такое случается.

– Прямо каждый раз так? Такие мощные? Такие сильные?

Мне никто не ответил. Мы втроем стояли у окна и смотрели, как через ферму проносится пыль. Мы ждали дождя, но он так и не пролился.

Дорогая Энджи!

Не знаю, получишь ли ты когда-нибудь это письмо. Я пишу письма тебе и Элли в своей тетрадке для домашнего обучения. Похоже, родители ее совсем не проверяют. Я спрашивала у мамы, можно ли нам ходить на почту, но она все время забывает ответить или находит отговорки. Я знаю, что папа хочет полностью порвать с прошлой жизнью, чтобы мы считали эту долину новым домом и не стремились к чему-то еще. И чтобы не тосковали по тем местам, откуда уехали.

Но мы здесь никуда не ходим, только на работу и обратно на ферму. Может быть, ему неловко за наш новый образ жизни? Или он просто не хочет, чтобы мои друзья – и вообще кто-либо – знали, как мы живем?

Список того, что не хотел мой отец, получился бы длинным. Он не хотел, чтобы правительство вмешивалось в его жизнь и в жизнь его близких. Он не хотел, чтобы мы с Амелией ходили в школу, потому что все полезное, чему там могут научить, нам может преподать мама. Она училась в колледже на педагога дошкольного образования, потом встретила папу, вышла за него замуж и бросила колледж. Папа к тому времени ушел с первого курса колледжа и уже работал, а большего она от него и не требовала. «Жизнь начинается с зарабатывания средств на жизнь», – любил повторять отец.

Он не хотел принимать помощь даже от родни. Потому и увез нас подальше, в Колорадо, – чтобы родственники перестали дарить нам ненужные вещи, например новую одежду и пластмассовые игрушки.

С годами его убеждения становились все прочнее, они укоренялись в его душе; так корни старого дерева, разрастаясь, ломают тротуары. Вот только ломал он не асфальт, а меня.

Он считал, что иностранный язык мне ни к чему, потому что я плохо слышу. Да и в школу мне не надо ходить. Он уверял меня, что я ничем не отличаюсь от других; то же самое он говорил и моей сестре – что и она не какая-нибудь особенная. Работать нам придется, как и всем остальным. И если я не смогу расслышать сказанного им или кем-то еще, то это не его, а моя вина. Слушать надо внимательней.

«Мир не будет тебе кланяться, Тея, – говорил он. – Мир ради тебя не задержится и не остановится».

Я и не хотела, чтобы мир останавливался. Мне было просто очень интересно, что это такое – другой язык? И много ли еще таких детей, как я? Иногда мне хотелось поговорить с людьми, которые могут меня понять. Они тоже чувствуют себя одинокими, словно их жизнь – это дом, где им разрешают находиться только в одной из комнат?

Чаще всего мне удавалось убедить себя, что со мной все в порядке. Что в моей комнате есть Амелия, собаки, а теперь еще и кафе. Но иногда мне хотелось крушить стены голыми руками и пинать их ногами, чтобы проделать наконец в них брешь, вылезти и сбежать из этой комнаты. Мне казалось, что мир, с которым я могла бы познакомиться, катится куда-то прочь от меня, как монета по земле, а я не могу ее догнать. Она ускользала от меня.

Отец считал, что наша жизнь должна ограничиваться семейным кругом. Он думал, что мир остается таким же, как в годы его юности: погода, способы земледелия и виды на урожай. Он прочел множество книг – древние фолианты вроде «Альманаха фермера» и «Библии сельской жизни», а также информационные бюллетени о домашнем хозяйстве и простой жизни – и бережно хранил их, как некоторые люди хранят дорогие им письма. Отец говорил, что фермерство осталось таким же, как раньше. Расчистил землю. Посадил семена. Полил. Сельское хозяйство не менялось веками, утверждал он.

«Но теперь оно, судя по всему, меняется», – подумала я на следующее утро, когда мы с мамой садились в машину. Был ранний час, жара еще не обрушилась на нас с неба, но воздух был уже тяжелый, несвежий.

Дождя прошлым вечером так и не было. Совсем. Такой бури я еще никогда не видела. Из облаков сыпалась пыль – именно так, – а по ферме огромной сухой волной проносился ветер. Наверное, после нашего с мамой отъезда Амелия получила указание подмести во всем доме и прочистить кормушки животных от грязи.

Отец верил, что главное в жизни – упорный физический труд. Он верил, что у каждого должна быть работа, своя роль в семье. Он вычитал это в своих книгах, которым стал еще больше верить после наводнения.

Но на мой взгляд, он чересчур полагался на эти книги, подававшие идею «жизни на земле» в ложном свете. Предотвратить то, что произошло в Огайо, отец не мог. И никто из нас не мог. Так что теперь мы начнем все сначала, сказал он, и попытаемся стать хозяевами своей жизни. Создадим свой собственный мир и не будем ни на кого полагаться.

На технологии мы тоже полагаться не будем. Случись новая катастрофа, в электросети может произойти сбой. Наши бытовые приборы могут выйти из строя из-за вспышки на Солнце, и мы будем беспомощны. Так что мы будем готовить еду на дровяной плите, есть будем то, что вырастим сами; сами обеспечим себя водой. Мы с Амелией обойдемся без телефонов. Современными достижениями пользоваться не обязательно.

Наш мир был ограничен нашими обязанностями, навязанными отцом. Его дело – это фермерство и охота. Хотя охотиться в зарослях кустарника, похожих на шрамы на коже, было особо не на кого. Некому было там скрываться, кроме тощих длинноногих зайцев. А роль мамы, сказал отец, состоит в том, чтобы быть наставницей для нас, дочерей, и хранительницей домашнего очага – готовить, убирать, стирать и выполнять прочие работы по дому, в чем мы с Амелией должны ей помогать, поскольку мы девочки.

Учебой нам полагалось заниматься не менее четырех часов в день.

Но нам еще много чем полагалось заниматься.

Мама сказала, что учебой я могу заниматься по вечерам после работы. Однако большая часть времени уходила на домашние дела. Я поливала огород, кормила и поила животных, мыла и убирала посуду после ужина. В свободное от этих дел время я должна была помогать Амелии с уроками.

Я помогала ей больше, чем занималась учебой сама, и, хотя в какой-то мере была не прочь отложить алгебру, чтобы помочь ей усвоить таблицу умножения, меня терзала мысль, что я упускаю нечто такое, что могло бы оказаться мне полезным. Что каждый вечер, когда я не занимаюсь учебой, я что-то теряю в жизни.

Когда мы уезжали из Огайо, мои подруги Элли и Энджи изучали геометрию и начала анализа в группе домашнего обучения. А ведь когда-то это была наша группа. Доберусь ли я когда-нибудь до этих премудростей? Мама говорила, что, обучая других, чему-то учишься сама. Но чему я выучилась?

Мама вывела машину на шоссе. Двигатель урчал. И мой желудок тоже. В жаркую погоду мы не растапливали плиту для приготовления пищи, и я съела лишь половинку холодной слойки из вчерашнего пакета. А мама просто допила остатки кофе.

Земля и гравий скрипели под колесами. Пыль летела рядом с нами, она гналась за нами, как собака или призрак. Когда мы припарковались за кафе, пыль, как обычно, догнала нас. Я поскорей закрыла дверь, чтобы пыль не проникла в кабину, и она закрутилась у моих лодыжек. Мама направилась в магазин, а я пошла в другую сторону – в кафе.

«Хорошего дня», – вроде бы пожелала мне мама перед тем, как хлопнула дверь черного хода кафе.

Я часто не успевала разобрать конец фразы: люди обычно комкают его, произносят нечетко. Ответив невпопад, я только по ответной реакции догадывалась, что неправильно поняла сказанное. Амелия говорила, что при этом я киваю и улыбаюсь. Она уверяла, что сразу понимает, когда я чего-то не расслышала, потому что улыбка у меня при этом застывает на лице. Интересно, как я выгляжу в такие моменты и почему сестра всегда это замечает, а родители – нет?

Я пристроила в подсобке рюкзак с бутылкой воды и свитером, который мне еще ни разу не понадобился. Потом повязала фартук и поздоровалась в пространство, думая, что Луиза рядом на кухне. Но, перейдя в главный зал, чтобы снять со столов перевернутые стулья и повернуть на двери табличку «Закрыто» обратной стороной с надписью «Открыто», я увидела, что Луиза уже заняла свой пост у стойки. Я изобразила улыбку. Отец говорил, что главное – ничего не бояться.

– У нас специальный заказ, – сообщила Луиза. На стойке лежал коричневый бумажный пакет. Она пододвинула его ко мне. Затем налила в картонный стаканчик эспрессо из блестящей кофеварки, накрыла крышкой и тоже подвинула в мою сторону.

– Доставишь вот это заказчику?

– Доставить это?

Раньше речь о доставке не заходила.

Хотя мне уже исполнилось шестнадцать лет, родители не разрешали мне сдать экзамен на водительские права. И не похоже было, что когда-нибудь разрешат. Они не разрешали мне даже учиться водить машину, хотя длинные безлюдные дороги в Долине прекрасно подходили для этой цели.

– Я не могу… – начала я.

– Просто через дорогу перейти. Сходи, пожалуйста.

Через дорогу находились только почтовое отделение и библиотека, куда мне не разрешали ходить.

Словно прочитав мои мысли, Луиза уточнила:

– В библиотеку. Капитан забыл захватить свой завтрак.

– Капитан?

Луиза похлопала по аккуратно сложенному верху бумажного пакета. Она уже успела написать там черным маркером «Капитану» и нарисовать смайлик внизу. Кто такой этот Капитан, я так и не поняла.

– Заказ уже оплачен, так что просто отнеси, _ _ _ _ добра.

– Хорошо…

Не хотелось рассказывать ей обо всем, что мне нельзя. Мне нельзя водить машину. Мне не разрешается пользоваться Интернетом и смотреть телевизор самой, без родителей. Нельзя общаться с подругами, оставшимися в Огайо, – а как бы я могла это сделать без Интернета и собственного телефона? Я писала письма в учебной тетрадке; писала скорее себе самой, чем подругам. Мне было запрещено ходить в школу.

И слух у меня был никудышный. Словно и слышать мне кто-то запретил.

Взяв со стойки пакет и стаканчик с кофе, я пошла через дорогу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Грызуны из семейства беличьих, живущие в прериях Северной Америки.

2

Кличка собаки – Уэнздей (Среда) – очевидно, в честь героини известного и экранизированного комикса, но поскольку все собаки названы по дням недели, их клички даны в переводе. (Прим. переводчика.)