Екатерина I: от прачки до самодержицы

– Александр Данилович, вот и ты! Рад тебя видеть. Долго ты, однако, до нас добирался, – сказал он, пожимая мне руку.

– Добрый день, Борис Петрович! Да, доехать до вас оказалось нелёгкой задачей, моя карета то натыкалась на болота, то и вовсе ломалась по пути.

– Ну ладно, зато теперь отдохнёшь. Для тебя постель готова, сейчас отведаем с тобой похлёбки, потом поспишь, а то в карете и не дремал, небось, толком, – говорил генерал, указывая на кровать, стоящую чуть дальше от кровати самого Шереметева.

– Благодарю Вас, фельдмаршал. Вы правы, я действительно очень устал.

– Мартушка, неси скорее нам еды, гость ведь уже приехал, где ты там ходишь! – начал громко кричать он.

Тут рядом с нами очутилась та самая девушка с незабываемыми глазами. Она держала большой поднос с двумя латунными тарелками. Я увидел, что ей было тяжело нести его, поэтому выхватил поднос у неё из рук. В благодарность она улыбнулась мне такой искренней улыбкой, что я снова забылся и на секунду замер, уставившись на неё. Благо генерал начал что-то говорить, и мои мысли вернулись обратно.

– Дочка, ты поешь после нас, – сказал он, обращаясь к девушке.

Она кивнула и ушла.

– Это ваша дочь? – удивленно поинтересовался я.

– Да нет, – засмеялся генерал, – Это… не знаю даже, как её назвать… моя пленница.

– Как это нас Вас похоже, Борис Петрович. Кажется, Вы заводите прекрасные отношения со всеми людьми, даже с врагами, – подтрунивал я старика.

– Да какой из этой девчушки враг? Ты посмотри на неё, наивная, слабенькая. Я как её увидел, сразу решил, что возьму к себе, абы кто-то тут обо мне заботился.

– Миловидная, не поспоришь. А что с ней сделается, когда вы соберётесь покидать Мариенбург?

– Об этом я ещё не думал. Домой, конечно, я её не привезу, жена меня не поймёт, но и здесь не могу её оставить.

– У неё нет семьи?

– Сирота, похоже.

– Тогда скорее Вы о ней заботитесь, чем она о Вас, – съязвил я.

– Может и так, но я без неё скучал бы тут один. Так хоть поговорить есть с кем. Да полно о ней. Ты мне лучше поведай, что там, в Москве, слышно? Есть новости?

– Ничего нового, помимо того, что государь наш, Пётр Алексеич, город строить начал.

– Как город? – чуть не подавился генерал. – Шутишь?

– Я и сам сначала не поверил. Город будет стоять на Неве. Сейчас государь принимает у себя архитекторов со всей Европы и ищет того, кто возьмётся за строительство города.

– Вот те на, откуда ж столько денег то возьмём? Война всё-таки идет.

– У государя есть задумки, как казну пополнить. Он знает, что делает. Не нам с Вами судить его.

– Это точно. Будь, что будет. Давай-ка, выпьем за твой приезд.

Даже не помню, в какой момент мой разум погрузился в сон, я проспал два часа, а когда проснулся, увидел недалеко от себя Марту. Она тихо сидела, подогнув под себя ноги, и зашивала пуговицу на моем камзоле. Заметив, что я разглядываю её, она вскочила и испуганно произнесла:

– Генерал просил меня за Вами поухаживать. Вам что-нибудь нужно?

Какой у неё нежный голос, мне хотелось слушать только её. Я снова уставился в эти огромные глаза и не мог отвести от них взгляда. Её багряные щеки так и горели от смущения. Мне ничего не было от неё нужно, но, если я сейчас скажу ей это, то она уйдет, и я не смогу наслаждаться её присутствием.

– Мне хочется пить. Будьте добры, принесите стакан воды, – произнёс я заспанным голосом.

Она быстрым шагом сходила за водой и уже через минуту стояла возле меня, протягивая прозрачный стакан, до краёв наполненный холодной водой. Я сделал пару глотков и, чтобы она не уходила, продолжил разговор.

– Благодарю Вас, Марта. Вам не стоит так стесняться. Или я приношу Вам неудобства?

– Не приносите, – промурлыкала девушка.

– Вам, вероятно, неприятно находиться в одном шатре с двумя мужчинами. Понимаю. Увы, в условиях войны нет возможности выделить Вам отдельные покои.

Я старался быть с ней учтивым. Для меня это было новым занятием, так как мне никогда не приходилось быть ласковым с противоположным полом. Обычно дамы сами изо всех сил пытались мне понравиться, а не наоборот.

– Всё хорошо. Я привыкла.

– Вам очень повезло, что попали именно к Шереметеву. Он хороший человек. Окажись Вы в шатре любого другого генерала, Вам пришлось бы стать его наложницей.

– Я знаю.

– Вы не желаете вернуться домой?

– Не особо.

– Вас кто-нибудь ждёт?

– Мой муж ушёл воевать. Я не знаю, жив ли он.

– Вы не любите его, да? По Вам не скажешь, что Вы сильно опечалены этим фактом.

– Вам так интересна моя жизнь? – улыбнулась она.

– Да, мне хочется узнать Вас лучше.

– Мне пришлось выйти за него по принуждению. И он меня не любит, а его отец избил меня. Вот и всё. Моя жизнь не так увлекательна, – девушка начала включаться в разговор, в её голосе уже не слышалось ноток страха и неуверенности.

– Мне очень жаль. В таком случае, я думаю, Вам всё-таки лучше остаться с Шереметевым.

– Скажите, поручик, что со мной будет дальше? – жалостливо интересовалась она. – Меня убьют? Или отправят в Москву со всеми остальными в кандалах и оковах? Я ведь понимаю, что армия скоро уйдёт отсюда. Всё время так продолжаться не будет.

– Нет, конечно, Вас не убьют, что за вздор. И в качестве пленной Вас тоже вряд ли отправят. Но и взять Вас к себе генерал не сможет. По крайней мере, Вы не будете жить с ним в его имении. Он очень привязан к своей супруге. Я никогда не видел его в окружении другой женщины, так что не знаю, что Вас ждёт. Но Вы не отчаивайтесь, Шереметев не из тех, кто бросает людей на произвол судьбы. К тому же, он души в Вас не чает.

Мои слова не убедили Марту, она поникла, а я не мог её ничем утешить, потому как я и вправду не имел ни малейшего понятия, что ей ответить. Я не хотел обижать её, но сказанное мной не могло не расстроить бедную девушку.

Она поклонилась мне в знак уважения и вышла из шатра. Потянувшись, я накинул на себя мундир, умыл лицо прохладной водой и пошёл к генералу.

День ото дня мы с Шереметевым занимались одними и теми же делами, как по расписанию. Рано утром мы скакали на охоту в здешние леса, полные всякой живности, так что вся армия практически ежедневно получала мясо на ужин. Захваченные в плен женщины потрошили животных, привезённых нами с ловли, затем готовили еду. После обеда мы продумывали тактики дальнейших боевых действий. Иногда приходилось отбрасывать часть наших сил на другой фронт в помощь русским генералам, а бывало, что мы принимали к себе раненных солдат со всех находящихся вблизи батальонов. Вечер был единственным временем, которое каждый мог провести по своему усмотрению. Так всю неделю я, в попытках избегать Марту, садился на коня и отправлялся далеко за пределы города, где оставался наедине с самим собой. Нам с девушкой случалось пересекаться только раз в день. Правда, думать о ней я меньше не стал, возможно, даже больше, чем раньше. Её образ прочно засел в моей голове и не давал сконцентрироваться ни на чём другом.

Да что это я?

Нужно немедленно покончить с подобными мыслями. Я никого не намерен пускать к себе близко. Десять лет я наблюдал за тем, как мой лучший друг, Пётр Алексеевич, страдал от любовных мук и как он мучается теперь, когда его любимая Анна Монс изменила ему. После такого урока я решил для себя раз и навсегда, что ни одна женщина не будет иметь власть надо мной, ни одна женщина не будет разрушать мои планы и устремления.

В один из вечеров я был несколько часов занят написанием государю длинного донесения с детальным описанием состояния армии Шереметева, вестью о потерях, о больных, о жителях города и количестве пленных.

Позвать меня на ужин генерал отправил Марту. Она тихонько обратилась ко мне и незамысловатым жестом позвала за стол. Блюд было не много, в центре стояла тарелка с разделанным кабаном, который был пойман утром самим Шереметевым на охоте. Перед каждым из нас стоял стакан с алым вином. Марта сидела на противоположной от меня стороне и всё так же смущалась, как при первой встрече, боясь поднять глаза на меня. Мы вели беседу с генералом, а девушка на протяжении всей трапезы не проронила ни слова. Она сидела, уткнувшись в свою тарелку, и размышляла о чем-то. Мне так хотелось узнать, что творится у неё в голове, думает ли она обо мне так же часто, как я о ней. Я пытался сдерживать себя от разглядывания этой юной особы, но её красота как магнит притягивала мои взгляды к себе, не давая ни на минуту забыть о её существовании. Только здесь, за ужином, когда мы находились на близком расстоянии, я, наконец, смог полностью изучить её внешность, её тело, но меня манила не только её физическая привлекательность, душа мистическим образом желала изучить её внутренний мир. Как такое могло случиться, что я пленился изяществом женщины? Я сильно корил себя за эту неосторожность, потому что это мешало мне работать, мешало быть самим собой. В некотором роде я даже возненавидел её за то, что она всесильно подчинила меня себе.

– Я здесь уже две недели, – начал я разговор, обращаясь к генералу. – Выполнил свою задачу, сделал все необходимые поручения.

– Ты прав, Александр Данилович. Можешь отправляться обратно, как только захочешь. Сейчас работы станет меньше, жители города окончательно признали нас захватчиками и теперь не претендуют ни на что, как в первое время.

– Думаю, через дней десять я смогу отбыть в Москву с пленными. Нужно начать готовить обозы.

– Завтра начнёшь. Ты знаешь…, – начал было говорить Шереметев.

На полуслове его прервал внезапно очутившийся в шатре вестник. Он передал генералу свёрток бумаги, сказав, что послание из его имения. Шереметев раскрыл свёрток, начал читать и с ужасом вскрикнул, немало напугав всех нас. Я выхватил послание из его рук и прочёл его вслух. В нём говорилось о смерти супруги Бориса Петровича, Евдокии, после продолжительной болезни.

Генерал стал сам не свой, его лицо моментально побледнело, он, будто, впал в транс, не слышал нас и ничего не говорил, сидел, уткнувшись в одну точку на полу. Марта пыталась его успокоить, но всё было бессмысленно. Он просто встал и ушёл в укромное место. Мы с девушкой остались вдвоём, ошарашенные не меньше генерала.

Марта была испугана, она сидела и дрожала ни то от страха, ни то от холода. Я присел рядом с ней и накинул на неё свой кафтан. Она благодарно подняла на меня свои огромные глаза, в них было столько искренности, доброты и наивности, что я не мог устоять. Ещё немного и я бы притянул её к себе, чтобы поцеловать эти пухлые розовые губы. Благо сила воли одержала верх над моей слабостью, и я поспешил покинуть её.

– Марта, с Вашего позволения я пойду спать. Сегодня был тяжёлый день, я очень устал, – я попытался изобразить полное равнодушие.

– Доброй ночи, Александр Данилович.

Боже, как она нежно произносит моё имя. Сердце умоляло меня остаться с ней, а разум убеждал в том, что оно того не стоит.

Утром я не мог найти Шереметева. Пришлось обратиться к девушке.

– Марта, где генерал? – холодно спросил я.

– Он не выходил из шатра, проплакал всю ночь, совсем не спал.

– Что ж, не буду его тревожить.

– Вернуться домой нельзя? Он не в состоянии командовать армией, – сказала она.

– Он не должен покидать пост. К тому же, в имении ему сейчас будет намного тяжелее, чем здесь. Там всё будет напоминать ему об утрате.

– Он ведь так страдает.

– Это вопрос времени. Пройдёт. Нам нужно подождать.

– Вам виднее, – ответила она и направилась в сторону леса.

– Марта, – позвал я. – Куда Вы?

– Хочу побыть одна.

– Это опасно, – настаивал я.

– Не волнуйтесь. Я знаю эти леса.

– Вам плохо?

– Да, – шепотом сказала она, даже не обернувшись на меня, и помчалась прочь.

Я не мог допустить, чтобы она одна оказалась в лесу, и поэтому пошёл за ней, но так, чтобы она не заметила моего присутствия. Она долго бежала и замедлилась только, когда поселения не стало видно. Дойдя до толстого дерева, раскинувшего ветки вверх так, что не было видно неба, она остановилась и прислонилась к нему, опрокинув голову назад. С листьев на её лицо падали капли росы. Я украдкой наблюдал за ней со стороны. Девушка закрыла глаза и, кажется, наслаждалась свежей прохладой и уединенностью. Внутри меня всё продолжало бороться. Я не в силах противостоять этому чувству.

Всё же не выдержав, я направился к ней, понадеявшись на случай. Не хотелось думать, что делать, как поступить, я решил плыть по течению.

Марта не заметила того, что я оказался прямо перед ней. Она где-то витала, мысли её были не здесь. Зрачки под прикрытыми веками бегали из стороны в сторону, а губы расплывались в еле заметной улыбке. Она резко открыла глаза, услышав мое громкое частое дыхание. Увидев меня перед собой, она попыталась отпрянуть назад, но широкий ствол дерева помешал ей. Она была очень напугана, не понимала происходящего. Мы оба молчали с минуту, просто смотрели друг на друга. Какая-то сила толкнула меня к ней, и я почувствовал вкус её уст. К моему удивлению, она не противилась мне, и даже наоборот – ответила взаимностью со всей страстностью. Несколько минут блаженства промчались незаметно быстро.

– Марта, я… кажется, влюбляюсь в Вас, – выдавил я из себя, – С первого дня, как только увидел. Вы меня буквально прошибли, со мной никогда такого не было. Я еле сдерживался, пытался Вас избегать, но у меня ничего не получалось.

– Александр Данилович, – прошептала она, – Я думала, что… Вы отталкивали меня от себя.

– Было так тяжело, не позволять себе находиться с Вами всё время. Я обманывал себя, заставлял поверить в то, что Вы не должны меня интересовать. Но ночами я думал только о Вас.

Она замолчала. Я приобнял её. Несколько раз провел пальцем по её макушке.

– Что же нам делать? Я должен уже вернуться в Москву. Шереметев не позволит мне забрать Вас с собой. Если бы я только мог оставаться здесь с Вами.

– Это невозможно. Прошу, уезжайте скорее. То, что между нами сейчас было, мы должны забыть.

– Вы хотите этого? – спросил я её с горечью в голосе.

Она промолчала.

– Марта, ответьте, Вы что-нибудь чувствуете ко мне?

– Я не знаю. Боже, как это сложно. Я никогда не любила и не могу представить, что должна чувствовать.

Я понял, что она не влюблена. Она сама этого не понимает, но я вижу по глазам, что не то чувство ею одолевает.

Девушка ушла. Я не стал её догонять.

Я весь день бродил в этом лесу, размышляя о том, что произошло.

Когда я вернулся, Марта сидела у костра, протягивая к нему замерзшие руки. Я прошел мимо неё и зашел в шатер. Она лишь кинула на меня мимолетный взгляд. Ничего в нашем поведении не могло выдать случившегося между нами днём в лесу.

IV

Марта Скавронская

Октябрь 1703 года

После признания в лесу поручик стал снова сторониться моей компании. Он пребывал в поникшем настроении, в основном всё время находился в шатре, а когда я туда наведывалась, он делал вид, что у него появились дела и уходил прочь. Генерал тоже не покидал шатер с того самого момента, как его настигла трагедия. Я осталась совсем одна. Солдатам не принято было заводить разговор с женщиной их полководца, пленным тоже запрещалось с кем-либо говорить. Скука сводила меня с ума, делать здесь было совершенно нечего. Пасмурное небо, покрытое плотными серыми тучами, ещё больше способствовало негативному расположению духа.

Спустя неделю, в моей жизни стали происходить неожиданные перемены. Шереметев, сумевший кое-как перебороть свое отчаяние, начал мало-помалу выбираться на свежий воздух и даже разговаривать. Он позвал меня к себе, сказав, что назрела необходимость поговорить. Мужчина долго не мог собраться с мыслями, то и дело запинался. Кажется, он не был уверен, стоит ли ему продолжать или лучше остановиться, пока не поздно. В конце концов, он решился и быстро проговорил то, что так долго пытался выдавить из себя.

– Мартушка, всё вдруг так быстро случилось. Мы прожили с женой долгую и счастливую жизнь, наблюдая за тем, как растут наши дети. Теперь они все покинули наш дом. Я полагал, что после войны уйду в отставку и проведу остаток жизни в спокойной старости вместе с Евдокией. Но господу Богу было угодно унести её на небеса, – генерал замялся, – Я хотел бы сделать тебя своей супругой.

Моему удивлению не было предела. Меня вдруг передернуло. Не зная как реагировать на такие слова, я просто промолчала.

– Голубушка, – продолжил он. – Не отвергай меня сразу, подумай. Заставлять я тебя не собираюсь. Ты вольна в своем выборе. Я даю тебе время на размышления, скажешь свой ответ, когда посчитаешь нужным. Счастливой я тебя, конечно, не сделаю, но обеспечу спокойную и стабильную жизнь. В твоем распоряжении будет всё мое имение и много прислуги. Ты станешь женщиной из высшего общества, сможешь посещать балы, устраивать свои, всё что захочешь. Если ты согласишься скрасить остаток моей жизни, то я не откажу тебе ни в чем. Я нисколько в тебе не сомневаюсь, ты вела себя более чем достойно всё это время, заботилась обо мне, слушала мои пустословия, не создавала мне проблем, не капризничала.

– Борис Петрович, я замужем. Хотя мой брак и не удачен. Я безмерно Вам благодарна за то, что спасли меня от такой судьбы, дали шанс выбраться из западни, но, если я сейчас соглашусь стать вашей женой, то получается, что я снова окажусь в той же яме. Я не совершу более подобной ошибки. Для себя я решила – если мне и выдастся возможность снова выйти замуж, сделаю это только по большой любви.

– Эх, Марта, ты могла бы осчастливить меня. Что ж, я обещал не принуждать. Если ты не хочешь, я не буду настаивать.

Я вышла из покоев генерала. В душе остался неприятный осадок, будто я обидела и без того обессиленного человека, который был безмерно добр ко мне. Однако я не могла поступить иначе.

Поручик усиленно готовился к отъезду. Мы время от времени лишь обменивались долгими взглядами, не решаясь поговорить.

Осознав, что Александр Данилович уже не придет со мной проститься перед отъездом, я отправилась спать. Было очень жаль, что мы расстанемся вот так вот, ничего не сказав друг другу.

Глубокой ночью меня разбудил знакомый голос, несколько раз чуть слышно проговоривший мое имя. Открыв глаза, я обнаружила около себя Меншикова. Он стоял на коленях у моей кровати. Мужчина был уже одет к поездке, на руках он держал клочок бумаги. Александр Данилович продолжил говорить всё так же шепотом.

– Марта, поехали со мной, – проговорил он твердо и уверенно.

– Что? – удивилась я.

– Я предлагаю тебе ехать со мной в Москву. Сейчас или никогда. Шереметев уехал на охоту, а все солдаты спят. Экипаж с пленными готов, он ожидает на той стороне крепости, за шесть миль отсюда. Я хочу, чтобы ты поехала вместе со мной.

– Я не могу, – вскрикнула я.

– Тише, Марта, нас могут услышать, – поручик взял меня за руку, немного помолчал и снова стал медленно говорить. – Хочешь жить в шатре с немощным стариком? Ты даже не знаешь, что тебя ждет. Идет война, ты будешь переезжать с ним из одного поселения в другое, постоянно подвергаясь опасности. Ну же решайся, у тебя есть пару минут.

– Как же я его брошу?

– Я дам тебе больше, чем он. Ты будешь хозяйкой в моем доме. Я знаю, ты не любишь меня, я и не претендую. Я только предлагаю тебе быть рядом со мной. В Москве тебя ждет достойная жизнь. Я дам тебе свободу. Тебе не придется ни от кого зависеть. С генералом ты не будешь вольна, а со мной да. Вот записка, я набросал её для генерала. В ней я изложил всё очень подробно, рассказал о моих чувствах к тебе и написал, что я краду тебя без твоей воли, дабы тебя не мучило чувство совести. Он не будет знать о том, что ты сбежала. Вся вина ляжет на меня.

Я замялась. Предложение поручика было заманчивым, к тому же, я понимала, что все его слова – правда. Я действительно не хочу всю жизнь провести с Шереметевым, сопровождая его на полях сражений. Правильным было бы, конечно, отказаться сразу, ведь Борис Петрович не заслужил предательства, я не могу сбежать от него, но в то же время я не могла не думать и о себе.

– Марта, – вопросительно произнес Меншиков, ожидая моего ответа.

– Прости меня, – сказала я, несколько секунд подумав. – Я остаюсь.

Рука Александра Даниловича сжалась в кулак и мгновенно покраснела. Он стукнул ею по поверхности пола со всей силы. Затем он прикрыл веки, нагнулся надо мной и, поцеловав в лоб, спешно вышел из шатра. Снаружи послышался шум копыт лошадей, бьющихся о землю. Он доносился всё дальше и дальше, пока совсем не исчез.

Внезапно мне стало так тоскливо от понимания того, что сама себя обрекаю на нечастную жизнь. Отказав поручику, я лишила себя возможности жить так, как всегда мечтала. В этот момент я четко решила, что должна пойти на жертвы ради благополучия.

Я выбежала из шатра в одной сорочке и побежала за каретой. Он не мог уехать далеко.

Карету я нагнала быстро.

– Я передумала, – задыхаясь, буркнула я, когда карета остановилась, и из неё показался поручик.

Александр Данилович, увидев меня, улыбнулся, а его глаза заблестели от радости. Он протянул мне руку и помог забраться внутрь. Усадив меня на сидение, он тут же снял с себя шинель и укутал меня в неё.

– Ты не пожалеешь, вот увидишь, – твердил Меншиков, обнимая меня так крепко, что мне иногда становилось трудно дышать.

Он целовал мои руки и прикладывал мою ладонь к своей щеке, пытаясь её согреть. Впервые за всю свою жизнь я почувствовала себя счастливой. Как же это приятно, когда тебя действительно любят. Я наслаждалась каждым проявлением нежности Меншикова, забывая обо всём на свете. Мне было очень хорошо рядом с ним. Наконец-то я могла себя чувствовать в полной безопасности.

Февраль 1703 года

Мы поселились в его доме в Семеновской слободе. Здание было огромным и презентабельным. Мне теперь стало понятно, насколько Александр Данилович близок с российским царем, иначе никак более нельзя объяснить наличие в доме обычного поручика столько предметов роскоши. В нем, пожалуй, около десятка комнат, и все они по-своему оригинальны и великолепно украшены. Бросалось в глаза изобилие полотен, на которых гордо красовались полуобнаженные греческие боги. Меншиков каждый день уделял два часа времени на то, чтобы научить меня чему-то новому. История искусств, русская грамматика, танцы – всё это входило в круг занятий.

Я привыкла к новому месту быстро. Две недели спустя я полностью прижилась здесь и сдружилась с прислугой. Когда Меншикова не было дома, дворовые люди не давали мне заскучать, занимая меня то одним, то другим времяпровождением.

В дом был приглашен портной, который сначала полдня снимал с меня мерки, а потом столько же представлял мне обилие тканей, из которых я могу заказать себе наряды. Я выбрала несколько понравившихся оттенков шелка и атласа, чтобы через несколько дней, когда работа по пошиву будет выполнена, я могла менять предметы гардероба хоть каждый день. Платьев на русский манер мне никогда не приходилось видеть, поэтому в первое время их ношения, было не привычно смотреть на себя в зеркало. Они были изрядно пышные, на европейский лад, плотные, но в то же время воздушные. На моих ножках стали красоваться не менее богато отделанные ботиночки на каблуке.

Май 1703 года

Александр Данилович прибегал к различным способам понравиться мне: каждое мое утро начиналось с очередного сюрприза, а вечер обязательно заканчивался изысканным ужином при приглушенном свете свечей. Он был безмерно внимателен ко мне, проявлял учтивость во всём и не переставал осыпать комплиментами. С одной стороны, столько внимания очаровывало меня, с другой, заставляло злиться на саму себя, ведь попытки Александра Даниловича не могли вызвать во мне хоть искру любви. Взаимностью в наших отношениях и не пахло. Сердцу не прикажешь. Неизвестно по какой причине, моя душа не желала впускать его. Он не мой человек. Мы не принадлежим друг другу. Между нами нет той исключительной связи, присущей только истинно влюбленным. Я это чувствовала. И он чувствовал, но отказывался принимать. Конечно, во мне была глубокая привязанность к Меншикову. И нам было хорошо вместе. Мы здорово проводили время, часто веселились, развлекались. Поручик научил меня играм в шахматы, и мы проводили время, играя порой целыми ночами, оба чуть не засыпали, зевали, но шли спать только под утро, когда появлялся победитель. Иногда Меншиков мне поддавался, ведь я играла неважно, то путала фигуры, то делала неверные ходы. Позже я научилась играть не хуже его самого, и наши соревнования становились все более азартными.

– Так совсем скучно играть, – заявил однажды Александр Данилович. – Предлагаю делать ставки.

– Не смеши меня, Меншиков, мне нечего ставить, – усмехнулась я.

– Как раз наоборот. Давай так, если ты выигрываешь, просишь у меня все, что захочешь. А если я, ты подаришь мне поцелуй.