Ген Z. Без обязательств

Всю субботу Катя пролежала без дела. Стряхнув с себя стыдливость, лежавшую между первобытным желанием отдаться и цивилизованным разумом, велевшим этого не делать, она нашла, что ее не сильно заботит то обстоятельство, что она переспала с едва знакомым парнем. Она считала себя достаточно взрослой, чтобы не делать из этого трагедию, да и помнила она не много – все, что осталось от той ночи, это тянущая боль в мышцах и время от времени вспыхивающие, словно огоньки, воспоминания, запечатленные ее телом и так ловко избежавшие ее воспаленно-самонадеянного разума. Все это сильно докучало ей, и поэтому, когда зазвонил телефон, Катя ответила своим обычным резким тоном, которым одаривала всех сотрудников банка, социальных работников и других мошенников, пытавшихся украсть у нее либо деньги, либо время.

После некоторого молчания в трубке послышался хриплый мужской голос:

– Так ты разговариваешь со мной?

Сергей Анатольевич был, можно сказать, непростым человеком, если богатство и темное прошлое можно подвести под значение слова «непростой». Он безумно любил дочь, буквально пресмыкался перед ней и ее матерью, потому что обе они были очень обидчивы и своенравны, но, находясь на работе, он преображался и становился тем, кем ему и надлежало быть, – директором, акционером, крупным чиновником, – и, если ему случалось позвонить Кате среди дня, из образа он не выходил.

Ругаться по телефону было одной из его излюбленных форм самоутверждения, но в жизни он был на редкость добродушным человеком, одним из тех, кто и накормит, и напоит, и добрый совет даст. Катя привыкла сносить его грубый тон, зная, что потом Сергею Анатольевичу всегда бывало стыдно. Однако прощения в этой семье никто никогда не просил. В семье Кожуховых вообще такие слова, как «прости меня», считались позорным клеймом, роняющим человеческое достоинство. Извинялись и мирились они подарками. Вероника Кирилловна, часто перегибавшая палку и, в отличие от своего супруга, не умевшая оставлять работу за дверью своего дома, эта женщина, не умевшая искренне сказать ни одного слова похвалы, извинялась в форме сдержанного комплимента, что в Кате вызывало злорадство, а не слезы умиления. Сергей Анатольевич при всей своей деловой хватке был более понимающим и мягким, поэтому, чувствуя за собой какую-то вину, он начинал расспрашивать о ее подругах, о студенчестве, всем своим тоном давая понять, что он не сердится и ей сердиться не стоит.

Но просить прощения, каяться? Никогда!

– Как я должна была угадать? – ровным голосом спросила Катя. – У тебя опять новый телефон.

Сергей Анатольевич менял SIM-карты раз в полгода, объясняя это тем, что «энтузиасты из СЭБа не дают работать». Он хорошо знал, как работает государственная машина, и не без оглядки дружил с полковниками и генералами ФСБ. Если бы завтра к нему пришли с ордером на арест, он бы ничуть не удивился.

– Как у вас дела?

– Все хорошо, – коротко ответил Кожухов. Сергей Анатольевич не был болтуном, и, говоря по телефону, старался говорить максимально четко. Он объяснял это тем, что мобильная связь – наименее защищенный вид связи, и никогда не знаешь наверняка, сколько у тебя собеседников и не копает ли под тебя третья сторона. Катя, копируя его манеру, также говорила по телефону крайне мало, а если разговор затягивался (Наташа была любительницей поболтать), то болтали, конечно, о всякой чепухе и никогда о семье и делах родителей. – В пятницу едешь домой. Сева будет ждать тебя, где обычно.

– Поняла.

– До пятницы.

Вся следующая неделя прошла лениво, но быстро. Преподаватели, прознав о скором закрытии, не горели желанием проводить занятия по своему предмету, и лекции все больше становились похожи на очередной выпуск новостей, где никто ничего не знал, все очень волновались, а у соседки по даче родила кошка и котят пришлось утопить.

Многие из преподавателей были возрастными людьми советской эпохи, и Катя в рамках формальности предложила им помощь с доставкой продуктов, если у них возникнут какие-нибудь проблемы. Конечно, ее дело было только предложить, потому что исполнителем была бы не она, а кто-нибудь из отцовских подчиненных, но это тоже было своего рода внимание, одинаково приятное тем, кому оно нужно, и тем, у кого все есть.

Дима больше не появлялся у крыльца здания. Время от времени он что-то писал ей в Telegram, но Катя отвечала довольно сухо. Его внимание было ей не нужно. Да и ему, наверное, тоже. Он просто успокаивал свою совесть, и Катя, в отличие от многих девушек, не искала в его сообщениях скрытого подтекста и не питала надежды на какие-то отношения.

Многие женщины склонны считать, что они сродни укротителю, – будто им одним под силу смирить буйного, связать ветреного, смягчить жестокого. Все это кончалось одинаково: насилие, измены, развод. Катя в собственную исключительность не верила (даже не задумывалась о ней), потому не задумывалась и о Диме. В некотором роде он был особенным: первый и единственный мужчина, которого она подпустила к себе так близко, но она вспоминала тот вечер и понимала, что этим «особенным» мог стать любой.

На какое-то время Катя почувствовала себя менее скованной. Та ночь будто прибила ее к земле, позволив ненадолго соприкоснуться с миром, в котором жили ее ровесники, – миром безответственности и свободы, гонкой за удовольствием, где не существует ни сдержанности, ни стыда, где люди увлеченно преследуют свою животную сущность и, не отрицая существования высоких материй, все же не оглядываются на них. Был ли хорош тот мир? Был ли он местом, где Катя хотела бы жить? Там, наверное, не было этого всепоглощающего чувства одиночества, вывшего волком за прутьями твердой воли, пуританского воспитания и презрения к людям.

Среда ничем не отличалась от понедельника и вторника. Как обычно, минуя небольшой вестибюль, Катя вышла на улицу. Около бассейна с фонтаном стояла знакомая фигура.

– Что ты тут делаешь? – воскликнула она. В ней зародилось раздражение.

– Был в этом районе по делам, немного задержался, подумал, что в случае чего могу тебя встретить, и вот ты здесь. Не хочешь где-нибудь посидеть?

– Посидеть? – Катя усмехнулась. – Боюсь, в стране немного не та обстановка, чтобы где-нибудь сидеть.

– Тогда пошли прогуляемся, – предложил Дима. – Никогда не был на Воробьевых горах.

– Ты здесь ошиваешься весь месяц!

– Но я не ходил дальше вашего легкоатлетического манежа.

Она тяжело вздохнула и, смиряясь, пожала плечами. Не то чтобы ей было чем заняться, да и день был не такой тяжелый, чтобы жаловаться на усталость. Сумка к отъезду домой была почти собрана, и Катя, откровенно говоря, скучала последние дни, находя их утомительными для своего деятельного ума. Она была удручающе свободна.

Катя уже была готова согласиться, когда ее кто-то окликнул. Кутаясь в палантин, к ней на встречу шла Юля. Они давно не виделись: Юля обучалась на экономическом факультете, поэтому на перерывах они не пересекались, а после пар та обычно была занята на подработке. Юля не хватала с неба звезд и постоянно ходила по краю: без хвостов она не закрыла еще ни одной сессии.

Катя улыбнулась подруге и помахала рукой в ответ. Лицо ее изменилось. Оно вдруг перестало кривиться в высокомерной насмешке и стало светлым, радостным, но вместе с тем улыбка была как будто бы грустной. Дима видел все эти изменения. Обычно мужчины не так чувствительны, как женщины: им не нужно всматриваться в лица друг друга, ища там обман и измену, они проще относятся к жизни и окружающим. Дима был не таким. С раннего детства он учился быть внимательным к людям: к отцу, матери, учителям – всем взрослым, от которых зависела его жизнь. Привычка относиться ко всем с подозрением укоренилась, хотя и не наложила особых черт на его лицо – притворяться он умел очень хорошо. И сейчас, когда Катя вдруг нежно обняла невысокую девчонку и поспешно отпустила, словно боясь, что ее объятия покажутся чем-то сверх обычного, он предположил, что… Сегодня явно не его день.

– Не хочешь пойти посидеть где-нибудь? – спросила Юля. – Я уеду к родителям в Петрозаводск в пятницу вечером, и мы долго не увидимся.

– Конечно, – охотно закивала Катя. – Я как раз сегодня не занята.

Дима молча слушал их. Юля была миниатюрной девушкой с яркими большими глазами, которые представляли единственное ее достоинство. В остальном она была обычной: округлое, чуть ли не детское личико, пушистые светлые волосы, топорщившиеся во все стороны и явно доставлявшие ей массу неудобств, фигура прямоугольного типа. Она была довольно миловидной, но миловидность эта имела больше общего с детской непосредственностью, чем с женской красотой. Вся она излучала кротость, наивность и мягкость, и, попав под это излучение, даже Катя преображалась и начинала светиться, отражая мягкость и кротость, как луна отражает солнечный свет.

Юля обратила внимание на Диму.

– Ой, ты была не одна. Если ты…

– Нет, нет, – поспешила сказать Катя. – Мы просто случайно встретились, он собирался уходить. Идем?

– Да.

Пожалуй, так его еще никто не отшивал.

***

Они разместились в том же кафе, где сидели с Димой, когда встретились у университета в первый раз. Катя об этом даже не вспомнила. Она скользила глазами мимо меню, рассматривая Юлю исподтишка. Было какое-то мазохистское удовольствие в том, чтобы вот так сидеть напротив нее, когда сердце чуть не в судорогах сводило. Это было больно, это было приятно, это было грустно и радостно одновременно. В конце концов, самое приятное в жизни – это иметь мечту о том, что недостижимо. Человек не обладает магией, но ему приятно думать, что мог бы, он не властвует единолично над сердцами любимых, но ему приятно воображать, что это так. Мечты, которые находятся во власти человеческих способностей, тягостны, потому что заставляют работать в поте лица, что не всегда окупается, мечты, осуществление которых отрицают законы физики, приятны, потому что ничего не требуют и ни к чему не обязывают. Юля была такой же мечтой. Катя знала, что это заведомо проигрышный вариант, и, возможно, это в том числе внесло свою лепту в интенсивность чувства, которое она испытывала.

Но сначала был взгляд. Взгляд смущенный, мягкий. Потом была улыбка, неуверенная и теплая. Затем были руки – маленькие ладони с короткими тонкими пальчиками с холодной бледной кожей. Только потом появилась вся она: кроткая, наивная, глупая, милая, робкая, щепетильно-аккуратная. Катя была другой. Рядом с Юлей она была монолитом, атлантом, на чьих плечах стоят своды мироздания. Уверенность, которую она черпала в достоинстве, подчеркнутом богатством и завистливыми взглядами, строгость и резкость, перенятые у Вероники Кирилловны, презрение, которому ее выучила школа, – все это резко отличало ее от нежной и очаровательной Юли и нитками сшивало с образом матери, которой она не хотела становиться.

«Мне не следовало с ней идти, – подумала Катя, – это тяжело». Это и правда было тяжело. Легкие как будто заполнялись водой, – или так разрасталось сердце, переполненное радостью, – ей было трудно вздохнуть полной грудью. Руки, сжимавшие пустоту, чесались от желания прикоснуться к ней, и глаза щипало от того, что нечто столь близкое было дальше, чем звезды. Катя знала, что им не стоит видеться. Часто бывало, что на совместных мероприятиях, она специально садилась так, чтобы видеть Юлю, но не попадаться ей на глаза. Смотреть на нее издалека было приятно, находиться рядом – болезненно.

И все же в этом чувстве не было любви. Его не отличали ни страсть, ни жажда постоянных встреч. Не было здесь и трепета надежды, и язвительного ожидания, но был восторг и умиление, так несвойственные Кате. Она просто любила попадать под действие Юлиной гравитации, где все казалось не таким, где все казалось весной с ее ласковой радостью пробуждения. Их встречи были временем отдохновения от суеты и грубости реального мира, и, смотря на Юлю, Катя готова была поверить, что она особенная, потому что только рядом с ней она чувствовала себя совершенно расслабленной, словно в ванне с идеальной температурой воды.

– Кать, ты смотришь на меня уже минут пять, – Юля улыбнулась. – Ты уже что-то выбрала?

– Да.

– Хорошо. А то мне показалось, будто ты даже не посмотрела в меню.

Они провели за беседой около полутора часов. За это время на столе сменились два чайника. Юля рассказывала об учебе, об однокурсниках, о родителях, к которым ездила на каникулах, о собаке. У нее был тихий голос человека, который привык, что его не слушают и перебивают, но Катя молчала. Ей было совершенно неинтересно, что там стряслось с ее собакой и как она выглядит (Катя относилась к той редкой категории людей, которые не любят домашних животных по многим рациональным причинам), но разлив голоса, грудного, бархатного, придававшего даже простым словам объем и блеск, обливал ее уставшее, очерствелое сердце медом. Они еще не разошлись, а Катя уже по ней скучала. Еще никто не говорил этого прямо, но все готовились к закрытию университета. Регион уже думал с неудовольствием о том, что придется освободить общежитие и ехать домой. Юля, хоть и жила на съемной квартире, вряд ли осталась бы пережидать пандемию в Москве. И хоть у Кати не было никакой нужды видеться с подругой чаще, чем с другими, мысль о том, что они в любой момент могут встретиться, стоит ей только захотеть, приятно грела сердце. Даже если разлука должна была быть лишь номинальной, недолгой, Катя все равно скучала.

– …поэтому я и позвала тебя, – закончила Юля.

Она смотрела на Катю, ожидая от нее хоть какой-то реакции, но та будто даже и не слушала. На ее лице застыло какое-то тоскливо-мечтательное выражение, и мыслями она была не здесь. Юля приподнялась из-за стола и ущипнула ее за щеку.

– Ты меня вообще слушала?

– Прости, прости, – улыбнулась Катя, стряхивая оцепенение. – Я задумалась случайно.

– Ничего страшного, понимаю. Сейчас у всех нелегкое время. Я просто хотела сказать, что я, возможно, не вернусь уже.

Катю как током ударило.

– Что? Как это?

– Учеба здесь тяжело мне дается, да и стоит недешево. Я подумываю о том, чтобы перевестись в другой университет.

– Но… В Москве ведь, да? Мы сможем видеться?

– Да, наверное, – слова ее прозвучали неубедительно. Все то время, что Катя летала в облаках, Юля подводила разговор конкретно к этому моменту, придумывая разнообразные оправдания себе и тем, кто после пандемии скорее всего не вернется в их университет. Катя все прослушала. – На самом деле, я не вижу особого смысла оставаться в Москве. У нас в городе тоже есть хорошие ВУЗы, да и в Питере всегда можно поступить.

– Ты права, – рассудила Катя. Ей было известно, что для ребят с региона московские цены могут оказаться неподъемными. Дипломы по всей стране котировались одинаково, будь ты отличником из МГУ или троечником из педа, учителя нужны были везде. Так было и с остальными профессиями. Гнаться за былым величием советских вузов не было необходимости – от них ничего не осталось, кроме громкого имени.

– Не расстраивайся, – Юля почувствовала необходимость поддержать подругу, и протянула ей руку. – Мы все равно будем на связи, да?

Катя охотно пожала протянутую ладошку.

– Надеюсь, у тебя все сложится хорошо.

– Об этом еще рано говорить, но спасибо.

Они попрощались у метро, тепло обнявшись.

– Береги себя.

– Ты тоже, котеночек, – поддразнила Катя.

На входе Юля еще раз махнула на прощание рукой и, сбежав по лестнице, скрылась в тоннеле. Катя набрала одному из контактов. Она не любила говорить по телефону, куда проще было написать, но сейчас она была не в настроении ждать. Трубку сняли почти сразу.

– Занят? – спросила она бесцветным голосом.

– Нет.

Дима сидел у себя дома и докуривал третью сигарету, вычитывая код, который написал на скорую руку под сайт консалтинговой фирмы. Тот выдавал ошибку, и Дима начинал нервничать, поэтому, когда его телефон завибрировал, он был рад отвлечься. И не пожалел.

– Мой адрес помнишь?

Дима ухмыльнулся. Ее адрес сохранился в истории заказов, когда он вызывал такси из клуба. Сейчас он подумал, что хорошо было бы добавить его к Катиному контакту на телефоне, чтобы не потерять. Эта связь обещала затянуться.

– Еду.

***

На следующий день она проснулась от треска будильника. Телефон был под подушкой, и она выключила его прежде, чем тот успел разбудить человека, лежавшего рядом. Проснувшись рядом с чужим человеком, Катя почувствовала сначала облегчение, затем отвращение к себе. Ей вдруг стало очень плохо. Она приподнялась на локте и невесомо очертила кончиками пальцев линию его челюсти. Мужественная, резкая, ничего девичьего, ничего мягкого, ничего такого, что она могла бы полюбить, хотя это точно было тем, что ей нравилось, к чему ее влекло.

Дима открыл глаза и сразу же поймал ее грустный тяжелый взгляд. Глубоко вздохнув, он нехотя приподнял одеяло и протянул руку, прижимая Катю к груди. Она не сопротивлялась, хотя и благодарности к этому жесту не испытала.

«До чего же хорошо люди умеют себя обманывать», – подумал Дима, смотря поверх ее макушки на полупрозрачную голубую вуаль.

Дима не верил страданиям Кати. Проницательным взглядом он видел в ней то, чего не улавливала она сама – желание быть такой же, как все, присоединиться к полчищам страждущей молодежи, выдававшей себя за лесбиянок, геев, бисексуалов, желая прикрыть этим разнузданность нравов и насолить родителям, имевшим неосторожность в какой-то момент выказать презрение этому образу жизни.

Среди всех этих людей, разрывающихся между «быть» и «казаться», людей, ищущих свою нишу, чтобы подчеркнуть, что они «не такие, как все», Дима был самым «таким». Он не отказывался ни от одного эпитета, которым награждали его девушки при расставании, но и ни от одного слова, которым они ласкали его, когда думали об отношениях. Он был именно таким: обходительным и равнодушным, веселым и скучным, умным и убогим, необыкновенным и ординарным, кобелем и хорошим любовником, последней мразью и лучшим, что случалось в жизни. Сам же Дима никогда не задумывался над тем, какой он, находя рефлексию пагубной привычкой меланхоликов, которая делала из них нытиков, а после сводила в психушку.

Катя прижала стопы к его ногам.

– Холодные, – хрипло сказал Дима

– Обычно я сплю в носках, – она шмыгнула носом и медленно выдохнула, успокаиваясь. Овладев собой, она оттолкнула Диму и повернулась на другой бок. – Я собираюсь дальше спать. Делай, что хочешь.

– А универ?

– Не пойду сегодня никуда.

В следующий раз Катя проснулась от запаха жженого кофе. Она отвела балдахин в сторону, незаметно наблюдая за тем, как Дима метался по кухне в одних джинсах, пытаясь убрать с плиты выплеснувшийся кофе. Катя подумала, что жизнь была бы куда проще, если бы ей хотелось чего-то менее изощренного и трагичного. Что было плохого в том, чтобы просыпаться время от времени вот так и видеть красивого мужчину на своей кухне? Эта картина была уютной, теплой, домашней, это было тем, что успокаивало, но Катино сердце от этого не билось чаще, не разрывалось ни от радости, ни от тоски. Это было… обычно.

Катя неожиданно для себя фыркнула. Конечно, если и иметь на своей кухне мужчину, то желательно не только красивого, но достойного, и надежного, и верного. В общем, явно не Диму, который разливает кофе по газовой конфорке.

– Если ты проснулась, то давай вылезай из кровати, – окликнул парень. – Сколько, по-твоему, времени?

– Какая разница, если я сегодня никуда не собиралась выходить?

– Ты могла бы успеть на третью пару.

– Там окно сегодня.

Дима поставил турку на пробковую доску на тумбе у кровати и приподнял занавеску. Смотря на него снизу вверх, вот как сейчас, Катя находила его довольно внушительным. С этого угла его подобравшиеся от прохлады мышцы казались четче и больше. Катя перевернулась на живот и провела по его прессу рукой. Четкий контур его тела мягко проминал ладонь. Дима накрыл ее руку у солнечного сплетения.

– Я еще вчера хотел спросить, у тебя все нормально?

Катя на удивление быстро поняла, о чем он спрашивал.

– Да. У меня высокий болевой порог, – отмахнулась она. – Вряд ли ты переживаешь о моем эмоциональном состоянии, верно?

– Верно, – он медленно повел ее руку вниз. – Не против?

– Кофе остынет.

– Всегда можно заварить новый.

***

– Ты хочешь встречаться?

Катя подумала, что это слишком напряжно. Отношения предполагали какой-то уровень ответственности, думая о котором ей становилось так дурно, что у нее буквально отнимались руки и ноги – лишь бы ничего не делать. При всей своей тяге к хоть какой-нибудь деятельности, она отказывалась заниматься тем, что заведомо бесполезно. Она была готова отказаться, но Дима опередил:

– М-м, нет. Только если в горизонтальных спаррингах.

Катя ухмыльнулась. Могла бы и догадаться, к чему он ведет.

– Ты так называешь секс по дружбе?

– О, так мы друзья? – он рассмеялся, вгоняя Кожухову в краску. – Скорее я предлагаю секс без обязательств. Ведь я тебе нравлюсь? Иначе бы ты даже не разговаривала со мной.

Он был прав. С четырнадцати лет Катю окружали только лучшие вещи – красивые и дорогие. В людях она любила то же. Катя, в детстве бывшая изгоем, хорошо усвоила, как нужно относиться к людям, которые ей не нравятся. К тем из них, кто был некрасив или зауряден, она испытывала чувство, близкое к брезгливости, сродни тому, какое испытывают мизофобы, когда рядом с ними кто-то чихнул, – страх, что проказа доберется до тебя, прилипнет к одежде и станет твоей болезнью. Катя сочувствовала некрасивым женщинам, не выходившим из дома без макияжа, презирала некрасивых мужчин за то, что свою некрасивость они даже не пытались исправить, и никого из них к себе не подпускала. Возможно, именно поэтому Кожухова не знала хороших людей.

– Эстетические вкусы не имеют ничего общего с любовью, – отрезала она.

– Секс тоже.

«Тогда зачем это все?», – хотела спросить Катя, но не спросила. Она не могла найти ответ на свой вопрос, как, наверняка, не мог и он. То была всего лишь блажь, и нужно было решать, решать незамедлительно, какую пользу из нее можно извлечь.

– Позволь прояснить ситуацию, – напряженно продолжила Катя. – Ты предлагаешь трахаться на безвозмездной основе, ничего мне не предлагая и ничем меня обременяя?

– Верно.

– При этом оставляя за собой возможность потрахивать других девок на стороне?

– Да.

«Зачем тебе я?», – хотела спросить Катя, но промолчала. Этот вопрос висел в воздухе, обретая все большую плотность, с каждым вдохом проникая в глотку и с каждым выдохом ложась на язык, назойливо требуя внимания, но оба сидели молча.

Катя, с дотошностью дельца взвесив все за и против, нашла предложение удачным, а главное – совершенно невозможным при других переменных. Она чувствовала его эксклюзивность и уже не могла упустить.

– По рукам! Но это равноправный договор. Не ожидай от меня верности, у нас обоих вполне прозаичные мотивы.

– Равноправный договор? – развеселился Дима. – Что ты хочешь этим сказать? Что будешь платить за меня в ресторанах?

– Рестораны? – она едко ухмыльнулась. – Это ведь только «секс без обязательств», какие рестораны?

Дима зеркально повторил ее ухмылку. Он не верил, что таким отношениям суждено было просуществовать долго – в конце концов, кому-то из них пришлось бы сдаться. Секс подразумевает близость, основанную на доверии, ведущему прямой дорогой в сердце человека. Дима имел опыт с такого рода чувствами, Катя – нет, поэтому он уже предвкушал, как она размякнет, став обычной девушкой, жадной до проявлений любви и внимания. Он был убежден, что только в этом одном и состоял весь его интерес – посмотреть, как эта гордячка сдуется, явив свою заколоченную досками женскую натуру.

***

В пятницу днем в общую группу курса пришло сообщение, что университет закрывается и занятия будут проводиться дистанционно в пока еще не установленном порядке. В районе четырех часов за Катей заехал водитель и отвез к родителям.

Глава 8. Пандемия 2020

16-го марта 2020 года университеты по всей России начали в спешном порядке переводить своих студентов на удаленку. Для одних это был праздник (им предстояло провести много времени дома в кругу семьи, но в этой радости затворника семья была дополнением не всегда приятным), для других же – а их было куда больше – пандемия была кошмаром. Студенты платных отделений были возмущены тем, что им придется платить за семестр, которого, по сути, и не было. К этому волнению прибавлялось и то, что редко кто из них имел хорошие отношения с родителями или достаточно личного пространства, чтобы их таковыми сохранять. Были и те, кому на жизнь не хватало в принципе, и с закрытием магазинов и фудкортов дополнительных доход исчез. Эти проблемы стали общими для всего мира, и для многих людей сложившаяся экономическая ситуация была страшнее COVID-19.

– Па, а разве пандемия – это не ЧС? – спросила как-то Катя, сидя в столовой перед телевизором. В который раз услышав слово «самоизоляция», она решила, что это что-то из новояза, которым российское правительство лишало людей всевозможных льгот.