скачать книгу бесплатно
– Что ж за чертовщина такая? Ну вот почему у тебя от баб одни проблемы и ничего, кроме проблем? Нет бы нашёл чего попроще, а то, чувствую, и эта опять с вывертом будет. Да ещё с каким! Вот не люблю я этих дел до ужаса. По мне, знаешь, лучше синица в руке, чем утка под кроватью. Ну ты же светлая голова, умница, железный мужик, зачем тебе вся эта муть? Только от одного ярма избавился, и на тебе – новое нашёл. И что главное – прямо, можно сказать, под моей дверью! А теперь выясняется: она, видите ли, не обращает на него внимания. Да где это видано? Если хочешь знать моё мнение, так я скажу: это тянет на «Оскар». Или она первостатейная артистка или ненормальная. Другая бы уже вся слюнями истекла.
– Вот именно поэтому мне нравится она, а не другая, – устало заметил Коновалов.
– А, так ты и мазохист к тому же? – притворно восхитился Глотов. – Ну, брат, тогда не знаю. Смотри сам. Тогда я умываю руки. И вот тебе мой совет от всей души: завязывай с этой петрушкой, пока не поздно. А кстати, сегодня-то она где, наша принцесса Грёза? А то принц Очарованье весь в томлении.
– Глотов, ты осёл, – со вздохом сказал Коновалов. – Да как ты не понимаешь, её некому защитить.
– Робин Гуд, ядрёна корень! – вытаращил глаза Игорь, отшвырнув тарелку на угол стола. – Ты, блин, неисправим. Поэтому бабы будут всю жизнь помыкать тобой, удобно сидеть на твоей лохматой башке и болтать ногами. Вот где она сегодня, скажи мне, пожалуйста?
– Поехала к маме.
– Отлично. А ты говоришь – защитить некому. Сам же рассказывал: у неё отчим и братья. Не сирота ведь. Ты ж так угробишь себя. Лучший способ продлить жизнь, Коновалов, – не укорачивать её!
– Слушай ты, любитель афоризмов, – разозлился наконец Коновалов, – воистину у оптимистов сбываются мечты, а у пессимистов – кошмары. Зато, знаешь… поговорив с тобой, я точно понял одно: я женюсь на ней. Обязательно женюсь, Глотов, и ты напьёшься у меня на свадьбе как свинья.
Глотов заржал так, что у Коновалова заложило уши.
– Как же я люблю тебя, скотина! Ну куда я от тебя денусь? Буду делать всё, что скажешь. Любой каприз за ваши деньги. Хочешь, завтра принесу ей в зубах букетик фиалок? Растоплю её ледяное сердце, и она сбросит тебе с балкона кружевной платочек. В конце концов, мы же тоже не хухры-мухры, Олегыч, и кое-что умеем, знаем, как растапливать девичьи сердца.
Коновалов хмыкнул и показал ему свой пудовый кулак.
– Ты настоящий придурок.
– Да-а, – задумчиво заключил Глотов, – а ведь, знаешь, мы с тобой стареем, брат. Даже вторую бутылку не добили.
* * *
В пятницу Лена выбралась наконец к маме.
У них в квартире было непривычно пусто и тихо. Плиточник отпросился до понедельника, а мальчишки с отчимом вырвались на свою любимую «Горбушку», и теперь их скоро не жди. А им с мамой, впервые за много месяцев, удалось наговориться всласть. И это было такое счастье, что даже глаза щипало. Тишина, вкусный обед, мамины глаза и горячий чай необыкновенно располагают к откровениям, и Лена сама не заметила, как выложила маме абсолютно всё: и про мужа, и про Коновалова, и про всё остальное, хотя в первоначальном замысле делать этого не собиралась – хотела ограничиться версией «для всех». Всем, кроме Светки, она озвучивала дежурный вариант «ушла от мужа и снимаю комнату».
Лена, ожидавшая нравоучений и упрёков, была так удивлена реакцией мамы, что не знала, что и думать. Мама сказала: отлично; мама сказала: умница; мама сказала: всё правильно. И ещё мама сказала: ничего страшного. И Лена, пребывающая всю эту неделю в постоянном напряжении, впервые расслабилась. Потому что с поддержкой мамы всё стало совсем по-другому, проще и легче. Потому что с поддержкой мамы она всегда ощущала свою абсолютную и безоговорочную правоту. Так было всегда – с самого детства, а потом в школе и в институте.
Мама внимательно слушала, склонив голову набок, а Лена всё рассказывала, рассказывала. Мама кивала, то хмурясь, то улыбаясь, и время от времени задавала вопросы. Лена отвечала и от этого успокаивалась, а в голове у неё постепенно всё раскладывалось по полочкам. Они сидели на диване, тесно обнявшись, и мама гладила её по голове, перебирая пальцами волосы. Так у них было раньше, в детстве, когда Лена доверяла ей свои секреты, а мама кивала и гладила, гладила по волосам.
– Может, всё же переберёшься к нам, детка? Уж как-нибудь да разместимся, а? Так мне будет намного спокойнее. Всё-таки совершенно незнакомый мужчина…
– Пока нет, мамочка, ладно? – Лена потёрлась носом о мамину щёку. – Он правда ужасно добрый. Да мы почти и не сталкиваемся, он всё время на работе, и вечерами тоже не всегда бывает, вот сегодня, например, поехал к другу. За неделю мы всего два раза ужинали вместе.
Мама вздохнула.
– Не так-то ты ещё хорошо разбираешься в людях. Тебе ничего не стоит ошибиться. Нет, я не хочу сказать, что он плохой. Просто как-то это всё… не очень правильно, что ли.
– Мамочка, – откликнулась Лена после некоторой паузы, – я почти пять лет жила очень правильно. Но тебе это тоже не нравилось, правда ведь?
Лена с грустью заметила, что вокруг глаз у мамы прибавилось морщинок и седины стало чуть больше. Её волосы, тёмные и пышные, заплетённые в толстую косу, были уложены вокруг головы. Она их никогда не красила, а несколько седых прядей являлись скорее украшением прически и совсем не прибавляли возраста. Когда Лена была ещё маленькая, она, подперев кулачками подбородок, могла подолгу любоваться маминым точёным профилем, склонённым над тетрадками в вечернем свете лампы.
Мамой она всегда очень гордилась. Когда Евгения Дмитриевна, высокая и статная, с горделивой осанкой и устремлённым вверх подбородком, двигалась по школьному коридору, зажав под мышкой классный журнал и указку, Лена частенько ловила на себе завистливые взгляды одноклассников. Евгению Дмитриевну Рассказову в школе обожали и побаивались.
Отца Лена помнила плохо. Ей было всего четыре года, когда его не стало, – погиб вследствие какой-то страшной аварии на их комбинате, крупнейшем в отрасли. Был большой скандал, и послетало много ответственных голов. Тогда об этом писали, и пожелтевшие газеты до сих пор хранились где-то в мамином архиве.
Они прожили вдвоём шесть лет, и Лена была очень счастлива. А однажды, когда она училась в четвёртом классе, услышала на перемене, как кто-то из девочек сказал: «Слыхали, Рассказова замуж выходит за физика?» И это стало отсчётом её новой жизни.
Она тогда сделалась пунцовой как свёкла, и в класс не вернулась, а спряталась во дворе за гаражами, где рыдала до вечера.
Николай Иванович Огнев был хмурый, худой и высокий, он носил строгие костюмы, мало говорил, общаясь, в основном, с учебниками, и никогда не повышал голоса, но в его присутствии Лена шуметь не решалась. Он редко делал замечания, просто смотрел поверх очков, и этого было достаточно. Не только для неё, Лены, но и для всех, кто оказывался в поле его зрения. Он не делал попыток сближения и не старался расположить к себе Лену, но всегда бывал удивительно справедлив, чем неизменно вызывал уважение всех окружающих. И её, Лены, тоже.
А через два года родились близнецы, Виталька и Волька, и стало совсем не до детства. Она словно перешагнула через него, сразу сделавшись взрослой, рассудительной и самостоятельной. Примером для братьев. Мальчишки Лену обожали, лезли на колени и наперебой чмокали в нос. Она таскала их на руках и учила всему на свете. Клеила с ними самолётики и строила крепости из песка. Читала им вслух книги и разыгрывала целые театральные представления. И очень гордилась своим званием старшей сестры.
А потом мальчишки подросли и пошли в школу. Они были совсем не такие, как мама и Лена, – зевали за книгами и хихикали над стихами, вечно гремели какими-то железками, а, став школьниками, с упоением спорили над отцовскими формулами и затирали в дневнике двойки по литературе. Мужскую часть семьи Лена с мамой называли «физиками».
Лена поправила подушки и спустила ноги с дивана.
– Мам, что-то «физики» на этой «Горбушке» окончательно застряли. Так я их и не увижу, наверное. Собираться пора, а то у меня там Вова скоро лопнет, как воздушный шарик, и всех обрызгает.
В дверь позвонили, и Лена пошла открывать.
– Ой, здрасте, Амалия Павловна! Как давно я вас не видела! – поцеловала она соседку в румяную щёку.
– Ну, здравствуй, девуля, здравствуй! – Соседка уютно обхватила Лену полными руками и прижала к внушительной груди. – Наконец-то о матери вспомнила, она уж тут скучает.
– Да всё никак. Я и сама очень соскучилась. Вот приехала.
– Ну и слава богу. Рада тебя видеть. – Соседка протянула Лене тарелку с домашними рогаликами. – Давайте-ка, пробуйте.
– Проходите, я сейчас чайник согрею, – махнула рукой Лена и умчалась в кухню.
Евгения Дмитриевна расставила чашки, и они втроём уселись за маленьким столиком.
– Ну как у тебя на работе, кризис не замучил?
– Да нет, Амалия Павловна, – покачала головой Лена, – вроде пока нормально. Кое-кого, конечно, уволили, но это, мне кажется, просто повод искали.
Соседка недовольно нахмурилась, отчего вокруг глаз собрались морщинки.
– Да, сейчас всё удобно списать на кризис. Вот они свою нерадивость и прячут. Глупыши-немцы твердили в прежние времена, что нельзя, мол, победить народ, который в сорокаградусный мороз ест мороженое. Да разве это главное? Это ерунда по сравнению с тем, что действительно доводилось всем нам, обычным людям, проживать каждый день. И, между прочим, мы отнюдь не считали это большим подвигом. Просто жили и всё. А у них, видишь ли, мировой экономический кризис! Те же немцы теперь к нам рекомендуют обращаться, – у нас якобы накоплен гигантский опыт выживания в кризисных условиях. Слыхали вы? Вот нам бы в советские времена такой кризис! Хоть отъелись бы! – Она возмущённо заёрзала на табуретке.
– Я то же самое нашим дамам в редакции сказала, – согласилась Лена. – Меньше бы трубили, и люди бы не нервничали.
– Конечно, – кивнула соседка. Отличный способ маскировать свои валютные махинации. Для нас это всё – детский лепет. Да что там мороженое! Разве можно победить народ, который ножки кровати погружает в банки с водой, чтобы клопы не заползали. Вот это действительно сильно! Поэтому то, что для немца кризис, для нормального здорового россиянина – благодать божья.
– Всё это так, – присоединилась к разговору Евгения Дмитриевна. – Только, несмотря на безумия тех лет, всё равно мы по ним действительно ностальгируем.
– А наши чудесные мужчины, оказывается, в особенности, – засмеялась Амалия Павловна.
– Они у нас, как всегда, впереди планеты всей. Вчера в новостном блоке НТВ прошла информация о том, что школьная форма советских времён теперь продаётся в секс-шопах. Представляете? Ну уж, думаю, молодых это явно заинтересовать не может, так что рассчитано исключительно на козлов нашего поколения, а то и старше. Тем уж хоть вприглядку, просто полюбоваться! Умнички наши. В этом плане можно быть совершенно уверенным, что мальчуковая школьная форма в таких магазинах не продаётся. Она бы аудитории явно не нашла. Хотя…. ох, боюсь, я ошибаюсь! При чём здесь женщины? Для тех же козлов, по ходу, и сгодилась бы. Какая же я несовременная!
– Амалия Павловна достала из рукава блузки носовой платочек и вытерла лоб. – Ну и духота тут у вас, с ума сойдёшь!
Лена поднялась и приоткрыла окно. Сразу повеяло влажным октябрьским духом опавшей листвы. Ливень, разыгравшийся было не на шутку, поутих, и теперь сеяла мелкая морось.
– Что удивляться, – грустно сказала Евгения Дмитриевна. – Вот в Америке и того хлеще. Мы недавно в газете прочли, что губернатор Шварценеггер запретил употреблять в школьных сочинениях слова «мама» и «папа». Это, видите ли, оскорбляет гейские семьи. Вы вообще можете себе такое представить? Это до чего же дойти надо? Вся учительская бурлила. Чуть на урок не опоздали.
– Ну разве не прелесть? – зааплодировала Амалия Павловна. – Браво! Про такую заботу о соотечественниках можно только мечтать. Ну что ж, остаётся надеяться, наши тупые «городские головы» до этого ещё не скоро додумаются.
– Да, – вздохнула Евгения Дмитриевна, – прав был Зощенко, этот мир действительно создан не для интеллигентных людей. Так что предлагаю вообще запретить умным думать, чтобы не оскорблять чувства тупых.
Амалия Павловна досадливо махнула рукой:
– Дай мне, боже, разум, чтобы принять то, что я не в силах изменить.
Где-то в глубине двора отчаянно затявкала собака.
– Ой, мне же надо бежать, мамочка! – спохватилась Лена. – Это уже настоящее живодёрство. Я тебе позвоню. И поцелуй «физиков». Жалко, конечно, что не увиделись.
– Ладно, поезжай, Алёна. Уже правда стемнело. У тебя хоть зонтик есть? А то промокнешь. И держи меня в курсе дела, – со значением добавила она, целуя Лену в щёку.
* * *
За неделю у Лены так и не выдалось времени встретиться со Светкой. На работе они виделись урывками, однако, Лене всё же удалось вкратце поведать приключившуюся с ней историю. Но Светке хотелось подробностей, и она успокоилась, только взяв с Лены клятвенное обещание увидеться в субботу.
В кафе было занято всего два столика. Они уселись у окна.
– Ой, как хорошо, что сегодня суббота! И погода отличная! Мужики мои, когда в поход паковались, утеплились по самое некуда. Все дни такая Погодина стояла, ещё вчера лило, я уж думала, – промокнут, простудятся, потом лечи их. А сегодня, слава богу, солнышко. Ну пусть отдохнут на природе. А уж я-то как без них отдохну, передать невозможно! – Светка засмеялась и выудила из сумочки пачку «Парламента».
– Здесь курить хоть можно?
– Пепельницы вроде стоят.
Лена осмотрелась. Кафешка как кафешка, ничего особенного. На полу плитка, на стенах недорогие панели. И народу немного. Тепло и не шумно. Лена не любила многолюдные прокуренные бары с их бессмысленной темнотой и назойливо мигающими огнями дешёвой цветомузыки.
Меню торчало на столике в пластмассовой подставке.
– Чем тут хоть кормят? Есть хочется. – Светка приблизила лицо к заламинированной карточке. – Вроде недорого. Надо позвать официантку, а то их не дождёшься. Можно заказывать, а можно подойти к телеге. Шведский стол, как в «Ёлках-палках». Ты как будешь?
– Можно и к телеге, – пожала плечами Лена. – Мне всё равно. Я не очень голодная.
– Это только кажется. А начнёшь накладывать, – и того хочется попробовать и этого. Здесь подход свободный. Только я обычно с одного раза наедаюсь, второго не получается.
– Я тоже, – кивнула Лена.
– Удивляюсь, как мужики по нескольку раз подходят и всё накладывают, накладывают, – поморщилась Светка.
– На то они и мужики, – вздохнула Лена. – Вот мои братья худые, как велосипеды, а знаешь, сколько они едят? Не представляю, как мама справляется.
– Так у них сейчас самый рост. Их в этом возрасте только корми, – со знанием дела заявила Светка. – Пусть едят, лишь бы здоровы были. Им сейчас мозги питать надо. Вот моему только десять, а жор уже, чувствую, начинается. Я каждые выходные рекорды у плиты ставлю. Сегодня хоть отдохну. А завтра начинай сначала – заготовки на неделю.
Подошла официантка.
– Вам телегу? Сейчас принесу тарелки.
– Ну ладно, – сказала Светка, когда они вернулись к столику с наполненными тарелками, – рассказывай. Что у тебя там хоть происходит?
– Да ничего не происходит, – пожала плечами Лена. – Абсолютно ничего. Даже рассказывать нечего. Утром еду на работу, вечером возвращаюсь. Готовлю еду, ем сама и ему оставляю. Пару раз вместе ужинали, а так почти не видимся. Я всегда в комнате сразу свет гашу, когда он приходит.
– Почему?
– Не знаю. Не могу объяснить. Я его боюсь.
– С чего это вдруг? – удивилась Светка, сноровисто обгладывая куриное крылышко. – Ты же говоришь, он добрый.
– Очень добрый. Но я всё равно боюсь.
– Так, – подняла ладонь Светка, – значит, давай разбираться. Он тебе нравится?
Лена потупила взгляд, не зная, что ответить.
– Кажется, да… В смысле, как – нравится? Ну… в общем, да… нравится.
– А ты ему?
– Не знаю, – вздохнула она. – Во всяком случае, он этого никак не показывает. И вообще, я считаю, что правильно делаю, сводя наше общение к минимуму.
– Почему это? – спросила Светка, отправив в рот кусочек холодца.
– Понимаешь, – поёжилась Лена, – мне кажется, я не должна к нему привыкать. Потом может быть больно.
– Вот так бы сразу и говорила! – Светка с размаху откинулась на округлую спинку стула. – Теперь суду всё ясно. Ты просто в него втюрилась и боишься не его, а себя.
Лена подумала, что если она сейчас покраснеет, Светка сразу поймёт, что права. И немедленно покраснела.
– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, – тут же выдала Светка. – А вот теперь давай рассказывай.
И Лена сдалась.
– Понимаешь, – начала она, – он действительно невероятный. Я даже стараюсь не смотреть на него. Мне кажется, мои глаза всё выдадут. Одно я знаю точно: никогда в жизни ни к одному из мужчин я не испытывала ничего подобного. И то, что я сейчас чувствую, для меня настолько ново, что я совершенно не знаю, как с этим справляться. Я просто поражаюсь, как это я сумела сходу так вляпаться.
Светка застыла с вилкой в руке и шутить перестала. У неё и без того сильно болела душа за подругу, оказавшуюся в пиковой ситуации, а тут она и вовсе разволновалась, потому что отчётливо представила, как эта самая ситуация осложнится, если к ней примешаются безответные чувства. Она понимала, что должна немедленно что-то сказать, но не знала что именно – порадоваться или посочувствовать.
– Алён, я даже не знаю, что на это сказать… – решилась она наконец.
– Свет, я же понимаю. Ты ничего и не говори. – Лена вздохнула и машинально положила в рот ломтик огурца. – Как-то всё разом навалилось. Знаешь, в результате я о Серёже даже не вспоминаю. Вот как будто его не было вовсе. Иногда специально заставляю себя думать на эту тему, и, представляешь, – не получается. Зато каждое утро я задаю себе вопрос: «Как? Как я вообще могла с ним жить?» И ни разу я не нашла на него ответа.
– Алён, боюсь, тут я тебе не советчик, – совсем пригорюнилась Светка. – Но мне почему-то кажется, что эти игры в прятки не имеют никакой перспективы. Ну, допустим, поживёшь ты там какое-то время, неделю, ну пусть месяц или даже два, а дальше-то что? Всё равно рано или поздно надо будет как-то с жильём определяться. Если у вас никакие отношения не построятся, так или иначе придётся что-то решать. Не останешься же ты навечно в чужой квартире с чужим мужчиной.
Лена грустно поковыряла вилкой в тарелке.
– Конечно, не останусь. Мама вчера предлагала к ним перебраться, я сказала: подумаю, но чуть позже. Знаешь, Свет, что самое удивительное? Я с мужем почти пять лет прожила, а через неделю забыла, как он выглядит. А тут человека знаю неделю, а кажется – всю жизнь.
