скачать книгу бесплатно
– Перебежками к холмику и оттуда прикрывать огнем цепь, патронов не жалеть!
Матвеев подхватил пулемет, Яромчик магазины – и бегом туда, куда указал взводный. Пули дырявили шинели, а их не тронули. Добежали, быстро пулемет установили – и огонь! С другого фланга еще наш пулемет застрочил. Поднялись солдаты, побежали вперед. Немцы опять ка-а-ак дали, даже минометы затявкали. Снова рота легла.
Целый час, а может, и больше мутузились, и ни на метр вперед. Уже окончательно стало светать. Над полем тишина, туман еще низинами колышется, как будто кто-то бродит в нем, что-то ищет.
Сержант Матвеев, командир пулеметного расчета, крепкий, рослый такой сибиряк, говорит:
– Непонятно, а наши где?
Везде все тихо.
Рассеялся туман. Впереди немецкая траншея виднеется, немцы там ходят, переговариваются. Все слышно, и с холмика видно их.
Сержант шепчет:
– Вот вляпались, Яромчик.
– Ничего, помаленьку попробуем в землю зарыться. Потихоньку, так, чтобы немцы на нас внимания не обращали. Подумают, что это раненые копошатся. Зароемся и затихнем.
Попятились они с вершины, начали окапываться. Холмик. Земля, что камень. Лежит на боку, торкает в нее лопаткой. Наколупает, отгребет и дальше. Стараются. Погибнуть зазря немудрено. Как ротный говорил, кто зазря погиб, тот не солдат. Солдат должен умирать с пользой. Сначала прикопали головы, уже веселее на душе, а там чуток и поглубже. Долежали до темноты. Затем помаленьку начали отползать в свою траншею.
Командир роты их увидел, удивился: «Как вы остались, как вы команды не услышали, что отступать приказано?»
– Да вот не услышали, товарищ капитан!
– Ладно, берите носилки и выносите раненых с этого проклятого поля.
Ходят по полю, как по тому свету, шепчут: «Хлопцы, отзовись, есть кто живой?» Найдут, на носилки – и тащат в тыл. Человек шесть отыскали, перенесли в траншею. А так много набралось. Их начали дальше переправлять. А есть хочется, жуть. Перед атакой никто не ел. Если перед атакой поел да пуля в живот, шансов выжить никаких. Санитары и врачи предупреждали, что лучше всего в атаку натощак идти. Тоже веселого мало. Почти сутки во рту ничего.
– Хлопцы, может, у кого какой сухарь завалялся?
Дали… Жует его солдат, а он такой вкусный!
Передневали. Все тихо. Немец не беспокоил, а нашим тоже не до него. Никак не отойдут после неудавшейся атаки. Яромчик с сержантом рассматривали свои продырявленные шинели. Палец пролазит. Показывают бойцам, те хохочут, говорят, это вы сами дырок наделали. Сержант сердился: «Это надо спросить, куда вы наделали, так драпали, что и нас оставили».
Вечером пришел приказ отвести полк в тыл. А что там отводить? От их роты, может, пару десятков человек уцелело. Это с семидесяти человек, если не больше.
Во втором эшелоне просидели целый месяц. Новый год, 1945-й, встретили. Готовились к наступлению. Зима пришла. Зимой воевать куда как хуже. Если не дай Бог ранят, так мороз быстро добьет.
День 30 января 1945 года был прописан во всех документах простого солдата великой войны.
* * *
– Накануне, ранним утром 29 января, перед атакой по немцам авиация налет совершила, затем ударила наша артиллерия, а к ней «катюши» добавились. Казалось, от немцев ничего не осталось. Мы снова должны были добежать до своего леска, а что за ним, никто не знал.
– Вперед!
Поднялись, по белому полю «Ур-ра-а!».
Он опять с пулеметов. Это надо же, после такой бомбежки, такой артиллерийской подготовки и уцелел. Нам приказали отступить. Наша артиллерия опять как даст по его переднему краю… Часа три молотила без перерыва. Теперь, когда мы пошли вперед, огонь с его стороны был не такой сильный.
Прорвались!!!
…И пошли гнать. Главное – не дать ему остановиться и закрепиться. Здесь уж нас агитировать не надо, сами понимали, что к чему. Может, километров тридцать, а то и больше шли без остановки, без передышки. Народ уже окончательно выдохся. Ночью вышли к реке, к Неману. Поселок какой-то. Моста нет. Взорван. Но саперы переправу по льду налаживают. Вдоль берега войск разных уйма.
И здесь немецкая артиллерия приложилась. Взрыв на взрыве. Крушила все подряд. Калибр большой, как попадет в машину, так ничего от нее, попадет в дом, только печь уцелеет. Я у командира роты связным был. Нырнули мы под танк. Я лежу и молю Бога, чтобы этот танк не поехал. Взрывы такие, что как попал снаряд в танковую башню, так мы понизу на минут пять с командиром оглохли. Перекрестился: «Спасибо тебе, Господи, что сохранил!»
А капитан ругаться стал. Он крепко бранливый был:
– Да плевать на твоего Господа. Заладил, Господи, Господи…
– Не надо так, товарищ капитан! Все мы под ним ходим, – поспросил Яромчик.
– Под пулями ходим, а не под ним! – и капитан опять выругался. – У них на пряжках этот Бог написан.
Для меня, человека верующего, это обида большая, вначале смолчал, а затем и говорю:
– У них свой, а у меня свой.
Обстрел продолжался долго.
Когда разрывы притихли, капитан приказал всем собраться.
– У немцев передний край обороны по берегу идет. Значит, будем по льду переправляться. Держитесь один одного. Там саперы маячки выставят, вот по ним и ориентироваться. Главное, чтобы все было тихо. Сосредотачиваемся под обрывом, а оттуда броском вперед. На нашей стороне неожиданность. Немцы думают, что без артиллерии мы не сунемся. А мы рискнем!
Страшно бежать по замерзшей реке. Ни укрыться тебе, ничего. Хорошо, что еще ночь темная – месяц в тучах, – бежим повзводно, след в след, по маячкам саперным. Лед на середине слабоватый. Где-то промоины чернеют, плехают, а в голове одно: только бы он нас не заметил, только бы не ударил. Получилось так, как и планировал капитан. Вся рота втихую по льду пробралась к обрывам. Сгруппировались. Каждому взводу определена задача. Затем: «Ур-ра-а-аа!» Стрельбы было мало. Своих бы в рассветной мгле не зацепить. Больше на штык, на гранату надеялись. Видишь чужака перед собой и колешь. Здесь уж кто быстрее да ловчее. Немец ведь тоже не промах, он тоже хороший солдат. Хотя умирать не любит, очень боится. А кто любит?
Перед атакой нам по стопке водки выдали, натощак, для согрева, для бодрости, для смелости. Теперь каждый считал, что в него штык не попадет и пуля минует. Лезем нахрапом.
Траншея и окопы оказались мелкими, даже блиндажи были не такими, как те, что мы вначале наступления брали. Там все было обустроено основательно, капитально. Не блиндаж, а жилая комната со всеми прибамбасами. А здесь сляпано на скорую руку, что на немца совсем не похоже. Видимо не ожидал он, что мы прорвем его переднюю линию. Заняли, обрадовались, что потери совсем малые. Думаем, вот остановимся, покормят, передохнем. Командир роты по планшетке стучит кулаком:
– Не занимать оборону! Есть приказ двигаться дальше и пересечь дорогу!
Эта дорога впереди, до нее, может, с полкилометра. Танки наши переправились, мы под их прикрытием пошли. Ротный говорит:
– Я буду между вторым и третьим взводами.
И побежал. Вместе с ординарцем. Рассвело. Видно на белом, и вдруг снаряд за снарядом. Это немец по нам ударил. Опомнился, значит, он. Дубасит так, что головы не поднять. Танки наши гореть начали, некоторые остановились, назад попятились.
И надо же, накрыло нашего капитана вместе с сержантом.
Мы бегом туда, где этот снаряд разорвался, чтобы капитану помощь оказать. Подбежали, ординарец весь черный лежит, контуженный, раненый, землей осыпанный, а капитан побит крепко. Хороший человек был, но мне очень жалко, что он крепко в Бога бранился. Оно пусть бы для себя и не верил, но не надо так ругаться.
Наш Володин взял командование ротой на себя:
– Вперед, хлопцы! Только вперед. Надо добраться до шоссе!
До шоссе добежали. Присели. Пошел снег. А здесь немец перенес свой огонь сюда, на дорогу. Так бил, так бил, что думали, из нас никто не уцелеет. Когда все утихло, младший лейтенант говорит мне и еще одному солдату:
– Надо донести раненых в тыл. Выполняйте.
Мы ведь ординарца с капитаном в той воронке оставили.
А на чем ты их понесешь, носилок нет, ничего нет. Мы от дороги чуть вниз к деревне спустились. Говорю напарнику: «Здесь что-нибудь сподручное найдем». Высматриваем. Вижу, лодка на тележке под навесом стоит. Это хозяин ее по осени сюда от реки перевез и поставил до новой воды. Я же сам на реке вырос, на Полесье. Предлагаю ему, вот это подойдет. Покатили мы лодку к той воронке.
По снегу…
Через поле…
Один тащит, другой подталкивает. Упираемся. Я уже думаю: «Худая наша затея, пустую лодку не покатить, а если в нее двоих положим, что будет»? Вижу, мой напарник совсем упарился, пот вытирает, посматривает на меня. Подбадриваю его, киваю, мол, управимся.
Помалу добрались до той воронки. Ординарец был живой, а капитан уже помер.
Напарник говорит:
– Чего мертвого тащить. Похоронная команда подберет, давай хотя бы ординарца довезем.
Говорю:
– Нет, так не пойдет. Младший лейтенант приказал двоих доставить. Ни перед лейтенантом, ни перед Богом грешить не буду.
Вижу, закипел он, разозлился, но перечить не стал. Помаленьку положили мы в плоскодонку капитана и ординарца да покатили вниз, чтобы через реку да туда, где медсанбат остановился.
* * *
Это поле с лодкой он на всю жизнь запомнил. Наверно, сейчас на нем жито посеяли, а может, и нет. Как оно было снарядами перерыто! Кое-где танки подбитые дымились. Страшно танки горели. Дымит-дымит, а потом из середки огнем ухнет, только люки, сорванные взрывами с башни, свистят.
Лодку на поле швыряет, да так, что виснем на ней, чтобы не опрокинулась, чтобы с тележки не слетела. Не поле, а вечность. Сколько мы ее тащить будем, одному Богу известно, а сержант вцепился в борта, стонет: «Братцы, не мучайте, братцы, не мучайте!»
Ему несладко, и нам не легче.
– Терпи, браток, терпи!!!
Когда склон вниз пошел, к тем самым обрывам, откуда мы на немца полезли, говорю напарнику:
– Давай-ка снимем лодку с колес, да прямо по снегу. Вниз она пойдет сама по себе.
Сняли, потащили: я лодку, он тележку. Поменялись: он лодку, я тележку. Хотели поначалу тележку на поле оставить, да ведь жалко, война войною, а людям по весне она сгодится.
И хорошо, что не оставили, через реку опять лодку на тележку поставили да повезли.
Ох и намучились, пока катили ее. Передали капитана и ординарца санитарам, а сами быстрее обратно. Пойдет рота дальше, ищи ее потом в этой круговерти. Вернулись, доложили, что доставили по назначению:
– Капитан умер, а сержант должен выжить!
– Спасибо, солдаты.
Уткнулась рота в снег у проселка, что дальше ее ждет, никто не знает. Прибегает связной из штаба батальона:
– Приказано продолжать наступление!
Несколько километров еще прошли, а уже сил никаких, кажется, упал бы и ни за что больше не поднялся. Через эти несколько километров немец опять встретил сильным огнем. Это он на пути нашего наступления оставлял такие отряды, чтобы они нас сдерживали. Опять мы остановились. Володин нас жалеет, говорит, пока нам артиллерия не поможет, не пойдем, иначе всех нас положат. И успокаивает:
– Ничего, хлопцы, прорвемся. Поднатужимся и прорвемся. Другого не дано.
А со мной рядом молоденький солдатик из Минска был. Из пополнения. Кажется, Иванков его фамилия. Стерло время фамилию, стерло. Он меня все время дядькой называл. Говорит:
– Дядька Коля, можно, я около вас буду. Вы в Бога верите, и моя мать тоже в Бога верит. Я у нее один остался.
Отвечаю:
– Зови, как хочешь. И рядом будь, я же не прогоняю.
Сидим, опершись на винтовки, переговариваемся. В снег не ляжешь, окоченеешь, потом и не поднимешься. Взрывы то тут, то там. Холодина. Сердце ноет, на душе нехорошо, говорю:
– Давай чуть левее, уж очень место у нас ненадежное.
Почему я так решил, не могу сказать, видимо мне какой-то голос свыше подсказал. Только мы на метров десять вприсядку отошли, как снаряд точно туда «у-ух!». Меня в плечо ударило и в правую руку. Опрокинулся навзничь, кричу:
– Спасайте, братцы!
Мой Иванков тоже енчит. Ему ногу и плечо осколки пробили. Он канает, и я канаю. Но живы! А на минуту задержись, не отойди – ничего бы от нас не осталось, даже каблуков от сапог не нашли бы. Вот она, судьба!
К нам товарищи подбегают:
– Хлопцы, как вы?
Достал портянку, дал им, чтобы раны перетянули. Кое-как перевязали. Кровь дымится, шинель коркой покрывается.
Лейтенант Володин бедует:
– Как же так, Яромчик?
Так ведь снаряд ни имени, ни звания не спрашивает.
– Если сможешь, Яромчик, то сам помаленьку в тыл выбирайся. Дорогу ведь помнишь? А он пусть с нами остается. Уже вечереет, за ним фурманка подъедет.
Иванков стонет:
– Дядька Коля, ни покидай меня, пропаду!
– Ничего, небож, выживем. Тебе хлопцы пропасть не дадут.
Перекрестился я левой рукой, поскольку правая недвижима, забросил винтовку за спину и начал выбираться. Запомнил, что когда лодку с капитаном и сержантом катили, то правее поля лесок был, оттуда наша артиллерия била. Танки там ревели. Думаю, мне туда надо. Пошел. Жажда мучит, крови много потерял, голова так кружится, что вот-вот и упаду. Снег спас. Зачерпну в ладонь, давлю, пока не закапает, посмокчу и дальше…
* * *
Добрел солдат до леска. В нем уже нет артиллерии, только снарядные гильзы в подтаявшем снегу кучами лежат. Никого нет. Увидел вдалеке хутор: дом и несколько еще каких-то построек. Побрел туда, а что делать. Подошел. Везде все заперто. Стучит, тишина. Сильнее стучит. Открывается дверь, за ней лежат раненые, санитар винтовку на него наставил.
