Сказки для живых и мертвых

Стоят перед алтарем три женщины, трехликую богиню олицетворяя. Первая – дева молодая, непорочная. Вторая – женщина, счастье материнства познавшая. Третья – старуха, мудростью лет осененная.

Взглянул на первую Немхед – и сам словно на жертвенный костер взошел. Шелк золотых волос по плечам струится, полные груди истомой дышат, лицо светлое, чистой магией бельтайновской сияет. Не видел ее раньше Немхед, а сразу понял, кто она. Элейн, внучка деревенской колдуньи. Красавица завидная, да строгая. Ни одному парню еще согласия не дала. Даже Кеган, сын старейшины, невестой ее своей везде нарекает, а сам дальше садовой калитки допущен не был.

Ликует дух матери:

«Ведьма-девственница! Спасение твое! Сказали мне духи, что от змея избавиться можно, коли ведьма тебе добровольно непорочность свою отдаст, а ты ее потом на алтаре в честь Домну в жертву принесешь. Атаме, которым баранам кровь пускаешь, шею ей рассеки. Змей крови ее изопьёт, плоти отведает, да оставит тебя навеки. Свободен будешь, сын мой!»

Слушает ее Немхед и не слышит. Лико кострами освещенное, груди под рубахой вздымающиеся, губы цвет осенних ягод впитавшие. И вдруг шею ей рассечь?..

Уходи, Немхед, не смотри на ведьму прекрасную. Пусть дальше змей плоть и дух твои точит. А деву оставь в покое. Уходи, пока не поздно. Пока и она тебя не увидела. Пока чувство твое не разделила.

Поздно…

Проходит Элейн между кострами священными, как подруги ее, как вдруг змея огненная в кольцо свое ее замыкает. Пляшут языки пламени, выше дубов вековых вздымаясь. Плачет старая Ула – избрали боги внучку себе в жертву. Если не найдется тот, кто рискнет ее из огненного плена вывести – пропадет дева.

Кинулся было Кеган, слепой страстью влекомый, отец-старейшина за руку хватает его. Нечего за девкой в пламя лезть, жизнь свою губить.

Вышел из толпы Немхед, без страха в круг огненный ступил. Что ему, змеем фоморским пожираемому, костра простого бояться.

Стоят двое в круге колдовском, друг на друга смотрят, к великому таинству приобщаются, сердца распахивают друг для друга. Радуется дух матери – есть для сына спасение. Мечется змей – трапеза новая ждет его. Расцветает Элейн – светлым чувством наполняется. Страдает Немхед – лучше бы в огне сгорел, пока к ведьме шел.

Накинул Немхед на плечи Элейн плащ, поднял на руки, вынес из огня под всеобщее ликование. Смотрят они друг на друга неотрывно, все давно для самих себя решив.

Ходит старая Ула, кличет внучку свою. Бегают подружки, ищут Элейн для игр девичьих.

Не слышит их дева. Ласкам колдуна поддалась, силой колдовской Самайна напиталась. Познает таинство великое, трансформирует тело свое, в иную ипостась обращаясь. Не дева уже, но еще и не женщина. Замерла где-то между мирами, как и сама ночь самайновская. Покрывает тело любимого поцелуями, сама без остатка отдается. Полыхает как пламя, из которого он вынес ее. Забывает себя прежнюю. Запускает Колесо года. Славит богинь плодородья своей жертвой. Земля кровь девственную впитывает, защиту и покровительство сулит.

Ее вскрик отзывается в теле Немхеда дрожью. Он нежен с ней, но все же… «Моя, моя». Никогда его руки не касались столь невинного создания. Оскверненный с рождения, сейчас он припадал к чистому источнику, омывался ее любовью, вкладывал сердце в ее ладони. Пусть залечит его поцелуями, пусть прогонит тоску. Пусть намотает нити его шрамов на веретено и сожжет их в очистительном огне.

«Возьми атаме. Ты начал ритуал. Закончи его».

Голос матери вырывает его из мира грез. Скалой черной нависает он над Элейн. Атаме где-то на земле в ворохе одежды. Он не видит его, но чувствует его тяжесть. И чувствует зубы змея на коже. Глаза Элейн голубые, чистотой спорят с горным родником. Она смотрит на него, губы приоткрыты, горят жаждой. Ее ладони на его щеках, пальцы запущены в волосы. Он склоняется к ее шее, целует то место, что должен целовать атаме. Ритуал подождет. Змей подождет. Сегодня с Элейн будет только он.

Он так хочет ее.

А еще так хочет жить…

Глава 10

Клинок опустился вниз и рассек плети омелы на запястьях Элейн. Последние силы потратил Немхед, чтобы противостоять воле змея.

– Беги!

Он упал на землю, сотрясаемый конвульсиями, почти теряя сознание от нестерпимой боли. Трехголовый змей черным облаком отделился от груди колдуна, начал расти, из рисунка на коже превращаясь в исполинское фоморское чудовище, заполняющее собой всю пещеру.

Три голодные глотки шипят, обнажая клыки. Алые языки выкатываются из пастей. Пришла пора жертвенной трапезы. Тело, бывшее для змея домом и одновременно тюрьмой, теперь станет пищей. Голос матери воем несется под сводами пещеры, оплакивая гибель сына.

Все черно вокруг. Молит Немхед лишь об одном: чтобы поскорее все закончилось.

Свет касается его сомкнутых век. Сквозь пелену боли видит он над собой Элейн. А над ней вздымается исполинское черное тело змея.

– Беги! – в ужасе закричал Немхед.

Элейн улыбнулась ему. Оброненный колдуном атаме в ее руке, и она поднесла его к своей шее.

– Нет!

Острый клинок режет золотую косу под корень. Алая лента – его подарок – заструилась с девичьих волос на землю, обернулась вокруг них кольцом пламени. Змей неистово зашипел, увидев магическую преграду.

Элейн повернулась в его сторону, запела древнюю песнь деда – заклинателя змей. Слово в слово запомнила, как пела ей старая Ула. Сверкнуло в ее руке железное веретено – отцовское наследство. Золотая коса распалась на отдельные локоны, превратилась в тонкую нить, наматывается пряжей на веретено.

Змей слушает песнь. Кольцами вьется его тело, двигается из стороны в сторону шея с тремя головами. Красные глаза с вертикальными зрачками следят за движением веретена.

Намоталась нить волос на веретено. Элейн вплела в песню новое заклинание. Взлетело веретено над змеем, закрутилось в руках невидимой ткачихи. Опутывает золотая нить тело змея, а тот продолжает мерно колыхаться туда-сюда, звукам песни послушный. Обуглилась под нитью кожа змеиная, едкий дым от нее поднялся. И хотел бы исполин фоморский пошевелится, да зачарован песней колдовской.

Расплелась полностью золотая нить, обмотала змея в кокон. Вспыхнул он огнем, да через пару мгновений и сгорел полностью, даже пепла от него не осталось.

Элейн бросилась к Немхеду. На месте, где раньше змей нарисован был, теперь страшный ожог появился. Знает Элейн, как такие раны лечить, поэтому не страшится за жизнь любимого.

– Теперь все хорошо будет.

Глава 11

Священная дубовая роща залита лунным светом. Собралась вся деревня на мудрый суд друидов, в круг встали люди под дубом раскидистым. В центре круга стоят на коленях двое – мужчина и женщина с коротко стрижеными волосами. Крепко за руки держатся, водой не разольешь, мечом не разрежешь, огнем не расцепишь.

Лежит перед ними, вперяя взгляд пустых глазниц в своего убийцу, голова Кегана. Отец его, старейшина Анант, успел оплакать сына. Теперь сжимает старец кулаки и с ненавистью смотрит на повинных в смерти его сына людей. Была бы его воля, голыми руками разорвал бы тело злосчастного колдуна.

Нет нужды Элейн стоять на коленях в круге, не виновна она ни в чем. Но стоит и отказывается покидать Немхеда даже под его суровым взором. Не отпустит его руку, хоть земля тресни. Неделю выхаживала она любимого, пока не призвали их друиды держать ответ перед всей деревней. Теперь рассказывает она, как Кеган везде следил за ней, не давал проходу и поджидал у ворот ее дома. Как ночью он, влекомый порочной страстью, напал на нее в лесу, а Немхед спас ее от поругания.

Не хочется Ананту верить словам ведьмы, но знал он о неразделенной любви сына и поселившейся в его сердце болезни. Не думал, однако, он, что сын забудет законы богов и решится на мерзкий поступок.

Настает очередь Немхеда говорить. Рассказывает он о проклятье фоморов, о татуировке змея, требующего кровавые жертвы. О том, что не смог совладать ни с собой, ни со змеем, когда Кеган посягнул на его невесту. Он убил его, принеся тело в жертву змею, а голова осталась, как трофей. Теперь готов Немхед понести наказание, каким бы суровым оно ни было.

Выслушали обоих друиды, ушли совет держать. Остались двое в круге стоять. Лишь друг на друга смотрят. А вокруг тишина леса и людского осуждения.

– Тяжел грех твой, Немхед, – говорит старший друид. – И хоть не по своей воле совершил ты его, искупить должен. Страшны фоморы и много бед на род людской насылают. В противовес им добрые дела вершиться должны. Завтра разгорятся огни Бельтайна во славу жизни и света. Ты же, Немхед, проведешь год и один день среди друидов. Будешь помогать во всем смиренно и беспрекословно. Людей да зверей лечить, священные законы блюсти. Дева же, что льнет к тебе, как омела к дубу, в женскую обитель друидов отправится, там усердием своим поможет тебе грех твой смыть. На год и один день наложите на уста печати молчания и видеться не будете. Коли соблюдете эти обеты, так на следующий Бельтайн свободны станете и греха твоего перед людьми не будет больше.

Сказал это друид, белым посохом о землю ударил, словам своим силу давая. Скрепили Элейн и Немхед уста последним поцелуем, да в разные стороны развели их. Сколько могли провожали они друг друга взглядами, пока не скрылись оба в кружевной темноте дубравы.

Год прошел. Озарена роща светом священных костров Бельтайна. Вьется благодатный огонь во славу богов. Сбросившая оковы стужи земля новой жизнью наливается, весеннее небо звездным светом ее обнимает.

Идут через поляну навстречу друг другу двое. Еще больше возмужал Немхед в лишениях, через смирение мудрость обрел. Еще краше сияет женственность Элейн, волосы отрасли, гуще прежнего стали. Встретились их руки. Звуки имен сняли с губ печать годового молчания. Счастьем и страстью горят их сердца и глаза. Выполнили свои обеты – теперь чисты перед людьми и друг другом. Подхватил Немхед на руки смеющуюся Элейн. Никогда теперь не отпустит ее. Озаряют их костры Бельтайна, и все ярче и ярче разгорается их любовь. Дух матери взлетает вместе с дымом в небеса – теперь, видя счастье сына, и она свободна.

Эпилог

– Папка, папка, а Беван опять дразнится! Он меня фоморской какахой обозвал!

– А вот и нет!

– А вот и да!

– Это Ангус первый начал!

Двое мальчишек лет семи неслись через весь двор, не видя ничего перед собой. Бабушка Ула как раз выходила из курятника с корзинкой с яйцами. Сорванцы налетели на нее, закружили так, что корзинка упала, и яйца вытекли желтым месивом на весеннюю траву.

– Ах вы, черти рыжие, – крикнула на них старуха.

Немхед, чистивший рыбу в корыте, прервал свое занятие и схватил близнецов за шкирки. Мальчишки брыкались, визжали и смеялись, пока он тащил их к лавке.

– Что ж вы, поросята, делаете? Оба вы какахи фоморские!

Только усадил их отец на лавку в наказание, как они мигом сорвались с нее и опять побежали по двору. Сторожевой пес, добрый Арра, учуяв лакомство, принялся слизывать с травы разбившиеся яйца. Но не дали ему насладиться. Беван залез на него сверху и попытался прокатиться на псе. Тот не потерпел глумления над собой и скинул мальчишку прямо в яйца.

Ангус, гонявший по двору черного петуха, не заметил старшего брата, шедшего с колотыми поленьями в руках, бросился ему прямо под ноги. Фелан растянулся на земле, поленья покатились из рук. Ангус, еще мгновение назад бывший под ним, уже убегал прочь. Фелан, схватив одно полено, бежал за младшим братом, обещая отдубасить.

Маленькая Эна четырех лет от роду испуганно голосила, прижавшись к бабушке.

– Чертяги окаянные, – верещала бабка Ула, – чуть сестру не зашибли.

Немхед вытаскивал из штанов широкий кожаный ремень и на весь двор грозился отходить им каждого своего отпрыска. Два рыжих кота, воспользовавшись всеобщей сумятицей, воровали рыбу из корыта.

Из избы выплыла Элейн. Толстая золотая коса оплетала дважды ее голову. Свободное желтое платье с красной вышивкой уже не скрывало большой живот. Колдовской огам сулил ей к летнему солнцестоянию разродиться двойней. В руках она держала блюдо с нарезанными кореньями.

– Так! – звучно молвила она, осматривая двор.

Под ее взглядом усмирялись демоны мужа, сам муж, их совместное потомство, пес, припав животом к земле, отползал к воротам, а коты возвращали награбленное обратно в корыто.

– Делов-то, – хмыкнула Элейн, когда все успокоились и вернулись к своим делам.

Фелан разжег огонь во двором очаге, установил вместе с отцом большой котел. Для десятилетнего мальчишки он был очень самостоятельный и деловитый. В забурлившую воду Элейн и Ула бросили куски говядины, коренья, сдобрили тмином, розмарином, молодым укропом. Похлебка сготовится – в углях поджарят рыбу. Через раскрытую дверь избы во двор летел ароматный запах свежего хлеба и пирогов с весенними лесными ягодами. Знатный пир будет на Бельтайн.

Вдруг раздался визг Ангуса. Мальчик лежал на земле, а в паре локтей от него шипела раскрытой пастью гадюка. Фелан бросился к ней с ножом. Немхед и Элейн одновременно раскрыли рты для заклинания.

Всех опередила маленькая Эна. Она встала между братом и змеей и запела. Гадюка тут же подчинилась древней силе, исходящей от малютки. В этот момент подоспел и Фелан. Одной рукой он перехватил тело змеи, другой ловко отсек голову.

Эна посмотрела на обомлевших родителей ясными голубыми глазами и, подражая тону матери, сказала:

– Делов-то!

Семейные ценности Стиксов. Черная комедия

Пролог

Старшая дочь Лея влюбилась в смертного.

Потрясение от новости оказались так велико, что в подвале особняка открылся портал в иное измерение и выбравшиеся оттуда твари заполонили дом. Дедушка Лугоши заперся в своем гробу и не вышел бы из него, даже если бы девственные весталки сами стали прыгать на него и предлагать свою кровь, как это случалось в былые времена. Бабушка Хейд отлавливала сбежавших из портала тварей и пускала их на фарш. Из него она собиралась сделать начинку для пирожков, «дабы вспомнить свое истинное предназначение и травить этих смертных, а то, иш ты, совсем распоясались». При этом поглядывала окосевшим глазом на зятя, считая его корнем бед.

Зять ее, благородный идальго дон Родриго Рикардо Хуан Фернандес де Веласко граф Салазар, видевший во всем происки своего давнего врага, Великого Инквизитора, натачивал шпагу и клыки и проверял расставленные вокруг дома ловушки. Виновницу всего этого безобразия, дочь Лею, он запер в комнате. Именно так поступали в его молодости с девами, забывшими родительские указы. Заточали в высокие башни, выкапывали вокруг глубокие рвы и сажали непроходимые леса.

Его жена, прекрасная, но заколебавшаяся ведьма Саломе пыталась сохранить невозмутимость. Она сама всего каких-то четыреста лет назад была на месте дочери, с той лишь разницей, что отец не запер ее в башне, а закопал в землю. Остальные ее дети бегали по потолку, аки по полу, и мешали отлову тварей, потому что сами выглядели, как монстры из портала, играли вместе с ними и пакостили наравне.

– Смертные для еды, а не для блуда! – прокричала бабушка Хейд, проходя мимо комнаты внучки.

– Сначала для блуда, потом для еды, – поправил ее из гроба дедушка Лугоши.

– Чему учишь ее, старый!

Лея предпочитала сидеть тихо, все равно семейства надолго не хватит. Протестующая сущность юной ведьмы распространяла вокруг себя злобные эманации, разлетавшиеся по дому полтергейстом. Хорошо хоть не придется вместе со всеми очищать дом от тварей.

Для изгнания монстров Стиксы использовали такие отборные экзорцизмы, что твари краснели от стыда и добровольно отправлялись обратно в ад.

– Главное, детей по ошибке туда не отправить.

– Ну, погостят немного у дяди Люси, что такого?

– Выгоните из ванной Ктулху!

– Это просто гигантский осьминог.

Только двое не принимали участия во всеобщем бедламе: старый зомби Малкольм и Николай Васильевич. Они пили зеленую жидкость из пыльной бутыли и пытались разлагаться.