Ведьмак. Белый волк и чёрный камень

Закружили пёстрым воротом птицы. Совы, выставив металлические когти, клокоча железными клювами, ринулись на ведьмака со всех сторон: ухватить, пробить, разодрать. Они были тяжелы и неповоротливы оттого, что не след ночным птицам днём летать. Но и удары их были ощутимее. Некоторое время Видан управлялся с ними самострелом и щитом, сбивая наземь.

Вороны были хитрее – они падали по очереди камнем вниз, стараясь выклевать глаза, ухватить за то, что первое попадётся, и тут же взмывали вверх. И снова вниз. Били, били и били сбоку, подлетали снизу, едва не вспарывая наст телами. Пожалуй, только тот, кто хотя бы раз попадал под птичью атаку, может понять, как худо приходилось человеку.

А лес затрещал, завыл сильнее. На подмогу пернатым воям, ломая еловые лапы, вышли древаны. Три огромных монстра, как необхватные древесные стволы в грубой потрескавшейся от времени броне. Корявые ноги-корни по четыре или по шесть – у кого как, отдалённо похожие на паучьи лапы. Сучковатые водожи-руки. И красные злые угольки глаз в тёмных трещинах. Они двигались шустро, будто и не по снегу, а по ровной земле. За ними выползали другие.

Снег уже окрасился алыми брызгами, некоторые глупые птицы уже трепыхались в агонии, а другие упрямо продолжали налетать. Но самострел теперь пришлось убрать за пояс. Магический щит, который надёжно защищал ведьмака – развеять, сила теперь нужна была для заклинаний.

Видан закутался в свою накидку, пустив по ней слабый заряд для крепости. Удары клювов и раздирающих когтей стали ощутимее, хотя заговорённая кожа ещё сдерживала возможный урон. Зато без щита подобраться к нему стало намного легче.

По прошествии стольких лет, он уже не мог помнить всех деталей и подробностей того боя, как и количества ран. Он просто сражался за свою жизнь так, как умел. Падали, сбитые на лету птицы. Корчились, сгорая в пламени древаны попавшие в огненную сеть. Силы стремительно таяли. А где-то в белом мареве начинающегося снегопада с диким хохотом и воплями носилась Яга.

Но даже всё это – и древаны, и злые стаи – стало неважным, когда в нарастающих сумерках ведьмак скорее почувствовал, чем увидел своим особым зрением, приближение коргорушей. Этих призрачных помощников ведьма приберегла к развязке.

Их было всего три: два огромных пса и исполинский кот, но стоили они всего ягъего воинства в целом. И если ранее у него ещё была надежда на что-то, то именно в этот момент ведьмак понял, что вряд ли выживет. Против этих тварей выстоять трудно. Один на один – возможно с запасом времени и сил. С двумя – очень сложно. Три призрака, да ещё в таком сочетании, делали победу невероятной.

Память и здесь не сохранила подробности борьбы, словно кто-то другой, а не он сам сражался с ними. Ему крупно повезло тем, что Ягу одолело нетерпение. И прикончить наглого ведьмака ей захотелось самой. Она не позволила слугам, рвавшим его тело, убить жертву. Сама ринулась к распростёртому телу, отогнав прочь помощников.

Видан ждал, истекая кровью, одной лишь силой воли, удерживая своё сознание на грани.

Скрип снега под ногами Яги, которая не спеша ковыляла к нему. Чёрная тень на фоне тёмного свинцового неба. Хоровод лёгких снежинок вокруг. Беспокойно носящиеся вровень с макушками елей птицы. Скулёж спутанного заклинанием каргоруша. Хозяйка так жаждала свежей крови, что не удосужилась его освободить.

– Какой желанный подарок мне сегодня достался, – прошипела старуха, склоняясь над телом, и шумно принюхиваясь. – Ценный подарок! Вкус-сный подарок – молодой ведьмачок – ха-ха-ха!

Она переступила через него костлявой ногой, обдав смрадным запахом падали и могильного тлена. Оседлала. Попрыгала, заставив застонать от боли, словно проверяла – жив ли. И схватив края накидки, дёрнула ворот в стороны, подбираясь к шее.

Она была невообразимо стара, эта Яга. Настолько стара, что по лицу, приближающемуся к нему всё ближе, было не определить, где мёртвая сторона, а где ещё живая. Но в обоих полыхающих красным глазах, светилось безумие.

– Ты мне подаришь капельку молодости? – почти ласково вопросила она, склоняясь почти вплотную. Тускло блеснули меж тонких губ гнилые клыки.

– Нет… – выдавил хрипло ведьмак.

Резкое движение, стиснувшей заговорённый тонкий нож, руки. Лезвие с шипением и вонью вошло в висок старухи, пропоров голову насквозь. Яга беззвучно завалилась набок в бурый снег. Осиновый кол торчал из грудины там, где было когда-то человеческое сердце.

На этот выпад Видан потратил последние силы. У него не было возможности даже позвать коня, который, как он надеялся, всё ещё стоял в укрытии. Последняя мысль была доброй: «Не зря…»

Они так и остались лежать под засыпающее поле битвы кружение снежинок, под убаюкивающий шелест елей.

Глава 28

Очнулся Видан от жгучей боли во всём теле. И в первые мгновения не в силах был не то что пошевелиться, но даже приподнять тяжёлые веки, подумал, что не заслужил у светлых богов милости, что утянули его тёмные в Пекельное царство.

– Потерпи-и-и, – шелестел лёгкий ласковый ветерок, охлаждая сгорающую в лихорадке плоть. Губ потрескавшихся и сухих коснулась сладкая влага, потекла в горло, даря покой.

Следующих пробуждений он не помнил. Все они утонули в бреду – то ли были, то ли не были. Ведьмак то сражался с нечистью, глумившейся над ним, то любился со странной девою, чья кожа была нежнее шёлка. То барахтался в глубоком омуте, где отчего-то плавали льдинки по горячей, исходящей паром воде. Или слышались знакомые голоса товарищей… видения, видения, видения.

Окончательно он проснулся от того, что где-то совсем рядом, как ему показалось, настойчиво и громко трещала сорока. Он и рад был бы продлить свой безмятежный сон, то противная птица не дала. Она продолжала стрекотать, громко чему-то возмущаясь.

И видимо, больше от раздражения, от внезапной злости, Видан широко распахнул глаза, переходя от сна к яви. Обнаружил себя на тёплой лежанке в незнакомом жилище. Над головой высокий свод из брёвен. Стенки обшиты деревом.

На крюках развешаны в несчётном количестве пучки трав. Здесь и пахло травами и цветами до одури, словно на сеновале. А ещё сытно парил котелок, на столе, покрытом вышитой тканью. У тогда ещё молодого мужчины от этого аромата тут же желудок свело голодным спазмом.

Он приподнялся на локтях, а после и сел. От слабости предательски закружилась голова. Не отрывая глаз, смотрел на стол, где сами по себе вдруг стали появляться плошки и ложки. Возникла тарелка с пряжёными лепёшками, ещё дымящими и пахнущими жиром.

Кто-то невидимый тяжело вздохнул и поставил кувшин и, вначале, один глиняный стакан, а затем, словно раздумывая – а стоит ли? – добавил ещё один и к нему ещё одну мису и ложку.

Белохвостая сорока, которая и разбудила своим треском, нагло спрыгнула на край стола откуда-то сверху.

– Кыш! Кыш, нахалка! – Согнала её плотная домовушка в посконной рубахе, проявившаяся сидящей на лавке.

Птица возмущённо обиженно застрекотала, но исчезла с глаз долой.

– А ты что зыришь, бесстыдник?

Видан даже не сразу понял, что обратилась нечисть к нему.

– Хотя б, рубаху надень! – проворчала уже более благостно, хотя и укоризненно. – Вона, рядом лежит… аль, ещё не опамятовался?

Только тогда ведьмак удосужился взглянуть на себя и понял, что лежал в постели голый, прикрытый лоскутным одеялом. Только, то одеяло скатилось от резкого подъёма, открывая весь его не очень-то солидный вид – тощее бледное тело, покрытое свежими розовыми шрамами. Сколько же он пролежал без памяти? Судя по тому, что рубцы разгладились – с его-то быстрым восстановлением – никак не меньше месяца!

Просторная нижняя рубаха, и вправду, лежала в головах, сложенная в несколько раз. Его отстиранная рубаха из запаса, что возил с собой на замену, сейчас оказалась ему велика, будто с чужого плеча. Это обстоятельство удивило ещё больше.

Слез с постели на устланный сеном пол. И только ощутив под ногами утоптанный грунт, холодящий ступни, понял, что находится не в избе, а в землянке. Оттого и окон нет. Светился на стене над столом, рассеивая мрак синью, какой-то странный гриб, очень похожий на чагу.

Ведьмак ничего не успел ни сделать, ни спросить, когда дверь отворилась и вошла рослая, стройная женщина. От неё повеяло такой силой, что Видан внутренне даже дрогнул.

– Надо же, – всплеснула она руками, – поднялся, наконец! Сегодня, и впрямь – праздник! И не смотри на меня так, а то дырку прожжёшь. Кто тебя дальше выхаживать будет?

У неё и впрямь, было весёлое настроение, отчего она улыбалась светло и радостно.

Хозяйка сняла зипун, повесив на крюк в углу. Скинула валенки, заменив их ступнями. Уложила на полку тёплый платок. И оказалась перед гостем в вышитой тёмной панёве и меховой душегрее поверх рубашки. Чёрная толстая коса с вплетённой в неё красной лентой, своей тяжестью заставляла девушку смотреть на мир, гордо подняв подбородок. И от этого сверкающего взгляда, даже в сумраке едва освещённой горницы, у болезного земля ушла из-под ног, он схватился за угол печи.

– Тебе плохо? – Тут же забеспокоилась она, подлетев, подхватила под руку.

– Нет, всё ладно, – от прикосновения её горячих рук, хорошо чувствуемы сквозь ткань, по телу разлилась странная истома, и сердце зашлось в бешенном ритме, дыхание перехватило. А в голове же возникли размытые образы распущенных чёрных волос, обнажённых белых плеч и … много такого, что бросило его в жар. Но он постарался отогнать эти видения, мало ли что в бреду привидится. Всегда в горячечном бреду путаются настоящее и прошлое, воображается невесть какое диво.

Позволил себя усадить на лавку у стола, всё-таки он был ещё слишком слаб.

– Как зовут тебя, спасительница? – спросил, отдышавшись.

– Меня-то? Ягода зовут, – улыбнулась она. – А тебя Виданом кличут – знаю.

– Откуда?

– Так налетели было твои братья ведьмаки, – пояснила она, как малому ребёнку, – с собой хотели увезти. Очень Вышко за тебя беспокоился. А как глянул на твоё растерзанное тело, да на горячку магическую, так и перечить не стал. Оставил у меня. Каждую неделю гонцов шлёт, спрашивает – что да как. Ваши вороны так мою сороку зашугали, что она каждый понедельник в доме прячется. Твоего ворона призрачного и то так не боится, как посланников…

Вверху застрекотала обиженно и возмущённо сорока, словно поняла, что о ней речь идёт.

– Всё. Пока расспросы закончим. – Придвинулась к нему хозяйка. И стала накладывать из горшка горячую мясную похлёбку. – Тебе, коли с постели поднялся, хорошо есть требуется. Силы сами собой от истощения телесного и магического не восстановятся.

Поставила перед ним полную мису, подвинула ближе лепёшки. Но мужчина только смотрел на неё не берясь за ложку до тех пор, пока она сама не притронулась к еде. Правда, его чашка опустела раньше, чем хозяйка ополовинила свою. Ни слова не говоря, получил добавки. А вслед за тем, кружку козьего молока.

От пресыщения Видан немного осоловел, как от хмельного мёда. И едва не уснул прямо за столом, с великим трудом дождавшись, когда призрачный посланник развернёт перед ним кусочек пергамента. Наговорил несколько коротких фраз на ухо ворону, отсылая его обратно другу. И был уложен снова в постель своей лекаркой.

Следующие трое суток он, как младенец, только спал и ел, принимал снадобья и снова спал, с каждым пробуждением замечая, как стремительно восстанавливается магия, как крепнет тело. И ни о чём особо не задумывался. Но после…

Видан вышел в первый раз наружу и застыл на пороге. На землю пришла весна! Сугробы почти стаяли, кое-где обнажилась прошлогодняя бурая трава. Солнце нестерпимо жгло глаза, отражаясь от луж с синеватой водой.

Полуземлянка стояла на краю небольшой поляны, окружённая хлипким на вид серым от времени частоколом. Со всех сторон шумел лес. И ни какого иного жилья не чувствовалось и в помине.

Только тогда он внезапно подумал, отчего ему не раз не пришло в голову узнать – кто такая Ягода? Казалось, что она лекарка или целительница к которой его доставили братья-ведьмаки. Представлялось – изба стоит, как и положено, где-нибудь на краю того села, где собирались торговые караваны, или иного поселения – какая разница! – знахари разных мастей всегда селились рядом с людьми.

Кто же ты, тогда, Ягодка?

Чародейка ли, избравшая путь чуди друидской? Или просто зелёная ведьма… Он не мог этого определить сам и с вопросами своими не лез к женщине, которая каждую ночь делила с ним ложе, хотя бы просто потому, что иного места не было.

Очень часто к ней кто-нибудь приходил: то отрок, то старуха или старик, а то и женщины, опасливо озираясь по сторонам. Были и всадники. И она тут же снаряжалась в дорогу, если была в том надобность или просто продавала зелья от разных хворей, то и нашёптывала, вправляла, заращивала, – тогда из её пальцев струилось изумрудное свечение. Всё это Видан наблюдал исподтишка.

Наверное, уже тогда он боялся её потерять. Хотя всё это и могло показаться подозрительным. И первое, что приходило в голову – очаровала, околдовала, приворожила. Ибо нравилось ему в ней всё! Стройное гибкое, как у кошки, тело, высокие перси и округлые чресла. Иссиня чёрная волна волос по полу стелется. Кружит голову сладкий медовый с толикой горькой полыни аромат её кожи. А в зелёном омуте глаз он готов был и сам утонуть.

И хотя ведьмак усиленно старался вернуть свою силу, проводя всё время в силовых занятиях и упражнениях с мечом, разбавляя их сосредоточием агм, ему впервые не хотелось никуда уходить. И как-то так, само собой ночи стали жаркими от страсти, а дни, когда каждый занимался своим делом, наполнены тянущим томным ожиданием.

Впервые он обманывал сам себя. Ведь подозрения появились, ещё когда показался кот-картуш, и не какой-нибудь другой, а именно тот с которым он боролся несколько месяцев назад. Только теперь призрачный помощник яги не был агрессивен, а ластился. Да и картуши-псы, хоть и обходили его стороной, опасаясь силы, тут же подошли и склонились, словно дворовые шавки, как только он их подозвал.

Видан ублажал себя тем, что сильная чародейка вполне могла их приручить, обнаружив где-нибудь в лесу, бегающих без присмотра. Но неудержимо наступало время, когда ведьмаку, хотел он этого или нет, а надлежало вернуться в Конклав и заняться своими обязанностями. Вышко торопил, посылая вестников всё чаще.

Как бы там ни было, но шоры с собственных глаз стоило снять до того, как отправиться в путь.

Сорока с отчаянным стрёкотом носилась по верхушкам цветущих яблонь, о чём-то отчаянно споря с его призрачным вороном. И розовые лепестки душистой метелью кружили вокруг Видана и Ягоды, стоявших под ними, путались в волосах, падали на плечи. Но им было не до них.

– Кто ты? – спросил ведьмак, и пояснений не требовалось.

– Я – яга, – вполне предсказуемо ответила она, отчаянно вглядываясь в сгустившуюся тьму его глаз.

– Яга… – растерянно произнёс он то, что и так уже знал. – Яга, значит… и ты решила меня использовать, а не мстить?

– Нет! Что ты? – возмутилась она, отшатываясь и пряча взгляд. – Всё совсем не так…

– Это не имеет для меня значения, – перебил её ведьмак. – Я всё для себя решил. – Обхватил её за плечи, прижал к своей груди, зарылся лицом в её макушку. – Ты моя, и я никогда тебя не брошу. Поверь, люба моя… И пусть яги никогда не выходят замуж, не скрепляют союз в храме, ты моя катуна, моя судьба.

Ягода вздрогнула, затрепетала в его руках, подняла голову, с немым смешением чувств, глянула. И было в этом столько боли, надежды и счастья, что у ведьмака защемило сердце.

– Просто я хочу знать правду. Точно представлять, как случилась наша встреча, чтобы никто и никогда не смог опорочить нас… тебя…

Он не стал добавлять то, о чём подумал. Конечно, это была Доляна. Расставание с ней далось ему очень тяжело, и обида всё ещё резала душу, хотя и не так ощутимо, как прежде. Бывшая подруга стала безразличной неприятной дымкой воспоминаний, загнанной в самый далёкий угол сознания. Зато она не оставляла его в покое и её кукушка уже объявилась три дня назад… и даже теперь он ощущал её пристальный взгляд. Он знал её мстительность и больную ревность, мог предположить с чего она начнёт.

– Бессмысленно мстить за того, кто и так приговорил сам себя, кто обречён… – начала Ягода, устроившись на коленях Видана, сидевшего на плоской колоде. Он всё ещё сжимал её в объятиях, словно боялся, что она сбежит.

– Мой отец – обычный человек. И пока он был жив – всё было хорошо. Но люди не живут так долго, как мы. – Она грустно усмехнулась. – Хотя, кому я это говорю? Ты и сам всё знаешь. Наверное, от отчаяния, матушка вообразила себя воительницей. И где и когда подцепила магическую лихорадку, наверное, и сама не знала. Долгое время болезнь никак себя не проявляла. А потом… ты видел – на ней лихорадка сказалась своеобразно – сошла с ума. Вначале она удалилась подальше от всех. А после начались те кровавые безумства… Я, как могла, пыталась её остановить, но бесполезно.

Ягода судорожно вздохнула.

– Извини, но донести на родную кровь, я не могла.

– Я понимаю, – согласился ведьмак.

– Так что, не ты, так кто-нибудь другой её бы уничтожил. Да и жить в этой кровавой сумасшедшей … так тоже нельзя.

– А как… – начал было Видан.

– В тот день я решила навестить матушку. Отсюда её избушка не так уж и далеко. Увидела смрадные столбы дыма над лесом и нашла тебя, умирающего, и её … Всё оставила, как было до приезда отряда ведьмаков. Даже если бы ты их не вызвал сам до этого, то они так и так здесь появились – ибо ты был на грани и метка твоя пылала. – Тяжёлый вздох снова прервал рассказ. – У тебя умный конь, Виданушка, если бы не он, то не смогла бы сюда доставить. А он улёгся в снег на брюхо, позволил тебя взвалить, закрепить попону на своём боку, чтобы не навредить ещё больше. Всю дорогу терпел … умница конь.

У яги рождается яга – этот закон Видан знал с самого начала. Просто с возрастом и в зависимости от характера большинство эти волшебниц отчего-то становятся злобными фуриями. Добрыми и справедливыми остаются единицы. Трудно идти по грани между явью и навью, в особенности, когда это становится видно другим разумным существам. Одна половинка живая, другая мёртвая. Не всякая яга может выдержать этот груз из чужого страха, ненависти, презрения – многие сходят с ума.

И Видан очень надеялся, что сумеет удержать свою Ягодку от безумия.

***

Дверь предательски заскрипела. Видан выплыл из своих воспоминаний. Хм, кто же это решился среди ночи наведаться к одинокому ведьмаку? Добро или лихо затеял?

Белый силуэт. Прерывистое дыхание. Аура неуверенности и лёгкого страха и, как ни странно, терпкий привкус соблазна. Он уже прекрасно знал кто его посетил. Запах пареной репы и хлеба с дымком выдавал его с головой.

Ведьмак послал искру смаги. Зажёгся огонёк в лампе, расцвечивая комнату золотистым колеблющимся светом.

– Генка, зачем ты здесь?

– Так это… то есть… – залепетала испуганная и немного ослеплённая девушка. – Я… Я… я-ясно зачем, – и густо покраснела.

Распущенные по плечам русые кудри не могли скрыть нахлынувшей стыдливости от того, что она в одной нижней сорочке стоит перед ним освещённая и совершенно понятно, зачем в такую пору приходят к мужчинам девушки. А этот ведьмак лыбится и спрашивает! И уже хочется от его улыбки и насмешливого взгляда сквозь пол провалиться, а лучше вообще сквозь землю уйти.

– Ой, ли? – засмеялся тихо. – Ты же ещё невинна, как погляжу…

– Меня отец прислал, – резко выдохнув, решила Генка вывалить на него всё, что и так очевидно. – Он видел, как от тебя та женщина выходила, как ласкала и решил…

– И что же он решил? – как-то тягуче, то ли спросил, от ли пропел Видан.

– … решил, что «если сейчас не заарканить, то поздно будет», – повторила она отцовские слова. – Сказал: «Иди и без мужа не возвращайся!» Во-от… – и внезапно зашмыргала носом, и как-то по-детски разревелась, закрыв лицо руками.

А собственно, кто она, если не ребёнок ещё? Не намного Фини старше. Лет шестнадцать-семнадцать – не больше, наверное. Самый возраст для человеческой девицы на выданье. Даже жалко стало, хотя первое чувство было раздражение и злость.

– У меня, вообще-то жена есть, – молвил тихо.

– Жена если одна, то ничего страшного, – захлюпала девчонка, упиваясь своим горем, – можно и вторую взять, и третью, если очень надо…

– Иди-ка сюда, – Видан похлопал ладонью по постели рядом с собой. Сам он уже сидел сбоку, спустив босые ноги на пол, и благословлял то обстоятельство, что из-за ранения не стал вторично раздеваться и спать, как привык.

Генка зыркнула на него. Вмиг подобралась и успокоилась. Вытерла рукавом недавние слёзы. Ведьмак даже ненароком подумал, а не притворные ли они были?

Уселась рядом на краешке, зачем-то подтянула рубашку до колен и уставилась перед собой.

– Знаешь, беда-то в чём? – подозрительно ласково осведомился Видан.

– Нет… – тяжело вздохнула девчонка.

– Видишь ли, даже не знаю, как объяснить, – начал доверительно. – Жену я свою люблю больше жизни и другой мне не нужно.

– А мне что делать? – глянула исподлобья. – Отец меня точно прибьёт!

– Ну-у, это ты уж слишком, – отметил собеседник. – Что-то не замечал я за хозяином Труном такого зверства. Поворчит, может быть…

Она пожала плечами.

– Я замуж хочу… пора уже. И так подружки скоро перестарком тыкать будут!

И что тут поделаешь?

– А у самой тебя, на примете никого не было? Такого, кто бы нравился?

Генка подняла ранее опущенную голову, мечтательно посмотрела куда-то вверх, словно захотела увидеть сквозь крышу облака или звёзды.

– В прошлом году мне Купря нравился, подмастерье кузнеца. – И сообщила доверительно. – Мы с ним даже один раз на Купалу целовались. Но там уже поздно… женили его прошлой осенью. Всё бы, ничего, да его отец всё равно, был против. Тятя с Тесаком, его отцом, повздорили…

Глубокий вздох. Насупленная мордашка, вдруг, расцвела надеждой, но после так же быстро померкла.

– Есть ещё один, – с великим сомнением произнесла девица. – Он для меня, как недоступная мечта… и неженатый пока…

– И кто же? – несколько нетерпеливо спросил ведьмак.

– … только я ему не пара. Отец кметов не любит, – горько посетовала она. – А он такой видный, сильный, высокий – почти, как ты! Руки жилистые, грудь и спина будто каменные… Просто – ух!

– Подглядывала, – усмехнулся Видан.

– Ну, да! – просто призналась она. И только чуть позже поняла, как это может быть представлено в чужих глазах. – Ой! – Снова зарумянилась. – Просто вышло так. Он летом коней купал и разделся, а я… я мимо проходила…

– И случайно задержалась… – иронично процедил собеседник.

– Ага!..

– И что же, твоему батяне в воях не нравится? – рассуждения этой малявки его забавляли, но надо же было как-то завершать разговор.

– Он говорит, что служивые люди, что рабы или закупы. Куда скажут – туда и идут. Только кметы ещё хуже оттого, что случись война, домой, вряд ли, вернутся, если только калеками. Пусть оно и славно, что защитники и надёжа наша, но для хозяйства они совсем негожие. И я тятю понимаю… но замуж за него всё равно хочу.

М-да, дочь торгаша, как ни хороша, а рассуждение о жизни практичное донельзя.

– Задачу ты мне загадала сложную, – изобразил на лице сильную озабоченность, – но я обещаю твоему горю помочь.

– Правда? – изумилась она.

– А, то! – хмыкнул он. – Ведьмак я или нет? – Видан, конечно, понимал, что ещё своего соратника о согласии спросить надобно. Только что-то ему подсказывало, что тот против не будет. Зато избавиться от подосланной к нему крали, да отоспаться перед ритуалом надо было незамедлительно, а то, как бы хозяин со свидетелями к нему не заглянул – с него станется! – А теперь, коли мы обо всём договорились, иди-ка Генка к себе.

– А что отцу сказать?

– А ничего не говори, пусть недомолвками помается!

Девчонка, как на крыльях, улетела из комнаты. Ведьмак же, наконец-то смог уснуть, закутавшись в меховое покрывало.

Глава 29

Утро началось слишком рано и очень беспокойно.

– Наставник! Наставник проснись! – бубнил над головой настойчивым дятлом знакомый голос.

Просыпаться же совершенно не хотелось, как и вставать оттого, что шестое чувство настоятельно советовало этого не делать, ибо слишком рано, да и лёгкая лихорадка от ранений нежитью второго уровня так просто не проходит. Голова болела, а тело познабливало от поднявшегося жара.

– Княгиня пропала!

– Что? Что ты говоришь? – Видан поднял мутный взгляд, заставляя отойти все свои печали куда подальше.

– Княгиня исчезла, говорю, – дёргано повторил парень. – Со вчерашнего обеда её никто не видел. Меня боярин прислал. Сказал: «Иди, и без Видана не возвращайся!»

– О, боги! Макош премудра, мати покутна! Ни одно, так другое, – покряхтывая от боли стучавшей в виски и бьющего под рёбра сердца, ворчал ведьмак, усаживаясь на постели. Хотелось бы ему отлежаться хотя бы до полудня, чтобы само тело яд победило, видимо, не судьба. – Подай вон тот кузовок!