Чувство снега. Скандинавский нуар в русском стиле

– У меня еще один вопрос. Кто-нибудь из вас встречался с Никитой после этой эсэмэски?

– Нет, муж на следующий день в Сургут улетел в командировку. До сих пор там сопли морозит. Мы не виноваты в смерти Никиты, а вот куш в пятьдесят тысяч заокеанских денег вполне может кому-то не дать покоя.

Воцарилось неловкое молчание, которое прервал оживший телефон в сумочке Натальи.

– Да, милый, – заворковала она в трубку и, даже не попрощавшись, направилась к двери. Ника почувствовала себя вывалянной в грязи и тщательно протерла руки влажной салфеткой. Слезы все же вырвались наружу и потекли по щекам.

Потом она вышла на улицу и второй раз за день столкнулась с промозглой погодой поздней осени. Ветер сразу же швырнул ей в лицо горсть острых льдинок, сорвал с головы капюшон куртки и пробрался в рукава. Тело покрылось гусиной кожей, зубы застучали, а ноги сами понесли к автобусной остановке.

…Чашка горячего кофе согрела руки. На столе разложена очередная алмазная картина – сто оттенков серого с вкраплениями небольших цветных участков. Ника любила работать именно с такими, спокойная цветовая гамма не рябила в глазах и помогала сосредоточиться.

– Медвежья тропа… Коготь этот… Ни дома, ни в вещах Никиты, которые передали полицейские, никаких амулетов не было, это точно. А ведь он действительно был у Никиты, я его видела. Муж клялся, что дед сам ему отдал. Здесь может быть только два решения – либо вещица потерялась, либо… У убийцы.

* * *

…Хриплый лай собак слышится за стеной проливного дождя. Свернуть шею Хилому не составило большого труда. Главное не опоздать к погрузке, машины уже подошли. Еще ехать почти три часа по размытой дороге до соседнего лагеря, сегодня там взбунтовались заключенные, убили двух охранников, попытались прорваться к пулеметной точке. Усмирить своими силами их не удается, вот и собирают вертухаев по ближайшим зонам. Тимофей Шерин оглянулся по сторонам. Нет, времени не хватит, да и страшновато одному. Пусть полежит сверток день-два до того момента, как он вернется обратно, а потом… Потом можно писать рапорт, увольняться и начинать новую жизнь, обеспеченную и сытую. Надо запомнить этот день, 16 октября 1952 года. Сегодня пошел отсчет.

Во сне дед Тимофей возвращался на Медвежью тропу практически каждую ночь. Он до сих пор, спустя 70 лет, помнил там каждый завороток, каждый бугорок, даже запах прелой травы и тот приторный аромат гниющей человеческой плоти по сей день щекотали ноздри крючковатого носа, придавая румянец впалым морщинистым щекам. Мечты о легком богатстве и безбедной старости так и остались мечтами – вернуться за заветным свертком к Могильному камню он не смог: в бунтующем лагере его тяжело ранили, результат – инвалидное кресло на всю оставшуюся жизнь да медалька «Заслуженному работнику НКВД». В довесок к мизерной пенсии, на которую едва кормилось все его семейство.

Доверить же свою тайну он не желал никому. Ни сын, ни зять, ни уж тем более бабская часть семьи не смогут грамотно распорядиться такими средствами, порода нищебродов, не в него пошли. Внуки тоже слабаки. Генка – подкаблучник, Стас – вояка контуженый, пристроили егерем, слава богу. Повезло, как раз в тех заветных местах обосновался внучок, но нет, не подходит. Тут голова здоровая нужна. Никиту дед Тимофей разглядел сразу, в первый же день, как только тот с супругой своей появился в его доме, мол, волонтеры. Баба – серая мышь, умная – не отнять, но с комплексами, вылизывает до блеска его запущенную стариковскую квартиру, готовит ему блюда на пару, расспрашивает о былых подвигах. Ей это действительно интересно, работы какие-то пишет краеведческие, молодняк сопливый на экскурсии водит. Такая как раз для внучка Стасика бы подошла, не зря ж он, как приезжает сюда, глазами ее ест. Вот Никита – парень не промах. Родителей схоронил, квартиру продал, женился на одинокой невзрачной Нике. Поселился на ее квадратных метрах, а денежки от продажи родительской квартиры пустил в дело – замутил бизнес, пусть небольшой, но это же только начало. Азартный, хитрый, и мечта у человека есть – разбогатеть и уехать к теплому морю, отдыхать да радоваться. А есть цель, считай, полдела сделано. Именно Никите и открыл старик тайну Медвежьей тропы…

* * *

Ника буквально заставила себя выпить чашку кофе и засунуть тело в пуховик. Никакого желания видеть начальство в лице директора детско-юношеского центра Елены Алексеевой у нее не было. Госпожа Алексеева ненавидела всю женскую часть коллектива, но особенно выделяла Нику. Упрекала буквально за все – за журналистское прошлое (весьма успешное, кстати), креативное мышление, участие в волонтерской деятельности (пустая трата драгоценного времени), за бизнес мужа (чем он думал, когда это затевал?) и даже за отсутствие у Саранцевых детей. Мол, какой же из тебя педагог, если ты понятия не имеешь, что такое дети? Детей, между прочим, директриса тоже терпеть не могла.

– Я посмотрела твое заявление, – Елена Антоновна явно была не в духе, – скажи, ты вообще работать собираешься? Мы предоставили тебе три дня по семейным обстоятельствам, ты отгуляла и просишь еще неделю.

– Вообще-то, я мужа хоронила, – еле слышно проговорила Ника.

– И что? Включайся в работу, это помогает. Зачем тебе неделя? У тебя что – семеро по лавкам?

– Мне нужно привести в порядок бумаги мужа по бизнесу, – соврала Ника, – это нужно сделать как можно быстрее.

– Господи, был бы там бизнес, а то несчастных три ларька, где на тапки заплатки лепят, – сморщила нос начальница, но заявление подписала, – иди, Саранцева, но помни, здесь у нас не редакция, свободного посещения не предусмотрено трудовым договором.

* * *

Городской архив это не офисное отдельно стоящее здание, а всего лишь первый этаж в помещении бывшего общежития. Пара бетонных ступенек ведут к тяжелой металлической двери, справа – изрядно потертая, когда-то синяя с белыми буквами, вывеска «Архивный отдел». Видно, посетители бывают здесь не так часто: ступеньки припорошены свежевыпавшим снегом. Голубоватые блики ламп дневного света неприятно резали глаза, приходилось жмуриться, чтобы разглядеть нужную надпись. Первое, что ощущалось при входе – своеобразный запах, который щекотал ноздри и оседал на языке, вызывая першение во рту. Он появляется в местах, где годами, а то и десятилетиями складируются всевозможные бумаги, беспрепятственно оседает пыль и нещадно жарят воздух батареи центрального отопления. Сотрудники же нагло курят в приоткрытую форточку, не покидая помещения. Точно так же было и в отделе, куда пришла Ника Саранцева. Протерев запотевшие после улицы очки и разогнав перед собой сизую пелену, Ника смогла разглядеть детали – сероватую рулонную штору на окне, корявый столетник в слишком тесном для него горшке, огромный застекленный стеллаж с тесными рядами папок – и нужного ей специалиста, который сидел, уткнувшись в монитор компьютера, где-то в самом углу, у стены с портретом президента и огромной картой города.

– Никуша, проходи, присаживайся. – Хозяйка кабинета, Иллария Венедиктовна, пожилая, но весьма экстравагантного для провинции внешнего вида дама, захлопотала перед гостьей. – Пока чайник раскочегарится, слушай самую суть, – она водрузила на нос крошечные очки и провела пальцами с длинными красными ногтями по ультракоротким кумачевым прядям волос. – Итак, Медвежья тропа – так в народе называли один из местных лагерей, где содержались политические. Так вот, именно здесь был своеобразный способ захоронения умерших зэков – их не закапывали в землю, а свозили в лог и там просто сваливали у ручья. Догадываешься, что было потом? Туда медведи ходили. Кормиться. Сытые звери не ложились в спячку и успешно утилизировали, скажем так, отходы лагерной жизнедеятельности. Это место еще много лет потом считалось чуть ли не проклятым, а по сути, туда просто опасно было ходить. Выжившие очевидцы рассказывали, что там был такой приметный камень, Могильный, и вот за ним эта тропа и начиналась. За вывоз тел зэкам полагалось сто граммов спирта и лишняя пайка хлеба, типа, плата за смелость, сами охранники вглубь не совались, да и незачем, какой зек рискнет там бежать? Сейчас это место географически довольно сложно найти, знаю, что ехать надо в сторону станции Те́ба, а там еще вглубь тайги. Местные краеведы пытаются найти это место и соорудить Поклонный крест, но информации маловато. Вот как бы и все, – Иллария поправила сползший с плеча оранжевый палантин, – лет тридцать назад, в начале девяностых, мне привезли огромную кипу папок с истекшим сроком хранения для утилизации. Я их пробежала так, глазками. Ничего особенного, воспоминания одного из первостроителей города, но вот именно в них и упоминается эта Медвежья тропа. А ты, Никуш, решила розысками заняться? Никиту ведь в той стороне нашли? Прими дружеский совет – не вздумай лезть не в свое дело, это может быть опасно.

– Не волнуйся, я и не собиралась, – поспешила заверить Ника, но прозвучало это явно неубедительно.

* * *

Ника пересматривала их с мужем записную книжку, за спиной тарахтел телевизор, передавали местные новости, и вдруг слух резануло сообщение:

– Закончилось следствие по подпольному казино, закрытому сотрудниками правоохранительных органов два месяца назад. Напомню, житель одного из коттеджей в поселке Уси́нский организовал у себя на дому игорное заведение, куда под строжайшей конспирацией съезжались любители азартных игр. В настоящее время организатор и его подельники находятся в следственном изоляторе, дело передано в суд.

– Два месяца, – анализируя полученную информацию, протянула Ника, – значит, не хозяин казино добрался до Никиты. Это кто-то другой, тот, кто связан с этой Медвежьей тропой. Я чувствовала, что эта дикая жажда денег до добра не доведет…

Неожиданно взгляд остановился на строке с нужным номером телефона: «Стас Шерин, егерь, лесхоз». Рядом почерком Никиты было написано: «53-38-34 сш, 88-32-58 вд!!!» Это еще что? Надо бы заглянуть в интернет…

На следующее утро, никому ничего не сказав, Ника садилась в электричку. В Те́бе Стас обещал ее встретить и показать свои владения. Почему-то именно сегодня погода решила испортиться окончательно. Небо было затянуто черно-серыми тяжелыми тучами, за сплошной пеленой влажного тумана не было видно совершенно ничего. Примерно через полчаса поднялся ветер. На пейзаж за окном холодно было даже смотреть.

Стас встретил, как и договаривались. Он снова, как и тогда, в квартире деда, прожег ее взглядом своих карих глаз. Ника чувствовала себя неловко рядом с этим крупным высоким мужчиной. Впрочем, резкий ветер не давал времени на раздумья. Старенький, но мощный «Уазик» бойко рванул с места.

– Я предлагаю вам сегодня переночевать у меня, а завтра двинемся в путь, – Стас уверенно вел машину, – прогноз на завтра хороший.

Ника молча кивнула в ответ.

Пристанищем Стаса был рубленый деревянный домик, не очень большой, но оснащенный всем необходимым, включая электрогенератор и спутниковую связь. Внутри полумрак и жарко натоплено, пахнет смолой и сухими листьями. Щелкнул выключатель, Ника невольно зажмурилась от яркого света.

– Проходите, – он разулся у порога и снял через голову толстый шерстяной свитер, оставшись в темно-серой рубашке-поло. Ника последовала его примеру, сняла пуховик и шапку, оставшись в вязаной водолазке.

– Присаживайтесь на диван, сейчас будем чай таежный пить, на травах, с медом.

Пока Стас возился в маленькой кухоньке, Ника огляделась по сторонам. Почему-то было тревожно, она не понимала, в чем дело, и гнала прочь навязчивые мысли.

Постепенно тревога улеглась. Они со Стасом пили чай, разговаривали обо всем понемногу. На улице становилось все темнее. Хозяин дома тем временем занялся какими-то своими неотложными делами, а его гостья искала, чем бы развлечь себя. Внимание привлекла толстенькая книжка в мягкой обложке, такие любил иногда почитывать Никита. Ника взяла томик в руки, раскрыла его и замерла – у корешка третьей страницы стояла размашистая подпись ее покойного мужа, именно так были помечены все книги и журналы в их доме. Что это значит? Липкий страх начал подниматься от пяток и застрял где-то в солнечном сплетении. Никита был здесь! Она быстро положила книгу на полку и оглянулась. Стас стоял у нее за спиной и молча наблюдал. Ни один из них не произнес ни слова.

Точка в солнечном сплетении тем временем превращалась в колючку, которая разрасталась, давя на горло и обдавая холодом все тело. Ника даже дышать старалась как можно тише.

– Зачем, зачем ты приехала сюда? – вдруг закричал Стас и уже через секунду швырнул Нику на диван, стараясь сорвать с нее одежду. Он прижал ее всем телом, Ника, сжавшись в пружину, сопротивлялась молча и яростно, но силы явно были не равны. В какой-то момент она вывернулась и из последних сил рванула ворот его рубашки. Пуговицы отлетели – и перед лицом Ники закачался медвежий коготь на черном шнурке. Стас оторопел, и этой секунды ей хватило, чтобы выскочить за дверь, в леденящий холод ноябрьской ночи. Ника бежала, чувствуя, что выдыхается, споткнулась и кубарем пролетела несколько метров, ударившись локтем о каменный выступ. Превозмогая боль, она заползла под него, практически слившись с ним воедино. Руки провалились в глубокую впадинку и мертвой хваткой уцепились то ли за камень, то ли за корень. Холод начал осторожно пощипывать открытые участки тела.

– Ника, вернись! Не будь идиоткой! – голос Стаса был все ближе, – ты нормальный человек, не такая алчная стерва, как мой дед и твой муж! Мы всю жизнь существовали впроголодь, пока дед тешил себя надеждами на этот клад! Никому из нас не доверился! Мужу твоему, такому же ничтожеству, как сам! И похвастался этим, глядя мне в глаза! Мерзкий старик! Ника, где ты?

Голос Стаса раздавался у Ники над головой. Потом чуть отдалился. Наступила тишина – но вскоре раздался выстрел. С сосны над выступом посыпался снег, припорошил Нике лицо.

– Все зря! Дело не в когте! Примета, была примета! Если бы знать! – Стас кричал, срываясь на истерические рыдания.

Ника зажмурилась.

Ей снова десять, она в лесу, ночь, холод, Ирка, убежавшая звать на помощь и навсегда оставшаяся в тайге. Двое суток ледяного безмолвия и спасатели, выносившие ее на руках. Месяц больниц и позже диагноз – бесплодие. Родители Ирки, ненавидевшие Нику за то, что она выжила. И этот цепенящий страх перед лесом на весь остаток жизни.

Очередной выстрел вернул ее к реальности. Ника слышала хруст веток в нескольких шагах от себя, тяжелое дыхание. Снова выстрел. И вдруг тишина разорвалась ужасающим ревом – из своего убежища Ника наблюдала, как двое – раненый хозяин тайги и человек – стоят друг напротив друга, готовые к схватке…

* * *

Ника вернулась сюда, в точку, координаты которой указал Никита в записной книжке. С первыми морозами дорога хорошо устоялась. Был прозрачный солнечный день. На краю овражка она снова переживала минуты, которые помогли ей забыть детские страхи. Спокойно и размеренно развернула брезентовый мешочек, вытряхнула из него на ладонь огромный золотой самородок, по весу около килограмма. Полюбовавшись, она положила его туда, где уже лежали коготь медведя и фишка номиналом в пятьдесят тысяч долларов. Стас был прав, поспешил он с расправой, да что взять с больного на голову человека? Немного терпения, и была бы в руках и подсказка, и заветный сверток. Тот самый, что перекочевал в небольшой рюкзачок.

Ника уходила прочь, чувствуя спиной чей-то настойчивый, сверлящий взгляд, но так и не повернула головы, уверенная, что Медвежья тропа больше не потребует себе жертв.

Маша Фокс.

На побережье Ла-Манша снега не бывает

Ох уж эти английские зимы. Дождь, дождь и снова дождь. Погода как Царевна-Несмеяна. Словно ей нечему радоваться, словно она вечно скорбит.

Эйлин стояла у двери в сад. Струйки воды бежали вниз по стеклу, выкладывая на нем полупрозрачные кривые дорожки. «Считается, что влажный климат полезен для кожи лица – к черту лицо! Как же на душе муторно… и нога опять болит…» – она покрепче обхватила кружку с чаем, согревая холодные пальцы.

Карман большой лохматой кофты начинает вибрировать, щекотать бедро. Так мама в детстве подсовывала ей под одеяло свои теплые пальцы, и они мягко пробегали по телу девочки: «Вставай, вставай, дружок…» Эйлин достает телефон. На экране имя: «Оливия Стоун». Это имя как предвестник беды или, наоборот, как звук охотничьего рожка: зов к действию, к погоне.

– Что теперь случилось? – спрашивает Эйлин, не здороваясь.

– Да так, ничего особенного, подросток застрелился из отцовского ружья, – тоже без приветствия отвечает Оливия, – тело нашли на футбольном поле школы.

– Какой школы?

– Эйлин, у нас одна школа. Та, в которой в прошлом году повесилась Камилла Файербол, а до нее еще Виктория Адамс как-то случайно упала с обрыва в море и Питер Грей, если помнишь, выпил все бабушкины таблетки от давления.

– Так… значит, четвертый ребенок… Эпидемия продолжается…

– Вот именно. Хватит хандрить. Я берусь за это дело. Знаешь, что это значит?

– Что?

– Что тут многим понадобится хороший адвокат, а ты как мышь в своей норе засела.

– Приезжай – будем разбираться. Только, если хочешь кофе, купи по дороге. У меня закончился, а выходить из дома по такой погоде сил нет.

Это было почти правдой. За год порванные связки левой ноги почти срослись и Эйлин даже пару раз надевала туфли на каблуках, но – то ли срослись как-то не так, то ли возраст начинал напоминать о своем приближении – в непогоду нога болела. Ныла. Как будто не давала забыть ту зиму.

В ту зиму все самое плохое, что только может случиться в жизни деловой, красивой и успешной женщины-адвоката, – случилось. И все как-то одновременно: травма ноги, расставание со Стивом и острое осознание того, что она – Эйлин, следуя своим профессиональным амбициям, добилась признания невиновности для убийцы. Неоспоримое доказательство вины, правда, возникло уже после суда, когда подозреваемая была оправдана, но душа защитника не радовалась, а наоборот – выла и вторила нытью в ноге. Как она могла, за тщеславной жаждой оспаривать любые улики, не увидеть, не докопаться и не рассмотреть холодного убийцу троих человек?!

Эйлин решила взять тайм-аут. Думала куда-нибудь поехать, но, оказалось, без работы и желания как-то отпали сами собой. Наступила апатия. Сил хватало только на то, чтобы встать с постели, заварить кофе и с дымящейся чашкой дойти до любимой скамейки в саду. И то не всегда. Любит английская погода пролить слезу.

Самое время восстановить отношения со Стивом – ведь и разлад произошел из-за ее вечной занятости. Правда, пока она собиралась с духом позвонить ему, все та же Оливия, как сорока на хвосте, принесла новость о помолвке Стива с Рейчел Фрост. Дама – заметная фигура в элитных кругах. Рейчел отсудила у бывшего мужа их совместный бизнес – IT-компанию вместе с двумя миллионами клиентов, включая и «Маршалл и Маршалл» – адвокатскую контору, в которой за Эйлин все еще держали место. Теперь Рейчел свободна, богата и готова к новым отношениям. А ты, Эйлин? Ты к чему готова?

I

– Этот Хикманн редкостный хам. Он меня буквально взашей вытолкал со двора школы, – Оливия как-то умела делать все одновременно. Она протянула Эйлин подставку с двумя зажатыми в нее стаканчиками, – твой капучино слева, – и, повернувшись к хозяйке спиной и выставив руку из-под козырька крыльца, несколько раз встряхнула зонтик, прежде чем его закрыть, – козел он, а не инспектор.

– Тут я с тобой не могу не согласиться, но «козел» он не всегда. По большей части он хороший сыщик, а ты как журналистка ему не нужна, только нагнетаешь общественное мнение раньше времени.

– Это моя работа. Он и тебя не больно-то жалует.

– Про меня и разговора нет – я его главный оппонент, а значит, и главная головная боль. Так что случилось?

– Пока только тебе. В новостях еще ничего нет. Это уже не Хикманн, а его суперинтендент просил придержать, пока они собирают свидетелей.

– Много ли свидетелей у самострела.

– В том-то и дело. Тело нашли на краю школьного футбольного поля после вчерашнего фейерверка в ночь Гая Фокса1. Мальчик – Руперт Филипс, ученик выпускного класса. Выстрел снизу в голову из охотничьего ружья. Отец – член стрелкового клуба в Йорке. Большой любитель фазаньей охоты. Ружье зарегистрировано. Все честь по чести. Естественно, за шумом фейерверков никто не слышал выстрела.

– Немало, однако, ты накопала. Видно, Джим тебя не сразу выгнал.

– Я опоздала. Тело уже увезли. Но у меня есть информатор в морге.

– Где только у тебя их нет.

– Это комплемент? Эйлин, ты сама сказала, что суицид среди нашей молодежи принимает масштабы эпидемии. Я решила серьезно взяться за эту тему. Буду делать свое журналистское расследование. Мне нужна твоя помощь. Дай почитать дела остальных троих.

– Я дома дела не держу. Они все в офисе. И, собственно, по делу суицида было только одно слушание, и то косвенное. Мать прошлогодней самоубийцы Камиллы Файербол обвинялась в поджоге из мести, но прямых доказательств к моменту суда у обвинения не было. Дело, как ты помнишь, было закрыто.

– Эйлин, будь уверена, в этот раз будут и виновные, и доказательства. Тебя обязательно пригласят. Дружим?

– Попробуй с тобой не дружить. Ты машину рядом с домом оставила?

– Ага.

– Тогда поедем на твоей, моя в гараже.

– В «Маршалл и Маршалл»?

– Куда же еще!

II

Криминалист уже закончил свою работу, пара дежурных констеблей еще прочесывали кустарник, опоясывающий футбольное поле, в поисках чего-то. Чего? Никто не знал. Подобрали обрывки бумажных корпусов фейерверков, пару окурков и обертку от жвачки. Дождь, ливший всю ночь, размыл все следы, и даже крови вокруг головы мальчишки на земле почти не осталось. Джим приподнял оградительную ленту, пролез под ней и направился к машине.

– Всем спасибо. Увидимся в участке.

На душе было паршиво. Как же он не любил такие дела… Сейчас начнется… Опять подросток, опять суицид… Придется снова доставать старые дела. А в них… тупик. Все проверяли и перепроверяли сто раз.

Выходя из машины, он краем глаза увидел припаркованную на служебной стоянке машину Оливии Стоун и уже приготовился выговорить ей за нарушение порядка – служебная парковка для сотрудников, – но в это время из машины вышла Эйлин Колд – его заклятая врагиня. Джим даже себе не мог признаться в чувствах, которые эта женщина в нем вызывала. Восторг? Влюбленность? Тихая ненависть или зависть? Наверное, все вместе. Но зависть больше всего. Он понимал, что и умом, и образованием она стоит на порядок выше него. Нет, все-таки не зависть, а сожаление. Сожаление, что не дал Господь ему – Джиму Хикманну – ни таланта, ни денег стать таким же, как она. В принципе, он любил свою профессию, но считал, что если бы у всех были равные стартовые возможности: состоятельные родители, престижный университет, установка на уважение государства и порядка в нем, то он – Джим Хикманн – обществу был бы не нужен. И не возился бы он со всякой человеческой мерзостью, а был бы нормальным, рядовым служащим с рабочим днем с 9 до 5 и выходными с семьей. Семьи у Джима уже давно не было. Родители ушли в другой мир. Жена – к другому мужчине. К одному из этих: с 9 до 5.

Все это прокатилось в голове инспектора одной волной, и он с серьезным лицом поприветствовал женщин:

– Леди, рад вас видеть. Чем обязан?

– Зачем столько ханжества, – с размаху начала Оливия, – и вовсе ты не рад, и прекрасно знаешь, зачем мы здесь.

Джим промок, замерз, и последнее, что он сейчас хотел, это спорить с Оливией.

– Хорошо, – вздохнул он обреченно, – Эйлин, пошли ко мне в кабинет, а вам, мисс Стоун, вон туда, в конференц-зал. Через час суперинтендант сделает заявление для прессы.

– Джон, я знаю, что ты меня не любишь, – начала Эйлин, но он ее перебил:

– «Не любишь»? Да при чем здесь любовь? Я тебя терпеть не могу, но вынужден.

– Вот именно. Так что, давай на время поменяем установки. Нам придется снова поднимать все дела. Думаю, что в этот раз закрыть дело «Суицид» тебе не удастся. Это уже пахнет серийностью. Оливия, конечно, та еще пройдоха, но у нее нюх как у собаки. И она взяла след. Нам с тобой не отвертеться. В этот раз я в твоей команде.

Джим толкнул дверь своего кабинета и вежливо придерживал ее для Эйлин, когда у них за спиной послышался громкий, до боли знакомый и Джиму, и Эйлин женский голос:

– Вы что глухой? Вы не слышите? Я же вам говорю: у меня сын пропал, а вы мне: «Пишите заявление».

И спокойный голос уставшего дежурного констебля:

– От ваших криков дело с места не сдвинется. Пишите заявление. Имя пропавшего, возраст, адрес. Ну, все как полагается.

Джим вернулся к стойке дежурного и взял женщину под локоть.

– Миссис Макгрой, пройдемте с нами. Вы извините дежурного. Он у нас недавно служит. Перевелся из Уэймута. Вас не знает. Вы ведь помните мисс Колд? – он обернулся к Эйлин, как бы приглашая ее вступить в разговор. – Как все удачно складывается. Она уже здесь. Присутствие адвоката всегда полезно. Так что же случилось? Что с Джефри?