Войны пронзительное эхо

 Серый напрягся и рванул. Сани тряхнуло, они подлетели вверх, переместились с одной кочки на другую и завалились набок. Дети подлетели и темными комочками попадали в глубокий снег. Следующая кочка приняла уже пустые сани.

Анна повисла на упряжи лошади.

– Тпру! Тихо… Тихо… – успокаивала она коня, пока золовка собирала в снегу детей и торопливо закидывала их обратно  в сани.

 Серый тяжело дышал и гневно косил на вздымающиеся фонтанчики снега. Из ноздрей шел пар, его круп подрагивал, на губах

выступила пена.

– Трогай, родной! Осталось совсем немного…

Но Серый, казалось, застыл. Женщина гладила коня и ласково убеждала его идти вперед. Напрасно. Конь стоял.

Анна закинула за спину вожжи и от бессилия стала хлестать жеребца. Конь прял ушами. Он чувствовал, разлившуюся вокруг опасность…

* Нападение партизан! (нем.) ** Окружать, быстро! (нем.)

Наконец, конь сделал резкое усилие: передние копыта вылетели из снега, грудь рванулась вперед! Серый выбрал правильное направление – кочки вскоре закончились, а выстрелы остались в стороне.

– Кажется, выбрались, – выдохнула Анна. Виновато, вперемешку со слезами, вызванными сильным напряжением, она прижалась к лошади: – Все хорошо. Мы от них ушли. Спасибо, Серый…

 Выстрелы теперь доносились откуда-то издалека, а затем так же, как и начались, неожиданно смолкли.

 Дальнейший путь проходил в тишине. Анна мысленно сверяла каждый шаг Серого с планом, который ей объяснили накануне побега. В лагере их отсутствие заметят нескоро, если заметят вообще. После массовой эпидемии тифа немцы потеряли всякий интерес к дальнейшей депортации пленников в Германию. Там нужны здоровые рабочие, а больным самое место на торфяниках… Искать беглецов в лесу на болоте не станут из-за боязни партизан… Страхи и осторожность немцев сейчас, как никогда, кстати. Так, женщина успокаивала себя, выискивая все новые аргументы в пользу удачного побега.

 Серый шел спокойно и сам вывел на дорогу. Занятая размышлениями, Анна не заметила невесть откуда появившегося человека.

– Стой! Давай вожжи.

Мужчина присел на край саней. Поплутав по известной лишь ему одному лесной дороге, проводник остановил Серого у заброшенного хутора и стал осторожно переносить детей в дом.  Измученные ночными переживаниями, они крепко спали.

– Здесь немного картошки, – указал на ведро мужчина. – Дрова заготовлены. Топите печь и отдыхайте. Проводи,—обратился он к Анне и уже на крыльце продолжил: – Через несколько дней детей отправим дальше. Сама – готовься в лес.

Свобода

На берегу ручья, петляющего среди ивняка, стояла вросшая в землю банька. Оплетенная со всех сторон молодью, она скрылась с глаз, словно грибок в высокой траве.

 От деревни, что стояла на косогоре, от ее узких бревенчатых домиков баньку отделяли огороды и яблоневые сады. Зимой баньку окружали высокие сугробы, наносимые ветром, и никто не догадывался, что с некоторых пор в ней живут вывезенные партизанами из лагеря военнопленных маленькие дети, а с ними худенькая, как щепка, остроносая женщина.

Восемь детей мал мала меньше вьюжной февральской ночью привез с дальнего хутора на болотах хозяин баньки, дед Данил.

 Четверых малышей, чьи матери умерли в лагере, дед развел по сердобольным сельчанам, имеющим маленьких детей, и те попрятали сирот от чужого глаза на широких полатях под потолком за печью, а остальных привел в баньку, предварительно истопив каменку и согрев два ведра воды. Вместе с женщиной, которую звали Нюра, он помыл детей в деревянном ушате, уложил их поперек широкой скамьи и накрыл старым стеганым одеялом.

Когда дети уснули, дед объяснил Нюре, что в деревню ей ходить нельзя – все старики и дети наперечет. Сельский староста в подпитии— сущий зверь— ежедневно рыщет по домам; не приведи Господь попасться ему на глаза! Пьет и лютует он больше от страха. Пособники немцев – люди пришлые и долго не живут; исчезают при неизвестных обстоятельствах. Одно слово— не любит народ предателей.

Немцы в деревню заходят часто, после каждой вылазки партизан устраивают облавы: шарят по сараям, подвалам, расстреливают сеновалы, переворачивают поленницы, выгоняют стариков на улицу и ведут допрос: «Где мужчины? Куда ушли? Кто родня партизан?».

За молчание избивают, поджигают избы. Как только супостаты показываются на окраине деревни, жители огородами уходят в лес. Это и спасает: в овраг и лес немцы «нос не сунут» – боятся засады.

 Данила отвел Нюру к узкой части оврага и показал метки, по которым, в случае облавы, она должна будет увести детей в лес. Дед показал, где лучше спускаться к проруби за водой и где он положил топор и веревку для заготовки дров; научил зажигать лучину и растапливать каменку. Пообещав навещать, Данила ушел.

Внутри баньки темно. Крепко спят, прижавшись друг к другу, дети. Нюра сидит на полу спиной к стене и вдыхает теплый воздух, исходящий от камней. По серому пятну в простенке она чувствует, что наступило утро.

Первой проснулась Лена. Она осторожно, откуда-то снизу извлекла маленькую шкатулку и стала искать глазами, куда бы ее поставить. Шкатулку девочка подобрала на хуторе, куда их привезли после лагеря, и теперь не расставалась с ней. Шкатулка в темной баньке действительно смотрелась великолепно. Миниатюрная, из светлой соломки, отливающей шелком, она была как солнечный зайчик и радовала малышку.

Взгляд упал на маленькую почерневшую скамеечку, видимо, служившую подставкой для ног. Выбравшись из-под одеяла, девочка подвинула скамеечку в угол и поставила на нее шкатулку. Банька сразу преобразилась: в ней стало светло и нарядно!

Лена вернулась на полок и больше не сводила глаз с маленькой соломенной коробочки с перевитой петлей на крышке.

Когда все проснулись, Нюра напоила детей горячим настоем из хвойных веток, приготовленным Данилой, и стала их одевать. Одежду она нашла на хуторе. Видимо, кто-то специально достал для маленьких узников ворох поношенных детских вещей. Проблема была с обувью. Ножки пришлось укутывать тряпками, а затем привязывать к ним старые неопределенного размера лапти.

Но и такая обувка была кстати; в лагере дети в любое время года ходили босыми.

В лесу тихо и нарядно. Нижние ветки пушистых елок под шапками белого снега. Березки в серебристой паутинке. На белом ковре – узоры чьих-то маленьких лапок… Лес живет и «разговаривает» хрустом снега, мышиным шорохом, скрипом старых деревьев, стонами, щелчками и стуками… Незнакомые, настораживающие, но совсем не страшные звуки!