скачать книгу бесплатно
– Мать, – позвонил Коля домой, – мы с друзьями на рыбалку собираемся, ты нам сорганизуй чего-нибудь.
– Какую рыбалку?! – слышала Люська крики из трубки.
Нецелесообразной находила рыбалку Колина мать, перечисляя с матюгами всё, что год назад в порывах реновации разворотило в квартире её стокилограммовое чадо.
– Потом починю.
– Какой потом! Рукодельник хренов! Сам жрёшь, а как…!
– Ладно, не ори, жрачку собери, сейчас приедем.
Глава 4. Поехали!
– Машина, конечно, «копейка»? – спросил Коля, когда они проволокли Рому, считая ступеньки, с пятого этажа до первого и вышли на улицу.
– Деда машина, он нам с матерью оставил.
– Эта, что ль? – Коля вылупил от удивления глаза на автомобиль цвета застиранного женского белья.
– Первый выпуск.
Если для Люськи это был просто автомобиль, то для её деда – целый мир, ушедший мир честных, простых мужиков. И располагался он в гаражах, подальше от дома, куда не ступала нога женщины – суетной, непосвящённой. Считая езду на автомобиле делом не только расточительным, но и несерьёзным, там бесконечно чинили, мастерили, советовали, помогали, там утепляли гаражи, вгрызаясь в земную твердь, но не ради секретного подземного хода – ради погреба для домашних припасов. В выходные в гараже устраивался полный сбор, и звук кипящего чайника тонул в визге болгарки.
– Может, Рому в багажник, а вещи в салон?
– Думай, что говоришь! – Коля звучно постучал по своему лбу. – А если гаишники попросят ночью багажник открыть?! Ты хоть газ с тормозом не путаешь?
Люська презрительно фыркнула.
Уложенный на заднее сиденье Рома долго на нём не задержался и, съехав на пол, сон не прервал. Кардан поперёк спины ему не мешал нисколько.
– Ладно, – махнул рукой Коля. – Пусть валяется. Сейчас сделаешь поворот налево. – сказал он Люське, – потом направо, а вон мой дом, и подъезд не этот, а вот этот.
– Один сек, – пообещал Коля и исчез в подъезде, но через «один сек» в машину плюхнулся не он, а незнакомый сухонький старикашка и, наклонившись к самому Люськиному уху, резко гаркнул:
– Рота! Противогазы снимай!
– Блин! Что за пердун! – взвизгнула она от неожиданности и боли.
Но пердун поставил вопрос ребром:
– Рядовой Иванов, ты почему не снял противогаз?! – и, не дождавшись ответа, сам продолжил: – Я снял, товарищ старшина. Ну и рожа у тебя!
– Пошёл вон!
Но старикашка в ответ злобно расхохотался:
– Р-р-р-рота-а-а! Противогазы снимай!
Колина мать хоть и покричала, но пакетов навязала премного, главное, в бутылки из-под колы компоту заботливо развела, чтоб в пути попить. Когда Коля, расслабленно удовлетворённый, заглянул в машину, Люська на очередную громогласную команду немедленно снять противогаз, матерясь, рыдала в голос.
– Дядя Петя! Опять убежал! Домой пошли, – Коля вытащил старика из машины.
– Сумасшедший из соседнего подъезда, – пояснил он, вернувшись. – Целый день орёт про свой противогаз, главное, свихнулся совсем от другого. Он когда слишком соседям надоедает, старуха его на улицу выпускает проветриться. А вообще он хороший мужик был, с батей покойным в одном цехе работал. Он чего свихнулся-то: вздумал перед смертью на родину съездить, там село было – полторы тыщи человек. Приехал, кругом разруха, хуже, чем после оккупации, а из людей один только старик, никому не нужный. На обратной дороге дядю Петю в поезде водкой напоили и деньги отобрали. Я вечером со смены иду, дождь, слякоть, а он под фонарём стоит в одном ботинке, обдулся, плачет, к жене боится возвратиться без денег. Вот с тех пор умом и тронулся, а так хороший мужик, правильный. Главное, ну, сколько у него денег могло быть? Тем подлецам, верняк, на выпивку с закуской не хватило, других пошли обшаривать.
Извлечённый за пружинистый гофрированный хобот из зацементированных недр стариковской памяти противогаз с округлившимися от увиденного стеклянными глазами вынудил «правильного» деда ещё разок просунуть в форточку шею с гуляющим кадыком и прокуковать на посошок:
– Рота! Противогазы снимай!
– Ну всё, – скомандовал Коля. – Выезжаем на шоссе и дуем прямо.
– Без тебя знаю, а что дальше-то делать?
– Там видно будет. А этот, – он кивнул в Ромину сторону, – всё в ауте?
«Главное успеть, – думал Коля. – Вот, только куда…»
Глава 5. Срезали!
На шоссе Коля махнул рукой на Люськино вождение: пусть выжимает все семьдесят. Хотелось спать, видимо, водка начинала действовать, лицо обмякало, глаза закрывались, отказываясь смотреть вдаль даже с мудрым прищуром.
– Мы сейчас путь срежем, – Коля вдруг взбодрился от неожиданно выстрелившей идеи. – На следующем перекрёстке свернёшь на грунтовку.
Люська не возражала: на грунтовке движение спокойнее, машин меньше, точнее, повстречалась всего одна, но зато «гелендваген», идущий на таран со вспыхнувшей персонально для Люськи мигалкой. Спустя мгновенье он исчез, как комета, пролетающая из одних высших сфер в другие, указав Люське надлежащее место в канаве. Джип умчался, оставив запах горелой резины. Мотор «копейки» заглох.
Люська почти плакала:
– Им что, дороги не хватает?
– Уроды, – подытожил Коля, выползая из машины. – Чё так резко? Можно было и на обочину съехать.
– Где ты видел обочину? Тут сразу канава!
– Выйди-ка из машины, попробую сам выехать.
Но Коля знал заранее, что ничего у него не выйдет: мотор ревел, колёса крутились, дым валил, Рома спал. Придётся звонить Лёхе, а звонить не хотелось. Лёхе Коля уже полгода должен был триста рублей. Может, тот забыл? Но Лёха не забыл, а потому чрезвычайно обрадовался Колиному звонку.
– Ща приедем! Поможем! – воодушевлённо обещал он.
«Ему-то в радость», – печально подумал Коля.
Лёха подъехал на «уазике» через полчаса. У него работа была такая, связанная с правильным, крепким мужским отдыхом: вытаскивать автомобили из разных гиблых мест.
Э-э-эх, хорошо-то как бахнуть на природе-матушке, на родном раздольюшке! Да закинуть сеточку, закинуть родимую, и не раз, и не два. Отдохнуть всласть и, попив водочки, ощутить разлитую по всему телу бесконечную удаль, да ещё гордость за державу! Лесов – море, зверья и рыбы разной – не счесть, кристальные озёра и реки – полноводные! И чувство это безмерное, всепоглощающее, льющееся прямо из сердца выразить могут только песни мужские, нестройные, неподвластные мелодиям, да ещё гордые победоносные танцы у костра. После чего, почти протрезвев, исполнитель перформанса по возвращении домой снисходительно швырнёт к ногам онемевшей от восторга жены здоровенный мешок уснувшей рыбы и небрежно скажет: «На, чисти».
С пятницы по понедельник не было отбоя от клиентов, по собственной воле засевших в канавы, болота, или просто на равнине по уши в грязь, или там, где за десять тысяч лет до них ледник предательски разбросал каменюки, сносящие на фиг защиту картера. Любителей экстремального отдыха – выпивки на природе в камуфляже под лагерный шансон – становилось всё больше и больше, Лёхин левый бизнес процветал, и все были довольны: Лёха – деньгами, а вырвавшиеся на выходные из ежовых лап субординации мужики – ощущением удали и безграничной свободы.
Лёха проворно выскочил из своего уазика, прицепил трос к «жигулю». Люську от дела отстранили, Рому, как и сумки со жратвой, вынимать не стали. Мужики сами газовали, сами матерились. Наконец «жигуль» задом неуверенно выполз на дорогу, а Лёха, запихнув Колины деньги в бумажник, умчался к следующему клиенту.
Люська с Колей двинули вглубь материка, прочь от машин, от людей, сквозь сельву ольхи, осины, черёмухи и прочих мелколиственных. Они оставляли позади редкие деревни с десятком домов, брошенных, чернеющих обгорелыми остовами, или с рухнувшими во всё ещё держащийся сруб драночными крышами, или обитаемых, но для полной ясности, что хозяев нет и до весны не будет, с оберегом – шваброй или метлой, поставленной по диагонали в дверях.
Но зато в отсутствие людей в такую деревню, к увешанным гроздьями ягод калинам и рябинам устремлялись стаями птицы, чтобы насытиться впрок перед перелётом, а к рассыпанным на траве жёлтым и красным яблокам, полусгнившим, надкусанным или ещё целым и сочным, торопились крысы и мыши, к ним из леса, опустив голову, не чувствуя опасности, трусили лисы, а ближе к ночи появлялся медведь, отмечая своё посещение частыми увесистыми кучами с непереваренными ягодами черноплодки. С первыми заморозками на хрупкой траве чётко отпечатывались цепочки звериных следов, и не раз ещё они смывались дождём, прежде чем быть засыпанными снегом. И за всем этим молчаливым пиршеством, грозно воздев к небу руки – одну с серпом, другую с молотком, – наблюдало чучело в армейской фуражке, с гулким чугунком вместо головы…
На развилке из трёх дорог Люська, выбрав одну по наитию, в полном безлюдье поехала, как ей и Коле казалось, вперёд. Вскоре стало ясно, что они заблудились, вдобавок Google конкретизировал их местоположение, поставив жирную точку на бескрайнем зелёном фоне.
* * *
Дед Иван дремал на крылечке, опершись на палку. Ему было хорошо: ветер стих, закат тёплый, полушубок, пусть и драный, грел, и ногам привольно, мягко в стоптанных самокатанных валенках, а мохнатая шапка сползла к носу, оттопырив уши с торчащими седыми пучками волос.
Изба деда Ивана, как и другие, была срублена так, что крылечко к ней пристроено с запада, со стороны заката, чтобы отдыхать приятней после работы. Ещё мальчишкой, карапузом, дед Иван ползал по его высоким ступеням и, устроившись поудобнее, грелся с котом на солнышке, отдыхал. Теперь дед Иван везде отдыхал – где сядет, там и отдыхает, и глаза сами собой закрываются. Рядом с ним сидел и жмурил от удовольствия глаза кот, и он грелся, и ему тоже было хорошо. Дед посапывал, кот мурлыкал. И если оглянуться назад, в прошлое – менялись правители: высокие, маленькие, рыжие, лысые, седые, менялись даже коты и кошки, серые, рыжие, полосатые; а дед Иван всё так же тёплыми вечерами сидел на своём крылечке с хвостатым другом.
Дед открыл глаза, глядь – перед ним мужик. Дед решил, что тот приснился, глаза закрыл, а мужик говорит:
– Как на шоссе выехать?
Дед опять открыл глаза.
– Э-э-э-э, – сказал он и надолго замолчал.
– Эй, дед, проснись, – услышал он. – Где здесь шоссе?
– Э-э-э-э, – повторил дед. – Тама, вам надо было у развилки влево брать, а если прямо, то будут Бердыщи.
– Зачем мне твои Бердыщи? – произнёс мужик. – А за деревней дальше что?
– За деревней ещё подалее проедешь, будет болото. Я мальчишкой в войну связным к партизанам бегал, лучше меня тут дороги никто не знает.
– Какие партизаны, дед?
– Не-е-е-е, были… партизаны…
– Чёрт с ними, пусть были!
– Обратно поворачивай. Потом езжай по левой или вправо на Бердыщи. Тама ещё дорога есть, она хоть и не шшебёночная, проехать можно. По ней лес возят, она короче.
– Кто ещё в деревне есть?
– Бабка моя Маня в избе с кашей управляется, да вона бабки Дуни изба.
– Так, – обречённо констатировал Коля, понимая, что ни к бабке Мане, ни к бабке Дуне идти за консультацией совершенно незачем. – А деревня как называется?
– А деревня называется Дарьино… – деду не понравилось, что мужик прерывает его обстоятельный рассказ.
– На указателе Марьино.
– Дык в казне денег нету, вот и повесили табличку, кака была…
Дед Иван собрался объяснить, что было и Дарьино, и Марьино, но Коля плюнул и ушёл, а старик уснул. Проснулся – нет мужика.
– Сон, – пошамкал он розовыми дёснами, любуясь заходящим солнышком.
– Этот дед то спит, то про какие-то Пердыщи несёт. Маразматик, – сообщил Коля, садясь в машину.
Машина поехала за деревню в сторону указанного дедом болота, а деда Ивана скоро в избу загнала бабка, говоря, что простынет и что каша для него, беззубого, давно стынет.
Через час езды Коле уже начинало казаться, что старик прав, но он гнал эти мысли прочь. Когда дорога оборвалась, Коля понял: не соврал старый партизан. Они повернули и в сумерках проехали мимо дома деда Ивана, только тот их не видел, опять спал. Бабка Маня, прильнув к тёмному холодному стеклу, решила, что, видать, это та самая машина, что ехала в ту сторону. И бабка Дуня так посчитала. А вот чучела с серпом и молотком никто в машине не разглядел. Одиноко оно стояло посреди вывороченного огорода со своими бесполезными орудиями труда, без глаз, безо рта, без ушей, с пустым чугунком взамен головы.
Назавтра бабка Дуня пришла к бабке Мане и сообщила, что машина ночью обратно шла, кажись, та, что останавливалась у их дома. Бабка Маня согласилась. А ещё старухи погоревали, что зима не началась, а в деревне уже покойник, и что, когда родственники новопреставленной приедут на сороковины, надобно будет попросить их вырыть впрок две могилы, пока земля не промёрзла, пусть стоят развёрзанные. Две – потому что участь последнего незавидная, а гробы у них у всех для себя припасены на чердаках, и металлические кресты со старых безымянных могил, так что не будут своим детям в тягость. Об этом они погоревали-поплакали и перед сном пошептались-посекретничали с иконой, почерневшей от времени, в толстой раме, с поблёкшими искусственными цветами за стеклом.
Глава 6. По просторам
Коля с Люськой въехали в лес, деревья слились чёрными кронами в глухую стену, обрывающуюся неровными очертаниями в вышине. И что за этой стеной – бесконечность? Как и за серо-коричневыми облаками, застилающими небо? Есть ли ещё кто-нибудь во Вселенной, не считая разбойников, затаившихся в чаще, медлящих со свистом и гиканьем высыпать на дорогу? Возможно, у разбойников нашлись дела поважнее, и они не выскакивали ни после этого поворота, ни после следующего, и не рубили дерево, с треском и грохотом преграждая дорогу. «Странно, – думала Люська, – если выкинуть их из машины, а потом загнать её на запчасти, сколько можно выручить? Выгодно получается. Тьфу, какая глупость лезет в голову!»
Тихо, только работает мотор и сопит Рома, не ведая, в какую историю он втянул и себя, и Люську с Колей, ему сладко, ему хорошо. Люська вела машину предельно осторожно, опасаясь налететь на камень или попасть в перетекающие одна в другую, третью и дальше до постоянно отдаляющейся зоны обзора ямы с зеркально-чёрной водой, скользя по которой, жёлтый свет фар не проникает до дна.
Коля настойчиво гнал мысль о том, что делать, если пробьёт картер или хотя бы колесо. Согласно навигации, до ближайшей деревни километров семь, а там наверняка сидит какой-нибудь партизан или партизанка с нестареющей душой. Коля выключил телефон, сделалось темно и тревожно. Дед обещал, что довольно скоро будет другая дорога, но эта, проложенная сквозь пустоту, нескончаемо растягиваемая движущимся светом фар, оказалась бесконечной. Согревала надежда, что потом будет лучше. Но «потом» стало только хуже.
Машина полоснула светом пригорок, ощетинившийся соснами, елями и крестами, повалившимися или ещё крепкими, атеистическими колонками со звёздочками, с неувядающими пластиковыми венками и цветами. Люська ещё сильнее вжалась в сиденье, а реальный мир сузился до размеров её «копейки». Заглядывать в мистический триллер, ожидая появления упырей, зомби, выходцев с того света, сидя дома в кресле, значительно приятнее, чем путешествовать по родным просторам с ещё не остывшими следами ушедшей жизни.
Рогатый филин, не замеченный никем, прерывисто крутил головой над частоколами крестов, уставившись круглыми глазами в черноту, и вдруг, взмахнув широкими крыльями, исчезал, пролетая тенью между мохнатыми чёрными елями, над исторгающими струи тумана болотами, где редкие берёзы и сосны с каждым сантиметром роста извечным стремлением вверх приближают свою гибель, простирая корни глубоко вниз, в непрозрачно-бурые воды болота. Немигающим хищным взглядом, крючковатым клювом филин нацеливается на незадачливую крыску или мышку, чтобы вцепиться ей в тельце когтистыми лапами и насытиться кроваво-тёплой плотью.
Кладбище обещало в скором деревню, и она появилась, точнее, то, что от неё осталось. Все, кто в своё время из неё не уехал, легли рядом с ней в могилы, кладбище плавно перетекало в пологие сопки, чащу и поляны, тёмные, а потому враждебные, следящие мириадами ушей, глаз, вспыхивающих и гаснущих в темноте.
Всходящая луна отразилась холодным синим блеском в тёмных окнах пустых изб, раздвинула вкруг себя облака, образовав пустынную сизо-дымчатую поляну, расцвеченную по краям бледным радужным свечением. Машина проехала сквозь деревню, сквозь строй почерневших от времени домов, и никто не посмотрел им из окошка вслед и не окликнул. Только у самой земли всплыли из черноты сверкнувшие изумрудным фосфоресцирующим блеском два глаза, хотя, возможно, то был одичавший кот, нашедший прибежище в отдушине под домом.
«Копейку» провожала луна, низкая, круглая, без малейшего изъяна, гигантская, как в знойной африканской саванне. Застыв над дорогой, с чёрных небес смотрела она им в лицо бледно-жёлтым отражённым солнечным светом, а дорога, к которой они так стремились, вела к её лику. Иногда при повороте дороги луна пряталась от глаз за кроны деревьев, но обязательно являлась вновь, указывая путь к спасению строго по оси чёрного каньона, в котором они двигались.
Дорога представляла собой параллельно уложенные, для правых и левых колёс, бетонные плиты, где-то достаточно далеко серьёзно рубили лес, аккуратно обходя ивняк, ольху и осину, разгоняя зверьё и птиц, лишая и вырывая их с обитаемых мест.
И тут Коля закричал:
– Тормози, тормози!
Люська затормозила. Коля выбежал из машины, присел, включил фонарик на телефоне.
– Что там? – Люська высунулась, опустив стекло.
– Арматура, блин. Торчит из бетонных плит. Как они тут лес возят?
Люська выскочила из машины. Фонарик освещал почти под самым колесом острый железный шип, который она не заметила.
«Лёха нас отсюда точно не вытащит: сети нет, – мрачно размышлял Коля. – Связь не установить, даже если влезть на самое высокое дерево, а имеется ли она ещё и на шоссе, до которого километров пятнадцать-двадцать? Если что, придётся ждать до утра лесовозов. Это в субботу-то…»
– А как насчёт волков с медведями? – Люська озвучила и развила его невесёлые думы, только усугубив положение.
– Пусть приходят, мы им академика скормим.
Рома ни о чём не ведал, продолжая спать на заднем сиденье.
