Свет – Тьма. Вечная сага. Книга 1

Однако нам неожиданно повезло – автобус подъехал быстро, и мы запрыгнули в него, словно в спасательную шлюпку, прихватив с собой ещё с пол-литра воды. Дворники на лобовом стекле работали в ускоренном режиме, но всё равно не справлялись с мощным небесным потоком, из-за которого снаружи ничего не было видно. Я едва различала мелькавшие силуэты машин, домов, деревьев и людей с крохотными зонтиками, которые толком не спасали ни от ветра, ни от дождя. Наверное, водитель догадался, что рано или поздно это приведёт к потере управления и аварии, потому сбросил скорость. Но ровно настолько, чтобы не выбиться из графика.

Вид скользивших по стеклу струй, похожих на причудливо извивавшихся змей, и монотонный стук капель по крыше убаюкивал. Потихоньку начиная скучать и клевать носом, я прижалась к Ваниной руке. Мокрый и холодный джинс, конечно, являлся не слишком приятной вещью, но зато так здорово было чувствовать, что мой любимый со мной. Хотелось ехать и ехать целую вечность, чтобы дамокловым мечом над нами не висела необходимость выходить на холод и идти туда, куда совсем не тянуло, видеть серые больничные стены и мать в ужасном состоянии…

Я подняла глаза на Ваню.

Было видно, что он нервничал: скулы подрагивали, сосредоточенный взгляд устремился вперёд. Ваня ничего не видел перед собой и погрузился в собственные раздумья, но потом, краем глаза заметив моё движение, чуть улыбнулся и крепче прижал к себе.

Какой же он был хороший…

Мы встречались три года и за это время ни разу серьёзно не поссорились, а лишь пару раз повздорили по мелочам. Ваня ценил, оберегал и любил меня. Возможно, даже больше, чем я его…

И в этом-то «Возможно» крылся корень всех зол – сама проблема, заставлявшая сомневаться и порождавшая в голове ворох предательских мыслей. Проблема, от которой я старалась отмахнуться, но отрицать которую всё равно не получалось. Я любила его, но в то же время не так, как могла бы любить. Он был мне очень дорог как человек, как друг и как любимый, но в то же время я всегда чувствовала, что мы не должны быть вместе… Точнее, что существовал кто-то ещё, кто каждому из нас подошёл бы намного лучше, чем мы подходили друг другу. Возможно, ни я, ни он ещё не встретили такого человека. Возможно, когда-нибудь встретим и тогда разбежимся в разные стороны. И возможно, для нас обоих так будет намного лучше…

Но я не могла представить, каково это – не видеть каждый день его лицо, на котором я изучила каждую линию, каждую родинку и каждую морщинку. Я не знала, с кем ещё мы бы понимали друг друга так же хорошо, как с ним. Ведь иногда нам хватало полуслова и полувзгляда, чтобы догадаться о мыслях и эмоциях друг друга, будто мы обладали телепатической связью. Разве можно было испытывать подобное родство душ и расстаться с человеком? Нет. Я никогда не смогу этого сделать, если только Ваня не захочет оставить меня первым…

– Нам выходить.

– А?

– Наша остановка. Пойдём.

Ваня помрачнел, словно прочитав мои мысли.

Он ведь всё чувствовал и всё понимал, поскольку какая-то подсознательная, интуитивная телепатия между нами действительно существовала. Таков был наш симбиоз: наше настроение передавалось друг другу. Моя хандра и задумчивость – ему. Его оптимизм и весёлость – мне. И только это не позволяло окончательно раскиснуть и потерять связь с миром, однако я опять допускала некрасивые, предательские мысли по отношению к Ване. Важно ли, кто и для кого был создан, ведь мы тоже встретились неслучайно. Не просто столкнулись на улице – что-то задержало нас рядом на долгих три года, а значит, в этот момент и на данном этапе мы были нужны друг другу и были созданы друг для друга.

Что произойдёт дальше – я не знала.

Может, завтра я впаду в безумие и расстанусь с ним, поскольку для меня существовал кто-то ещё. А может, прекращу страдать ерундой, и мы проживём вместе долгую и счастливую жизнь до самой старости…

Когда бешеный поток мыслей в голове наконец замедлился, я заметила, что и стихия немного успокоилась. Ветер стих и теперь больше напоминал морской бриз, нежели ураган. В просветах между домами виднелись обширные пустыри, поросшие дикими травами, по которым, словно по водной глади, он гонял беспокойные волны. Дождь практически прекратился, но и зонт уже был бесполезен – изрядно промокнув при забеге до остановки, промокнуть ещё раз мы не боялись и не спеша шли по безлюдной улице.

Затем свернули за поворот, и путь нам преградило огромное серое здание, внезапно выросшее отвесной стеной. Тёмные окна, затянутые давно некрашеными и подёрнутыми налётом ржавчины решётками, напоминали пустые глаза чудовища, а то и дело открывавшиеся створки входной двери – такой же старой и облупившейся – вечно голодный рот, в котором исчезали и появлялись люди. Двор для прогулок находился за зданием, под неустанной охраной серого монстра, а со всех сторон вздымался высокий забор, словно державший его в клетке.

«Клетка-тюрьма…» – промелькнула очередная неприятная мысль.

И действительно, только вышек с автоматами не хватало…

Возле входа, по обе стороны от него, тянулись узкие газоны, и стояла будка с охраной, которую мы беспрепятственно миновали, отделавшись недолгим штудированием документов. А когда ступили на территорию клиники, моё сердце бешено заколотилось, словно у дрессировщика, вошедшего в помещение к голодным тиграм. Я невольно вцепилась в Ванину руку, и он ответил лёгким пожатием, от которого по телу тёплой волной разлилось спокойствие.

Действительно, какие тигры?

Здесь находились только люди.

Только люди…

Пройдя через двери, мы попали не в пасть к чудовищу, наполненную огнём и смрадом, а в небольшое, затемнённое помещение, совершенно невязавшееся своими объёмами и простотой с внешним массивом здания. Внутри больница уже не пугала, а угнетала и вгоняла в депрессию. Интерьер был невзрачным и серым, поскольку оттенок стен, выкрашенных масляной краской, был лишь немного светлее, чем снаружи. Да плюс прибавлялась небольшая полоса побеленной штукатурки, начинавшаяся чуть выше человеческого роста и тянувшаяся до такого же побеленного потолка.

В приёмной сегодня сидела Александра Никитична – мой самый нелюбимый регистратор. Это была полная женщина с густой щетиной под носом и таким же густым, басистым голосом, вызывавшая у меня отрицательные эмоции. Она вела себя слишком грубо и иногда хамила без повода, поэтому я старалась приезжать к маме не в её смену. Однако сегодня нам не повезло. Наверное, Александра Никитична с кем-то поменялась, чтобы освободить себе воскресенье и испортить нам субботу.

– Мы к Варваре Семёновой из двести пятой палаты, – произнесла я, склонившись к небольшому отверстию в перегородке из поцарапанного пластика.

– Кем приходитесь? – пробасила она, не отрывая близоруких глаз от бумажек.

– Родственниками.

– Документы?

– Вот…

Я просунула в отверстие наши паспорта. Александра Никитична бегло пролистала их, не обращая внимания на то, что держит мой паспорт вверх ногами, и вернула обратно.

– Спиртное, сигареты, наркотики имеются? – машинально спросила она, набирая номер на телефоне.

– Нет… – промямлила я.

Интересно, какой дурак дал бы другой ответ, если бы всё это у него на самом деле имелось?

– Пришли к больной Семёновой! – гаркнула она в трубку дежурному по этажу, параллельно выписывая пропуска. – Бахилы наденьте, нечего грязь разводить! – прозвучала последняя фраза, окончательно испортившая мне настроение.

Хотя… Сегодня мы отделались малой кровью – видимо, она пребывала в хорошем расположении духа!

Притихшие от такого обращения, мы послушно купили в автомате бахилы и прошли дальше по коридору к облупившимся старым дверям, ведущим на лестницу. В больнице вообще всё было облупившимся и старым. Неужели из городского или областного бюджета не могли выделить средства хотя бы на косметический ремонт подобных учреждений? Ведь в такой обстановке просто невозможно от чего-либо вылечиться. Зато заработать новые неврозы и погрязнуть в беспросветной депрессии – это запросто! Никогда не видела тюрьму изнутри, но, скорее всего, даже там было менее тоскливо и плачевно, чем здесь.

И всё же это была не тюрьма. Больные могли выходить в холл, общаться, смотреть телевизор, играть в шахматы, шашки, нарды и прочие спокойные игры либо прогуливаться по внутреннему двору. Фактически – санаторий, если бы не мрачные серые стены, пристальный надзор санитаров и санитарок да высокий забор, окружавший здание.

Но мама никогда не выходила и ни с кем не общалась. Она предпочитала одиночество, поскольку даже в здоровом состоянии была нелюдима. Замкнутая и скромная, она с трудом налаживала контакты и плохо сходилась с людьми, а потому практически не имела друзей. Ей требовалось много времени, чтобы привыкнуть к человеку, открыться, и подобное поведение сразу отметало всех случайных знакомых. Заводить новые знакомства в клинике мама тем более не стремилась, самоизолировавшись ото всех. Правда, один раз, по секрету, рассказала мне, что к ней приходил старый друг, которого она давно не видела. Однако, кем был этот таинственный мужчина, так и не призналась. На мои вопросы доктор Лазаревский лишь пожимал плечами – её никто ни с кем не видел, а навещать приходили только мы с отцом.

И снова сделал в блокноте пометку…

Как же я ненавидела его блокнот! Мне казалось, что в нём содержался компромат на всех и каждого, с кем врач когда-либо разговаривал. Один раз даже приснилось, что я порвала злосчастные записи в клочья – так мои подсознательные желания и страхи, которые Лазаревский научно называл «Фрустрациями», вырвались наружу. Почему-то после этого я стала ненавидеть и Лазаревского тоже. А заодно и бояться, ведь врач словно посмотрел мой сон, сидя в кабинете со стаканом попкорна, и с тех пор странно на меня поглядывал.

Но что он мог знать? Он не был телепатом, экстрасенсом или ясновидящим. Он был обычным врачом-психиатром и, кажется, ещё наркологом по совместительству, однако для меня стал страшнее дьявола…

При мысли о неотвратимости разговора с Лазаревским по коже пробежали мурашки. Пришлось сделать вид, что я задрожала от холода, и потереть себя по предплечьям, хотя в больнице было достаточно тепло.

Затем мы поднялись на второй этаж, где нас встретил дежуривший санитар. Сегодня им оказался высокий, светловолосый, очень худой мужчина с потрёпанным жизнью лицом и уставшим взглядом. Он почти без интереса осмотрел вещи и содержимое передачки, чтобы мы не пронесли ничего запрещённого, проводил до палаты и открыл дверь.

Мама стояла возле окна, задумчиво разглядывая разорённый внутренний двор сквозь старую железную решётку. В своём цветастом халатике, мягких розовых тапочках, с полным отсутствием косметики на лице и нечёсаными волосами, выбившимися из-под перетягивавшей их бархатной резинки, она казалась хрупкой, одинокой и немного сонной. Если бы не бледность, я бы подумала, что эта женщина вовсе не больна, а недавно проснулась и ещё не успела привести себя в порядок. Захотелось подбежать к ней, обнять и пожалеть. Но почему-то я осталась стоять на пороге, не решаясь сделать даже шаг, словно дверь за спиной могла закрыться, оставив меня в крошечной палате навсегда.

Сначала мама не заметила моего появления.

– Мам?.. – тихо позвала я, прочищая пересохшее от волнения горло.

Она медленно повернула голову. Перевела на меня мутный, неосознанный взгляд, но потом узнала и вяло улыбнулась – и это было самое большое проявление эмоций за последнее время. Теперь я разглядела, что её щёки впали, нарисовав под скулами тёмные пятна, похожие на синяки, кожа прилипла к шее и рукам, обтянув их до невозможности, а под потускневшими глазами появились болезненные круги, развеявшие случайную иллюзию о том, что мама только проснулась.

– Лизонька! – слабым голосом произнесла она, неуверенно подошла ко мне и слегка обняла.

Мы постояли так немного, а затем она опустилась на кушетку и обессиленно положила руки на узловатые коленки.

Я неловко присела рядом.

Обстановка меня нервировала: голые стены, обшарпанные двери, окна с решётками и едкий запах хлорки от больничного белья, который раздражал нос, – всё это не давало расслабиться. Хотелось забрать маму домой, в нормальные, человеческие условия, но я прекрасно понимала, что от этого ей станет только хуже. В клинике за ней присматривали врачи, ухаживали медсёстры, санитары давали лекарства и водили на процедуры. А дома она снова впадёт в безумие, и что нам тогда делать?..

– Как ты себя чувствуешь? Ты так похудела… – я засуетилась, передавая ей пакет. – Я тут вкусненького принесла и одежду, которую ты просила. Помнишь?.. Мам, мы так по тебе соскучились! Лазаревский сказал, что тебя скоро выпишут! Здорово, правда?..

Я говорила, чтобы разбавить неловкое молчание, а сама не верила ни в одно сказанное слово. Почему-то казалось, что врала я не только ей, но и самой себе.

– Не отпустят, дочка… – печально покачала она головой и поставила пакет рядом с кроватью, совершенно им не интересуясь. – Сама знаешь, что не отпустят. А ты знаааешь… Как дела у вас с Иваном? – быстро сменила она тему, заметив, что я вздрогнула.

– Всё хорошо… Он стоит за дверью. Подумал, что ты не захочешь его видеть, и не стал заходить…

– И правильно… У Паши всё нормально?

– Да. Только папа не смог приехать, его срочно вызвали на работу. Просил передать, что обязательно потом заедет, что любит тебя и всё такое, – я хихикнула, стараясь придать голосу шутливый тон, однако получилось неестественно.

– Хорошо… А ты как? – спросив это, мама нежно коснулась моей щеки.

Я не выдержала и отвела глаза в сторону.

– У меня каникулы, так что я отдыхаю… Сессию сдала неплохо. Правда, хуже, чем в прошлый раз, но я обязательно исправлюсь в следующем году.

– А что же сейчас?

– Не получилось как-то… – я замялась, а потом сказала первое, что пришло в голову: – Наверное, была невнимательна и плохо учила.

– Почему? – не унималась мама.

Больше я ничего не смогла придумать – после бессонной ночи мысли путались и текли слишком медленно.

– Не знаю даже… Уставала и не высыпалась… Я же подработку нашла, а она отнимает много времени, вот и нахватала «Хвостов»…

– Не высыпалась? – настороженно переспросила мама, и её голос слегка дрогнул.

– Ну да, – поспешила я оправдаться, чтобы не пугать её ещё больше. – Говорю же, нашла подработку, поэтому приходилось учить ночами…

К сожалению, я со стопроцентной уверенностью знала, о чём она сейчас подумала.

Подняв глаза, я уловила момент, когда мама опасливо оглянулась, словно нас могли подслушивать. Я тоже оглянулась – голова санитара маячила в окошке, врезанном в дверь и затянутом сеткой из проволоки, однако вряд ли он интересовался нашим разговором.

– Дочка, ты думаешь, я сумасшедшая, да?.. – слегка понизив голос, спросила мама.

– Мам, что ты?!

– Думаешь-думаешь, знаю… Но послушай… – и она осторожно взяла мои руки в свои.

Было приятно чувствовать мамины прикосновения, ведь я так по ним соскучилась, но пришлось невольно отметить, какой сухой и шершавой стала её кожа – как у старухи! В следующий раз обязательно принесу ей крем.

Если разрешат.

– Дочка, я не сошла с ума! – произнесла мама почти шёпотом. – Я очень тебя люблю и хочу, чтобы у тебя была спокойная и счастливая жизнь. Не такая, как у меня. Я ведь не зря сюда попала, а за дело!

– Что за глупости, мам? – попыталась я возразить.

Но она не услышала и продолжила шептать:

– Близится время, дочка, и ты должна знать! Я провинилась! Очень сильно провинилась, но всё это ради тебя!

– Я не понимаю…

– Скоро всё изменится! Для всех нас! Знаю, что ты его любишь, но я говорила – с Иваном тебе нужно расстаться!

– Мам, пожалуйста, не надо снова! – отпрянула я, в который раз услышав неприятные слова.

– Послушай! – резко и властно оборвала она мой несмелый протест, схватив за плечо.

Но тут же снова оглянулась на санитара – не услышал ли чего.

Мама больше не выглядела измотанной и обессиленной, она горела от возбуждения, наполняясь изнутри неизвестно откуда взявшейся энергией, словно подключившись к неведомому источнику. На её щеках проступил румянец, болезненными пятнами переползая на тонкую шею, а зрачки расширились, от чего глаза стали непроницаемо-чёрными и заблестели.

Ненормально ярко заблестели.

Мне стало жутко. Я уже видела подобное перед тем, как маму увезли в больницу, и не знала, что лучше сейчас сделать: позвать санитара или попытаться самой её успокоить. Приступ только начинался, а лишняя доза успокоительного её организму была ни к чему. В него и так слишком много всего вкалывали и вливали. Однако в результате я осталась сидеть, окаменев, словно статуя, и слушая взбудораженную мать.

– Тебя другая Судьба ждёт! – продолжила она, фанатично сжимая моё плечо. – Ты из колена нашего, а он другой! Имя ему – Прощёный! Его простит Бог! И счастье ему будет, но не с тобой!

– Мам…

– Лиза, послушай! – она встряхнула меня так неожиданно и с такой силой, что голова чуть не оторвалась от шеи.

Шёпот закончился. Теперь мама почти кричала, больше ни на кого не обращая внимания и ничего не боясь. Я оцепенела, не смея пошевелиться или возразить ей, и ощутила, как по телу удушливой волной начал расползаться страх.

За неё.

Успокаивать её было поздно. Звать санитара – тоже. Он и так через секунду прибежит и сделает маме очередной укол. К сожалению, своим появлением я всё испортила…

– Придёт Змий! Уже три знамения было! – не унималась мама, дрожащей рукой тряся меня всю. – После пятого Змий явится!

– Мама, мне больно! – жалобно пропищала я.

– Ты из колена нашего!

– Мам, пожалуйста… Тебя услышат…

– Елизар скажет!

Я уже рыдала, когда поздно среагировавший на шум санитар ворвался в палату и вытащил из кармана шприц. А второй мужчина, прибежавший на помощь, стал спешно выталкивать меня в коридор, бормоча что-то невнятное.

– Поправляйся, мам… – пролепетала я, и дверь перед моим носом захлопнулась.

Глотая слёзы, сквозь крошечное окошко я наблюдала, как маму скрутили по рукам и ногам, чтобы уложить на кровать. Как светловолосый мужчина прижал её всем своим весом, пытаясь обездвижить, а другой сделал укол в руку. Сердце разрывалось на части, но я прильнула к стеклу, боясь пропустить даже секунду страшного действа, словно именно в этот момент её могли забрать у меня навсегда…

– Успокойся, малыш, всё хорошо, – Ваня обнял меня и попытался увести от двери.

– Нет, не хорошо! – я ревела с широко распахнутыми глазами, в перерывах между всхлипами стараясь глотнуть немного воздуха. – Ты же видел! Как это может быть хорошо?! Это ужасно, просто ужасно!..

– Присядь, а я поговорю с доктором, – произнёс он, настойчиво подталкивая меня к дивану в холле.

В ответ я смогла лишь нервно кивнуть.

Пока он общался с Лазаревским в его кабинете, я просто сидела и плакала, закрыв лицо руками и не обращая внимания на вопросительные взгляды находившихся в коридоре людей.

Зачем я только приехала?..

В прошлый раз мама разнервничалась, пытаясь мне что-то сказать, а сейчас вообще потеряла контроль. Может, мне больше не навещать её, чтобы не провоцировать новые срывы? По крайней мере, тогда она вернётся домой, а не проведёт остаток жизни в дурдоме!

Почему она сорвалась? Зачем так рьяно пыталась сообщить мне этот бред про какого-то змея?.. Я бы ещё поняла – про зверя, дьявола или антихриста, всё-таки мама являлась глубоко верующей христианкой. Но при чём тут змей?! Какие ещё знамения? Неужели она превратилась в очередную ненормальную, возвещавшую о конце света?..

Да, в мире было неспокойно: снова воевали, горели леса, разбивались самолёты, тонули танкеры… Но ведь всё это происходило и раньше! Это были не первые и не последние катастрофы за время существования человечества! И точно не конец света! Его уже столько раз предсказывали и в наш век, и в прошлые столетия, но он что-то никак не наступал!

И какое отношение ко всему этому имела я?!

На данный вопрос у меня имелся лишь один вразумительный ответ – просто моя мать являлась сумасшедшей, как бы ни хотелось верить в обратное. Просто ей действительно было плохо, и она находилась там, где и должна…

– Лиза, – тихо окликнул меня Ваня.

Я подняла на него заплаканное лицо и снова принялась корить себя на чём свет стоит. Он выглядел таким бледным, что почти сливался с блёклой больничной стеной. Не стоило втягивать его в наши семейные разборки, но уже было поздно – Ваня увяз в них по самое горло.

И прекратить его мучения могла только я…

– Ты меня бросишь? – скорее, это был не вопрос, а утверждение.

– Перестань ерундить, малыш, – он присел рядом, прижал к себе и свободной рукой попытался вытереть мне слёзы. – Всё нормально. Я не собираюсь с тобой расставаться. Я тебя люблю, и на это ничто не повлияет.

– У меня сумасшедшая мать…

– И что? Ты же не виновата.

– А если её болезнь передалась по наследству?..

– Значит, буду сходить с ума вместе с тобой! – усмехнулся Ваня.

Но в ответ я смогла лишь скривиться.

– Что сказал Лазаревский?..

– Ну… Я же не родственник, мне не раскрывают врачебные тайны. А в общих чертах он сказал, что подержит Варвару Михайловну ещё немного.

– Он будет держать её ещё долго… Ты же видел этот приступ… – я тяжело вздохнула. – Я хочу к ней.

– В смысле? – Ваня уставился на меня так, словно я уже содержалась в этом заведении.

– Я хочу увидеть её ещё раз, – пояснила я.

– Э… Не думаю, что это хорошая идея. Наверное, Варвара Михайловна уже спит, а ты слишком расстроилась…

– Теперь мне вообще к ней не приезжать?! – разозлившись, я попыталась вырваться из его рук, хотя ещё недавно сама обдумывала такой вариант.

Но Ваня лишь сильнее прижал к себе, и я расслабилась, позволив остаткам слёз стекать по щекам.

– Я не это имел в виду! Просто, может, лучше в другой раз?..

– Я не могу так уехать. Я должна… Не знаю… Пошли к Лазаревскому.

– А если он не разрешит?

– Я попробую…

Одной рукой я потянула Ваню за собой, а второй попыталась привести лицо в порядок. Естественно, ничего у меня не получилось, но зеркала в коридорах отсутствовали, поэтому оценить свой внешний вид я не могла. Ваня больше не сопротивлялся и шёл вровень со мной, что-то тихо бормоча под нос из-за недовольства. Так мы дошли до резиденции Лазаревского, где я на секунду остановилась, чтобы перевести дух, а затем осторожно заглянула в кабинет.

– Можно войти?

Пожилой мужчина с некогда тёмными волосами, теперь покрытыми серым налётом седины, сидел за столом и что-то писал, демонстрируя начинавшую лысеть макушку. Услышав голос, он оторвал взгляд от бумаг и сфокусировал его на мне. Несмотря на разделявшие нас толстые стёкла очков, от его невозможно-чёрных глаз у меня по спине побежали мурашки. Захотелось захлопнуть дверь и никогда больше не возвращаться в эту больницу. Убежать – неважно куда, лишь бы подальше от него.

Я не знала, откуда брался этот животный страх, просыпавшийся в глубине души, стоило посмотреть в его глаза. Может быть, я боялась, что Лазаревский запрячет меня в клинику, как и маму. Или опасалась, что он догадается о моём не очень хорошем к нему отношении. Однако, вероятнее всего, мне просто было что скрывать, потому я подсознательно старалась избегать встреч.

Но иногда с ним всё же приходилось общаться.

– А? Да, входи, Лиза, – врач отложил в сторону карточку какого-то пациента, возможно, даже моей мамы, и сцепил перед собой руки, слегка потерев большим пальцем основание кисти.

Меня передёрнуло от этого жеста.

Обычно Лазаревский ставил «Замок», когда собирался копаться в чьих-то мозгах. В данном случае – в моих. Я набрала в грудь побольше воздуха и осторожно закрыла за собой дверь, прошептав Ване, чтобы он подождал в коридоре.

– Здравствуйте, – я опустилась в кресло напротив Лазаревского.

– Здравствуй, Лиза, – он слегка сощурил левый глаз, и я едва не потеряла сознание. – Неважно выглядишь. Плохое самочувствие?

– Нет-нет, – поспешно ответила я.

Наверное, слишком поспешно, поскольку его глаз сощурился ещё сильнее.

– Со мной всё в порядке!

Неловкими движениями я снова попыталась навести порядок на лице и в волосах. Красоткой, конечно же, не стала, зато свою нервозность продемонстрировала ему в полной мере, потому тут же обхватила руками колени и твёрдо решила больше не шевелиться.

– Кошмары ещё мучают? – спросил он, просверлив взглядом мою черепную коробку.

– Нет, после экзаменов сплю нормально. Вы оказались правы, это был просто стресс. А сейчас я очень расстроилась из-за мамы…

– Понимаю… Неожиданная реакция. Состояние Варвары Михайловны в последнее время было вполне стабильным, поэтому я отменил некоторые лекарства. Наверное, слишком рано.