скачать книгу бесплатно
«Делать» реально пришлось перестать.
Однажды Володя взялся точить коньки. Про то, что это нужно делать, он узнал совершенно случайно – из разговора своих новых знакомых, и решил в тот же день исправить недочет. Точил, как отец учил точить ножи – до бритвенной остроты. Но накат после этой процедуры не улучшился, а, скорее даже наоборот, но виду показывать было нельзя. Помучившись с точеными коньками пару часов на льду, Володя вернулся домой и еще раз сел за заточку лезвий. Логика была проста: раз накат коньков плохой, значит просто недостаточно остро.
Так продолжалось, пока однажды за этим благородным занятием его не застал отец. Василий пришел домой и увидел, как Володя нещадно губит лезвие конька оселком.
– Ты чем это занимаешься? – спросил Василий сына спокойно и тихо.
– Да вот, коньки точу, – приосанившись и нарочито театрально ответил сын, как будто добра фея подарила ему счастливый лотерейный билетик, и, можно сказать, что приз уже лежит у него в кармане.
– И давно ты точишь свои коньки? – все так же серьезно и совершенно спокойно продолжал Василий.
– Уже три дня, – ответил Володя, потом подумал и добавил. – Нет, четыре.
– И что, лучше стали скользить?
– ? Пока не очень.
– А почему?
– Нужно, чтобы лезвия были острыми. Вот сейчас заострю посильнее, тогда будут лучше скользить.
– Дай-ка, сюда оселок, – Василий взял работу в свои руки и сделал первую проводку по лезвию конька. Потом объяснил.
– Чтобы коньки скользили лучше, нужно, чтобы была не одна острая кромка, а две – с обоих сторон лезвия. Без этой маленькой площадки между кромками ты просто не сможешь стоять на льду.
Василий довел работу до конца, несколько раз проверив кромки лезвия пальцем, потом передал конек сыну и спросил:
– Второй конек сам поправить сможешь? – Володя обмяк и немного приуныл, без отцовской критики, просто произведя адекватную самооценку своих трудов. Потом собрался и без лишних слов взял оселок из рук отца и принялся за второй конек.
Науки
С началом ХХ века в детской среде стала выделяться особая каста неприкасаемых – ученые. Они редко участвовали в традиционных детских забавах. Может и хотели бы, да кто ж им даст! Учиться надо, а не баклуши бить. Кстати, рыбинские ребятишки знали точно, что такое баклуши и как их бить. Это был нетрудный гарантированный заработок для всех желающих, не требующий особой подготовки. Обычно этим промыслом занимались в зимнее время, когда свободное время у крестьянина только и появлялось. Заключалось ремесло в раскалывании осиновой чурки, длинной в локоть или чуть меньше, на 4—6 поленец. Вот эти поленца и звались в народе баклушами. Их сушили и продавали на ярмарках оптом резчикам по дереву.
Осина – дерево мягкое, мелковолокнистое, легко поддающееся резке и утилизации. Тепла от нее немного, а вот посуда и другой щеповый товар из нее получался отменный: миски, ложки, тарелки, половники, ступки, скалки, доски и пр. и пр. Под каждую номинацию делалась определенная заготовка. Стоили они недорого, но и продавались оптом и всегда успешно.
Заготовка баклуш считалась делом зряшным, отвлекающим от основных работ по хозяйству. Можно было раскалывать чурки и весело стебаться с товарищами одновременно, что особенно важно было для молодых людей, которых родители держали на строгом послушании. А погулять-пообщаться—то хочется. Вот они и садились за эту работу или брали ее с собой на посиделки. Принимались за этот промысел обычно самые ленивые члены семьи, отсюда пословица и пошла.
Образование в крестьянскую среду завела вводить Екатерина II в конце ХVIII века. Это была дань Эпохе Просвещения, которая в России легла на самобытный уклад народной жизни в условиях крепостной зависимости. Но это была и попытка оправдать крепостное право неспособностью невольников самостоятельно справляться с искушениями, особо искушением Зеленого Змия.
«Нужно было заводить конторщиков, у нас есть свои, но все воссидящие, кроме двух, прегорькие пьяницы. Я становлюсь стара, и приходится свой век доживать с пьяницами», – жалуется Екатерина Алексеевна Мусина—Пушкина в письме своей приятельнице (1).
Большой светской барыне нужны были крепкие мастеровые и честные исполнители ее многочисленных проектов. В круг ее интересов входило: селекция садовых деревьев и лошадей, охрана лесов и коллекционирование предметов роскоши и живописи, строительство гидротехнических сооружений и храмов. Исполнение желаний барыни, получившей образование в Европах, требовало квалифицированных мастеровых. Так в 1848 году появляется первое народное училище в ее усадьбе Иловна.
Это был подарок детям из народа, наделенным природой особыми талантами: художественными, техническими, сельскохозяйственными. Ближе к концу столетия появился запрос на педагогов и учителей, который резко возрос с приходом Советской власти, объявившей войну народной дремучести Декретом о ликвидации неграмотности среди населения РСФСР (1919).
Усадьба Иловна. Впервые упоминается в писцовой книге за 1646 год в составе села Иловна, владельцем которой был Яков Юрьевич Мусин-Пушкин.
Появился тренд на «умных». Начали учить всех, кто не умел читать и писать от 8 до 50 лет. Конечно же, кроме тех, кто сумел хитро обойти этот Декрет, вместе с его Всероссийской Чрезвычайной Комиссией по ликвидации безграмотности (1920). Мария Ворошилова (в девичестве Слабова), к примеру. Она очень хорошо ткала. За день могла выткать до 70 см льняного полотна отменного качества. Родители решили, что ремесло – лучший гарант хорошей судьбы, чем грамотность, и не позволили дочери ходить в школу на постоянной основе. Она иногда появлялась в классе в течение 3-х лет, а потом вышла замуж и вовсе оставила эту затею. Родители оказались правы, судьба Марии удалась, однако, вместо подписи на документах она всю жизнь ставила крестик.
Напротив, свекровь Марии – Ольга Степановна Ворошилова, пользовалась особым расположением последней хозяйки Усадьбы Иловна в силу своего иммунитета к пагубным затеям Змия и природной грамотности. Но эта женщина была большим исключением среди населения окрестных деревень, потому как учить грамотности можно, да выучить трудно. Ну все, как в наше время! Ольга Степановна до конца 20-х годов была единственной женщиной на Манилове, способной составить жалобу или написать письмо, покуда не уехала к сыну в Рыбинск. Поскольку грамотность оказалась делом не только благородным, но и прибыльным, Ольга Степановна следила за образованием внуков.
В годы войны, уже будучи новогорожанкой Уфы, Ольга Степановна изменила свои взгляды на образование и предалась духовному окормлению соседей по бараку. Дети часто заставали бабушку за чтением книги в окружении соседей. Это было Евангелие 1913 года, привезенное из Рыбинска. На чтения приходили не только дети, но и взрослые, особенно женщины. Обычно в комнату к Ворошиловым приходило 3—4 женщин с детьми разного возраста. Ольга Степановна ждала гостей, топила печь, заваривала чай. Слушатели садились тесным кружком вокруг величественной женщины в очках и с замиранием сердца постигали чудеса, творящиеся в далекой Иорданской пустыне в Начале Лет. После этих чтений собственные невзгоды и тяготы жизни казались им не такими ужасными и безнадежными, и, влекомые интернациональным долгом, они уже были готовы трудиться еще больше и делиться последним с далеким маленьким народом, подарившим миру Бога Живого.
А параллельно с избой-читальней Ольги Ворошиловой, в Уфе делали первые выпуски Уфимский нефтяной и авиационный Институты. А заводы поглощали рабочие руки и плоды науки, обращая их в шаги к большой Победе.
Галина
Десятое декабря 1937 года в семье Ворошиловых разродилось появлением на свет Галины Васильевны. Это был третий ребенок в крепкой пролетарской семье. Роды были трудными, Мария была маленького роста, а работала у станка, как лошадь. Так ее поставила в семье свекровь, высокая статная Ольга Степановна. Василий был старшим сыном солдатской вдовы. Кроме сына у нее было еще две дочки, Мария и Шура. Поднимать детей было не просто. Когда Василий в 1928 году привел в дом из крепкой кулацкой семьи Марию, строгая Ольга Степановна, ведомая чувством справедливости, которым в начале бурного двадцатого века страдали все, стала отыгрывать на невестке недоимки судьбы своих дочерей и посылала глубоко брюхатую невестку на дальнюю пахоту, оставляя дочерям более простые дела по дому и в огороде. Поэтому первого ребенка Мария скинула по весне рядом с конем Борзым, которого она привела в хозяйство Ворошиловых с приданным. Это была единственная утрата в жизни, которую Мария горевала до конца своих дней. Во всем остальном она была глубоко верующей женщиной, и принимала жизнь мудро и без сопротивления, но с крестьянской смекалкой. Бог дал, Бог взял, – приговаривала она, когда речь шла о других утратах, которых выпало на ее долю немало. На этот раз Бог не взял, хотя роды были очень трудными, как и сам 1937 год.
Через пять дней Василий вошел во двор дома с новорожденной Галиной в больших мозолистых руках. Рядом шла маленькая Мария. Ее аккуратные ботики поскрипывали каблучками по заснеженной дорожке, ведущей от калитки к подъеду ладного двухэтажного дома. На втором этаже, где жили Ворошиловы, соседи уже давно поджидали молодых родителей из роддома. На площадке было четыре квартиры. Со всеми соседями жили в ладу, но дружелюбнее всех было многочисленное семейство Бауманов.
Хозяйка рукопожатной семьи поспешила войти за молодыми родителями в квартиру соседей и настоятельно попросила «наконец» показать ей девочку. Новорожденный ребенок оказался с длинными черными волосам, что вызвало ее восторг.
– Мария, а ведь дочка-то черненькая, как евреечка, – негромко, но так, чтобы было слышно всем присутствовавшим, воскликнула в шутку она на очаровательный еврейский манер и умильно сложила небольшие ручки, нагнувшись над ребенком. И это было искренне, потому что прибавление в этом крепком русском семействе означало усиление форпоста, защищающего ее семейство, от вечных, как этот мир, еврейских погромов, генетически прописанных в этом народе. Потому что евреи – это народ, а русские – это земля, это сила и доверчивый патриотизм. Народом русским людям еще только предстояло стать. Бауманы это знали, Ворошиловы – нет. Они были русскими людьми.
1937
Этот год стал для России годом перелома и скатывания в лапы Левиафана. Сам Левиафан об этом не сильно догадывался, он просто распухал и набирался сил от каждой замученной души, а летели души на небо целыми родами, не то что семействами.
Герои нашей саги и их семьи были оставлены на десерт, для особой миссии. Но были и общие черты, которые роднили наших героев с миллионами таких же семей, теряющих краски жизни под давлением лап Левиафана, запирающего пространство Советского Союза тяжелыми железными затворами. А жизнь мирового сообщества, напуганного неожиданными успехами нарождающихся технологий управления хаосом, покатила в обход жертвенника новой религии и ее Бога.
Жертвенник представлял собой шестую часть суши планеты, одаренную богатыми угодьями и нетронутыми недрами, которые нужно было осваивать. Идея сама по себе неплохая, но в этом мире у любой идеи есть свое время и претенденты на исполнение. Левиафан не только дождался своего часа, он оказался гениальным менеджером карусели, которая разделила всемирную историю на до и после, а мировое пространство на наши лагеря и территории, которые должны стать нашими лагерями, и когда это случится, будет счастье всем!
Все, что пока не наше, напряглось поодаль опасного развлечения, и стало изучать невиданное явление, старательно подстраховывая свои сложившиеся уклады и ценности от забав Зверя и решительного слома, который предлагал миру Левиафан. Но из-за железного занавеса в окружающее пространство настойчиво и постоянно летели сигналы о новых законах жизни и новых качествах, приобретаемых человеком, вынужденном крутиться на этакой махине, приводимой в движение мускульной силой многомиллионной «их тьмы и тьмы, и тьмы», запекаемых на гриле внутренней войны в новую общность людей. Это было нашим лагерем.
Левиафану удалось создать плавучий остров, существование которого было обусловлено скоростью вращения карусели, остановка которой неизбежно вела бы к катастрофе. Остров попросту начинал бы погружаться в преисподнюю под действием собственной тяжести. При этом проем в преисподнюю оставался открытым, что явно не пошло бы на пользу человечеству, проживающему на пока не в наших лагерях. Этот факт конечно же их не устраивал, и, зависший в лихом вращении над преисподней, остров оставался загадкой за железным занавесом и для мира, и для самих его аборигенов. Зверь играл в свою игрушку, осваивая человеческие и несметные природные ресурсы, параллельно утверждая основы государства доселе невиданного.
Все населения острова Левиафана жило относительно своих нужд и страхов. Работали как проклятые, поэтому наивно полагали, что при таком раскладе светлое завтра не за горами, и от этой мысли усиливали свои старания каждый на своей страде: кто своей волей, кто по воле приведения правоохранительными органами в органы правосудия и далее по этапу. И все ради завтрашнего дня, ради счастья детей и внуков. Почти что воплощенная идея райской жизни после праведной жизни. Соотносить свои потери и достижения с остальным миром было некогда. Этим занимались специальные органы Зверя: глаза, уши, обоняние, язык, кожа (кожа была особо прочной и толстой). Голос, голос Левиафана был зычным, а речи не допускающими разнотолков. Все однозначно и понятно: это «очень хорошо и большим, и детям», а иное – свинство и стыд. И никаких полутонов. Сработало! Отключение основной части населения от интеллектуальной работы, связанной с выбором, резко повысило бдительно и понизило критичность, выгода в квадрате!
А слышно Зверя было на 11 часовых поясах планеты. После полета Юрия Гагарина, этот голос услышали не только другие земляне, но и галактические «братья по разуму». Ух, переполошились!
Лиха беда начало
19 июня 1941 года в семье Ворошиловых случилось пополнение семейства – сразу на двух девочек. Случилось, потому что это были преждевременные роды, и девочки родились слабенькими, всего по 700 граммов в каждом тельце. Кушать сами не могли. В день начала войны Марию отпустили домой. Голос Левитана с роковым сообщением застал ее как раз за кормлением.
Старшие дети в это время бегали во дворе, который был пока продолжением мирной жизни. Мальчики весело гонялись друг за другом и выясняли, кто круче, под присмотром старших сестер, а те томились в ожидании мальчишек постарше, которые частенько заглядывали на шум во дворе, и тогда шума становилось больше, а жизнь – интереснее стократ!
В квартиру зашла соседка, чтобы поздравить Ворошиловых с прибавлением и посмотреть своими глазами на сочинение родителей.
– Маня, ну как ты? – с выражением соболезнования спросила соседка. Маня в это время пыталась приложить к груди одну из девочек, но та лишь морщила личико и слабо попискивала. Вторую девочку держала на руках Шурочка – старшая сестра Василия. Свекровь в это время удерживала на коленях маленькую Галинку, которая вяло пыталась освободиться от объятий бабы Оли, как бы, не надеясь на успех задуманного. По всему облику девочки было очевидно: у бабы Оли – не забалуешь! и все порывы детского любопытства находятся под контролем высшей силы, спорить с которой бесполезно.
– Да вот, совсем не знаю, что и делать, – устало пожаловалась Маня, – в роддоме мне их не приносили, а как кормить-то – ума не приложу. Да может ли эта кроха с груди кормиться-то?
– Да, тут грудью-то может и не получится. А ты попробуй на молоке хлебный мякиш скатать и ребеночку…
В это время приемник затрещал, защелкал, оживая эфиром. Женщины замерли в предчувствии недоброго. Даже маленькие новорожденные перестали попискивать и предоставили свои тщедушные тельца на волю рук, понуждающих их к жизни в этом странном недоброжелательном мире.
Из черной коробочки раздался голос Юрия Левитана:
«Внимание, говорит Москва. Передаем важное правительственное сообщение. Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в 4 часа утра без всякого объявления войны германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков. Наше дело правое, враг будет разбит. Победа будет за нами!»
Через несколько дней близнецы ушли по радуге в Небесную обитель. А еще через неделю в дом постучали. Мария еще не совсем пришла в себя от навалившего на нее горя, делавшего ее человеческое несчастье почти неприметным на фоне всеобщей беды, постигшей людей, когда в дом постучали. Постучали оттуда, где заметили. Вошли двое в милицейской форме:
– Это квартира Ворошиловых?
– Ворошиловых, – строго ответила Ольга Степановна, принимая первый удар на себя, как и положено большухе.
– Кто из вас Мария Васильевна? – спросил один из милиционеров, блуждая глазами между маленькой Маней и довольно крупной Шурочкой, примеряющей в это время платьице на трехлетнюю Галинку. Женщины замерли в предчувствии недоброго.
– Так, кто же из вас Ворошилова Мария Васильевна? – повторил свой вопрос мужчина в форме.
Вместо ответа Мария заплакала, растирая рукой по лицу слезы, а свекровь распрямила спину, как она делала всегда в минуты беды или опасности. Теперь ее сухопарая фигура была похожа на горящую свечу и казалась еще выше, чем была на самом деле.
– В чем дело? – строго спросила она.
Милиционеры несколько сконфузились от такого прямого вопроса на вопрос, и озвучили бумагу, с которой пришли. Это был донос о том, что Мария вернулась домой из роддома такого-то числа с парой младенцев, но после объявления войны стала морить новорожденных голодом, чтобы в час тяжелых для страны испытаний освободить семью от лишних ртов. Донос был анонимным.
В квартире наступила тишина. Мария перестала всхлипывать и тереть руками лицо, но слезы продолжали катиться ручейками по щекам и неслышно падать на подол платья.
– Я не виновата, – наконец робко выговорила она. – Они были недоношенные и очень слабенькие.
– Пройдемте с нами.
– Куда?
– Дело требует расследования и до его окончания вы будете находиться…
– Я не хочу никуда идти. Я не убивала своих детей! – робко запротестовала Мария, которая была добрейшей женщиной, неспособной на протест.
– На вас заведено дело и до его окончания вы должны находиться…
– Я правда не виновата. Можете спросить у соседки, она видела, какие они слабенькие были и совсем не могли есть. Пожалуйста, не берите меня!
– Оставьте ее, – встала на защиту своей снохи строгая Ольга Степановна. – Я сейчас схожу за соседкой.
Строгость величавой женщины возымела действие, и служивые замешкались с исполнением своего долга. Ольга Степановна беспрепятственно вышла из квартиры и вернулась с перепуганной соседкой. Потом подошли другие соседи. После получасового схода Марию, перепуганную и ослабшую, оставили дома до выяснения обстоятельств. А потом обстоятельства совсем стали неподходящими для их выяснения. Началась эвакуация Рыбинского моторостроительного завода на Урал. Кормилец уехал с заводом, а семья – в деревню, на родину, в деревню Манилово.
Под раскатами беды русский человек всегда стремится прильнуть к своей земле, прижаться к ней, слиться с ней до незаметности, чтобы выжить.
ольга степановна
Свою жену Павел Ворошилов привез в дом на Манилово из Залужья. Нынче эту деревню о 28 домах подпирает к берегу водохранилища Рыбинск, а в молодость Ольги Степановны на месте водохранилища лежали заливные луга реки Юги. Низменное место было, можно сказать, что одна большая лужа.
Таких мест в этом течении Волги было много. Хорошо было скот пасти рыбинским хозяйствам, – на лето коровушек на какой-нибудь остров переправили, да и пастуха не нужно, – куда им деваться-то! Даже волки в такие места не заглядывали. Им хватало на прокорм и в богатых рыбинских лесах.
А сена поймы рек столько давали, что его можно было бы использовать в качестве топлива для производства электричества в тех объемах, в каких стала давать Рыбинская ГЭС, после полного введения своих мощностей. Но история руками людей распорядилась этим ресурсом земли иначе. Однако вернемся к Ольге Степановне.
Она родилась в конце ХIХ века в семье Орловых. Таких фамилий в Рыбинском уезде немало, все они получили свой социальный маркер, став вольноотпущенными графского рода Орловых. Крепостных на сей чудесный момент было более, чем 2500 душ мужеского полу. Произошло это в 1831—1833 годах волей графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской. Она не сочувствовала крепостному праву. После оформления статуса свободных хлебопашцев отношения между крестьянами и крепостниками осуществлялось через приказчиков, бурмистров и старост, а меж самими крестьянами – через Вотчинное правление, выбранное на общем сходе мужской половины поселения.
Часть крестьян уезжала в отхожие промыслы, образуя общины и землячества, доверяя отношения и общественную собственность выборным органам. Так по российским весям стала множится культура общинного самоуправления.
Те же события происходили и в вотчинных землях Мусиных-Пушкиных, с культурным и административным центром в усадьбе Иловна, что стояла на высоком берегу реки в 23 верстах от города Мологи, в аккурат недалече от деревни Манилово – через реку. Мусины-Пушкины были весьма патриотично настроенными радетелями российской земли и много усердия приложили к развитию в своих вотчинах социальной инфраструктуры для вольноотпущенных крестьян. Средства бывших душевладельцев позволяли не ограничивать свои фантазии. Так, в 1846 году на территории усадьбы открывается Иловенское народное училище. Чуть позже в главном здании барской усадьбы организуется работа фельдшерского пункта и аптеки. В 1917 году строится больница, начинает работать и почтово-телеграфное отделение. Все эти учреждения были бесплатными для крестьян окрестных деревень.
Вотчинные правления тоже имели свою казну и земли, которые крестьяне могли испросить в свое хозяйствование. А невостребованными они до срока стояли лесами и лугами по берегу Мологи, состояние которых и ресурсы находились под строгим контролем выборного органа.
Последними владельцами усадьбы Иловна, вплоть до 1918 года, были граф Александр Алексеевич Мусин-Пушкин и его жена Мария Николаевна (ур. кн. Долгорукова). Жизнь усадьбы текла своим чередом, а хозяева наведывались в усадьбу один-два раза в год, принять доклад и казну от управляющего, познакомиться с делами попечительских советов, выстроенных на свои средства общественных мест. Весть о приезде благодетелей распространялась той самой цыганской почтой недели за две до их приезда. По обыкновению, это было летом. Усадьба прибиралась, центральный въезд украшали лентами и цветами. Когда барский поезд приближался к усадьбе, господа начинали разбрасывать мелкие деньги по сторонам дороги, поэтому в этих местах всегда собиралось множество народу.
Особенно радовались этому событию дети. Добрая барыня всегда привозила с собой конфеты и пряники, которые раздавала детям. Ольга Степановна хорошо помнила эти церемонии.
Кроме чисто ритуальных церемоний, в такие приезды решались и бытовые вопросы, возникающие в общине. Можно было обратиться к барину за высшей справедливостью, если решение Выборного Совета не удовлетворяло ожиданиям истца. Однажды пришлось обратиться за помощью к барыне и Ольге Степановне.
Ее муж, Павел Ворошилов, часто отъезжал на промыслы, которыми была богата рыбинская земля. В этих промыслах он встретился с революционерами и так заразился их идеями, что в 1905 года вступил в партию и организовал на Манилове ячейку Российской социал-демократической партии большевиков. Поскольку человек он был заметный и совестливый, его неоднократно выбирали в Выборный Совет, в компетенцию которого входило и решение рекрутских вопросов. В Первую мировую решать таких запросов по мобилизации рекрутов приходилось много. А проводилось это так. Все мужчины призывного возраста тянули палочки: длинная – остаешься на хозяйстве, короткая – отправляешься на фронт.
Однажды короткую палочку вытянул друг Павла. И тут Павел выступил с почином высшей справедливости:
– У тебя дома четверо малых деток по лавкам, а у меня – трое, значит мне и идти воевать, – сказал и ушел на фронт, с которого не вернулся.
Такой поступок задел души односельчан, поэтому, когда молодой вдове Мария Николаевна Мусина – Пушкина оставила перед отъездом из усадьбы ключ от главного дома, все посчитали такое решение справедливым. Так Ольга Степановна стала хранительницей сокровищ, собранных многими поколениями меценатов славной фамилии Мусиных-Пушкиных в своей усадьбе «Иловна».
Ольга Степановна любила свою работу. Каждое утро она отправлялась в господский дом, который стал для нее и школой, и институтом, и музеем изобразительных искусств. Большая коллекция произведений изобразительного искусства состояла в основном из галереи портретов кисти Ф. С. Рокотова, С. Тончи и других мастеров, менее известных просвещенной публике. Значительную часть собрания выполнили крепостные мастера хозяев. Хозяева-меценаты много средств и усилий вкладывали в проявление талантов, вверенных им судьбою душ. Для прилежных к живописи крепостных душ в усадьбе в конце XVIII века была организована живописная мастерская, которая подарила миру имена Ильи и Ивана Шляхтенковых, Федора Уханова, братьев Шустовых и других, менее известных самородков.
Ольга любила рассматривать детали женских портретов, которые так разительно отличались от лиц и нарядов ее повседневного окружения. Народный костюм ее не раздражал. Он был целесообразен условиям быта. Но в ее сердце зарождалась осознанная благодарность людям, по отношению к которым она была всего лишь холопкой. Она видела, как присутствие этих людей в усадьбе влияет на поведение деревенских. И это присутствие и влияние явно шло на пользу последним: они держались трезвости, осваивали незнамые доселе ремесла, которые потом обогащали жизнь их семей новыми вещами и культурой.
Ее женский идеал рождался из внешнего вида этих господ, из их изысканных манер и красивой речи, которая отражала не только бытовые краски жизни, но способна была к выражению тонких оттенков чувств и мыслей, излишних для простого народа. Такое развитие самосознания мешало в повседневной жизни, но доставляло женщине такую радость и благодарность миру, что она сознательно отравляла себе жизнь отдалением от своего окружения, поднимаясь в своем развитии и подтягивая своих детей.
Барская гардеробная была полна удивительного белья. Удивительного, потому что в то время крестьянки ходили без исподнего. Все это вошло в их быт вместе с работой Ольги Степановны, которая сначала себя и дочерей обшила нижним бельем, а потом стала работать на заказ – все копеечка в дом с тремя сиротскими ртами!
Библиотека нравилась Ольге Степановне особенно. Здесь она больше всего проводила времени. Она была одна в доме, и никто не мешал знакомству с удивительным миром книг. Так проходило время до самой революции, которая в эти края пришла в 1918 году.
Революция ворвалась в жизнь окрестных деревень пожарами и грабежом барских усадеб. Ольга Степановна успела вынести из господского дома небольшую библиотеку и несколько безделиц, среди которых было шесть фужеров ручной работы. Весь этот немногочисленный скарб Ольга Степановна пронесла через все невзгоды войны и послевоенной разрухи и в сохранности передала своим детям.
Пять из сохранившихся фужеров сегодня живут на кухне внука Ольги Степановны – Владимира Ворошилова, в Москве. Мы пользуемся ими в особо торжественные случаи, когда вся большая семья моего отца собирается вместе.
В тот последний приход в барский дом, Ольга еще раз прошла вдоль портретной галереи, зашла в домовую церковь во имя Алексея человека божия, зажгла свечи. Она была верующей женщиной и не сильно скрывала своих взглядов, от гонений ее берегла добрая память о муже.
Немного постояв около аналоя, она перекрестилась и вышла из дома. По каменной набережной, которая красивым каскадом ступеней спускалась к реке, Ольга подошла к воде. Спуск стерегли статуи львов. Они, как и Ольга, хранили верность своим хозяевам до конца, грустно всматриваясь в смог будущего… потому что их верность была уже никому не нужна. Из будущего выдвигались иные времена.
Полюбовавшись закатом, она бросила ключи в реку, где кровавые отблески вечерней зари рисовали тревожное завтра. Булькнула вода, беспокойные круги побежали по поверхности реки, волнуя ее спокойное течение. Потом вода сомкнулась покоем. Так стихает природа – перед бурей, море – перед цунами, человек – перед Высшим Судом.
Василий Павлович
В самый разгар Рождественских приготовлений в семье Ворошиловых родился первенец. Действительно ли готовилась семья к Рождеству, мы не узнаем никогда, потому что 1909 год только вступил в свои права, а Павел – счастливый отец ребенка, уже четыре года как был членом РСДРП (б), где такие слабости были недозволительны Уставом.
Но чисто по-человечески это был двойной праздник для семьи, потому что вся округа волновалась не меньше Рождественской метели.
Два года назад выбрали II Государственную Думу – Шутка ли! Голос народа звучал и был слышим. Народ требовал земли, своей земли! Тяжелые цепи неволи сдвинули с места Государственный уклад, который столетиями казался незыблимым.
Павел был руководителем деревенской ячейки большевиков и активно участвовал в обсуждении прокламаций, которые обильно сыпались по широким российским просторам из подпольных типографий и будоражили общество, расчищая место для новых идей и партий.
