скачать книгу бесплатно
Дом окружен тропическим садом, и терраса вся полна цветущих растений – точно сад взобрался по ступенькам лестницы и дом является его частью.
Красное, расшитое золотом сари Девики Рани, встретившей нас на террасе, кажется также экзотическим ярким цветком. Облик ее мне хорошо знаком – вероятно, я видела ее на экране, и память надолго запечатлела это необыкновенное лицо. Девика Рани была и осталась любимой артисткой Индии, сумевшей, как никто другой, воплотить на экране и сцене художественный идеал Востока. И хотя теперь она оставила сцену и выступает очень редко, имя и образ ее по-прежнему любят и чтут, и во многих домах в Индии на почетном месте можно видеть ее портреты и фотографии.
Рядом с Девикой Рани Святослав Рерих кажется варягом: зоркие спокойные карие глаза, готический лоб, светлая, несмотря на загар, кожа – без сомнения, уроженец севера. Такие лица, вероятно, были у князя Рюрика и его свиты, когда прибыли они на своих крутобедрых кораблях из далекой Швеции в древнюю новгородскую и киевскую Русь. И действительно, род и самое имя Рерихов происходят от Рюриковичей.
Николая Константиновича Рериха, большого русского художника, хорошо знают в Европе и Америке – его картины, театральные постановки, книги; археологические и этнографические экспедиции и связанную с ними научную работу; его деятельность как архитектора; и, наконец, сделанный им проект интернационального договора («пакта мира») для защиты памятников искусства и культурных организаций, работа над которым была заветным делом его жизни. В этом деле, как и во многих других трудах своего отца, принимал участие и Святослав Рерих, тоже очень талантливый и оригинальный художник.
Святослав Рерих. Портрет Девики Рани Рерих
Святослав Рерих родился в Петербурге в 1904 году. Талант его проявился рано, чему способствовала вся атмосфера в доме его родителей. Влияние и руководство его отца были для него первой и, вероятно, важнейшей школой искусства и жизни. Свое художественное образование он продолжал в Швеции и в Англии, и затем – по классу архитектуры, в Соединенных Штатах, в Колумбийском университете в Нью-Йорке и Гарвадском университете в Кембридже (в штате Массачусетсе).
Вместе с родителями и братом Юрием, ориенталистом, Святослав Рерих принимал участие в экспедиции вглубь Азии – в Индию, Тибет и Монголию, в 1923 году. Уже тогда он был знаком с философией и мистикой Востока, и путешествие в Гималаи, священные горы, овеянные легендой и тайной, было как бы первым контактом с «первоисточниками». В горных пещерах в Гималаях, как и в монастырях, встречаются ученые ламы, еще сохранившие в чистоте заветы буддизма (о встречах с некоторыми из них рассказал Н. Рерих в своей книге «Сердце Азии»)[9 - Издательство «Alatas», Southberry, Conn.. U.S.A., 1929.].
Последние годы жизни Николай Рерих, вместе с семьей, безвыездно провел в Индии. За эти годы он выпустил несколько книг «Алтай-Гималаи», «Гимават», «Врата в Будущее», «Твердыня Света», «Прекрасное Единство» – так же как и его жена Елена Рерих, перу которой принадлежит книга «Основы Буддизма», и «Чаша Востока» (перевод с английского на русский) и «Письма Е. И. Рерих» на английском и русском языках.
После смерти Н. К. Рериха (в 1947 году) и его жены (в 1955 году) в доме, где они жили в Наггар Кулу в Дарджилинге, был устроен Памятный Музей имени Н. Рериха и библиотека. Теперь этот музей реорганизуется; библиотека увеличивается и пристраивается новый флигель для расширения музея и создания Интернационального Центра Культуры, в котором нуждается «Пакт Мира» для проведения в жизнь его идеалов и заданий.
С. Рерих и Девика Рани уезжают обычно в Наггар Кулу в конце зимы, в феврале, и в марте С. Рерих пишет тогда картины и этюды Гималаев, – в это время года, перед началом муссонов (ветров, приносящих влагу), воздух прозрачен и снежная сияющая «корона Гималаев» явлена во всей своей красоте.
Святослав Рерих. «Когда собираются йоги»
В остальное время Рерихи живут, большей частью, в своем имении в провинции Мизор. В этой местности еще сохранились сандаловые деревья, в Голубых Горах (Нильгири) и на плантациях. В окрестностях Бенгалора находится единственная в Индии фабрика сандалового порошка и масла. Из порошка делают фимиам – главным образом в виде палочек, тоненьких как былинки; зажженные, они курятся ароматным синим дымком. Фимиам возжигают в Индии всюду, одинаково во дворцах и в хижинах, и в храмах, это – приношение богам и духам, и также знак уважения и любви. Запах сандаловых курений – характерный запах Индии.
В доме Рерихов Восток и Запад сплелись неразделимо. Здесь много восточных предметов обихода и искусства – утварь, бронза, ткани, миниатюры. Картины на стенах отображают Индию и ее природу, ее людей и их жизнь, ее философию. Но характер убранства дома «западный» и современный: в комнатах сравнительно мало вещей, зато они так хорошо выбраны и размещены, что нельзя ничего ни прибавить, ни убавить, не нарушая гармонии целого. Это – западная система меблировки и декорации. Восток (за исключением Японии и Китая) заполняет вещами и произведениями искусства – коврами, картинами, орнаментом – каждое свободное место, и комната имеет вид музея, в котором поселились люди.
Студия С. Рериха, просторная и полная света, является душою дома. Мы видим здесь его картины – композиции, портреты, эскизы и этюды. Он в совершенстве владеет техникой живописи, и это дает ему свободу выражения своей художественной индивидуальности. Он работает также как архитектор, и немало строений в Индии создано по его советам и планам.
На почетном месте в студии находится большой, во весь рост, портрет Девики Рани. Он полон жизни. В чертах этого лица, в гармоничном – метко, «на лету» схваченном – движении тела, так же как и в композиции и в краске, есть та сияющая мягкость и в то же время сила, что характерны для всего облика Девики Рани.
В эскизах, главным образом тушью и темперой, «образов преходящего мира» (как называют японцы то, что на Западе обозначается словом «жанр») сказывается знание Индии и любовь к этой стране, и чувство чего-то неуловимого характерного, что отличает жизнь именно этих людей именно этой страны.
Но несмотря на то, что С. Рерих любит и умеет передавать текущую красочность «проносящегося мимо мира», главной его целью, предметом исканий является раскрытие того, что скрыто за внешними формами, что составляет их содержание и смысл. Формы и краски – своего рода «знаки» («символы») – у них есть «значение». Такой символизм вовсе не есть искусственное, своевольное измышление человеческого ума, он дается самой природой, самим характером явлений природы и жизни. Например, «символика» (значение) света естественно противоположна «символике» тьмы. Значение темного, тяжелого, неподвижного камня отлично от значения (символики) крыла, цветка, луча – легкого, непостоянного, тонкого, проникающего. Символика краски и формы естественно соприкасается с мистикой; мистика ведь есть не что иное, как признание за внешними формами жизни содержания, истинное понимание которого превышает возможности человеческого разума – и вытекающее из этого признания чувство.
Глубоко «символичны» – как по теме, так и по форме и краске – три большие полотна С. Рериха (составляющие вместе триптих, картину из трех частей).
Первое панно, «Куда идет человечество», написано в серозелено-коричневых и серо-фиолетовых тонах. На фоне холодного неба, отягченного темными тучами – острые вырезы скал; внизу – склоненные, застывшие в тревоге и неподвижности, фигуры людей. Чувство безысходности, лишь вдали, в узком прорезе ущелья – голубоватый свет, и на скале – скользящий розовый отблеск Креста.
Второе панно, «Распятое Человечество», огненная беда, трагедия разразившейся войны. Разверзлось небо, и вылилась чаша гнева. Горят города, пламенем освещенные идут легионы воинов, и – параллельным потоком – толпы беженцев. На этом фоне, символична фигура «Распятого Человечества», являющая собой как бы живой крест.
В третьем панно, «Освобожденное Человечество», крест явлен в сердце мистического цветка света, как бы растущего из глубины небес сверху вниз, по направлению к земле. Навстречу ему со дна земной бездны встает фигура «Освобожденного Человечества».
Тема этого триптиха родственна идее «Пакта Мира» и «Знамени Мира»: призыв к сохранению миру, во имя высших ценностей, культуры и гуманизма.
«Пакт Мира» призывает к созданию могущественной мирной организации, Интернационального Центра Культуры для сохранения и защиты учреждений и памятников, связанных с жизнью науки и искусства – своего рода «Красного Креста Культуры». Если человечество приняло и признало Красный Крест как символ помощи физически больным и раненым, то оно должно также принять и «Пакт Мира» как символ защиты сокровищ культуры, высших ценностей жизни, от которых зависит духовное и душевное здоровье и благосостояние человечества – своего рода «Красный Крест Культуры». Руководимое «Пактом Мира», объединенное «Знаменем Мира», опираясь на непоколебимую «Твердыню Света» культуры, человечество должно воспрянуть и освободиться от страха, от угрозы войн с их неисчислимым страданием.
Идея «Пакта» возникла у Н. К. Рериха еще в 1903 году, когда он был занят исследованием и реставрацией художественных памятников Руси XI и XII века. В 1904 году он предложил проект «Пакта» на рассмотрение Русского Архитектурного Общества, и затем в 1914 году, во время войны, царскому правительству. Проект был одобрен, но война задержала намечавшиеся тогда возможности его осуществления. В 1929 году в Нью-Йорке было заложено основание Международной Организации Пакта Культуры, и явилась надежда, что близится «Новая Эра» созидательной работы на пути к подлинному и длительному миру. В 1931 и 1932 годах состоялись первая и вторая интернациональная конференции Пакта Мира в городе Брюгге в Бельгии; третья конференция состоялась в 1933 году в Вашингтоне, в ней приняли участие представители 33 государств, единогласно высказавшие горячее одобрение проекту и наметившие меры для проведения его в жизнь путем международных договоров и конференций (отчет о работах и принятых конференцией и Вашингтоне решений был опубликован в Нью-Йорке отдельным изданием, в 1934 году). Был также избран Комитет, такие же Комитеты были затем утверждены в Париже и Брюгге, для работы над проведением «Пакта» в жизнь.
Многие страны Европы выразили тогда интерес к «Пакту Мира» и уведомили Парижский комитет о том, что «Пакт» находится на рассмотрении их правительств.
Парижский комитет обратился также в 1934 году с письмом к Верховному Совету СССР, предлагая «Пакт» на его рассмотрение и признание.
В 1935 году в Вашингтоне, в торжественной обстановке, «Пакт Мира» Рериха был подписан президентом Рузвельтом и представителями 20 стран Южной и Центральной Америк. Президент Рузвельт сказал при этом речь, переданную по радио о значении и важности «Пакта» и «Знамени Мира».
В Музее Рериха в Нью-Йорке (313 Вест 107 улица, вблизи Риверсайда) находится эскиз «Знамени Мира», сделанный Н. Рерихом. Символ, изображенный на Знамени, – три соприкасающихся малых круга, замкнутые в другой, больший, круг, – употреблялся всеми народами и во все времена, начиная с глубокой древности; он имеет много толкований[10 - См.: «The Roerich Pact, and Banner of Peace», New York, 1947.]. Наиболее универсальные из них следующие: «религия, наука и искусство, в едином кругу Культуры» и «прошлое, настоящее и будущее, в едином кругу Вечности». Этот древний и универсальный символ можно видеть на многих картинах Н. Рериха, находящихся в Музее в Нью-Йорке.
В музее находится картинная галерея и библиотека. В библиотеке собрано большое количество произведений Н. Рериха; среди них – большая редкость за пределами России – серия картин, относящаяся к раннему периоду его художественной и научной деятельности, времени его археологических и этнографических экспедиций на север России. Здесь находятся также эскизы декораций, сделанные Н. Рерихом для постановок Дягилева в Париже, «Священной Весны» Стравинского и «Князя Игоря».
Большая часть картин в Музее относится ко времени пребывания Н. Рериха в Индии, и они вдохновлены философией и мистикой Востока – Индии, Тибета и Монголии. Но порой как бы сказывается в его произведениях память о русском севере, по-прежнему близком его сердцу. Вот Святой Пантелеймон идет по склону горы, собирает целебные травы. Игра серебристо-голубых тонов неба, нюансы травы и цветов, и весь пейзаж – как бы отражает прелесть северной весны. Это могло быть у Белого моря, крутые берега которого весной покрыты ковром нежнейших цветов.
Среди картин в галерее находятся два портрета кисти Святослава Рериха, изображающие его родителей.
На портрете его матери, Елены Ивановны Рерих, фоном служат кущи деревьев, осеняющих храм; в сине-зеленом таинственном сумраке смутно видна темная статуя Кришны, играющего на флейте.
Н. Рерих изображен среди гор, около статуи каменного всадника (такие статуи, некоторые – очень древние, оставленные неведомыми народами, рассеяны по горам и пустыням Тибета, Туркестана, Монголии). Оранжевое золото утренних лучей солнца, синяя тень ущелий, голубизна неба, темный пурпур скалы, похожей на складки богатой мантии… роскошь света и цвета горнего царства Гималаев! Во всем облике Н. Рериха на портрете, несмотря на европейскую (кроме черной тибетской шапочки) одежду, есть что-то от Востока, с которым он был так связан – как в жизни, так и в искусстве. Искусство его также оказало большое влияние на многих художников Индии и Пакистана.
В государственном Музее Мизора есть «Зала Рериха», где находятся картины периода пребывания его в Индии. Также в Дели, в библиотеке высшей сельскохозяйственной школы, выставлено более сотни картин Н. Рериха, композиции и пейзажи Гималаев; они висят вдоль стен большой залы библиотеки, над низкими книжными шкафами. Посреди залы за длинными столами из прекрасного индийского дерева сидят, склонив головы над книгами, учащиеся Школы. Когда кто-нибудь из них отрывается от книги и поднимает голову, он видит изображенные художником снежные вершины и голубые хребты гор, кристальные озера среди снегов или явление Майтрейи, грядущего «Будды Милосердия». Образы и видения, запечатленные Н. Рерихом в его произведениях, вошли в жизнь этих людей, стали ее частью; не есть ли это – большее, чего может желать, для своих картин, художник?
Святослав Рерих связан с Индией еще сильнее, еще крепче, чем его отец. «Я являюсь уже частью этой страны», – сказал он. Представители культурной жизни Индии, ее интеллигенция, писатели, художники, считают его своим. «С. Рерих – западный художник, но он таков, каким должен быть художник соответственно понятиям, законам и идеалам Востока», – пишет о нем Г. Венкатачалам[11 - См.: G. Venkatachalam «Painters of the Present» в «The Illustrated Weekly of India», June 1, 1947. Г. Венкатачалам, талантливый писатель, критик и художник, очень много сделал, чтобы ознакомить Запад с Востоком и Восток с Западом. Его перу принадлежат: «Contemporary Indian painters», «The Mirror of Indian Art», «The Travel Diary of an Art Student», «The Daughters of the Dawn», «Pen Pictures and Sketches», «Fragrant memories», «Shrimati Shanta and her Art» и другие книги.], «его искусство – своего рода Йога, путь к познанию высшего через раскрытие его в Красоте Мира… одна из Йог (путей) ведущих к Освобождению».
Древняя прародина народов, Азия, сохранила живой контакт с «Миром Огненным» – миром Духа. В этом – ее сила.
Уже начинало смеркаться, приближался тот удивительный момент перехода от дня к ночи, превращения света в тьму, который так краток и так особенно сильно чувствуется на Востоке. Нам хотелось увидеть сад, проникнуть в его таинственную манящую чащу, прежде чем тьма наполнит и скроет ее. «Вы еще не видели наше священное дерево, – сказала Девика Рани, – пойдемте, сейчас как раз время».
На ярко освещенной террасе холодный электрический свет боролся с закатным блеском уходящего дня. В этом двойном свете как-то особенно ярко горели большие красные цветы на кустах, окаймлявших тропинку, по которой мы шли. Тропинка вела в глубину сада, в необыкновенный живой храм: вокруг мощной золотистой колонны центрального ствола дерева толпилось, расходясь хороводом, множество других более тонких, почти белых, причудливых колонок-стволов. Где были их корни, вверху или внизу? Они вырастали из ветвей дерева, перпендикулярно земле спускались вниз, и врывались, врастали в почву. У них была почти самостоятельная жизнь, в то же время они составляли неразрывную часть всего целого, и на них, как и на центральном стволе, покоился высоко вверху, в темнеющем небе, величественный зеленый купол из миллионов листьев в форме сердец. В этой «священной роще» дерева с десятками стволов царила особенная, насыщенная значением молитвенная тишина. Точно присутствовал Кто-то невидимый, громадный, мудрый и благостный.
Меня охватило почти религиозное чувство глубокого восхищения, смешанного с благодарностью. Это чувство можно выразить поклоном, славословием или светом свечи, букетом цветов. И вдруг сзади, из-за моего плеча, чья-то рука протянула мне – о, чудо! – зажженную палочку сандалового фимиама. Огонек горел трепетной искоркой, двигавшейся по палочке сверху вниз, превращался в голубой ароматный дымок, тонкой спиралью уносившийся вверх. Я поставила чудесную палочку у подножия дерева, воткнув ее как свечу в серебряный подсвечник – в рыхлую землю.
В Индии люди верят, что в час захода солнца дух, обитающий в дереве, общается с Мировой Душой. Это – час молитвы для всего живущего. Во всем, что живет, отражен божественный Лик и звучит Голос: Кришна, Властелин Музыки, играет на своей флейте.
Какое удивительное, чистейшее, религиозное чувство природы! Недаром Индия с ее многотысячелетней мудростью влекла и влечет к себе людей. И недаром она стала второй родиной русскому художнику, прибывшему из страны далекого, седого Севера!
Иран
Русский йог в Тегеране
Столицу Ирана, Тегеран, часто называют «Парижем Среднего Востока». И действительно, есть в этом городе что-то родственное Парижу. Светлый, прозрачный воздух, нежные нюансы света, играющего на золотистых стенах домов, цветы и деревья. И также веселый характер персов, любящих смех и шутку, их живой ум, сообразительность, легкость и быстрота движений. И какая-то врожденная артистичность – понимание того, что красиво и некрасиво, что радует глаз и душу и что их омрачает.
Один из кварталов города, по соседству с армянской церковью и зороастрийским «храмом огня», издавна облюбовали русские. И есть в этой части города что-то, напоминающее «русские» кварталы Парижа, Пасси и Отей, – как они были до войны, когда многоэтажные дома-ульи еще не ворвались в мирный город особнячков, садиков и очаровательных переулков, не разметали их тишину и сон.
Армянская церковь, белая, с невысокой башенкой-колокольней, находится в глубине большого двора, отгороженного от улицы узорной решеткой. В этом дворе по утрам собирается веселая толпа детей и подростков, идущих в прилегающую к церкви армянскую школу.
На другой стороне улицы помещаются храм и школа «гебров», иранских зороастрийцев. Храм окружен садом и обнесен высокой стеной, из-за которой видны лишь зеленые шапки деревьев. Когда кончаются занятия в обеих школах одновременно, учащиеся высыпают из соседних, через улицу, ворот, и улица наполняется веселым шумом и гамом.
Два храма, христианский и зороастрийский, живут дружно. Зороастрийцы даже «пользовались» колокольным звоном христианской церкви, когда при некоторых особенно строгих правителях Ирана им было запрещено иметь свой колокол, чтобы не смущать сердца верных пророку Магомету[12 - Религия Зороастра («маздеизм»), от слова «мазда» – свет, сияние, – титул, входящий в имя божества, прежде была государственной религией Ирана (Персии). Когда Иран стал мусульманским, правительство часто проявляло гораздо большую нетерпимость по отношению к кучке своих граждан, не пожелавших отказаться от религии предков, чем к людям иных религий. В настоящее время им стало гораздо легче – преследования со стороны правительства прекратились. – В зороастрийских храмах горит «вечный огонь», символ Ауры-Мазды, «Господина Света и Мудрости». Но зороастрийцы никогда не были «огнепоклонниками», как иногда, ошибочно, их называют.].
Между тем ритуал зороастрийской службы требует колокольного звона. Колокола армянской церкви хорошо слышны в «храме огня», гебры слушали его и считали как бы «своим». Между христианством и религией Зороастра, маздеизмом, никогда не было вражды. Недаром «волхвы с Востока» – зороастрийские жрецы – приходили поклониться новорожденному Младенцу-Христу.
В неровном, разношерстном ряду домов этого квартала попадаются иногда чудесные старинные домики в два-три этажа, с покривившимися колонками деревянных резных балкончиков, выкрашенных в голубой цвет, нависающих над тротуаром. Есть и особняки, отгороженные от улицы стеной, по которой вьется плющ, с калиткой, обрамленной красными гроздьями ползучих маленьких роз. Очень часто можно видеть на вывесках русские надписи: «Портной. Шьет и переделывает костюмы», «Парикмахер. Завивает, бреет, стрижет усы», «Колбасная лавка», «Чайная», и т. д.
На улице Надери, самой большой артерии квартала, солнечно, весело и шумно. Здесь находится множество магазинов и чайных, и два больших отеля. Один из них, «Отель Надери», славится своим рестораном и кондитерской, которые принадлежат русско-армянской семье, выходцам из России – людям русской культуры, говорящим на прекрасном русском языке. В ресторане дают великолепный борщ с пирожками, холодную окрошку, русские котлетки, шашлык и т. д. Порция зернистой икры в сопровождении большой рюмки ледяной водки стоит дешево – икра добывается в самом Иране (белуга и семга не считаются с границами).
На лето – долгое, волшебное, светло-прозрачное Тегеранское лето – ресторан перебирается в сад при отеле Надери. По вечерам играет очень хороший оркестр, девушки в венгерских или испанских костюмах поют песни всех стран, – и как приятно услышать вдруг русскую песню!
От улицы Надери сложной неправильной сетью разбегаются маленькие тихие улочки. Некоторые из них безымянны, и тогда адрес живущего на них человека состоит из названий нескольких соседних улиц, между которыми надо его искать. Такой адрес понятен только старожилам, они, впрочем, знают по именам обычно и всех своих соседей.
В одной из таких безымянных улочек квартала Надери, полюбившегося русским, жил инженер Валентин Александрович Ольшанский, издававший русскую газету «Тегеранский листок». Он жил в русском пансионе, помещавшемся в особнячке с маленьким садиком, обнесенным толстой, как ограда крепости, стеной. В сад вела низенькая зеленая дверь, в которую с трудом мог войти человек высокого роста.
Ольшанский жил замкнуто, проводя время за книгами и за пишущей машинкой или у старинного ручного ротатора, на котором печатался «Тегеранский листок». Обед он варил себе большею частью сам на пузатой керосинке, спутнице многих лет эмиграции, раскоряченные ножки которой подгибались от старости. У него были свои правила питания, предписанные ему гималайским йогом. Диета эта безоговорочно исключала мясо и спиртные напитки, которые он заменял наваром гималайских трав.
Между тем, всего несколько лет назад В. А. Ольшанский был мастер выпить и очень ценил кулинарное искусство русского повара ресторана Надери. Его нередко можно было видеть за «русским столиком» в компании старых друзей в саду ресторана. В этом прекрасном саду с тремя большими бассейнами с голубым мозаичным дном (как красиво сверкали в них золотые рыбки) под стройными персидскими соснами, среди которых так живописно бродила по вечерам луна, собиралось шумное интернациональное общество, говорящее на всех языках. Довольно часто слышалась здесь и русская речь. В Тегеране в то время находилась еще большая русская колония, в среде которой были инженеры, археологи, архитектора, художники. Шах Реза Пахлеви, отец царствующего теперь шаха, привлек их к работам по перестройке и модернизации своей новой столицы, Тегерана.
Старый Тегеран совсем не походил на современный большой город, столицу и гордость Ирана. Это была большая, неуклюжая деревня глиняных мазанок и легких деревянных построек, среди которых было вкраплено несколько дворцов, мечетей и особняков, – все это в оправе прекраснейшего пейзажа горной цепи Альборс с увенчанной снегом вершиной спящего вулкана Домавенд (в жерле этого вулкана, по преданию, герой Феридун приковал к стене из застывшей лавы побежденного им «черного дива», духа зла).
В книге русского путешественника Елисеева, побывавшего в Тегеране в 1890 году, есть описание тогдашнего Тегерана: автор называет улицы города «коридорами» и «щелями». Эти трущобы Реза Шах превратил в широкие авеню, хорошо планированные кварталы, прекрасные площади и довольно опрятные и уютные маленькие улицы. В городе выросли новые богатые постройки, окруженные садами, – музеи, отели, банки, правительственные учреждения.
В. А. Ольшанский принимал живейшее участие в преобразовании Тегерана, превращении его в «Париж Среднего Востока». Это по его плану и его указаниям город был буквально перекроен и переделан заново – как приказал Реза Шах своему «градоначальнику» генералу Керим Ага Хану, на службу к которому поступил русский инженер.
Ольшанский занимал хорошо оплачиваемое место, к нему хорошо относились, ценили его работу, сама работа была интересна. Такая удача не часто выпадает на долю эмигранта.
* * *
И вдруг инженер Ольшанский «исчез с горизонта». Он оставил работу, отказавшись от завидного оклада. Ушел от семьи, предоставив жене и двум сыновьям хорошую квартиру и все свое состояние, и переселился в комнату в пансионе. Перестал бывать в саду Надери и встречаться с друзьями. Знакомые забеспокоились, думая – не заболел ли он, разыскали его новый адрес, стали навещать. Они неизменно находили его за рабочим столом, среди книг и бумаг. На вопросы он отвечал неохотно и односложно и, видимо, рад был остаться один. Не находя объяснения внезапному его затворничеству, знакомые удивлялись. Стали поговаривать, что у него «не все дома». В происшедшей перемене винили «гималайских йогов».
Свами Шивананда
Фот. Centre Sivananda de Yoga Vedanta
На стене прямо против рабочего стола Ольшанского висела фотография неизвестного человека в белой хламиде, сидевшего по восточному, скрестив ноги, на тигровой шкуре, разостланной на большом плоском камне на берегу реки. У человека была лысая (или, может быть, начисто выбритая) голова, очень большой лоб, бритое овальное лицо, очень приветливые и спокойные черные глаза, большие рабочие руки, лежавшие на коленях. Когда Ольшанского спрашивали «кто это», он отвечал: «Мастер», – но объяснений за этим не следовало – он погружался в свои бумаги и книги.
Через некоторое время стали ходить по рукам тоненькие тетрадки, отпечатанные на ротаторе на русском языке, под названием «Гималаи говорят», подписанные: «Переводчик В. А. Ольшанский, Тегеранское Отделение Братства Священной Жизни Лесного Университета Веданты в Ришикеше в Гималаях». Это было изложение своими словами учения Шивананды, йога из селения Ришикеш в Гималаях.
С Шиванандой Ольшанский познакомился через книги. Однажды в руки его попала случайно оставленная у него возвращавшимся из Индии знакомым англичанином книжка Шивананды о крийайоге на английском языке, которым в совершенстве владел Олышанский (как знал он также французский и немецкий, и несколько восточных языков и наречий). Книжка произвела на него очень сильное впечатление – он говорил потом, что нашел в ней слова, которых, не сознавая того, ждал всю жизнь. Он написал Шивананде и в ответ получил обстоятельное и приветливое письмо, которое заинтересовало его еще больше. Завязалась регулярная переписка. Ольшанский стал преданным учеником Шивананды и оставался им до конца жизни. Кроме переписки у него был, как следовало из его слов, какой-то таинственный «непосредственный контакт» с гималайскими Мастерами. Сосредоточившись в медитации, он слышал, как «Гималаи говорят». Это название он дал и книжкам, в которых пересказывал по-русски, для русских своих учеников, слова Шивананды и объяснял учение Веданты, древней духовной науки Индии.
Параллельно этим изданиям и переводам он печатал и издавал – все сам, работая по двенадцать часов в сутки, – «Тегеранский листок». За подписку брал он очень дешево; все же «Тегеранский листок» помогал русскому йогу кое-как существовать. Газета являлась сводкой главных происшествий, почерпнутых из английской и персидских местных газет. Большинство русских в Тегеране не знали ни английского языка, ни сложного персидского алфавита; для них газета Ольшанского на русском языке, состоявшая из двух-трех листков, которую по утрам два или три раза в неделю разносил по домам нанятый Ольшанским мальчик, была очень ценна. Из нее, например, они узнали о появлении в небе «Спутника» и историю собачки Лайки, первого межпланетного путешественника. И наблюдая блеснувшую в небе удивительную точку, реализацию невероятного человеческого дерзания (в течение нескольких мгновений «Спутник» был виден в небе над Тегераном), они как-то подсознательно связывали его с пишущей машинкой Ольшанского.
Я помню «тегеранского йога» за его рабочим столом, на котором были сложены уступчатыми пирамидками книги. Рядом, на маленьком столике, стояла старинная русская пишущая машинка с начатой страницей «Тегеранского листка». Всю противоположную сторону занимали самодельные, покрашенные в светло-желтый цвет, полки с книгами. На нижней полке, в углу, на месте толстого словаря, лежащего теперь на столе, свернулся клубочком маленький пестрый котенок, подобранный Ольшанским в мусорном ведре на улице.
По какой-то ассоциации мне вспомнилась тогда средневековая гравюра, изображавшая «Алхимика»: в глубоком кресле у стола сидит старик с длинной белой бородой, склонясь над раскрытой гигантской книгой. На столе стоят глобус и чернильница с гусиным пером, лежит неизбежный – «обязательный» для средневекового философа – череп и, среди свитков пергамента, – циркуль, линейка и наугольник. В высоком окне, сквозь которое врывается сноп солнечных лучей, видны черепичные высокие крыши города. На спинке кресла сидит круглоглазая, вечно-серьезная сова. У ног алхимика – пушистый серый кот, с такими же круглыми как у совы, внимательными зелеными глазами. В глубине комнаты – пылающий горн, и на столике перед ним – колбы, реторты и другие принадлежности, которыми пользуются «алхимики» при своей работе.
В комнате Ольшанского, впрочем, не было ни совы, ни черепа, ни глобуса, ни даже чернильницы с гусиным пером (вместо нее – скромный пузырек с синими чернилами). Не было и глубокого кресла. Вместо алхимического горна пылал огонь старенькой керосинки, на которой готовился отвар гималайских трав. И у «тегеранского йога» было чисто выбритое свежее лицо и никакой бороды.
Ольшанский с увлечением говорил о своей работе с группой русских, которым он преподавал практику медитаций и учение Веданты, со слов Шивананды, по той же схеме как велось преподавание в далеком «Универтитете» в Ришикеше в лесу на берегу Ганга.
На стене, под портретом Мастера, висел диплом в узенькой белой рамке, выданный Университетом Веданты в Ришикеше, Гималаи:
Шри В. А. Ольшанскому[13 - «Шри» – термин, выражающий уважение: «человек достойной жизни», «господин» или «госпожа».]
Университет йоги Веданты. По милости Господа, Источника Вечной Благодати, по воле Всемогущего, удостоверяю, что Шри В. А. Ольшанский найден достойным священного титула Садана Ратна («Драгоценность Духовного Упражнения») за его заслуги на поприще йоги-саданы и непоколебимую преданность Истине, Любви и Чистоте. В знак признания этих заслуг я награждаю его этим дипломом, с моими наилучшими пожеланиями и усердной молитвой к Господу Богу, чтобы Он благословил его и всех других долгой жизнью, благосостоянием Вечной благодати, успехом во всех начинаниях, Видия, Кушти, Пушти и Божественная Рисвария. (Следует подпись, очень маленькими скромными буквами):
Свами Шивананда.
И в миниатюрной виньетке из двух павлиньих перьев обозначение должности выдающего диплом: «канцлер Университета»[14 - Фотография диплома есть в одной из книжек «Гималаи говорят». – Валентин Александрович Ольшанский умер в Тегеране весной 1957 года. «Университет йоги Веданты» в Ришикеше продолжает свою благотворную работу. Но во главе его в настоящее время стоит новый руководитель. Суами Сивананда покинул этот мир 8 сентября 1963 года.].
По соседству с фотографией Шивананды, дипломом и таблицами и схемами, связанными с уроками Веданты, на стене висели фотографии «ашрама» (общежития) в Ришикеше. Несколько домиков с плоскими крышами и широкими балконами лепятся на лесистом склоне горы, над прекрасной рекой. К воде спускается каменная лестница. У самой воды, на скале, небольшая деревянная постройка, вроде сарайчика, с обнесенной стеной открытой террасой. Это келья Шивананды. Он поселился в ней давно – когда пришел в Ришикеш, широкой пыльной дорогой паломников, с далекого юга. Раньше, «в миру», суами Шивананда был врачом с большим опытом и большой практикой. Отказавшись от мира, сделавшись «суами» (членом монашествующего ордена), он не отказался от врачевания: лечить бедных – священный долг, «дхарма». И лучшее здание ашрама, просторное, светлое и чистое, – бесплатный госпиталь для бедных. На поддержание этого госпиталя идут пожертвования учеников и выручка от продажи книг Шивананды, и также лекарств, приготовляемых членами ашрама, по указаниям Шивананды, из гималайских целебных трав и корней. Отвар некоторых из этих трав дает укрепляющий напиток, заменяющий чай. Эти травы и варил Ольшанский на своей керосинке, в «Тегеранском Отделении Братства Священной Жизни Университета Веданты в Ришикеше в Гималаях», и они давали ему, как он говорил, здоровье и силы.
Истоки Ганга (Гималаи)
Окно комнаты Ольшанского выходило в сад, на маленький круглый голубой бассейн, где только что распустился молодой бело-розовый лотос. Лучи нежного тегеранского солнца лились в окно, играли на стене и на фотографиях – на лице Шивананды, на водах Ганга и вершинах гор, на деревьях леса, придавая изображениям какую-то странную реальность и жизнь. И от сочетания освещенных солнцем гималайских вершин (на фотографиях) и в саду, за окном – молодого лотоса в голубом бассейне и порхающих над ним маленьких ярких птиц казалось, открывались и вели в сияющую бесконечность светлые новые пути.
Марокко
Марзуга
Гора Марзуга на юго-востоке Марокко – гигантская дюна, выросшая среди пустыни. Силуэтом своим она странно напоминает Монблан в миниатюре: широкая, с закругленным верхом, шапка вершины, и, пониже, другая, как бы повторяющая ее форму (купол Гутэ). На фоне синего неба она вздымается золотой громадой, среди низких песчаных хребтов, курящихся желтым дымком в порывах налетающего из пустыни ветра.
У подножия горы находится небольшой оазис и в нем – крошечное селение берберов, названное «Марзуга» по имени горы: несколько глиняных выбеленных кубиков с отверстием для двери и без окон. Вокруг – безбрежное желтое море, песчаная целина, Сахара.
Мы приехали из городка Эрфуда, расположенного в богатом оазисе Тафилалет. Этот очаровательный, весь белый, городок на берегу реки Герес тонет среди плантаций финиковых пальм и зарослей тамариска. Весело журчит вода, бегущая по оросительным каналам плантаций. Город полон людей, представителей самых разнообразных народностей, вперемежку с ослами и верблюдами, на которых едут и перевозят товары бедуины. Торговля процветает, жизнь бьет ключом.
Но стоит только перейти мост через реку, как вы попадаете совсем в другой мир. Голые рыжие скалы вырастают у дороги и тянутся ввысь, образуя гору Джебель Эрфуд; наверху, на крутизне, помещается крепость, похожая на средневековый замок – военный пост. Оттуда далеко видно: внизу, у подножия горы, зеленая зыбь оазиса с вкрапленным в нем белым городом: дальше – черно-бурое бесконечное поле, отороченное лиловыми холмами. Где-то там, за сотню километров от Эрфуда, – Марзуга.
Марзуга лежит вдали от проезжих дорог, к ней ведут только «дороги-следы»; на карте они помечены пунктиром, дающим указание общего направления. Таких «следов» множество – путь по пустыне пролегает везде. Лишь иногда преграждают его небольшие скалистые массивы или гряды низких дюн; они кажутся громадными – каждое самое маленькое возвышение как бы вырастает в сто раз на круглой гигантской тарелке пустыни, где не за что «ухватиться» глазу. Нам стоило немалых трудов найти машину и шофера, который согласился бы отвезти нас туда. Старинный, большой автомобиль с потертыми шинами, который нам предложили, не внушал доверия, но хозяин его (у него было столь загорелое лицо и так укутывал его темно-коричневый бурнус, что нельзя было определить его национальность) уверял, что это и есть самая подходящая машина для путешествия по пустыне, что он уже ездил на ней в Марзугу, и она знает дорогу не хуже верблюда; и что он возьмет с собой механика – на всякий случай – и четыре запасных шины. Мы согласились.
Рано утром мы выехали в сопровождении механика на заваленном старыми, но как будто еще крепкими шинами автомобиле, с запасами бензина, воды и хлеба – это была целая экспедиция. В пустыне ведь нет ни дорог, ни гаражей. Остановится машина – ждать помощи неоткуда.
Сначала мы ехали по дороге, но очень скоро края ее стерлись, куда-то пропали, и она слилась с пустыней. Мы ехали теперь по совершенно гладкому полю цвета вороненой стали. Грунт был покрыт бесчисленными черными камешками, похожими на обломки чугуна. Кое-где, иногда, появлялись небольшие скалы, и машина тогда лавировала между ними, как корабль между рифами.
Один раз появилось что-то, похожее на жилье – мрачные серые постройки, бывшие военные посты, теперь пустые. Они казались брошенной театральной бутафорией в этой неправдоподобно-черной пустыне, которой, казалось, не будет конца. На мой вопрос, «где мы», шофер ответил: «В Сахаре».
Сахара? Вместо желтого песка эти черные камешки, острые и блестящие! Откуда они?
Нам удалось рассмотреть их поближе, когда с грохотом, подобным выстрелу, лопнула шина, и автомобиль остановился среди пустыни (невольно подумалось: как хорошо, что есть четыре запасных шины, а то вдруг пришлось бы идти по пустыне километров сорок!). Эти камни были разной величины и цвета, от угольно-черного до серебристо-серого. Я подняла один из них, блестящий и гладкий, величиной с кулак, он показался мне обломком скульптуры, как завиток волос в бороде ассирийской статуи. Но нет, это была работа природы – каменный локон, древний как сама земля.
Шину переменили, и мы двинулись дальше. Камешки под колесами шуршали и потрескивали, казалось – едем по снежному утреннему насту.
Иногда на горизонте появлялись дюны – сначала в воздухе, как миражи – чуть выше горизонта, отделенные от земли сверкающей полоской белого тумана. По мере того, как мы приближались к ним, полоска стушевывалась, и они «садились на землю», превращались в холмы. Потом снова становились миражем и исчезали. Ехали мы долго, часов пять, медленно, с остановками.
Неожиданно желтым озерком по черному грунту разлилось большое пятно песка, откуда-то издалека нанес его ветер. Потом еще и еще – желтое перемешалось с черным. Вдруг вдали над черной Сахарой засверкал золотой треугольник. Марзуга! Мы приближались к цели путешествия.
Появились признаки жизни: одинокое полувысохшее дерево (издали я приняла его за бедуина на верблюде). Потом – небольшой овражек, склоны его покрыты серыми пучками сухой травы, и там пасутся худые, черные козы. Вспорхнула рыжая большая птица, ветер донес лай собаки.
Вот и поселок: четыре глиняных домика, с дверьми, но без окон, похожие на детские кубики, разбросанные на большом расстоянии друг от друга. Два осла понуро стоят в тени стен, да несколько крошечных курочек и петушок-пигмей равнодушно разгуливают вокруг домов, даже не пытаясь рыться в песке, – все равно ничего не найдешь. Небольшая серая собака, худая, с злыми глазами, подозрительно поглядывает на нас; время от времени она разражается глухим, отрывистым лаем. Сразу за деревней виднеется серое пятно оазиса.
Наша машина остановилась у самого большого дома – «гаража», как назвал его наш шофер. Несмотря на это пышное название, около него не было никаких признаков «гаража» (если не считать валявшейся на земле старой, негодной шины) – ни кокетливой, ярко раскрашенной помпы с насосом, ни цистерны, ни бидона, ни даже бочки. И ни одной машины; вместо того под навесом стоял осел.
У двери нас встретил хозяин «гаража», загорелый, худой и высокий бербер в живописной полосатой «джелябе»[15 - «Джеляба», марокканская одежда, – широкий халат с капюшоном; они бывают различной толщины и цвета, чаще всего серые и коричневые с яркими неширокими полосами. Их надевают одну на другую, две или три, в зависимости от сезона.]. Наши спутники завязали с ним оживленную беседу; вскоре к ним присоединились еще два-три человека, вероятно, все мужское население поселка.
Эти люди, видимо, были нам рады – не так часто сюда приезжают. Они окружили машину, почтительно, осторожно и нежно, точно лаская, к ней притрагивались. Всякая приехавшая машина, здесь явление из другого мира.
