скачать книгу бесплатно
– И мгновеньица побыть вдвоем не даст, – нахмурился Худоба, резко повернулся и зашагал к дому.
Звенислава подбежала к сестре.
– Пойдем домой, Уродушка.
Худоба со стариком Данилой пришли на берег речки Еловой. Утренний туман поднимался над медленной водой.
– Готов ли ты, парень? – спросил старик
– Не знаю, боязно мне в твою веру переходить, я ж тогда один против всей деревни окажусь.
– Один? Да за тобой целое войско встанет, никакой неприятель не страшен.
Худоба поднялся.
– Вон лес темнеет дремучий, живут в нем дикие звери, птицы всякие, но их не надо бояться, а страшно повстречаться с лешим, он напугает до беспамятства и заведет в глухую чащу. Речка Еловая тоже с тайнами. В лунный вечер к ней и не приходи – русалки защекочут, они знамо при луне на камнях сидят, греются, волосы у них длинные, шелковистые с водой сливаются. А то водяной ухватит, на дно затянет. В поле пойдешь – полудницы бойся, в полдень, когда солнце над головой работать нельзя, рассердится она и накажет. Куда ни кинь взор – везде духи живут, каждому по-своему надо кланяться, а не угодишь – со свету сживут, иль напугают до полусмерти, иль в убыток введут.
Старик мудро усмехнулся.
– Еще раз спрашиваю – готов ли ты, Худоба?
– Готов, дедушка, готов, желаю быть в православной вере.
Старик завел парня в реку, обрызгал водой, произнес нужные слова и перекрестил своим нательным крестом.
– Имя тебе будет Иван, что значит «помилованный Богом».
– Что ж я теперь Худобой не буду?
– Будешь ты Иван Худоба. Вот тебе крестик на шею, никогда его не снимай. А теперь посмотри по сторонам, что видишь Иван Худоба?
С удивлением Худоба обвел взглядом окрестности.
– Божий мир вижу, радость в нем разливается, вот речка блестит, лес, утренним солнцем озаренный, все сверкает и новому дню радуется. И духи мне больше не страшны. Чего же бояться, дед Данила?
– Бога бойся и своих грехов.
– Грехов бойся, – передразнила Уродушка, наблюдавшая за стариком и парнем из-за кустов. Ее сердце давно тосковало по Худобе. Она вздрагивала каждый раз, когда он входил в их избу, не могла оторвать от него взгляда. Худоба был солнцем, а она головкой подсолнечника. Уродушка видела, что Худоба любуется Звениславой и от безответной любви исходила злобой и ненавистью. Ей хотелось погубить сестрицу, заманить к старому болоту и толкнуть в тухлую стоячую воду, завести в чащу леса и бросить. Каких только казней не выдумывала Уродушка. И вместе с тем боялась что-то совершить. Не будет Звениславы, кто станет кормить ее, горемычную?
Ворон, сидевший на ветке, слетел вниз, опустился рядом с Уродушкой.
– Кыш, кыш, – замахала та руками.
– Тише, дитятко родимое, – человеческим голосом вдруг проговорил ворон.
Уродушка икнула, закатила глаза и начала заваливаться на бок.
– Успокойся, Ночь Глухая, напугала я тебя, сердечную, – каркала птица.
Уродушка хотела бежать, но ноги словно отсохли. Девушка приоткрыла левый глаз, увидела сморщенную и сгорбленную старушку в черном платке.
– Откуда ты взялась, старая, я и вправду думала, что ворон заговорил.
– Внученька, – темная рука опустилась на спутанные волосы, – ишь, как подлый богатырь детоньку мою ненаглядную изуродовал. Подними личико. Я же нянюшка твоя верная, Немочь Черная. Сначала матушку твою пестовала, а после ее смерти хотела тебя под крылышко взять, да злые люди тебя украли, обманом унесли, в свою избу прокопченную, темную да низкую поселили. Иди ко мне, положи голову на мои колени, чтоб я косы твои причесала, а то некому за тобой поухаживать, – сказала старуха и протянула сморщенные руки к девушке.
– Еще чего! – недовольно взвизгнула та, – будешь своими корявыми пальцами до меня дотрагиваться! Фу!
– Вылитая мать. Та тоже строптива была не в меру.
Уродушка про свою мать слышать ничего не желала, ей хотелось поговорить про Худобу, но старуха отмахнулась.
–Не умеет он своей силой пользоваться, простоват, навсегда таким останется, не заглядывайся на него, милая, я тебе другого женишка подыщу.
– Хочу, чтоб Худоба Звеньке не достался, а то все ей, конопатой да белобрысой.
– Эта девка рабыней тебе служить должна, ножки мыть и эту водицу пить. Кто она и кто ты. Ее удел – в поле спину гнуть, пот со лба утирать, а тебе – в княжеском тереме сидеть, да служанками помыкать.Ты посмотри, что Кривда на дне укладки прячет, под полотном, платьем праздничным. Обманули тебя, а ты, сердечко кристальное, поверила дурным людям, родителями их называла, великую честь оказывала. О, – старуха прислушалась, – уходят. Я этому старику давно бы глаза выклевала, да крест, что у него на груди, подойти мешает. Ничего, есть в деревне нужный человек, он верную службу и сослужит. А ты мне поверь, детонька, я твою судьбу счастливо устрою.
Старуха завертелась на одном месте, укрывшись с головой шалью, оборотилась вороном с одним крылом, и заваливаясь на бок, улетела.
Сладко пахло разогретыми солнцем высокими травами, ожидавшими косцов, спела земляника, ветер качал ромашки на лугу. Безмятежен и ласков был начинающийся летний день. Речка Еловая замерла от жары. Только оводы не спали, облепили обнаженные по локоть руки девушки.
– Проклятущие, – заругалась она, вскочила и затрусила к родительскому дому.
В избе было пусто, Звенислава с матерью ушли полоть просо, Петель похрапывал на печи. Уродушка зло глянула на отца, взяла ведро с водой и поставила под лежанку, а сама подскочила к укладке – большому деревянному ящику, стоявшему у стены. Она выкинула на пол расшитое тесьмой и бусами платье, которое Кривда надевала лишь по большим праздникам, височные кольца, завернутые в тряпицу, и на дне увидела узелок из неотбеленного полотна. Уродушка развязала узелок и ахнула в восхищении – в ее руках был гладкая, мягкая ткань с замысловатыми узорами, видно было, что привезли ее из-за далекого моря.
– Так золотые ниточки и играют, – девушка бережно откинула край красивой материи – и ей открылось целое богатство – ожерелье из самоцветных камней, перстни-жуковенья. Уродушка взяла перстенек, подошла к окошку, камень, пронизанный солнечным светлым лучом, засверкал, наполнив избу синими всполохами.
– Горим! – завопил спросонья Петель, кувыркнулся с лежанки и опрокинул ведро.
– Вот ведь косорукая воду подставила, – заругался дядька, – грязищи теперь будет пока просохнет. Все пакостишь,Урода,.
Уродушка даже не повернула головы, любуясь перстнем.
– Отыскала, – крякнул Петель, – оно, может, и к лучшему.
– А вы с Кривдой скрыть от меня мое же богатство и хотели, – надменно сказала Уродушка, не удостаивая отца взглядом.
– С Кривдой, стало быть, быстро ты ее матерью звать перестала.
– У меня другая мать, не чета вашему роду-племени.
– А что ж она тебя не поила, не кормила, ночи над тобой не досыпала? Петель плюнул с досады и пошел во двор.
Звенислава с матерью вернулись под вечер. У Уродушки живот подвело с голоду.
– Ох, – Кривда отерла пот со лба, – все поле пропололи, думали там и помрем. А ты, доченька, и поесть не приготовила, дай хоть воды попью.
Кривда подошла к пустому ведру,
– И воды нет, я ж утром сама к колодцу ходила. Ах, растяпа, воду опрокинула, что ж ты, Уродушка, такая ленивая, мы бьемся, бьемся, а ты будто назло делаешь.
Уродушка даже не ответила. Она сидела в своем уголке и что-то перебирала.
– Кривда, – Петель вошел в избу, – нашла она узелок.
– Нашла так нашла, – Кривда села на лавку, вытянула уставшие ноги.
Звенислава молча взяла ведро и отправилась к колодцу.
– Пускай Урода криворукая идет, – крикнул ей вдогонку Петель.
– Я? – свысока произнесла Уродушка, – ты, дед, себя что ль не помнишь, кого работать заставить хочешь?
– Уморились, сил нет, – прошептала Кривда, – думала, полудница ударит, но в самую жару под кустиком пересидели, ягодок покушали.
– А мне почему не принесли? – спросила Уродушка.
– Много ягод на лугу, иди да ешь, боярыня, – огрызнулась Кривда, —Расскажу, как мы тебя нашли, мне скрывать нечего. Только водички хлебну, в горле пересохло.
Уродушка едва могла дождаться, пока Звенислава принесет воды, Кривда зачерпнула ковшиком, жадно выпила, вытерла рот.
– Сколько раз я себя корила: зачем мы в тот день с Петелем решили пойти длинной дорогой через лес. Но правда и то, что стоял чудесный осенний денек. Лес светился, пронизанный солнцем, листья тихо сыпались с деревьев, легкая паутина падала на лицо. Изба у нас была тесная и темная, кроме нас в ней жили еще и Петелевы родители. Некогда нам было переговорить друг с другом, побыть рядышком. Мы шли по тропинке и радовались осенней тишине.
– Вот тогда ты и сказала, – напомнил Петель.
– Что я сказала?
– Чует мое сердце, что если мы пойдем по этой тропинке, то найдем то, что изменит нашу жизнь.
– Нашли? – жадно вытянула шею Уродушка.
– А то как же! – воскликнул Петель и хлопнул руками себя по бокам. – Лежал на краю тропинки на увядшей траве сверток. И сразу бы мне подумать, почему трава поникла, да пройти мимо. А я как увидел дорогую ткань, сразу ухватил сверток, а из него раздался плач младенца. Ты, Урода, там была.
– Откинули мы край ткани, – продолжала Кривда, – и ахнули, – до того младенец был гадок и уродлив, что захотелось отбросить сверток в ближайшие кусты и никогда больше не вспоминать о находке. Но тут ребенок раскрыл огромную и жадную пасть и завыл. – Так завыл, что мое сердце материнское не выдержало. Ведь меня саму ждала дома крохотная дочка. И я подумала, ведь этот уродец тоже чей-то ребенок, – мать позаботилась, завернула его в пеленки и красивую ткань, положила у тропинки, чтобы прохожие нашли его и подобрали. И так мне жалко стало брошенное дитя, что я подумала, подберу Уродушку да буду растить ее вместе с родной доченькой. Ни одного перстенька, даже в голодный год не продали, сберегли. Но почему-то получилось, что сиротка брошенная села нам с отцом на шею, да еще нас и погоняла. Не работала, по дому не помогала, только лучшие куски за столом себе требовала.
Уродушка вспыхнула и прижала к груди узорчатую ткань.
– Мои родители важные люди, – прошипела она, гневно посматривая на Кривду и Петеля, – вы должны радоваться, что выпала честь меня воспитывать.
Петель сплюнул, резко махнул рукой, будто говоря: да ну тебя и улегся на печь.
Кривда вытянулась на лавке, подложила руку под голову и закрыла глаза, Звенислава полезла на полати, чтобы отдохнуть. В избе стало тихо, Уродушка обиженно надула губы.
Худоба и старик Данила сидели на берегу реки Еловой. Уходил хлопотливый день, солнце садилось.
– Мне нужно тебе кое-что рассказать, – сказал старик Данила. – Мои слова, возможно, изменят твою жизнь. Придется покинуть свой дом, может быть, погибнуть, не выполнив предназначенного. Готов ли ты, Иван Худоба?
Худоба пожал плечами?
– Не знаю, – честно ответил он. – Куда как просто сказать: да. Но из своей деревни я только два раза на ярмарку в город ездил и до того мне там показалось шумно, народу много, все кричат, толкаются. Рад был, когда дома оказался, и до того деревенька наша показалась мне милой, ласковой, как матушка родная, что даже Хвата и жену его болтливую Сороку я готов был обнять и расцеловать.
– Эх, Иван Худоба, не видишь ты дальше своего носа, оглянись, мир велик и так хорош, что душу за него положить не жалко.
– Как же не жалко, – воскликнул парень, – еще как жалко!
– И я был таким же горячим. – проговорил старик. – После того, как умерла моя жена, я много лет ходил по родной земле и не мог остановиться. Когда разбивал до крови ступни, просился в избу и отлеживался несколько дней. Однажды в своих странствиях я пришел на берег реки. Долго сидел на нем, смотрел на тихую воду. Сзади послышался шорох и рядом со мной на траву опустился человек. Какой-то он был странный, несуразный, очень худой, заросший волосами, с тусклыми, почти бесцветными глазами и проваленным ртом.
– Вырвался на часочек,– бормотал человек. – Хоть подышать. – Он зачерпнул горстью воды, вылил себе на голову, потом наклонился и начал нюхать землю, смял в пальцах былинку, лег на спину и уставился на облака.
– Бывало, часы бегут, а я их и не замечаю, а теперь каждою секундочкой дорожу.
Его ноги были тонкие, высохшие в жерди, а пальцы на стопе длинные и кривые. Шло время, тень от большого камня, что стоял позади, приближалась к нам.
– Ползет, ползет, – заверещал человек, отодвигаясь от тени. – Вот что, подлая, наделала. Я всего-то просил пожить подольше, чтоб не думать, что следующий день может стать последним. А она обещала, смеялась, подмигивала золотом со страниц. А я поверил! Да как было не поверить, если я сам ее создал, если своей рукой вписывал в нее все заклинания, которые только мог найти. А она…Предала!
Человек посмотрел на меня.
– Ее нужно уничтожить!
– Кого? – спросил я.
– Книгу. Черную. В гадючьей обложке. Она тебе всего наобещает, будет манить золотыми буковками, а ты не слушай!
Я смотрел на человека и понимал, что он болен. Но он вдруг крепко схватил меня за руку.
– Смотри!
И я увидел благообразного старика с густой бородой и тщательно расчесанными волосами. Он был отдаленно похож на моего собеседника.
– Угадал, – шептал тот, сжимая мое запястье, – это я. Был я.
Старик записывал что-то в книгу, обмакивая перо в чернила и усмехался. Вдруг буквы замерцали и начали светиться, старик отшатнулся, упал со своего стула. Книга медленно переворачивала страницы. Потом я увидел ее в богатых палатах. Я видел, как за нее убивали, предавали, ее воровали. А она с каждым разом становилась все толще, а свет страниц – ярче.
– В силу входит, – шептал старик, – Смеется над людьми, крутит ими как хочет. На что у меня голова за десятерых работала, да и то сплоховал. А как было ей не поверить, когда нужное заклинание само на ее страницах появилось? Смотри дальше…
Теперь я увидел князя Дмитрия Степановича, он перелистывал страницы, а дальше произошло такое, что и выговорить не могу. А если скажу, ты решишь, что я это придумал!
– Меня в камень засунула, – бормотал старик, – чтоб бессмертным стал, как и просил. В камне течение моей жизни останавливается. Раз в год ровно на час я могу выйти. И если это бессмертие, то оно хуже смерти.
Тень от камня наползала на старика, но вдруг он вскочил и втолкнул меня в нее. Я даже не понял, что случилось, меня словно замотали в плотную пелену, огромная сила потащила к камню. Старик на тонких ногах неловко убегал. И я подумал, что мне пришел конец. Но невидимые руки ощупали меня и отшвырнули прочь. Тень быстро удлинялась, старик оборачивался, видел ее и визжал. Тень схватила его и легла на свое место. Она сливалась с сумерками, река была спокойна. Вот тогда я и погубил свой меч. Я начал рубить камень, но лишь сломал лезвие.
Я сел около камня и привалился к нему боком.
– Спасибо тебе, – послышался шепот, – и прости. Ты только книгу уничтожь или она погубит тьму народа.
В своих странствиях я спрашивал людей о книге, но никто про нее и не слышал. Но недавно она начала мне сниться. Вижу я черный переплет, страницы с золотистыми буквами. Книга насмешничает, говорит, что вырвалась из плена и если я хочу, то могу прийти за ней, дорогу она укажет. И будто наяву слышу голос: я вас всех изведу.
Старик взглянул на парня.
