скачать книгу бесплатно
– Да и впрямь, на сегодня немало сделали, пора и перекусить.
Худоба опустился на ствол рядом с отцом. Тот достал из-за пазухи тряпицу, в которую был завернут кусок.
– Теплый хлебушек. От тела моего грелся.
Дед Докука разломил кусок надвое, большую часть отдал сыну, свою мигом прожевал, хлопнул себя по животу и недоуменно сказал:
– Я не понял, сынок, мы уже поели или только собираемся, хлеба нет, стало быть, поели, а в животе пусто.
Худоба усмехнулся, дожевывая хлеб.
– Э-э-э-э – вдруг затянул Докука.
– Что ты, отец, – всполошился Худоба, – чисто баран бекаешь.
– Мо-мо…
– Теперь замычал. Да что такое? Иль кто на тебя болезнь напустил?
–Ты глянь туда, сынок, думал я, врут люди, сказки-побасенки рассказывают про Зимушку, Деда Мороза, а он сам к нам пожаловал. Слыхал я от старых людей, – Докука вытянул шейку и шептал на ухо сыну, – что, коли ласково попросишь о чем Деда Мороза, он тебе всяких подарков даст.
Худоба поднял голову. Между двух заснеженных елей стоял высокий худой старик. Белые волосы спускались на плечи, седая борода доставала до пояса. Старик был в полотняной рубахе, меховой тужурке и лаптях.
– Вот дураки мы, в розвальнях приехали, – горевал Докука, – маловаты они. Ладно, подарки сложим, сами пешком пойдем. А знамо дело, попросили бы сани у Хвата, с ним, конечно, делиться бы пришлось, но и сани большие.
Старик сделал шаг вперед, Докука испуганно ойкнул и прижался к Худобе, старик подошел ближе, Докука застучал зубами.
– Мир вам, добрые люди, – тихим голосом произнес старик, – дозвольте посидеть с вами, передохнуть с дороги, издалека я.
– Из каких же лесов, Морозушко, – подвигаясь и, делая рукой приглашающий жест, спросил Докука. – Где твой ледяной терем, хоть одним глазком на него посмотреть. А правду люди говорят, что у тебя там и лавки, и ложки с мисками – изо льда, и печка ледяная, а топишь ты ее ледяными дровами, так, что по избе не жар, а холод идет, и на голову не сажа, а иней сыпется. А дозволь спросить, чего тебе вчера Вьюга с Метелью шубу не соткали, елкам и то богатые платья приготовили, а ты как мужик бедный в полотняной рубахе ходишь, да в старых лаптях. Сапоги самоцветными каменьями расшитые где оставил?
– Чего молчишь, Морозушко, а позволь узнать, что ты ешь, – не унимался Докука, – небось, снежки жуешь и сосулькой закусываешь.
– Ем я, что подадут. Вчера дала мне добрая душа ковригу белого хлебушка. Сегодня праздник большой, можно вкусным побаловаться.
– Да что ты, – обрадовался Докука, – то-то я думаю, чего мне работать неохота.
Худоба хмыкнул.
– Тихой была прошедшая ночь, даже вьюга примолкла. Все живое замерло и ожидало чуда. И оно свершилось. – Голос старика был ровен. – Царь родился на земле.
– Какой такой царь? Мы про царей ничего не слыхали. А-а-а, понял, видать вашего морозного племени княжич народился, над метелями и вьюгой поставленный.
– Отец, хватит расспросов. Иль ты не понял, тот это гость, которого Кривда обещала.
Докука всплеснул руками.
– А в избе печь натоплена, надо бы выстудить, а то растает гостек наш.
Старик улыбнулся.
– Ошибся ты, не из морозного я княжества, а из русского, хожу по тропкам путанным, по дорогам проторенным, где остановлюсь, там и переночую. Чувствую, последняя ваша деревня на пути, никуда больше не уйду, здесь и закончатся мои дни.
– Оставайся, мил человек, – с радостью согласился Докука, уже запамятовавший о том, что еще вчера не хотел пускать гостя в избу. —Пойдем с нами, расскажешь про царя нового, небось, многое повидал, много знаешь. Звать тебя как?
– Данила, что означает – мой судья – Бог.
– Во как, – Докука пожал плечами, – странное имя, впервые такое слышу.
Короткий зимний день уходил. Солнце скрылось за верхушками елей, на мгновение набросив на них золотую кисею. Засинел снег, мороз крепчал.
– Тишина, – молвил Худоба.
При этом слове старик вздрогнул и закрыл лицо рукой.
– Что с тобой, Данила, мил человек, – участливо спросил Докука, гладя старика по плечу, – поехали домой, кашки поедим да и побеседуем.
Быстро смеркалось.
Кривда достала горшок из печи, брякнула на стол.
– Я уж думала, с голоду помру, – недовольно забурчала Уродушка, выползая из своего угла.
Звенислава пряла, пальцы быстро и ловко скручивали нить, веретено жужжало.
– А ты б с сестрицей рядом пристроилась, за работой время быстрей бежит, Звенислава его и не замечает, – съехидничал Петель, спрыгивая с печи.
Уродушка надулась, но за стол села.
– А ты чего, доченька, – Кривда ласково посмотрела на Звениславу, – иди, поешь, личико-то побледнело, хоть бы сходила на улицу, воздухом подышала. Все трудишься.
– Пускай пристынет, – откликнулась девушка, – ты пока хлеб режешь, я еще напряду.
– Хлебушка мало осталось, – вздохнула Кривда, – на кашу налегайте.
Уродушка зачерпнула ложкой кашу и довольно зачавкала.
– Звенислава, торопись за стол, – заволновался Петель, – от тебя одни косточки остались, а Урода глянь как за челюстями работает.
– Попрекаити! – загундосила Уродушка.
Она быстро сжевала свой кусок хлеба и потянулась за другим.
– Руку убери, – рявкнул Петель, – а Звенислава что, пускай голодной остается?
– А мне есть неохота, – улыбнулась девушка, садясь за стол.
– Подкрепись, милая, а то смеха твоего не слышно стало и песен больше не поешь.
– Зато Притоптыш вчера под окошком распевал, женишок, – ухмыльнулась Уродушка, – да песни нехорошие. Надо Худобе сказать, пускай ему кости переломает.
– Не смей, – прикрикнул Петель и стукнул кулаком по столу, – Худоба парень горячий, еще сотворит чего с пылкого сердца. Одно дело на игрищах силой меряться, а другое – с дурачком связываться. Это его подучил кто-то. Притоптыш головой слаб, сам бы не додумался.
Щеки Уродушки залились краской.
– Ни у отца Хвата, ни у матери Сороки ума не взял, – вздохнула Кривда, выбирая остатки каши.
Когда горшок опустел, Петель опять полез на лежанку, Уродушка вернулась в уголок, Звенислава взяла веретено, рядом пристроилась Кривда.
– Вдвоем веселее, – сказала она.
Дверь распахнулась.
– Ох, и темень у вас, ничего с солнца не видно.
Звенислава подняла радостные глаза, – Худоба пришел.
Парень был высок и статен, чтобы войти, ему пришлось согнуться.
– У, кашей пахнет, – сказал он, стягивая шапку и причесывая пятерней густые светлые волосы.
– Припоздал, – сыто мурлыкнул Петель, – всю дочиста вылизали.
– А я и не хочу. Вот веришь, дед, встретили мы в лесу гостя дорогого, как твоя жена и обещала. Привели его в избу и вот уже седмицу ковригу из его котомки едим. Вроде нарежем куски, а коврига все не кончается. Как такое может быть?
– А у нас по-другому, – пожаловалась Кривда, – не успею ножа в руки взять, а хлеба уже нету.
Худоба сел на лавку рядом со Звениславой. Девушка опустила длинные ресницы, ее щеки покраснели.
– А я подарочек принес тебе, Звенислава.
– Какой?
– Вот, венец с камушками. Кузнецу воз дров отдал, он меня и отблагодарил. В помощники звал. С твоей силой, говорит, только в кузне работать.
Звенислава надела на русую головку венец. Ее чуть зеленоватые глаза блестели, на щеках появился румянец. Она встала, горделиво приподняв голову. Худоба любовался девушкой.
– Прямо княгиньюшка, – причмокнул Петель.
– Куда там, княгиньюшка, – плевалась Уродушка. – Девка крестьянская.
– Верно, – согласилась Кривда. – Чтобы стать княгиньюшкой, надо ею родиться.
– Так это я и есть! – Уродушка вышла из уголка. Была она согнутая, со всклоченными волосам, не заплетенными в косу. – Сама знаю, что заколдованная. Вот бы молодец какой меня от чар освободил! Как там в сказках говорится: поцеловал в уста сахарные, и колдовство рассеялось. – Уродушка выпуклыми глазами так уставилась на Худобу, что он от стеснения опустил голову. Уста у Уродушки были совсем не сахарные.
– Сидела б, Урода, в своем углу, – сказал Петель, – ты, конечно, не так чтобы красавица, но зато по злобе и ненависти тебе равных нет.
– Княгиньюшка уже давно родилась, ждет своего князя. А тебе, Худоба, одно могу сказать: не быть тому князем, кто станет боярином.
– Ох, тетка Кривда, – рассмеялся Худоба, – любишь ты сказки рассказывать. Слушать тебя любопытно, да за разговором не нужно о работе забывать. У Звениславы вон сколько напрядено, а ты и разочка нитью веретена не обвила.
– Ишь, приглядывать за мной вздумал, – от возмущения Кривда подпрыгнула на лавке, ее единственный глаз загорелся травяной зеленью. – Вот погоди, обовьет тебя Погибель по рукам и ногам, попробуй, вырвись. И запомни, зовут меня Правда.
– Кому ты правду сказала, – смеялся Худоба.
Петель свесил лохматую голову с печи.
– Вот понимаешь, Худоба, как пакость ляпнет – непременно сбудется, а хорошему, хоть целый день про него долдонить станет – нипочем не исполниться.
– Лежал бы ты, Петель, не сердил добрых людей. У самого даже имени человеческого нет, а жене каждое слово поперек говорит.
– Все из-за вашего вражьего бабьего племени, – разгорячился дядька Петель, спрыгивая с печки. Он подтянул порты, шумно вытер нос рукавом.
– А ведь меня при рождении Удальцом назвали. Маменька хотела, чтобы я ух каким удалым парнем вырос. Была у нас старуха соседка, вреднющая, и всегда знала, что в каждом доме делается. Было мне от роду всего несколько годков, вышел я по осени из избы, глянул на небо, а там караван гусей летит и еле слышно курлычет. Тихо, все вокруг замерло, березки золотыми листочками усыпаны, воздух прохладный. И так мне стало грустно, тоскливо, лето ушло, зима на подходе.
– Улетели петель гуси-лебеди, – говорю. Всего-то «теперь» и «петель» перепутал.
А эта змеиш-ша услыхала, смех подняла, на всю деревню опозорила. Так и остался я Петелем. А был бы Удальцом, я б на тебе, Кривда, в жизни не женился бы.
– Пора мне, – сказа Худоба, – дядя Петель, тетка Кривда, приходите к нам сказы дедушки Данила послушать. Говорит он, будто реченька журчит, ни на одном слове не споткнется, а ты будто наяву все видишь.
– Что за гость у вас чудной, Худоба, вся деревня о нем языками полощет.
– Старец Данила сам все расскажет.
Худоба нагнул голову, чтобы пройти в низкую дверь, Звенислава отложила веретено, слетела с лавки.
– Подожди.
Она подошла к парню и тихонько проговорила.
– У меня тоже для тебя подарочек есть – колечко.
Девушка достала из кармана тонкий кружочек. Худоба начал натягивать его на палец.
– Маловато колечко. Но ничего, налезло.
Кольцо так плотно обхватило сустав, что снять его было нельзя.
– До самой смерти буду твой подарочек носить, Звениславушка.
До работы Кривда так и не дотронулась. Она сладко потянулась.
– Надо козочку завесть. Коровка теленочка скоро принесет, от козочки козлят бы дождались, что сами поели, что продали бы.
Глаз Кривды слабо тлел голубым огоньком, второй был перевязан чистой тряпицей.
– Как ты ее заведешь, – хихикнул Петель – из соломки скрутишь?
