Падальщик

скачать книгу бесплатно


– Пятнадцатое сентября.

– Значит, вы весы. Отлично. Прописка?

– Послушайте, женщина, в анкете ведь все подробно написано.

– Успокойтесь, я просто уточняю информацию. Прописка есть?

– В области.

– Хорошо. Образование?

– Неоконченное высшее.

– Вы в дальнейшем собираетесь оканчивать это учебное заведение?

– Нет.

– Причина?

– Можно следующий вопрос?

– Предыдущий опыт работы.

– Официант в ресторане.

– Причина увольнения?

– Непонимание со стороны начальника.

– Можете написать телефон директора ресторана?

– Что? Зачем вам это? – немного повысив голос, спросил я.

– Чтобы связаться с ним и взять рекомендации.

– У меня был номер, но у меня новый телефон, так что…

Я соврал. Я не мог рассказать правду о случившемся в том ресторане. Я чувствовал, что обстановка становится напряженной. Полная врачиха видела, что со мной что-то не так.

– Я так понимаю, в больнице вы никогда не работали?

– Нет, не работал.

– Знаете, если бы не Дмитрий Анатольевич, который вызывает у меня глубочайшее уважение, я бы не взяла вас в штат. Вы должны быть ему благодарны! Ваш испытательный срок – один месяц. Одно нарушение – и вы уволены. Зарплата на испытательном сроке – десять тысяч рублей. Сейчас, подойдите к Ивану Сергеевичу и выберите себе форму по размеру. Идите!

– Подождите, а какая у меня должность?

– Дмитрий Анатольевич не сказал вам? Вы – новый санитар.

Я словно побывал на допросе, со времен университета не писал так много, как в той анкете, и в итоге меня – симпатичного, опрятного парня с незаконченным, но все же образованием, не хотели брать в санитары! И что я буду получать? Десять тысяч? Десять тысяч за каждодневное мытье причинных мест стариков! Я мысленно представил, что мне нужно будет есть, чтобы прожить месяц на эти деньги, я уже мысленно взвешивал полтора килограмма чечевицы. Я облокотился на стену возле кабинета этой полной тетки и глубоко вздохнул.

– Евгений Олегович, – окликнула меня врачиха, резко открыв дверь. – Забыла вам сказать, вам нужно будет подстричься. Обратитесь к главной сестре. Кажется, у нее есть машинка.

– Ну все, – подумал я. – Какого черта я должен отстригать волосы? Я что в армии? Сейчас же пойду к Димке и поблагодарю за эту работку. Я помнил номер его кабинета, он все время упоминал его в разговорах. Второй этаж, хирургическое отделение.

– Что за хрень ты мне подсунул? – выкрикнул я с порога.

– Ты о рубашке? Ну да, горизонтальные полосы тебя полнят.

– Ты смеешься? Почему ты не сказал мне, что эта должность санитара?

– А что ты хотел? Ты думал тебя врачом возьмут?

– Нет, я…

– Ты вчера сам сказал, что согласен на любую должность!

– Но я не хочу подмывать стариков!

– Эй! Кто сказал тебе, что санитары – мужчины делают это? Все гораздо проще! Тебе все объяснят. Пройдет испытательный срок, и зарплата очень изменится, будешь иметь больше смен, будешь получать больше денег. Знал бы ты сколько я получал, когда был интерном!

– Хорошо, я попробую.

– А я про что? Просто попробуй, ты всегда сможешь уйти, главное, чтобы было куда уходить.

– Спасибо Дим. И, кстати, классный у тебя кабинет.

Нас всегда учат довольствоваться малым, любить себя такими, какие мы есть, искать того, кто полюбит нас за нашу чистую душу, только вот никто не предупреждает, что это чертовски трудно. Дворник должен быть доволен тем, что убирает мусор, и не желать большего, официантке в придорожном кафе нужно воздавать хвалу небесам за два доллара, которые оставил ей их завсегдатай, а примерному семьянину не стоит смотреть, как его богатый сосед заводит с пол оборота свой новенький Лексус, и покрываться завистью, ему нужно просто сесть в метро, посадить на колени маленькую дочурку, потому как в вагоне больше нет мест, покопаться в кармане и найти мелочь ей на мороженое. Мы все должны быть благодарны за то, что мы имеем. Я посмотрел на потолок и прошептал: – “Прости меня, Господи, но я так не могу!” Человеку свойственно желать лучшего, желать большего, желать нового.

Я вспоминал вчерашний разговор с толстой врачихой. Поразительно, как низко могут опустить человека на собеседовании. Каждая маленькая конторка норовит выставить свои требования, а мы приходим туда как за подаянием, и молим взять нас. Мы готовы работать за десять тысяч рублей в месяц, трудясь по десять часов в день с одним выходным в неделю, и все ради того, чтобы шеф мог набивать свое толстое брюхо. “Простите, но вы нам не подходите”, – говорят они. И мы идем домой, потирая нос, пытаясь, как можем поднять свою несчастную самооценку.

Я чувствовал себя паршиво и, облокотившись на спинку стула, закрыл глаза и стал ждать когда в голову придут светлые мысли. Я ненавидел себя. Мне не хватало ума, чтобы придумать, как заработать денег, как открыть свое дело. А ведь хотел я немногого: свой уголок, просто четыре стены, которые принадлежали бы только мне, нормальную работу, где не нужно каждый день нюхать лекарства, и женщину, к которой я бы возвращался домой. Но нет! Я достоин совсем не этого. Я будто бы в пасти падальщика, так я вижу этот проклятый город. Нормальные деньги здесь можно заработать только, снимаясь в порно, или занимаясь проституцией, и город-падальщик это с удовольствием проглатывает.

4

Первый день. Я все еще сидел и ждал задание. Вчера мужчина, что выдавал мне форму, от души посмеялся над моей комплекцией. Он говорил, что форм такого размера вообще не шьют, мол, их нужно шить на заказ или искать в детских магазинах. Меня не обидели его слова, видимо это был единственный веселый момент за весь его рабочий день. Он так смеялся, что казалось, его красная башка вот-вот лопнет. Однако форму он все-таки нашел, правда она оказалась немного не по размеру, чуть широка в плечах. Я не понимал, к чему стоило устаивать цирк, но может у санитаров положено высмеивать новичков? Я бесспорно уступал по телосложению тому большому мужчине, его рука толще, чем две мои, а грудь обвисла, как у пожилой женщины. Мне приказали сесть и ждать непонятно чего, просто ждать. Рядом находилось несколько кабинетов, где берут анализы крови. Люди заняли весь коридор, толкались и ругались друг с другом. Было слышно, как кричит чей-то ребенок. А я все еще ждал.

Честно сказать, я боялся крови, не то чтобы падал в обморок при ее виде, но эта субстанция вызывала у меня отвращение, она ассоциировалась с болью. Я помнил день из моего детства. Мне все еще семь. Нужно ставать в школу. Будильник еще не зазвенел, но я чувствовал, что уже светло. Меня разбудили крики матери. Отец собирался на работу, а мать его бранила. Она кричала, что он должен бросить такую работу, что ей за него стыдно. Потом я услышал грохот. Я испугался и побежал на кухню, посмотреть в чем дело. На полу была кровь, дорожка из капель алой крови. Мать стояла в углу с железным ковшиком в руке, отец рядом прикрывал лицо руками. “Что случилось?” – тихо спросил я. Тогда отец подошел ко мне и наклонился. Все его лицо было перемазано в крови. На лбу – открытая рана, кровь из нее текла по лицу и из-за этого отец прикрыл левый глаз. Он взял меня за плечи и громко сказал: “Ты не должен этого запоминать, это не взаправду.”

– Эй, мелкий, вставай, работка для тебя есть, – услышал я чей-то голос. – Ну, чего расселся? Здесь тебе не курорт!

Я поднял глаза. Лицо говорящего мужчины мне ни о чем не говорило. Он был молод или просто хорошо сохранился. Я поймал себя на мысли, что совершенно не следил за временем. Коридор опустел, слышен был лишь стук каблучков медсестры, которая относила пробирки с кровью в лабораторию. Я понял, что прошло не меньше двух часов.

– Куда идти? – спросил я у незнакомого громилы.

– На шестой этаж, в пластическую хирургию, пациента нужно на каталку положить. Ох, черт! Ты хоть справишься, а? Уж больно ты хилый.

Мужчина нахмурил брови и почесал затылок. Меня уже начинали донимать эти их шуточки. Они говорили со мной так, будто бы я был доходягой, которого не берут в армию из-за недостаточного веса. Да уж, будь я очередным здоровяком без царя в голове, я отлично бы вписался в их компанию.

– Я справлюсь, не беспокойся, – уверенно сказал я.

– Не понял, мы что вдруг стали приятелями? – удивился мужчина.

– Что?

– Ко мне нужно обращаться на «Вы», я старше и выше в должности, проявляйте уважение!

– Хорошо, простите.

Мы шли по длинному коридору, я и мужик, которого я называл на «Вы», он шел впереди, изредка поглядывая не отстал ли я. Люди вокруг, как мазки разных красок, проносились мимо, не давая шанса запомнить их, только цвет, лазурный для докторов, темно-синий для санитаров и какой-то серый для больных. Все живы, все заняты работой. Я шел по коридору и смотрел по сторонам, идентичные белые двери, похожие очереди, казалось этот коридор бесконечный. Интересно, изменится ли это когда-нибудь? Настанет ли время, когда я приду на работу с радостью? Случится ли, что я, опуская руку в карман пиджака, нащупаю там ключи от своей квартиры? Возможно ли, что я стану отвечать на телефонный звонок любимой женщины, которая звонит, чтобы просто спросить, как у меня прошел день. Ох, ну и многого же я хотел! Хотя если уж выбирать, я бы выбрал третье.

– Сюда, – говорит мой гид по здешним джунглям.

Мы сворачиваем направо. Я удивился, что у лифта не было очереди. Наверное, это просто был мой день.

– Нажми кнопку, – говорит верзила-санитар.

– Какую?

– Если что, пластическая хирургия на шестом, – раздражённо говорит мой гид.

– Хорошо. Теперь я буду знать.

Я потянулся за кнопкой, не сообразив сразу, что здоровяку было бы куда проще нажать ее, ведь тот стоял рядом, а я нет. Ну что ж, субординация есть субординация. Пока мы поднимались на шестой этаж, старший санитар смотрел на меня с укором, как учительница на первоклашку, который никак не может запомнить таблицу умножения. Лифт пару раз останавливался, один раз на втором, где к нам присоединилось милое создание в больших очках, которое, поглазев на меня, вышло на четвертом. И вот он шестой. От того, что это было отделение пластической хирургии мне стало не по себе, я почему-то почувствовал себя пациентом, пришедшим сюда исправить себе нос или еще что-то. Просто поразительно, отделение существенно отличалось от остальных! Все вокруг блестело от чистоты, в коридоре две уборщицы старательно натирали пол.

– Тебе в палату номер шесть, – проинструктировал меня мой так называемый начальник.

– Палата номер шесть, забавно! – произнес я.

– Только давай без иронии, – злобно произнес тот и нажал на кнопку вызова.

Мне всегда было интересно, как все это делается, я пытался заглянуть в приоткрытые двери кабинетов, но так ничего и не уловил. Я услышал, как из какой-то палаты доносится раскатистый женский смех. Шестая палата, ну конечно.

Я даже не знал, будет ли это правильно, если у меня когда-нибудь появится девушка, какая-нибудь наивная милашка влюбится в меня и поможет мне выбраться из этой ямы. Только вот я не хочу быть виноватым в чем-то, пусть я загубил свою жизнь, но себя мне ничуть не жаль. Я не из таких, кто обвиняет в своих бедах всех, кроме себя. Если у меня появится девушка, мне нечего будет ей предложить, кроме разве что руки и сердце. Я бы сгубил еще одну душу так же, как сгубил свою. Ужасно! А наш ребенок, который возможно вскоре появился на свет, будет носить в школу бывшую в употреблении одежду и завидовать одноклассникам, которым покупают дорогие тетрадки и учебники. Возможно, переносить страдания легче, если делишься ими с кем-то. Не знаю, возможно. Однако я буду нести свой крест в одиночку.

– Ты пришел за мной? – спрашивает девочка, сидящая на кровати. – Ой, что я говорю? Мне что-то вкололи, вот, смотри! – Она протянула мне правую руку.

– Я положу тебя на каталку, – говорю я. Слышно, как к палате подходят еще несколько человек.

– А ты красивый…

Она была такой юной. Я подумал, что ей не больше шестнадцати, но потом вспомнил, что запрещено делать пластические операции несовершеннолетним. Она была миловидной, с длинными, вьющимися, каштановыми волосами и красивыми скулами.

– Подойди ближе, – сказала девушка. Она пристально осматривает меня и повторяет: – Ты такой красивый, может быть мы могли бы… Ха, что я делаю, ты же санитар! Ой, извини! Не обижайся, ладно?

– Я не обижаюсь на правду.

– Я Маша. Хи, смешное имя.

– Нет, вполне красивое, и ты тоже красивая.

– Спасибо, – протяжно говорит она. – После операции буду еще красивее.

Я услышал, как кто-то открыл дверь в палату.

– Как тебя зовут? – спрашивает пациентка.

– Женя.

– Женя, – протяжно произносит она, потом смеется.

Доктор, вошедший в палату говорит, что медикаменты уже подействовали. Я подкатываю каталку ближе к кровати и помогаю девушке спрятать волосы в шапочку. По пути в операционную она несколько раз произносит мое имя и заливаетя громким смехом. Я смотрел на ее лицо, на тело, – она была прекрасна, я не находил того, что нужно было бы исправить. Я выдохнул и сказал про себя: – “Женщины”.

Наверное, мы встаем на путь взросления, когда начинаем понимать все похабные шуточки в фильмах, когда видим, что девчонка, которая мила нашему сердцу, приходит в школу в бюстгальтере. Я не был, как все. В свои тринадцать я слушал рассказы знакомых мальчишек, но ни разу не побывал рассказчиком. Я помню, как видел двух своих лучших друзей, садящихся на велосипеды, наблюдал, как два их силуэта становятся меньше и совсем исчезают за поворотом. Я знал, куда они ездили… Ближе к вечеру мы собирались на лавочке возле моего дома и мальчишки рассказывали о том, что делали. Они говорили, что снова целовали девчонок по-настоящему, по-взрослому, так, как это делают в фильмах. Один говорил, что в тот день было невероятное, девчонка показывала стриптиз, танцевала у костра и медленно снимала майку, еще они говорили, что у них существовали специальные ямы для какого-то дела. Я не расспрашивал подробностей. Я думал, что еще не до конца созрел для обмена слюной с женской расой.

В один день, когда лето уже близилось к концу, один из моих друзей сообщил мне, что я нравлюсь одной девчонке, и она хочет поехать со мной в то секретное место. Поначалу я отбрыкивался, пока не узнал, что это она – Та самая. Мальчишки говорили, что с первого раза не всегда хорошо выходит, наказали мне не открывать глаза во время поцелуя и обязательно почистить зубы. Я ужасно боялся, не знал толком, что и как делать. Я мчался на велосипеде к ее дому, подгоняя время, как только мог, дабы этот момент, наконец, пришел. Она села близко-близко ко мне, обняла меня за живот и прижалась сзади, я ехал быстро и из-за боязни упасть, она все сильнее цеплялась за меня. Это и было наивысшим счастьем, я не желал большего, только бы она не отпускала руки.

Тайное место оказалось всего лишь опушкой леса. Мы уселись на бревна, Та самая села рядом со мной и взяла меня за руку. Мальчишки достали из карманов сигареты и предложили девчонкам. Я ожидал, что Та самая откажется, но она взяла, подкурила с третьего раза отцовской зажигалкой и вдохнула. Другие кашляли, но не она. Было видно, что это далеко не первый ее раз. Компания о чем-то болтала, а я молчал и смотрел на нее, она больше не была ей, не была Той самой, что-то вдруг исчезло. Девчонка тянулась к моим губам, но я отворачивался. Она сказала, что научит меня целоваться. Я чувствовал запах сигарет и еще алкоголя, я знал это, так же пахло от моего отца. Она просила потрогать ее грудь, хвасталась, что у нее больше всех в классе. Да, я хотел научиться целоваться, но не так, не с ней. Я увидел те ямы, про которые говорили друзья, теперь я понимал, для чего они им. Краем глаза я видел, что друзья не отворачивались от девчонок, как я. Видимо для меня там не было места.

Я не мог понять, куда все пропадает. Куда исчезло то маленькое чудо, которое строило мне глазки на уроках труда? Где ее яркие и чистые голубые глаза? Их как будто бы сжег сигаретный дым.

5

– Эй, песик, хочешь, возьму тебя домой? – услышал я женский голос.

– Нет, мне и здесь хорошо.

Будь она помоложе и полегче килограмм на семьдесят я бы еще подумал побыть ее собачкой, а так, нет уж. Такая может и взаправду наложить еду в собачью миску и оставить спать на коврике в прихожей. Да, я снова спал на улице. До моей первой зарплаты еще далеко, да и погода была благосклонной. Я протяжно зевнул и попытался вспомнить конец истории. Но стоило ли? Дальше был мой побег только и всего. Мне нужно не слабо напрячься, чтобы вспомнить ту, с которой это произошло в первый раз. Помню только что произошло это года через два после той неудавшейся попытки. Да, вот так! Вот такой я залежалый фрукт, или, лучше сказать, поздний цветок.

Сон уже подходил ко мне на своих мягких лапах. Мне нужно подумать о чем-то приятном на последок.

В детстве нас спрашивают, кого мы любим больше – маму или папу. Я всегда говорил, что папу. Мне наказывали, что так нельзя, нужно говорить, что я люблю и маму, и папу абсолютно равнозначно, одинаково. Но я стоял на своем, даже если бы у меня спросили это после смерти отца, я бы все ровно сказал, что люблю отца больше. Он был замечательным. Он сам построил дом, в котором мы жили. Я помню, как сильно я боялся звука бензопилы, и мать отводила меня по-дальше во двор. Я противился. Я всего лишь хотел посмотреть, как отец орудует ей, как забивает гвозди с двух ударов. “Вот бы мне научиться так”, – думал я. Еще помню, как во двор заходили соседи, некоторые шептались, другие говорили вслух. Они думали, что отцу не по силам построить дом, что он должен не выделываться и нанять бригаду строителей. Однако он смог. Хотя даже мать не верила в него, и все время корила, что тот ее не слушает, зато я верил в него. Дом вышел просто сказочный, я таких не видел нигде в округе. А соседи приходили снова и говорили, что они всегда верили, что у отца все получиться. Люди… Они порой мало чем отличаются от стада баранов. Они даже хуже. Бараны ведь не притязают на уважение, не говорят, что каждый из них неповторимая личность.

Отец говорил: “Не обои, а обе! Обои в спальне на стенках!” Я повернулся, а мой палец все еще показывал направо. Мы с отцом были в новом магазине, и я положил глаз на яркую куртку с капюшоном. Отец говорил, что я могу выбирать все, что захочу, в тот день он получил зарплату и мог позволить себе немного раскошелиться. Я все никак не мог выбрать, мне нравились сразу две куртки: синяя и красная. Отец обнял меня и сказал, что купит мне обе. Моей радости тогда не было предела. Отец подошел к продавцу и отдал ему несколько бумажек. Я уже знал, что такое деньги, но еще не знал их цены. Я думал, что это ничего, ведь у отца в кошельке остались еще такие же бумажки, значит нам было на что жить. Я бежал к матери, чтобы та порадовалась за меня, но она почему-то нахмурила брови. Она все переспрашивала у отца, сколько он заплатил, ходила по комнате и махала руками. Мне было всего шесть, я просто не знал, что отец отдал за те куртки половину зарплаты. Мать начала кричать на отца, но я знал, что это моя вина, что я не смог выбрать. Я покаялся. Мать замолчала и злостно сжала губы. Отец поднял меня на руки и понес в мою комнату, по дороге он сказал, что отдал бы все, что у него есть, только бы я еще раз почувствовал себя таким же счастливым. Смех ребенка бесценен.

Я всегда отлично высыпался, когда спал на улице, да и не только там, в общем, привык уже спать, где придется, есть, что придется или вообще не есть. В больнице ничего не менялось, все тот же вызывающий у меня рвоту запах, такие же очереди день за днем, медсестра из процедурного кабинета все так же ходила с косой и розовой резинкой. Я работал, передвигал что-то или кого-то, что-то приносил. В тот день у меня почти не осталось времени, чтобы посидеть и повспоминать события прошлого, как я это обычно делал. Я познакомился с другими санитарами, более дружелюбными, чем те, которых я встретил в первый день. Я даже удивился, эти двое были еще более худыми чем я, один носил большие очки, а у другого волосы достигали плеч, и, кстати, нуждались в мытье. Я знал, что главный санитар лукавил, когда говорил, что невозможно найти форму моего размера. Еще я заметил, что одна медсестра флиртует со мной. Я все думал, не мерещится ли это мне. Она носила склянки с анализами кала и мочи и все время поглядывала на меня, улыбалась и приподнимала левую бровь. В целом она симпатичная, только вот, не знаю даже, не очень-то воодушевлял меня этот образ.

Я желал, чтобы мой рабочий день поскорее закончился, когда я заходил в эти большие двери, я уже думал о том, как скоротать время. Но когда работа завершилась, я не знал, что делать дальше. Даже хотелось еще поработать, сделать хоть что-нибудь. Вчера я нашел отличное место, место, где я смог бы продержаться несколько ночей. Старый склад, куда выбрасывали сломанные шкафы и кровати. Они не закрыли его на ключ, может подумали, что там нечего было воровать. Я расположился на кровати у левой стены, другие были либо совсем в плачевном состоянии, либо дорогу к ним перекрывали громоздкие шкафы. Правда на той кровати были сломаны две задние ножки, но это лучше, чем скамья в парке. Где-то в куче рухляди я выискал старое, порванное одеяло и матрац с множеством дыр. Этого оказалось более чем достаточно. Я унес с подоконника чей-то недоеденный обед в пластиковой тарелке, мне повезло, что уборщица не успела его выкинуть. Теперь у меня было и пропитание и кров.

Рано утром, разбуженный шумом больницы, я поспешил покинуть свое временное жилище. Сначала я боялся, что кто-то заметит меня, но потом понял, что никому нет дела до этого места. Уже неделю с потолка капала вода и никто не шел починить протечку. Я делал вид, что спешу сделать очередное задание, здоровался в коридоре со Стасом и Славой, теперь уже знакомыми санитарами, спешил в уборную. Хоть я бродяга без определенного места жительства, но всегда старался следить за своим внешним видом. Мне даже было не чуждо чувство стиля, просто не было денег, чтобы выразить его. Я почистил зубы своей пастой, которая кстати была самой дешевой, и как назло заканчивалась, умылся и был готов выполнять их сегодняшние поручения.

Мысли будто бы сами лезли в голову, словно напоминая мне, что я все еще человек, я не должен был прекращать мыслить. Я шел к лифтам, чтобы подняться на пятый этаж, но там стояла слишком большая очередь. Пришлось поторопиться и подниматься по лестнице. И опять эти мысли… Он был единственной светлой частичкой, единственным стимулом, разрешением. Мой отец, мой родитель, мой ангел. Я так жалел, что у меня не осталось его фотографии, ни единой, я не мог сравнить его с собой, найти общие черты, вспомнить его. Я помнил только его усы, его вьющиеся волосы, его улыбку. Я не знал почему, да и боюсь никто не знает, почему Бог одаривает одних людей многими талантами, а других обделяет вовсе. Я бездарь, а мой отец был творцом, мастером, все, чего он касался, преображалось. Взять хотя бы наш дом с резными ставнями или тот кассетный магнитофон, который он собрал из выброшенных деталей. Я поражался его силе воли. Он все время что-то творил, чинил чьи-то телевизоры и радио у нас в кладовой, не беря за это деньги, вырезал из дерева дощечки для резки, ровно и аккуратно делал из кирпичей печи, и все это безвозмездно. Еще он писал стихи. Я до сих пор помню маленькую, коричневую тетрадку, которую он всегда носил с собой, чтобы не пропустить моменты вдохновения. Я уверен, что они были о любви, женщинах, о детях, о счастье в общем. Перед сном я просил папу прочесть мне парочку. Мое любимое – стихотворение о сыне, отец никогда не признавался, но я знал, что он посвятил его мне. Тогда я помнил первое четверостишье наизусть. Сейчас уже нет. Только это: “И был у него единственный сын…”

Я, наконец, дождался, когда очередь к лифтам уменьшится. Хотя не очень-то и хотел, чтобы лифт приехал. Я так погрузился в мысли об отце, что мне не хотелось всплывать на поверхность.

Он умер, когда мне исполнилось, семь от цирроза печени и от беспринципности матери. Я никогда в жизни не винил его за его пристрастие к алкоголю, напротив, даже пытался оправдать. Он просто топил в стакане всю ту мерзость, что ему приходилось слышать. Для мамы все, что он делал, являлось поводом для истерики: его работа на лесопилке, его стихи, как трата времени, его добрые дела, что оставались без оплаты, ее загубленная жизнь. Она не устроила похороны, это сделала семья отца, она даже не удосужилась на них прийти, хотя и собиралась. Помню, мы вышли в коридор, и я наклонился, чтобы надеть сандалии. Они были старыми и маленькими. Я сказал ей, что мне в них больно, и я хочу надеть другие. Мать начала размахивать руками, кричала, что я ничтожество. Она сняла пояс с платья и закинула его на балку у потолка. Она кричала, что ее окружают одни слабаки, и мой отец такой и я тоже. Она обвязывала пояс вокруг шеи. Это был первый раз. С тех пор я много раз снимал ее с петли.

Двери лифта, наконец, распахнулись. Люди начали выходит из лифта и кто-то из них толкнул меня и побежал вперед. Я даже не обернулся. Моя голова была занята совсем другим. Через пару дней после похорон к нам приехал брат отца. Я не видел его раньше. Он выражал соболезнования за столом на кухне, а потом на полу с матерью, когда я случайно застал их. Он словно бы стукал ее. Я не знал, что они делали, но понял, что это что-то гнилое. Все, что касалось моей матери, было таким. После его отъезда она ничего не делала, только смотрела на стену, не отзывалась, когда я звал ее. Потом она нашла в кухонном шкафу запасы отца и сама пристрастилась к его пагубной привычке. Наступил конец осени, наша печь уже давно нуждалась в дровах. Те, что наколол отец, ушли очень быстро. Когда я приходил из школы, то чувствовал тепло, мать топила печь книгами отца.