Оспинки на память

Елена Андреева

Оспинки на память

Посвящается моим бабушкам

Западная Лица

Западная Лица, 1961

Я знаю, что мы живём на Севере, что здесь темно и холодно, что ветром может выбить форточку ночью и мама закроет её подушкой. Но мне бывает уютно и весело, когда родители лепят пельмени и выкладывают их на широкий подоконник или когда папа приходит с работы и приносит мне небольшую шоколадку, которую получил на работе, но, конечно, не съел, а принёс мне, своей пятилетней дочке.

А ещё когда мне разрешают спать в родительской спальне на кровати, а не на диване в гостиной. Тогда я прошу поставить пластинку «про блоху». Слушаю внимательно: «Блохе? Хе-хе, – поёт низкий мужской голос. – Родней родного брата блоха ему была…» Я представляю блоху размером с собаку и в раздумьях засыпаю.

А ещё, встав рано, бегу на кухню, где мама, любящая поспать подольше, оставляет для меня кисель и печенье.

– Я купила бычьи хвосты. Такая очередь была! Что с ними делать? – спрашивает мама у папы. Зачем маме бычьи хвосты? Странно. Я думаю, как выглядит бычий хвост. Наверно, он с кисточкой на конце.

У меня есть капроновое платье, чешки и любимая кукла. Я часто танцую. Когда мы ждём гостей, мама наряжается в красивое платье в талию, с квадратным вырезом и надевает переливающиеся всеми цветами радуги серьги-висюльки. Она очень красивая, моя мама, и весёлая. Добрая, ласковая.

Меня отпустили гулять во двор одну. Вот здорово! Мы катаемся с горки, бегаем наперегонки. «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана»… Кто-то бросил в меня камнем. Нет, это кусок льда. У меня рассечена губа, течёт кровь, и мне страшно. Мама ведь будет меня, наверно, ругать или будет плакать и не пустит меня больше гулять одну никогда в жизни.

До сих пор на верхней губе слева у меня след от этого удара.

Пупсик и кукла

Обнинск, 1962

Теперь мы живём в Обнинске. Сюда перевели папу. Моря здесь нет, но есть пруд и река Протва. Мы живём в деревянном доме.

Я уже большая, мне мама даже поручила пойти в булочную и купить батон. Мама дала деньги и сказала, что я должна принести сдачу. По дороге в булочную я увидела небольшой лоток, где продавалась всякая мелочь. Мне очень понравился пластмассовый пупсик в ванночке, и я его купила. Деньги у меня ещё оставались, но на батон уже не хватило. Это было в первый раз, когда мама меня ругала, не очень страшно, но удовольствия от нового пупсика уже не было.

А потом случилось большое несчастье с моей любимой куклой. Летом в доме завелись тараканы, меня отправили гулять, а квартиру стали обрабатывать ядом. Вернувшись домой я увидела, что моя красавица-кукла покрылась «оспинками». Такие были у меня, когда я заболела ветрянкой. Вскоре оспинки прошли, осталась одна маленькая, над бровью. Но у моей куклы они никогда не пройдут.

Я села на пол, обняла куклу и заплакала. Я плакала долго, и никто меня не мог успокоить.

Моя оспинка осталась на всю жизнь, как и это воспоминание.

Праздник октября

Обнинск, 1962

Скоро праздник – годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. К нам в гости приехала баба Роза. Я очень рада. Бабушка, как всегда, привезла из Ленинграда много вкусностей, шоколадки и два больших белых батона за 22 копейки. Этот солоноватый батон с заострёнными концами продаётся только в Ленинграде. Даже в Москве такого нет, а в Обнинске тем более. У нас нет белого хлеба и муки. Только чёрный хлеб и серые макароны. Если захочется яичной вермишели, то её нужно заказать в «Столе заказов». А он находится далеко от нашего нового дома, по дороге к речке Протве.

– Бабушка, ты привезла вермишель? У тебя всегда такой вкусный молочный суп получается!

Мы идём с бабушкой гулять к реке и заодно купить вермишель в «Столе заказов». Обратно возвращаемся по обочине широкой дороги. Я весело шагаю и пою:

Мы шли под грохот канонады,Мы смерти смотрели в лицо,Вперёд продвигались отрядыСпартаковцев – смелых бойцов.Средь нас был юный барабанщик,В атаках он шёл впередиС весёлым другом – барабаном,С огнём большевистским в груди.Однажды ночью на привалеОн песню весёлую пел,Но, пулей вражеской сражённый,Допеть до конца не успел.

Бабушка смеётся, хотя песня грустная, и подпевает. Я спрашиваю, кто такие «спартаковцы», и бабушка начинает рассказ. Вдруг неожиданно из-за поворота на меня кто-то налетел. Удар в лицо, я падаю. И уже в следующее мгновение молодой мужчина с растрёпанными волосами, подхватив меня на руки, бежит прочь от бабушки. Я кричу:

– Бабушка, бабушка!!! Что с тобой?

– Сейчас, сейчас. Я только отнесу тебя в травмпункт и вернусь за твоей бабушкой.

У меня разбита губа и сильно течёт кровь.

Я смотрю назад. Бабушка неподвижно лежит на спине. На ней и вокруг рассыпана вермишель Рядом валяется большой велосипед.

С улыбкой юный барабанщикНа землю сырую упал,И смолк наш юный барабанщик,Его барабан замолчал.

В травмпункте мне сделали укол от столбняка. Очень больно, под лопатку. И намазали зелёнкой губу. Мне это очень не понравилось.

Вскоре пришла и баба Роза. Она держалась за сердце, и ей дали валидол.

На праздник я не могла ничего есть, только пила бульон через соломинку. Папа сказал, что это мой коктейль. И мы даже смеялись. Хотя смеяться было тоже больно. Смеялась и бабушка, но сердце у неё побаливало. Может быть, от удара велосипеда, а может быть, на «нервной почве».

Промчались годы боевые,Окончен наш славный поход.Погиб наш юный барабанщик,Но песня о нём не умрёт.

Мой папа – фотограф

Обнинск, 1963

Папа любит фотографировать. У него хороший широкоплёночный фотоаппарат. Папа фотографирует любое событие: праздник, приход гостей, поездки в Ленинград или на юг, встречу бабушек на вокзале или поход за грибами.

Вот я собираюсь в школу – «первый раз в первый класс», у меня новое коричневое форменное платье и белый передник. Новенький жёлтый портфель и много красивых капроновых лент. Белые – нарядные и чёрно-дымчатые – на каждый день. Мама заплетает мне косу или делает высокую «корзиночку» из двух косичек. И всегда завязывает два пышных банта

– Алёша, надо сфотографировать тебя при полном параде, – говорит папа.

– Сначала за столом, с книжкой.

– А потом с портфелем, в полный рост.

Я позирую, сидя за новым секретером с книгой «Маленький принц» Экзюпери. Щелчок, ещё щелчок. Снято.

– А теперь стоя. Улыбайся!

Не хочу улыбаться – у меня недавно выпали два молочных зуба, и я стесняюсь.

– Улыбайся же!

– Ленуха, ну, улыбнись,– присоединяется мама.

– Не хочу! – у меня на глаза навернулись слёзы.

– Улыбнись, улыбнись. Это же на память. Будешь своим детям показывать.

– Не буду, не буду, – кричу я, уже плача.

– Вот! – я оскаливаюсь в щербатой улыбке. Щелчок, щелчок. Снято.

Фотографии сохранились, и я действительно показывала их своему сыну, а потом и внукам.

Хореография

Обнинск, 1963

Я люблю танцевать. Люблю смотреть балет по телевизору. Я видела «Лебединое озеро», «Бахчисарайский фонтан», «Баядерку». Но больше всего мне нравится «Умирающий лебедь» Сен-Санса. Руки балерины так плавно двигаются, она изображает птицу, казалось, полную жизни. Но вдруг лебедь взмахивает крыльями и бессильно их опускает, потом склоняет голову, последний взмах раненого крыла, и наступает тишина.

На мои глаза наворачиваются слёзы, хотя я видела этот танец много раз.

Я пытаюсь повторить всё, что делала балерина. «Выплываю» спиной на воображаемую сцену, освещённую одним прожектором. Как можно мягче взмахиваю руками. И главное, последний прощальный взмах… ах, и я лежу на полу мёртвым лебедем.

«Ты знаешь, Алёна, в нашем Доме культуры есть хореографический кружок. Завтра комиссия будет отбирать девочек в группу начинающих. Тебе нужно будет станцевать под фортепьяно всё, что захочешь. Станцуй “умирающего лебедя”, у тебя хорошо получается».

Меня приняли, им понравился мой лебедь. Вот здорово!

Наш педагог – бывшая балерина. Худенькая, строгая, на высоких каблуках. Мы занимаемся у станка, у зеркальной стены. Восемь девочек-первоклассниц в пачках.

Моя пачка самая красивая. Её сшила бабушка Нэла. Она из тонкого розового шёлка, накрахмаленная, и выглядит как настоящая.

– Grand battement, plie, – говорит по-французски преподаватель. Я уже знаю названия па, движений и все позиции. Я очень стараюсь.

Какое счастье! Я буду балериной!

Новенький

Обнинск, 1963

Я учусь в первом классе, в 1-м «Г». Учительница Галина Герасимовна – симпатичная, невысокая, добрая и приветливая. У меня есть друг, одноклассник Андрей Крупенников. У Андрея папа тоже военный. Андрей – худенький, рыжеволосый мальчик, с белой кожей и веснушками. Голова у него немного огурцом, но он мне всё равно нравится. Учусь я на отлично и с удовольствием хожу в школу.

Однажды Галина Герасимовна привела новенького. Мальчик очень стеснялся и стоял весь красный. Голова у него была круглая, волосы чёрные, а из-под прямой чёлки смотрели испуганно карие глаза.

– Игорь Соколов, будет учиться в нашем классе, – сказала учительница и посадила его рядом со мной. – А сейчас у нас урок труда, откройте портфели и достаньте то, что вы приготовили для урока: клей, картон и ножницы.

Ребята защёлкали портфелями и ранцами. Игорь тоже открыл портфель и вскрикнул. Его канцелярский клей раскрылся и вылился. Все тетради и учебники были залиты им. Игорь пытался их достать, но стало ещё хуже – теперь уже и парта была в клее. Но неприятнее всего было то, что весь класс смеялся. И я тоже. В глазах Игоря стояли слёзы. Мне стало его жалко.

А потом мы начали дружить втроём: я, Андрей и Игорь. И когда наших пап перевели в Эстонию, мы оказались в одном доме и в одном классе. Вот так нам повезло!

Нажим, волосяная

Обнинск, 1964

Я пишу в прописях. «Нажим, волосяная… нажим, волосяная» – помогает мне мама, сидя рядом за секретером. Я пишу ручкой с открытым пером и пипеткой. Мама говорит, что очень важно выработать красивый почерк. У моей мамы ровный, округлый почерк, который легко разобрать. А вот у папы почерк резкий и колючий, но тоже по-своему красивый. Папа пишет чёрными чернилами своей чудесной ручкой. У неё перламутровый футляр, золотое перо и поршень, а не резиновая пипетка.

– Алёша, я прилягу, что-то меня знобит!

Мама ложится на диван, её трясёт, ей холодно. Я укрываю маму двумя тёплыми одеялами, но они не согревают её. У мамы очень высокая температура. Папа, придя с работы, вызывает «скорую».

Я не знаю, что случилось. Взрослые что-то обсуждают. До меня доносятся слова: «сепсис», «последствия облучения», «замершая беременность»…

– Папа, что такое сепсис?

– Заражение крови, Алёша.

Я очень боюсь за маму. И кто мне теперь будет помогать делать уроки?

Маму скоро выписали из больницы. К нам в гости пришли соседи, и родители стали с ними обсуждать папин перевод в Эстонию. Дядя Юра служил там. Он рассказал, какое там море, какие сильные шторма и ветры и как там красиво и интересно. Настоящая заграница!

Я рада, что мы скоро уедем, тем более что меня заберут из школы раньше, в середине мая.

Я прощаюсь со своей первой учительницей, Галиной Герасимовной. Она обнимает и целует меня. Мне тоже жалко с ней расставаться. А ещё мне жалко расставаться со своими друзьями, Андреем и Игорем. Я ведь не знаю, что мы скоро встретимся!

А как же моя хореография?

Новая школа

Палдиски, 1964–1965

Папу перевели в Эстонию, в маленький приморский городок. И я пошла в новую школу. Небольшое трёхэтажное деревянное здание на берегу моря. Учительница Тамара Евгеньевна – молодая, полная, спортивная, с высокой причёской и ярким маникюром, весёлая и не придирчивая. А ещё я обрадовалась, что в классе оказались мои друзья из Обнинска – Андрей и Игорь. Нам сразу стали преподавать английский и эстонский языки. Учительница Аста Хуговна (нас забавляло её отчество) терпеливо занимается с нами.

Скоро у меня появилась подружка – Сюзанна. Её красивое имя и длинные рыжеватые косы мне очень понравились. Сюзанна сразу объявила, что её папа осетин. Потом я узнала, что он ещё и военврач. Сюзанкина семья тоже из Ленинграда, там у неё бабушка, мамина мама.

В новой школе я смогла возобновить занятия хореографией, по которым скучала. Правда, тренировки проходили в подвальном помещении, там не было таких красивых зеркал, как в Обнинске, и французского языка. Но я продолжала упорно заниматься. Наша деревянная школа имеет башенку, в которой находится наблюдательный пункт. Там дежурят военные моряки. Однажды я пришла на занятие раньше времени. Переоделась в пачку и стала от нечего делать забираться по выступающей за перила части лестницы. Я представляла себя в замке Синей Бороды, поднимаясь всё выше и выше к заветной комнате. Было темно, свет горел только внизу. Вдруг кто-то схватил меня за голую ногу и потянул через перила. «Дай я тебе помогу!» – зашептал морячок. Я страшно испугалась – в его голосе было что-то нехорошее. Вырвалась и побежала вниз.

– Мама, я не хочу больше заниматься хореографией. И вообще, я не буду балериной, я буду археологом.

– Алёша, ну, если не хочешь, что же делать… А почему археологом?

– В книжке «Боги, гробницы, учёные» так интересно рассказано об этом!

Действительно, меня очень увлекла эта взрослая книга. Я долго рассматривала картинки и представляла себе древний мир. Особенно мне нравилась фотография с изображением минойской богини со змеями.

– Мама, они не хотят со мной дружить! Они называют меня вруньей! – слёзы и ком в горле мешают мне говорить.

– Ленуха, зачем же ты врёшь? Что ты им сказала?

Да, я всё наврала. Что мне делать?

– Я сказала, что моя прабабушка – укротительница змей и что ей в Москве поставлен памятник. Она стоит на высоком постаменте, а в каждой руке у неё по змее…

В Москве действительно жила моя прабабушка, Софья Соломоновна. Но никакого отношения к змеям она не имела.

Мама рассмеялась, обняла меня:

– Ты вовсе не врунья. Это фантазия. Ты большая фантазёрка!

Потом всё наладилось. Меня простили и теперь часто просят рассказать интересные истории или пересказать книгу.

Археологом я мечтала быть ещё лет пять, а потом передумала.

Но когда впервые увидела пирамиды, была счастлива как ребёнок.

Минимализм

Палдиски, 1965

Лето 1965 года, маленький эстонский городок на берегу Балтийского моря. Солнечно, сухо, летнее марево. Мы с мамой идём по улице Саадама к недавно построенному Дому офицеров. Перед ним толпится народ, там что-то происходит. Стоят весы, прямо на траве расставлена рядами красивая эстонская керамика, в основном вазочки и вазы, от самых маленьких до напольных. Мама выясняет обстановку, пока я любуюсь всем этим богатством.

Мама подбегает ко мне:

– Ленуха! (меня зовут Лена, но мама и бабушки называют меня «Ленухой», «Алёшей», «Лёшей», и мне это нравится), тут за утиль дают вазы! Побежали, надо собрать ненужное барахло, пока всё не разобрали.

Мама бежит быстро, а я ещё быстрей, до колик в боку.

В утиль полетели едва ношенные вещи, их набрался целый чемодан. Мы с трудом дотащили его. Гигантская очередь, в основном из офицерских жён, интересующихся модной керамикой, шумела и нервничала. Когда подошла очередь, приёмщица деловито взвесила наш утиль, причём вместе с чемоданом, и сообщила маме, что за 8 кг она может взять две вазочки из второго ряда. Мама со счастливой улыбкой подошла к выставленным стильным вещицам. Во втором ряду стояли микроскопические вазочки, не выше 5 см. В маминых глазах читалась обида и разочарование, а мне стало жалко чемодан. Мама выбрала две вазочки: полосатую и чёрную.

– Сейчас в моде минимализм, – сказала мама, придя домой, и гордо поставила вазочки на маленькую настенную полочку.

Чёрная вазочка давно разбилась или затерялась во времени, а полосатая до сих пор стоит у меня в гостиной, и каждый раз, протирая её, я вспоминаю мамин «минимализм».

Моя красивая мама

Палдиски, 1965

Моя мама очень красивая, миниатюрная, гибкая. Мама может сесть на шпагат. Улыбка как у актрисы, ровные белые зубы, зеленоватые глаза и тёмные брови вразлёт. Мама хорошо и модно одевается, часто благодаря бабе Нэле, которая прекрасно шьёт. У мамы почти нет украшений, с тех пор как я потеряла её серёжки, колечко и колье. Я просто сложила всё в кошелёк и пошла во двор похвастаться. А потом положила их на скамеечку и забыла забрать. Мама меня почти не ругала, но мне самой было их очень жалко. Правда, папа недавно купил маме колечко в Таллине. Серебряное с александритом. Я могу часами носить его из гостиной в ванную и смотреть, как камень меняет цвет: у окна он голубой, а при электрическом освещении – розовый.

Ещё у мамы есть туфли на каблуках, которые я тоже постоянно примеряю. Они мне почти впору, ведь у неё совсем маленький размер ноги.

Недавно мама купила очень дорогие ботинки. Это даже не ботинки, а такие закрытые туфли на шпильке. Серая змеиная кожа, сбоку молния и большая обтянутая пуговица, каблук высоченный – десять сантиметров. И стоят они 60 рублей!

– Английская обувь всегда дорогая! – заявила мама, как будто всегда носила только такую. Действительно, эти ботиночки стоили того.

Маме хочется покрасоваться в обновке.

– Кимка, пошли в кино. Нет? Ну почему? Пойдём!

Я бы пошла с мамой, но на вечерний сеанс меня не пустят. А папа почему-то не хочет. Мама долго уговаривает, но он так и не соглашается. Мама быстро собралась, надела английскую красотищу и побежала в кино одна.

На улице темно, мокрый снег и гололёд – ноябрь. Через полчаса мама вернулась. Заплаканная, с ободранными коленками и порванными чулками.

– Кто-то протянул проволоку над тротуаром. Я торопилась, не заметила.

Мне очень, очень жалко маму.

– Мамочка, хорошо всё-таки, что каблуки не сломались. Английская обувь такая крепкая!

Новый год

Ленинград, 1966

Встречать Новый год мы всегда приезжаем в Ленинград. Отмечаем всей семьёй с бабушками, друзьями, иногда и с соседями. У меня есть ленинградская подруга Мила, она внучка соседки бабушки Розы – Полины Фёдоровны и дочка маминой подруги – Лиды. Мы с Милой устраиваем концерт на праздник: читаем стихи, поём или разыгрываем сценки. Мила не очень красивая, у неё косоглазие, она носит очки. Но зато она учится играть на скрипке и старше меня на полтора года. Мила очень любит справедливость, то есть чтобы всё было поровну. Сколько раз я выступлю, столько же и она. У нас с ней и книжки одинаковые, и игрушки. Когда бабушка Нэла мне сшила очень красивое голубое платье с юбкой в складку и пояском, Мила захотела такое же. И бабушка ей его сшила, только розовое. Мы частенько ссоримся, но всегда миримся и скучаем друг без друга. Зимой мы с Милой до темноты катаемся с горки, которая установлена в сквере на площади Революции. Мы хохочем и бегаем как сумасшедшие. У Милы выступают белые пятна на щеках, и мне приходится растирать их снегом. С неохотой плетёмся домой и расходимся по квартирам.

Ужасно хочется спать. Уже засыпая, слышу бабушкин голос:

– Вот когда Стэлка родит летом…

«Как родит?.. У меня будет сестричка или брат?»

– Ленка, а ты знаешь, что у вас будет второй ребёнок? – заявляет мне Мила.

– Откуда ты знаешь?

– Слышала разговор наших мам. Так что уже всё внимание будет к маленькому. Вряд ли тебя будут любить как прежде.

Я растеряна: «Неужели Милка права?»

«Фараон»

Палдиски, 1966

У моего друга Андрея Крупенникова есть старший брат, Женя. Он учится в 10-м классе, ему уже 16 лет, и он может смотреть фильмы «Детям до 16-ти…». Так вот, он рассказал Андрею, что смотрел в Доме офицеров польский фильм «Фараон» и что там актрису показывают совершенно голой. Нашу компанию это очень заинтересовало. Меня – не только из-за голой женщины, но и из-за сюжета. Я много читала про Древний Египет, про открытие Картером гробницы Тутанхамона, про египетских богов. И вообще хотела стать в будущем археологом.

Мы собрались вечером: Андрей, Игорь, моя подружка Сюзанка, ещё одна девочка из нашего класса и пара старших ребят. Именно эти старшеклассники и научили, как проникнуть в Дом офицеров во время сеанса. Нужно подняться по пожарной лестнице на крышу и пробраться на чердак. Что мы и сделали. Уже стемнело, было страшно. Перемещаясь на ощупь, мы постоянно перешёптывались, окликая друг друга по фамилии. У самого пола находились прямоугольные окошки, из которых был немного виден экран, висящий за сценой. К окошкам снаружи крепились металлические сетки, похожие на люльки, в них располагались прожектора. Они освещали сцену во время концертов или праздничных мероприятий. Чтобы увидеть экран полностью, нужно было улечься в люльку. На всех люлек не хватало, мы менялись местами и довольно громко спорили.

Мне удалось посмотреть большую часть фильма. Действительно я увидела фараона, жрецов, колесницы и голую жрицу Каму. Здорово! Я так себе всё и представляла! Но надо уходить, ведь скоро конец сеанса.

Выбирались мы тем же путём. Спускаться по обледенелой лестнице в темноте было ещё страшней, чем подниматься. Но я наконец спрыгнула и побежала домой.

Дома родителей не было, а на столе лежала записка: «Мы ушли в кино. Будем в 21.00. Целую. Мама».

Когда родители пришли домой, мы сели ужинать. Мама с папой переглядывались и улыбались.

Потом папа немного строго посмотрел на меня:

– Ленуся, мы ходили в Дом офицеров смотреть новый фильм «Фараон». Там было много моих сослуживцев и начальство. Знаешь, я всё время слышал какой-то шум и голоса. Но самое странное – несколько раз кто-то громко назвал нашу фамилию.

– Папа, уже десятый час. Ты же говоришь, что я должна соблюдать режим. Я пойду спать.

– Да, да, спокойной ночи, – целуют меня родители.

Прошло много лет. Я несколько раз посмотрела этот прекрасный фильм легально. И всегда вспоминала «премьеру». А если бы люлька оторвалась под моей тяжестью или под другими ребятами? Мы могли рухнуть на сцену во время сеанса, и это было бы не смешно, а трагично. Но этого не произошло.

Аппендицит

Палдиски, 1966

У меня часто болит живот, причём ночью. Мне нужно ложиться спать в девять часов, но я хочу смотреть телевизор, капризничаю и даже ссорюсь с папой. А когда наконец ложусь, не могу заснуть, зову маму. Мама гладит меня по голове и поёт колыбельную. Это даже не колыбельная, а песня из фильма. Мне она очень нравится:

Далеко-далеко, за морем,Стоит золотая стена.В стене той заветная дверца,За дверцей большая страна.Ключом золотым отпираютЗаветную дверцу в стене,Но где отыскать этот ключик,Никто не рассказывал мне…

– Всё, Алёша. Я договорилась, сегодня идём к доктору. Он хирург в детской больнице, обещал тебя посмотреть.

Доктор Пере, красивый, высокий, чем-то похож на артиста Урбанского из фильма «Коммунист», говорит, что у меня аппендицит и нужна операция.

Нужно ехать в маленький городок Кейла, где работает доктор. Папа отвозит меня и оставляет одну. Врачи и дети говорят по-эстонски. Мне немного страшно, хотя со мной разговаривают ласково.

Я должна раздеться. Стесняюсь, да и холодно в большой операционной. С трудом укладываюсь на высокий стол. Меня закрывают простынями. Сестричка держит за руку. Включается ослепительная лампа. Укол в живот, больно. Ещё больнее. Доктор Пере что-то говорит сестре. Она объясняет на русском, что сейчас мне приложит повязку к лицу и я должна буду громко считать. Я считаю, считаю и проваливаюсь в темноту.

Проснулась от боли. Темно, я в палате. Плачу и зову сестру. Она делает мне укол.

На следующий день я уже встала, а ещё через день меня перевели в общую палату и скоро выписали.

Приехав домой, я гордо показываю свой малюсенький шрам. Никто не верит, что он от аппендицита – просто царапина. Вот какой замечательный этот доктор Пере!

Тяжёлая зима

Палдиски, 1966

Маму положили в больницу. Это даже не больница, а небольшой стационар недалеко от нашего дома. Мама «в интересном положении», как говорит баба Роза. Я не сразу поняла, что это значит, но теперь знаю, что у нас скоро будет маленький. Мама жалуется, что неважно себя чувствует, ей нужно быть под наблюдением.