Девочка стального магната

Сейчас же я просто… устала. Открыла железную дверь, кинула ключи на тумбочку и, не снимая ботинок, дошла до ближайшего лежака.

Огромного, синего, из вельвета дивана. Последняя мысль показалась очень странной. Ведь вельвет очень маркий, но такой мягкий и уютный, словно я дома.

Только вот не дома я. Понимаю же прекрасно. Может быть, поэтому просыпаюсь спустя пару часов, и быстро оглядываюсь. Ничего не изменилось.

В квартире темно. Баул на месте. И только сердце скачет туда-сюда, пока оглядываю округлой формы комнату.

Бросаю взгляд в окно, и на глаза наворачиваются слезы. Там за окном яркой лавой раскинулась столица, бурля неоном и брызгами фейерверков.

День города давно прошел, но Москва никогда не спит. Подхожу ближе, прикладываюсь лбом к прохладному стеклу. Словно паришь, а не стоишь. Над землей. Над проблемами. Над отчаяньем. Над чувствами, что душат и жить мешают.

Ну хватит мечтать.

Это просто временный ночлег, не более того.

Прохожу во все комнаты. Их здесь три. В одной кабинет, сделанный явно для мужчины.

И почему-то на огромный дубовый стол под стать хозяину смотреть не могу. Ассоциации не самые радужные, но от них в горле копится тошнота, а голову ведет.

Дальше у нас гостевая комната, и это видно по двум не соединенным кроватям с синим покрывалом. Больше похоже на гостиничный номер.

А вот в третью комнату я не могу зайти сразу. Сначала мое внимание привлекает резная цвета вишни дверь. Долго любуюсь работой мастера, который вывел на древесине композицию из ромашек.

Просто у нас по началу лета целые ромашковые поля возле города, и я порой в них буквально купалась. Воспоминания на миг вызвали эйфорию, но я быстро с ней справилась и зашла внутрь.

Нужно помнить, где я. Нужно помнить, что владелец квартиры враг.

Но стоит мне взглянуть в центр комнаты, как все мысли разом вылетают, остается одна, настойчиво бьющая колоколом в мозгу.

Как!? Откуда он мог это знать?

Глава 32.

Скорее всего я себя накручиваю. Скорее всего в спальне Распутина и должна стоять вот такая кровать. С резными высокими столбиками по углам, с балдахином именно голубого цвета. Ведь не я одна люблю его.

Глупо даже думать, что Распутин мог узнать, что я мечтаю о шелковой постели именно этого оттенка. Бредово, потому что об этом знал лишь один человек. Который мало того, что находился далеко, так она еще и не сильно-то меня жалует. И даже если бы эти двое столкнулись, то вряд ли бы обсуждали меня.

Хочу шагнуть вперед, но натыкаюсь на густой ворс ковра и снимаю свои кроссовки.

Стопы утопают с приятной мягкости, словно в траве и я прикусываю нижнюю губу от удовольствия. Тело наполняется негой… Хочется продолжить спать. Как королева.

Боже, какой же кайф.

Это тебе не палас с миллиметровым ворсом, такие ковры не каждый может себе позволить.

И я уже приблизилась к огромной кровати, уже почти коснулась одного из столбика, уже почти вдохнула запас свежего шелка, как вдруг мой мир разрывает щелчок дверного замка.

Я резко поворачиваюсь, смотрю на полуоткрытую дверь. Подбираюсь медленно, вслушиваясь в голоса.

– Я вам сегодня понадоблюсь? Хотел до своих съездить… – этот голос мне не знаком, но вполне приятен. Нет отторжения. Но в нем чувствуется напряжение. Даже невольный страх.

А вот от голоса, прозвучавшего следом, все внутри начинает трепетать, словно крылья бабочки на ветру. Сильно. Быстро. А в горле пересыхает.

– Доехать до аэропорта я пока способен сам.

– Вы опять без охраны. Это чревато.

– Ночью меня никто не тронет. Завтра возьму ребят. Свободен. Как буду в следующий раз в Москве, напишу.

Охрана? Зачем директору сибирского комбината охрана? Он связался с криминалом?

В голове начинает эхом звучать голос Жени. Дура… Вопросов не задаю, ничего не понимаю. Про исчезновение Виталика больше не думаю.

– Нина, – бас врывается в сознание вместе с хлопком двери, и я вся подбираюсь. Откуда… А… Баул с вещами и сумка, брошенная у дивана. – Сюда иди.

Не хочу. Не хочу с ним разговаривать. Видеть не хочу.

Я еще не подготовилась. Я не могу столкнуться с его притягательной аурой прямо сейчас и сказать, что ухожу. Потому что я вряд ли буду способна даже двинуться, словно замороженная, не то, что уйти.

– Либо ты выходишь, либо в спальню иду я.

Меня начинает колотить, а взгляд против воли бросается в сторону кровати. И картины, замелькавшие перед глазами, вызывают настоящую тахикардию. Челюсть еще не прошла после прошлого орального обучения, новое я просто не выдержу.

Вдох – выдох и я все-таки выхожу из комнаты, и делаю ряд тяжелых, шагов по направлению к гостиной. Окунаюсь в приглушенный свет и вижу, как Распутин делает глоток янтарной жидкости из бокала.

Пиджака уже нет, а рукава, открывающие руки с напряженными венами, закатаны. Я не могу оторвать от них взгляд, вспоминая, как эти самые руки ловко направляли мои движения, доводили до безумия, а затем оттолкнули. Жестоко, грубо, агрессивно.

До слез обидно.

Облизываю пересохшие губы и ахаю, когда натыкаюсь на тяжелый взгляд.

И молчание. Полный осмотр с ног до головы. И у меня ощущение, что я на невольническом рынке, как в любимом романе «Анжелика», и меня осматривает для своего гарема сам султан.

Но сказки не будет, этот герой вряд ли способен красиво ухаживать. И еще у него нет гарема. Только одна рабыня, которая не хочет ею быть.

– В записке было написано, что вы вернетесь завтра, – решаюсь заговорить, потому что от его молчания и собственных мыслей уже голова начинает кружиться.

– Разве?

– Там было…

– Про театр.

Бесит! Почему всем кажется, что я дура? Хмурюсь и достаю записку из кармана. Зачем? Наверное, чтобы отсрочить свое неизбежное падение. Надышаться перед смертью парой строчек, где не сказано ни слова о том, что в квартире его не будет.

И о чем я только думала?

– Всегда будь уверена в своих словах, даже если это ложь.

– Вам это знакомо, да? Лгать, давить, не оставлять выбора, чтобы люди делали только то, что вам нужно?! – вырывается крик. От обиды. От безнадежности. От желания подойти и просто уткнуться в его широкую грудь и поплакать. Просто зарыдать.

– У тебя был выбор, – замечает он, делая последний глоток и отставляя бокал.

А затем как ни в чем не бывало, словно не стою перед ним, как на суде, проходит мимо. Просто мимо меня в кабинет. А я за ним.

– Какой выбор?! Вы забрали у меня комнату, мне негде было ночевать! На вокзал идти?! К бомжу под лавку?!

Распутин открывает ноутбук, бросает на меня взгляд.

– На такси пятьсот рублей ты нашла.

Весь запал сходит на нет, словно сдувается воздушный шарик. Точно. Именно эта мысль посетила мой уставший мозг, когда я сюда приехала.

– Рядом с твоим вузом есть несколько хостелов.

– Почему вы вообще забрали мою комнату?! – решаю обойти противника с другой стороны. – Я имею право на общежитие.

– Не имеешь, если владеешь хоть какой-то собственностью.

– Да вы издеваетесь! – подхожу вплотную к столу и наклоняюсь, шиплю ему в лицо: – У меня ничего нет, что бы вы там себе не придумали.

– Иллюзиям склонна поддаваться лишь ты, а в том конверте есть очень четкие документы, кому принадлежит эта квартира.

Ахаю от злобы и ужаса. Кто в здравом уме дарит восемнадцатилетним, незрелым девушкам квартиры?

– Но я ничего не подписывала! Я ничего не покупала.

– Дарственная проще, – откидывается он в кресле и наблюдает за сменой эмоций на моем лице. От злобы до ужаса. От обиды до отвращения, особенно, когда он говорит: – Меньше налогов.

Все дело в деньгах. Даже не в чувствах? Я способ сэкономить деньги?

– А если я возьму… Возьму и продам квартиру, а деньги спущу… На шопинг? Как вам это понравится?

– Не понравится, – кивает он, покачиваясь в кресле, и смотрит на меня как на зверушку, по-другому и не скажешь. – Только даже у самой заядлой клептоманки не выйдет потратить сорок миллионов рублей.

Сколько? Я откашливаюсь, отворачиваюсь, смотря на свое отражение в зеркальном шкафу. Боже, что это за чучело. Неудивительно, что на дне его глаз я заметила насмешку.

– Если бы ты не хотела сюда приходить, ты бы использовала любую возможность, вплоть до ночевки на вокзале. Отсутствие выбора, лишь способ понять, что тебе действительно нужно.

Мне точно не хочется быть для него виляющей хвостиком собачкой, о чем и говорю яростным взглядом.

– Есть еще одна возможность не находиться с вами рядом.

– Интересно…

– Раз это моя квартира, то я требую, чтобы вы немедленно ее покинули!

Глава 33.

Сказала и тут же язык прикусила. Захотелось в себя уйти и глаза закрыть. Потому что его выражение лица опять ни на мгновение не изменилось. Статуи и те иногда улыбаются.

Но вот он поднимается из-за стола. Совершенно спокойно. Закрывает ноутбук.

А внутри меня уже вулкан кипит. Вырваться истерикой на свободу хочет. По телу дрожь и руки в кулаки сжимаются.

– Убирайтесь! – решаюсь я снова, а он хладнокровно смотрит и… подходит.

Нет, нет… Не надо, я не выдержу.

Приближается так стремительно. А мне что остается? Только пятиться и чувствовать, как от напряжения глаза слезами наполняются.

Он человек вообще? Или чудовище? Или стальной. Робот.

И почему я не кричу: «Помогите?»

– Ну что же ты? – спрашивает вкрадчиво и руку над головой ставит. И я губы от страха облизываю, потому что эта рука легко способна убрать меня. С пути. С этого света. Огромная, с длинными пальцами и сеткой выпирающих вен.

И еще она способна ласку подарить. Пусть грубую, но от которой чувства в клочья порвутся, а сердце и остановиться может.

– Что?

– Раз это твоя квартира и ты в полном праве меня выгнать… Выгоняй.

Он издевается? Он хочет свести меня с ума?! Я его оттолкнуть-то не смогу. Не то, что передвинуть в сторону выхода. Шагов пятьдесят, не меньше. И в голове мои попытки, потуги возникли яркими комическими картинками.

И я бы рассмеялась, если бы не было так обидно.

– Но вы же… огромный… – шепот мой, как крик в тишине кабинета. И его дыхание, как жар от огня почти в губы. – Я вас не передвину даже.

– Я рад, что ты понимаешь хотя бы это. С другой стороны, хочешь ли ты меня выгнать?

– Хочу, – тут же прямой и искренний ответ, на что он головой качает.

– А если подумать, Нина? Почему ты здесь? Почему пришла, не смотря на десяток возможных вариантов.

Ком в горле разрастался с космической скоростью, а тело словно немело. Слезы уже сплошным потоком текли по щекам, а он продолжал ставить меня на колени одним только взглядом. Дрессировать. Наказывать.

Интересно, он и должность директора так получил? Просто пришел в кабинет к старику Игнатьеву и посмотрел. Даже говорить ничего не пришлось, скорее всего. Перед ним все сами штабелями ложатся. Женщины, мужчины. Деньги.

– Я не знаю…

– Я тебе скажу… Ты ерепенишься, хотя уже все для себя решила…

– Что решила? – хрип на грани истерики. Ну сколько можно?

– Что будешь делать то, что нравится мне.

– Нет! Нет! Нет! – срываю все заслонки, уже кричу, реву, толкаю эту огромную тушу.

Я не хочу быть рабыней, пусть даже собственных желаний.

– Нет! Я не хочу так!

– А как ты хочешь? – даже не дергается он, хотя я довольно сильно ударила его по лицу.

– Не знаю, черт возьми! Но точно не того, чтобы вы обращались со мной как с одной из ваших…

– У меня никого нет, – как бы невзначай замечает он и второй рукой окончательно загораживает мне выход.

И теперь я в ловушке. Из чувств. Из эмоций. Из рук этого невозможного человека.

– А та, кого я хочу, ведет себя как маленькая девочка.

– Я немаленькая.

– Так докажи это! – рычит он, уже сам раздраженный промедлением. – Подумай своей головой и уже реши, чего ты хочешь.

– Вам ведь плевать. Плевать на мои желания.

– Ты опять забыла один нюанс.

Да? А ведь точно…

Не плевать, если желания не противоречат его. Эта простая фраза вошла в мозг яркой вспышкой и заставила буквально задыхаться.

Мне просто нужно хотеть того, что хочет он?

И он здесь. Хочет находиться рядом? А я? Я хочу быть с ним? Хочу ли принимать его власть над собой. Не проще ли смириться, не проще ли просто начать жить, учиться, думать не о том.

Он выбрал меня себе в жены. Разве не выбрала я его себе в рыцари? Пусть темные. Пусть такие бесчувственные. Но разве он не рядом со мной?

Зачем сопротивляться тому, что неизбежно наступит. Ведь вы не пытаетесь бороться с ночью? Вы просто включаете ночник, чтобы не было так страшно.

А мой ночник – это желание, которое оказывается ему нужно.

– Вот и умница, – догадался он о моих мыслях, и скорее всего по тому, что я кулаки расслабила и голову назад откинула.

– Вы могли бы меня просто изнасиловать, – замечаю я, потому что вспомнила парней, которым отказывала. Они не приняли мое решение и хотели воспользоваться силой.

– Только слабый насилует того, кто слабее его.

– А что делает сильный?

– Отрезает пути отхода, – говорит он, и резким ударам к книжным стеллажам прижимает. Вдавливает в живот член и жадно губ касается. И внутри словно та самая лава растекается, делает меня мягкой, податливой. Живой!

Руки-предатели сами тянутся обнять могучую шею. А он по ногам проводит пальцами. Царапает, словно под кожу собирается забраться. Себе за спину забрасывает и несет меня куда-то.

А я теснее прижимаюсь к его огромной груди и слышу.

– Хотел же сегодня выспаться, – ворчит он, укладывая меня прямо на ковер и методично стягивая с меня одежду. Словно задачу важную решая.

А я уже задыхаюсь. И пусть по коже прохладный ветерок из окна гуляет, кожу словно огнем жжет. И желания. Порочные. Грешные одолевают.

Его снова без одежды увидеть хочу, берусь за ворот рубашки и в глаза смотрю.

Разрешения спрашиваю.

И как только он кивает, пуговицы из петелек освобождаю. Стараюсь быстро, но руки дрожат. В какой-то момент не справляюсь с пятой и просто рву рубашку, так, что пуговки отскакивают. Смело, дико, по-детски. Зато перед глазами грудь, поросшая волосами, предстает. Соски – твердые камушки и живот накаченный, но чуть покатый.

И я вожу руками по этому совершенству, не понимая, зачем пыталась убежать. Ну не дура ли?

Вижу, как ему нравится мое внимание, как он расстегивает медленно ремень и освобождает могучую, твердую плоть.

Дыхание перехватывает, внизу живота мягко стягивается комочек удовольствия. Я сразу руками тянусь к нему, вцепляюсь, как в некий источник силы.

Поднимаю глаза, и хочется вскрикнуть, насколько звериный сейчас его взгляд. Он как животное, приготовившееся сожрать свою добычу. Он и делает это, поражая меня новыми развратными открытиями.

– Рот открой и язык вытащи, – требует мой распутный Распутин и сжимает грудь мою руками.

Подчиниться постороннему человеку – это, по сути, предать себя. Свое я. Но я ничего не могу поделать.

В мозгу его команда отдается четким невыносимым желанием. Словно не выполню и больно будет. А выполню, познаю… ту самую… гармонию.

И у меня вдруг возникает мысль про театр. Выполнит ли он свое обещание, но он качает головой, словно предугадав желание. Поднимается надо мной и себя направляет на грудь. И членом между скользит.

Раз. Другой. Сначала медленно, лишь иногда задевая кончик языка огромной, блестящей от влаги головкой.

А потом все чаще, вынуждая меня от возбуждения ноги скрещивать, чтобы не вытекло ничего на дорогой ковер.

Но Распутин сам тянет туда руку, сам влагу собирает и по члену размазывает. И продолжает в глаза смотреть. И все чаще бедрами работать. Вынуждает меня всхлипывать и желать, чтобы это продолжалось, продолжалось.

А когда его член в рот стал на половину входить, вибрировать звуками, и слюну обильную глотать. Пока головка не коснулась самого горла, на стремительной скорости таранила мой рот снова и снова, пока глотать мне не пришлось кое-что другое.

И вот лежа на полу, чувствуя, как лицо стремительно стягивает липкой пленкой, я улыбаюсь. Потому что все страхи были напрасны. Он со мной и сейчас он мой.

Но как же быстро и эта иллюзия рассыпалась. Стоило только зазвонить телефону на столе, он собирался подняться, я же удерживаю. Тяну на себя, умоляю:

– Не оставляй меня.

– Нина, – раздраженно отрывает он от себя мою руку, словно тлю, поднимется и, мелькая голым задом, подходит к столу.

– Распутин у аппарата, – рявкает он и мельком на меня смотрит, а я понимаю, что вот сейчас плакать вообще не стоит. Но все равно всхлипываю. – Кто такие? Почему сразу не позвонили? Что они взяли? Еду.

Что-то случилось? Ночью?

Магнат надевает штаны, сдергивает рваную рубашку и выходит из кабинета.

Заглядывает полностью готовый к уходу.

А я в той же позе лежу, не могу поверить, что снова он меня прогоняет. Ну или бросает. Какая разница.

– Иди ложись спать. Поняла?

Конечно. Конечно поняла, – улыбаюсь и ноги к голой груди подтягиваю.

– Ты скоро вернешься. Мне можно тебе позвонить?

– Нет, – отрезает он и уже уходить собирается, но останавливается и бросает: – С утра сам позвоню.

Глава 34.

В этот раз он действительно позвонил. В шесть утра. Спустя час, когда я все-таки смогла закрыть глаза и уснуть.

– Спала?

Врать не было смысла.

– Всего час, – и сейчас я должна была спросить, что случилось. Но вместо этого с губ сорвалось: – Ты скоро приедешь?

Уже на «ты»? Но он вроде ничего не говорил насчет обращения.

– У меня самолет через два часа.

– А хочешь я тебя провожу? – решительно поднялась я с кровати, готовая одеваться и ехать куда угодно.

– Я хочу, чтобы ты сегодня не опоздала в университет, а вечером сходила в театр.

– Но я не хочу идти туда одна, – решительно заявила я и после небольшой паузы добавила. – И мне нечего надеть.

– Платье тебе привезут. И я думаю, хочешь. На этот раз ты точно будешь знать, что пойдешь одна. Тем более… – он замолкает в лучших традиция театра. И я уже вся на нервах.

– Что?!

– Сегодня ставят Гоголя. Женитьбу, – говорит он так просто, а меня начинает трясти. Что? Правда?

– Ты не шутишь? То есть… Ты никогда не шутишь. Это же моя любимая пьеса! Я же ее наизусть знаю! В ней столько иронии. Юмора. Добра. Ты сам смотрел? Ты знаешь, что она моя любимая пьеса? – тараторила я без остановки, уже спрыгнув с кровати и елозя ногами по ковру, наподобие катания на льду.

– Знаю, Нина. Не опоздай на занятия. Игорь отвезет тебя.

А кто такой Игорь, я спросить уже не успела. Послышались гудки, и я бы и хотела обидеться. Но не получалось совершенно.

Потому что после общения с Борисом. Да, именно с Борисом, мир заиграл совершенно неожиданными красками. Внутри словно выстреливали фейерверки, озаряя пространство светом и искрами.

И я кружусь, прижимая к себе телефон, проговаривая строки, которые учила полгода для поступления в театральное.

…Право, такое затруднение – выбор! Если бы еще один, два человека, а то четыре. Как хочешь, так и выбирай. Никанор Иванович недурен, хотя, конечно, худощав; Иван Кузьмич тоже недурен. Да если сказать правду, Иван Павлович тоже хоть и толст, а ведь очень видный мужчина.

Да, да. В шестнадцать. Я очень хотела стать актрисой. И мама даже была со мной согласна. И мы готовились. Шутили. Разыгрывали сценки. И об этой идее я поведала отцу, сестре. И возможно, если бы первая не посмеялась со словами: «Кому нужна на сцене серая мышь?». А отец не добил очень справедливым замечанием: «Я думал, ты хочешь вернуться после обучения в Усть-Горск и помогать нам с мамой», я бы осуществила ее.

Мечты о театральном были погребены под неуверенностью к себе и бесконечной любви к родителям. И не удивительно, что, когда я стояла в тот вечер возле театра, я даже забыла, насколько хочу там оказаться. Первый раз в жизни посетить настоящую премьеру. В настоящем платье. Пусть и одетом только с третьего раза. Кто бы о таком подумал?

Так что сегодня, полная надежд и счастья, я сначала съездила в универ, отсидела положенные четыре пары, лишь вскользь поприветствовав водителя, который и сам не горел желанием вести беседы.

А после почти не замечала того, что говорит стилист, разложив передо мной несколько платьев, и очень долго хмурилась, смотря на мое лицо.

– Вам бы к косметологу.

– Зачем? – невольно рассмеялась я, заглядывая в зеркало. На коже ни пятнышка. – Все же хорошо.

– Лицо в любом возрасте нуждается в уходе. Время летит быстро, и уже через пару лет ваш любовник будет искать себе новую девушку, а вы пойдете…

– Никуда я не пойду, – на лице против воли возникла торжествующая улыбка. – Борис мне не любовник. Он мне жених.

Что-то в этом было театральное. Но мне было плевать. Пусть не думает, что я одна из этих… Он не променяет меня ни на кого. Ведь правда?

Девушка с русыми волосами и бесчувственной улыбкой посмотрела на меня внимательнее, и стала разговаривать иначе. Мягче. Как будто мои слова переключили какой-то рубильник.

Она сделала мне прическу, нанесла макияж. Помогла надеть нереальной красоты темно-голубое платье в пол.

В зеркале стояла не я. В зеркале была до ужаса симпатичная девушка, по сути собравшаяся на свой первый бал. И пусть принц сегодня уехал по делам. Так даже лучше. Нет глупых ожиданий и иллюзий. Только трепетное желание сесть, судя по билету, в ложе и наблюдать, как герои любимой пьесы оживают на сцене.

Закончив все приготовления, я наконец села в свою карету, черный тонированный джип чероки, и помчалась с личным кучером ко дворцу.

Нет, меня не встретила любовь всей моей жизни, но как только заиграла музыка и вышел первый актер, я поняла, что желание играть во мне еще очень живо.

И я так засмотрелась на сцену, проговаривая вместе с героями знакомые фразы, хохоча и улыбаясь, что почти не заметила, как пустующее место рядом со мной кто-то занял.

Я обернулась резко лишь тогда, когда на мое колено положили что-то очень тяжелое. И задохнулась:

– Борис! – удивленно вскрикнула я и широко улыбнулась. Мечты сбываются. Мой принц, пусть и очень сосредоточенный на моем осмотре, был здесь. – Я так рада, что ты смог приехать. Куда ты летал?

– В Калининград, – отвечает он, продолжая осматривать меня с ног до головы. Вроде бы и любуется, а кажется, как будто товар на качество проверяет.

Его руку с колена я не убрала, да он бы и не позволил, но пожала плечами и вернулась к созерцанию смешной сцены.

Герои как раз столкнулись случайно носами и собрали глаза в кучку. Мне стало дико весело. Я рассмеялась вместе с другими зрителями в полной голос. Буквально хохотала до колик в животе.

Посмотрела, смахнув слезы, на Бориса и резко замолкла.

Он не смеялся.

На лице не дрогнул ни мускул.

Но глаза.

Казалось, в них отражается земное ядро. Настолько горячее, что можно обжечься. И отвернуться больше нельзя и смотреть больно.

– Что? – тихо спрашиваю, хотя по телу озноб от дикого желания, что падает на меня искрами из его глаз.

– Я устал, – говорит он тихо, гортанно, а я не понимаю.

Хочу снова вернуть взгляд на сцену, но внезапно его огромная лапа хватает мое лицо и тянет к себе. Давит пальцами на щеки. – Я устал.

– Борис… Александрович, – пытаюсь отстраниться я, чувствую, как глаза щиплет от слез. Нет. Нет. Он не заставит меня делать это прямо сейчас.

Только не здесь. Пожалуйста! Не во время любимого спектакля.

– Я не хочу…

Он тянет меня вниз и буквально давит на плечи, усаживая на колени перед собой.

– Но я не хочу, – повторяя, кручу головой, но он хватает второй рукой за волосы. За прекрасную прическу, какой у меня даже не выпускном не было.

И я сглатываю ком в горле, но боль в груди разрастается сильнее. А в зрительном зале снова смеются. И как будто надо мной.

– Пожалуйста, я не хочу! – смотрю гневно, а он наклоняется и рычит мне в губы:

– Зато хочу я.

И звон ширинки для меня звучит звуком антракта, разрывающим в клочья очередную иллюзию.

Глава 35.

И слезы портят макияж, точно так же, как огромная головка, требующая открыть рот. Мне нужно просто сказать. Нет. Это ведь так просто. А Распутин не насильник.

Просто «нет» и все закончится. Не будет боли. Не будет театра. Не будет мужчины, что разбивает на осколки мечту, создавая новую. Понять, почему он так поступает. Почему, подарив сказку, он обливает меня кучей дерьма.

И я бы сказала «нет», мне правда нужно это сделать. Уйти и никогда не возвращаться, но его взгляд держит сильнее цепей, острее капкана, нежнее шелка.

Настолько противоречивое сочетание вызывает желание разрыдаться сильнее. А он, проклятый, дает мне новый пряник, в кровь исстегав кнутом.

– Нина, чем быстрее закончишь, тем быстрее вернешься к просмотру.