За пределами трепета

Звездочки на груди были металлические, добротные, сияли рубиновой доблестью. Портрет был скорее золотистым барельефом, а не реальным изображением. Вскоре возникла новая коллекция пластиковых значков. Внутри облегченной версии находился фотографический портрет юного Володи. Владеть такой модной звездой было в разы престижнее, дети пытались обменять все свои бесхитростные сокровища на популярный нагрудный знак. Совершенно непостижимым образом пластик вдруг стал цениться выше металла. Причудливые идеи, фальшиво искажая отражение в зеркале жизни, нашли свое воплощение в изменении реального мира. Он рухнул. Пластмассовый суррогат победил.

XV

Это случилось на море. Летом, под ослепляющим солнцем Кабардинки. Лиля сидела на пирсе и болтала ногами в соленой воде, с интересом разглядывая на выщербленной ногами туристов бетонной плите последнее дыхание медузы. Диковинное желе подсыхало под бризом августа и прощалось с остатками лета так же равнодушно, как с заключительными вздохами своей застывшей сущности. Оно покорилось силе момента, соблазну неведомой трансформации.

Август 1991 года покорил девочку. Он подарил ей непостижимое множество новых умений: отец научил Лилю плавать. Произошло знаковое событие еще в Краснодаре, в начале родительского отпуска. Кубань стала колыбелью первых неловких гребков, рискованного доверия течению. Отец держал Лилю в воде надежными руками, она судорожно опиралась животом на его уверенные локти. Потом Алексей Леонидович посоветовал дочери набрать полные легкие воздуха и расслабиться. Она лежала на поверхности воды, раскинув руки и обняв реку. Блики солнца плясали на бугорках позвонков и улыбающемся лице отца, ладони сами собой гладили встречное приветствие прохладной воды. Нежность ребенка превратилась в прикосновение, неизбежность, необратимость одного целого с дыханием реки. И река ответила взаимностью. Лиля плыла в первый раз, не сознавая, что случилось, но доверие закончилось дружбой и принятием.

Дальше август плавно наполнялся загаром на теле, сочными потеками арбузов на подбородке, растресканной пыльной землей. Иссушенное плато города внезапно оборвалось бесконечными ступенями в Кабардинке при спуске к морю. Раскаленные ступени множились, прятались в тени случайных кустарников, выплескивались стремительным пирсом. А тот, в свою очередь, в обнаженном нетерпении заскакивал в море с недостижимой высоты своих первых шагов.

Порывистые первые заплывы Лили были подобны натуре причала. Она вбегала с разбегу в море, кидалась животом в прохладу бирюзовой неги и неслась гребками отчаянных рук к металлической округлости сходней, затем ловко подкидывала упругое тело наверх и возвращалась обратно к берегу, размахивая родителям в порыве блаженства. Мать с отцом лежали на широком галечном пляже, умиротворенно дрейфуя в бархате последнего месяца лета. Коля промышлял рыбной ловлей, затерявшись с местными мальчишками где-то на далеких раскаленных камнях.

Спокойное семейное счастье изжило себя вечером в столовой пансионата. Радио натужно прохрипело  об августовском путче, меняя лицо отца в зеркале до неузнаваемости. Государственный переворот свершился молниеносно. Так же быстро оборвалось лето, отпуск и первая встреча с водной стихией.

Вечером они уехали домой, не дождавшись  окончания своего приморского отдыха. Поезд уносил их с перрона стабильной и надежной платформы Советского Союза. Земля под ногами дрожала, вагоны тряслись в неизвестности, отец постоянно покупал газеты на каждой станции.

Алексей Леонидович перестал признавать советское правительство еще во времена правления Брежнева. Собираясь на торжественных мероприятиях в кругу семьи, он неизменно заводил спор с дедом о крушении коммунистических идеалов через постепенное загнивание верховного руководства. Брежнев в последние годы власти раздражал Смирнова своей ролью беспомощной марионетки, неспособностью сказать речь без подсказки бумажки рядом. Он называл его дряхлой куклой, горячился после выпитого спиртного, спорил с отцом до изнеможения, пытаясь подобрать значимые аргументы для своего отрицания. Но дед с его военным прошлым всегда оставался непреклонен и не изменял линии партии. Он лишь грустно качал головой и тихо говорил сыну:

–Леша, прошу тебя, не раздражайся ты так. Я тоже понимаю постепенное угасание Леонида Ильича. Но также и принимаю. Не важно, кто представляет власть в определенный отрезок времени. Важно, чтобы линия власти, ее идеология не менялась. И если партия решила оставить старого генсека у руля – доверяй мудрости ее руководителей. Истребив доверие в собственном сердце, ты приблизишься к сомнению. А сомнение и утрата цельности всегда порождают мятеж и измену. Не стремись угробить корабль.  Верь привычному курсу. Да, судно порой штормит и оно далеко не идеально. Иногда дно дает течь. Но пока корабль плывет – не мешай ему.  Потопить легко, построить заново куда сложнее.

Андропов, Черненко, Горбачев пролетали так же быстро, как исчезали листки отрывного календаря. Время уносило несовершенства, изъяны, слабости. Но календарь подошел к концу, сбылась подспудная мечта отца Лили, бредившего ветром перемен. Советский Союз утратил силу, стирая все свои достижения и заслуги за оглушительно короткий промежуток времени.

1 сентября в последнем году начальной школы мало чем отличалось от заведенного ритуала прошлых лет. Та же поздравительная линейка, тот же задорный первый звонок, те же махровые соцветия астр во влажных ладонях. Астр, источающих сырой, землистый запах терпкой горечи. И только взгляд Марьи Ивановны на уроке непривычно избегал зрительного контакта, скользя в сторону от пытливых глаз детей. Что-то надломилось в спокойной уверенности женщины, и школьники с их нерастраченной чувствительностью незамедлительно это почувствовали. Интуитивная догадка сжалась внутри Лили, и она робко спросила:

– Марья Ивановна, а когда Вы будете нас спрашивать о прочитанных рассказах про дедушку Ленина? Мы все изучили!

Женщина вздрогнула, край губ испуганно дернулся вниз. На лице проявилась  непривычная фальшивая улыбка.

– Дети, рассказов о Ленине больше не будет. Забудьте о школьной программе на лето, это уже совсем не важно.

Непривычная краткость ответа оглушила класс. Учительница словно пряталась за банальным равнодушием случайной реплики. Куда исчезли возвышенные речи, пафосный слог прошлого… Все прежние идеалы растаяли, испарились, были отданы на поруганье слепому случаю. В тот самый миг словно произошло короткое замыкание в душах детей. Они не просто разучились доверять взрослым, они утратили веру в чистоту вселенной в целом. Свет погас. Наступала эра цинизма. Внутри каждого полностью разочарованного подростка дремлет утраченный идеалист.

XVI

Поэзия детства испарилась. Иллюзию вседозволенности сменила беспомощность. 90-тые годы накрыли с головой своей шумной, беспринципной наглостью. Наивность стала считаться изъяном, доброта – дефектом воспитания.  Все перевернулось, смешалось в ликующую волну освобождения. Смыслы утратили свою значимость, светлые идеи ушли в небытие.

Юность обычно смягчает пороки гнусных времен. Подростковый возраст с его гормональными сбоями, циничным восприятием, протестом против всего скучного и душного был своеобразным альтер эго этого  переломного десятилетия. Отчаянное сопротивление отжившему миру полностью отражало бунт мятежной плоти. Бутоны отрочества вспухали, сочились яростью, лопались в кровавом неприятии. Это был не просто бунт нового поколения – это была война миров и идеологий. Война, которая закончилась общим поражением. Победителей не существовало, но ценности изменились.

Деньги стали единственной мерой добра и зла. Накопления людей обесценились. Началась денежная реформа, которую в истории потом назвали «конфискационной». Буквально за одну ночь люди потеряли все нажитое непосильным трудом. Недостаток товаров в советской стране способствовал устойчивому накоплению капитала. Граждане не имели возможности потратить заработанное, так как полки магазинов обычно пустовали. В доступе был только скромный ассортимент продуктов и изделий. Дефицитные товары выбрасывались изредка как исключительное чудо. Эти эпизодические всплески торгового торжества неизменно порождали огромные очереди. Люди выстаивали в них сутками, чтобы приобрести венгерские сапоги, французские духи, зеленые бананы. Размер обуви был неизвестен заранее, как и аромат приобретенной парфюмерии. Вкус незрелых бананов и вовсе оставлял желать лучшего. Но покупателей это не смущало. Запретный плод всегда можно было продать или обменять на что-то более необходимое. Отец Лили, порой ездивший в командировки в Москву, привозил из столицы домой сумки, набитые сластями, косметикой, колбасой. Колбасу ели еще очень долго, край ее становился скользким и немного зеленел. Но в ту пору привередничать не имело смысла. Край обрезался, как и отметались слабые попытки протеста против просроченного трофея. Ведь провинция не обладала возможностями крупных городов. Она была обречена на аскетизм.

Президент СССР Михаил Горбачев, повинуясь внешней силе, издал указ о прекращении приема к платежу денежных знаков Госбанка. Он же подписал ограничение о выдаче наличных денег с вкладов граждан. Это сообщение стало шоком для всех жителей огромной, неизменно стабильной страны в прошлом. Государство, где цены всегда были настолько постоянными, что выбивались даже на нержавеющей стали, опустилось на дно отчаяния.

Реформа готовилась тайно. После выпуска новостей оставалось всего три часа, чтобы не потерять накопления. Вокзалы были запружены. Скупали целые вагоны, чтобы назавтра иметь возможность сдать билеты и частично сберечь деньги. Это была общая, болезненная судорога, паника, крик отчаяния. Люди были недовольны, что пропали все деньги, заработанные честным непосильным трудом. Ведь они рассчитывали купить в будущем квартиры для своих детей, построить дома, улучшить условия своей жизни. Все те бесчисленные вклады, которые люди скрупулезно хранили на черный день в 80-е годы, вылились в случайный ширпотреб, имитацию благополучия, полное банкротство. Деньги на книжках сохранились, но запредельная инфляция нескончаемым потоком уничтожила все сбережения граждан.

Деньги родителей Лили тоже пропали. Спокойствие и уверенность в завтрашнем дне улетучились, будущее заглядывало в глаза неизвестностью. Утро переломного периода накрылось пеленой тумана, в тусклых недрах которого таились когти голода. Предприятия разорялись, люди перестали получать зарплаты, настоящее крошилось острым стеклом безысходности.

Евгения Александровна лишилась дохода. Выплаты бюджетникам задерживали на долгие месяцы и не гарантировали в будущем. Она уволилась и пошла в лабораторию на завод. Там зарплату выдавали колбасой, макаронами, водкой. Отец Лили, работая инженером, приносил домой сумму, которая равнялась плате за коммунальные услуги. И подобное положение семьи в то время еще являлось показателем стабильного достатка. Они не выживали по меркам 90-тых, а процветали. Макароны варились нескончаемым пресным потоком, душили углеводной неизбежностью. Однообразие меню и вовсе притупило их вкус. Когда Коля в школе опрометчиво пожаловался одноклассникам на то, что видеть уже не может постылые рожки, дети искоса посмотрели на него, как на зарвавшегося буржуя. Вымя заменило мясо, горькие зеленые орехи из ближайшего заброшенного сада – сладости. Хозяйки творили буквально из пыли и стружек чудеса кулинарии. Голод – изобретательный субъект. Он преподает разуму горькую науку с особым искусством, мотивируя на творчество из пепла.

На смену выдержанной монохромности телевидения пришли яркие всполохи кричащей рекламы и низкопробных сериалов. Они словно оглушали тот тихий, вдумчивый прежний мир своей нарочитой беззастенчивостью. Отсутствие социальной помощи и глубокий кризис превращали экран телевизора в единственную отдушину, мечту о далеком зарубежном рае. Западные страны в их непознанной красоте сияли как что-то недостижимое, элегантное, благородное. Контраст нищих дворов, пустых полок магазинов, талонов, выделенных на социально значимые продукты, с картинкой на светящемся экране был очевидный. Люди слепо подражали телевизионным героям, которые уже жили в мире их грез. Все это не могло не повлиять на культурные особенности и на лексикон граждан. Уровень мышления стал неуклонно скатываться вниз и деградировать. Он базировался не на сфере интеллектуальных достижений, а обладал оскалом меркантильного желания получить все и сразу. Но разве это не было задумано изначально правительством, изменившим ход истории? Великая держава за короткий промежуток времени была осквернена в грубой форме и продана за тридцать сребреников.

Опороченная земля мгновенно пропиталась развратом и криминалом, словно кто-то ловко совершил жертвенное кровопускание. И вся та лишняя накипь, зараженная жижа, бурлящая в чреве первого этапа капитализма, хлынула всей мерзостью прорвавшегося нарыва.

Проституция уже не являлась чем-то выходящим за рамки привычной морали. Она была источником спасения, пропуском в лучший мир. Мир, где всегда есть ужин, импортная одежда, гарантированное жилье.  Сегодня эскорт – дело не почетное, но доходное и вполне добровольное. В лихие 90-е ночные жрицы были поставлены в совершенно иное бесправное положение. Они превращались в запуганных сексуальных рабынь без права на побег. Молодые девушки являлись в лучшем случае выгодным товаром, в худшем – одноразовой игрушкой со смертельным исходом. В сексуально рабство даже отдавались дети, не имеющие никакой возможности защитить себя в то безумное время. Некоторых рабынь оставляли для использования в российских борделях, остальных продавали за рубеж. Девушек и детей похищали прямо на улицах. Газовый баллончик, казалось, навсегда поселился в сумке Лили и пугал ладонь, постоянно засунутую в приоткрытый замок, своей стальной прохладой. Игры во дворе в темное время суток стали попросту опасны. Сколько юных надежд, непрожитых судеб было уничтожено в то время? Сколько понятий извращено, сколько фальшивых соблазнов целенаправленно создано? Ад перестал существовать на страницах книг, он спустился на землю и воспламенился в распутном величии.

Денег не было почти ни у кого, кроме первых зарвавшихся нуворишей, подмявших под себя народные ресурсы, и чиновников высокого ранга. Пенсионеры дрожащими тенями искали бутылки на улицах, чтобы позже сдать их в пункты скупки вторсырья и заработать копейку. Они экономили на еде, лекарствах, лишившись прочного запаса накоплений за все советское время, который они с грустной ностальгией величали «гробовые».  Бюджетники вынужденно уходили торговать на улицу, ездили в Польшу на заработки.  Среди новоявленных  челноков можно было встретить преподавателей ВУЗов, инженеров, врачей. Это перестало удивлять. В душах поселился постоянный страх, что завтра на столе может не оказаться привычного куска хлеба. Если у кого-то были родственники в деревне, то такой человек считался любимцем фортуны, так как имел гарантированную возможность выжить.

Романтика не жила в 90-е. Точнее она имела тлетворный криминальный привкус. Анархия и бессилие породили мощную волну разгула преступности. Аморальная сила стала иконой, кумиром, идеалом для подражания. Органы правопорядка не просто бездействовали, они находились в одной цельной спайке с процветающим бандитизмом. Игровые комплексы во дворах лишились цепей. Металл стал орудием преступления, а не поддерживающей опорой. Качели больше не начинали разбег в апреле, они застыли в растерянности. Разборки, расстрелы, нападения, изнасилования стали нормой. Двор наполнялся слухами. Рэкетиры приходили к нищим должникам прямо в квартиры. Они глумились над женщинами, убивали кормильцев семьи, переламывали позвоночники младенцам голыми руками. Все садистские наклонности, греховные фантазии и затаенные извращения выползли наружу как ядовитые змеи. Они культивировались обманом нового киноискусства, старательно взращивались правительством, обрекая страну на целенаправленную агонию.

Государство бездействовало. Оно не просто утратило значение, оно позабыло свое собственное имя. Власти, пребывая в избыточном материальном блаженстве, допустили полный провал на международной арене и сдали все позиции, завоеванные СССР. Собственность страны продавалась за копейки, армия никого не защищала, МВД стало отдельной преступной группировкой. Социальные обязанности были позабыты: зарплаты, и пенсии не были гарантированы, образование и медицина трепыхались в предсмертных конвульсиях. Лиля  по инерции приобретала качественные знания только благодаря остаткам «старой гвардии» в образовательных учреждениях. Ей несказанно повезло, ведь, как известно, остатки сладки.

Народ отвечал государству тем же пренебрежением. Понятие чести было забыто. Все, что было не прибито гвоздями, раскрадывалось, а что прибито – исчезало вместе с гвоздями. Мать Лили напрасно вязала красивые рукодельные коврики для входа в квартиру. Их растаскивали в первую же ночь. Алексей Леонидович один раз даже приколотил коврик в порыве гнева. К утру его срезали ножницами.

Страна стояла на грани развала, раскалывалась на части, медленно умирала. Философия «один в поле не воин» перестала действовать. Каждый был сам за себя, позабыв про основы соучастия и гуманизма. Человечность и справедливость, по мнению всех новостных каналов и потока иностранных фильмов, хлынувших на экран, существовали только на западных, далеких берегах. Только в странах заходящего солнца царили покой и величие. Цветущий сад противопоставлялся диким джунглям, сияя призрачной недоступностью. Мечта о работе за рубежом стала спасительным маяком, брак с иностранцем рассматривался как подарок судьбы.

Первой на путь низкопоклонства стала элита страны. Она же, имея возможность выездов за пределы Родины,  постепенно попала под очарование «настоящей цивилизованной среды». Восхищение ярко освещенными вечерними проспектами, богатым выбором торговых сетей, отсутствием дефицита прочно поселилось в советских сердцах. Раскрепощенный воздух проникал куда-то глубоко внутрь, лаская пороки игривой прелестью.

 Горбачев буквально продал свое отечество по цене гамбургера. Особняк в Лондоне и пожизненный высокий уровень жизни, вероятно, имели в его глазах куда более высокую стоимость, чем страдания всей страны после предательства. Люди спивались от безнадежности, умирали от наркотиков, сгорали в огне отчаяния без надежды на будущее. Уровень суицидов взлетел на рекордную отметку. Государство забралось на самый высокий пик равнодушия и пренебрежения. И только ласковый голос первого всенародно избранного президента нежно шипел из мерцающего в темноте экрана телевизора: «Господи, благослови Америку».

XVII

Спасение принимает разные облики. Иногда средства избавления от мук настоящего имеют фальшивую подоплеку, но самым непостижимым образом, чисты в основе своей. Люди 90-тых, опираясь только на свой собственный инстинкт самосохранения, искали способ защиты от внутренней боли. Они неуклонно гребли к спасительному берегу, теряя остаток терпения и твердости. Никто не требовал гарантий, их попросту не было.

Государство пыталось завуалировать всепоглощающий сумрак нищеты обходными маневрами. Оно предлагало красивый мираж в пустыне отчаяния, который отвлекал и временно убаюкивал. Поток низкопробных сериалов рос с каждым днем, но картинку следовало подкрепить некой спасительной философией. И все новое оказалось давно забытым старым. Так возродилась религия.

«Религия – опиум для народа» – был неизменный лозунг советского времени. Благодаря Карлу Марксу, отрицание христианства превратилось в его гонение. Атеизм стал базисом новой религии – коммунизма. Жесточайшие гонения на служителей разных конфессий, отделение церкви от государства и системы образования, лишение всех форм собственности стали обыденностью. Законодательные инициативы вылились в настоящий кровавый террор и варварское разрушение храмов. Культурная, нравственная и историческая ценность архитектурных святилищ была забыта. Редко кто думал о потаенном шепоте духа, громкие призывы заглушали голос совести.

Почти каждый советский гражданин знал изречение Иосифа Сталина о том, что «Марксизм – истинная религия нового класса». Но редко кто догадывался о том, что вождь, будучи еще совсем юным, обучался не только в Тифлисской духовной семинарии, но и в Александропольском колледже иезуитов. Это учебное заведение было своеобразной кузницей богоборцев, осиным гнездом для поклонников темных оккультных практик. Елена Блаватская, известный религиозный философ теософского направления, тоже проходила там обучение. Сталин был посвящен в адепты Вавилона. Возрождение города, способного уничтожить все прежние церковные каноны, объединить мир в борьбе с навязанными правилами и обрести безграничную власть – эти цели не давали покоя иезуитам на протяжении всей истории существования их ордена. После кровавой борьбы при построении нового государства, унесшей около двадцати миллионов людей, Сталин пытался воссоздать своеобразную сатанинскую матрицу нового эзотерического учения. Тело Ленина на красной площади было размещено в символическом зиккурате, имитирующем символ власти и могущества богов. Темная энергия сердца нового Вавилона направляла страну на своеобразный путь мистического рабства и послушания.

Мужской монашеский орден Римско-католической церкви был упразднен в России еще в начале XIX века. Император Александр I запретил деятельность иезуитов на территории Российской империи, а всех его членов велел выслать за пределы страны. Иезуиты сыграли значительную роль в Контрреформации, активно занимались образованием, наукой и миссионерской деятельностью. Еще в далеком Средневековье они на постоянной основе использовали казуистику, извлекая из нее приемы для трактовки вещей в выгодном для себя свете. Подобная мораль привела к тому, что постепенно слово «иезуит» стало синонимом двуличного, хитрого человека.

После первого раздела Речи Посполитой Екатерина II приютила несколько сотен членов этого ордена, бежавших с польских и литовских территорий, и взяла над ними покровительство. Царица ввела запрет на католическое влияние в пределах собственной страны. Члены ордена тайно вели пропаганду в высшем обществе, вербуя последователей, активно внедрялись в помыслы подрастающего поколения, привлекая обширными знаниями и богатством накопленного интеллектуального опыта. Мистический свет знания всегда будоражил воображение человечества. Желание приоткрыть непознанную сторону жизни, приблизиться к магическим истокам привлекало неисчислимое множество заинтересованных лиц. Все мечтали сорвать плод с древа познания и прозреть.

К сожалению, высокие идеи всегда прикрывали исключительно корыстный контекст. Это была не просто невинная группа людей, призывающая к духовной эволюции человечества и способствующая ее воплощению. Скрытый смысл подводных течений был всегда одинаков – обрести безграничную власть и подмять под себя все ресурсы страны. Сильные мира сего не заботились о спасении человечества, они просто производили очередной передел мира тайными, изысканными тропами. Прикрываясь всеобщим гуманизмом, состраданием к простому люду, они целенаправленно использовало невежественное стадо.

Сатана не является творцом, но он необычайно искусный имитатор. Создатели нового советского Вавилона тоже не обрекали себя на мучительные поиски. Они взяли оккультную пятиконечную звезду, как печать власти над миром, и использовали ее в новой интерпретации, объединяя доверчивые души. Образ Венеры или утренней звезды, тесно связанной с Люцифером, полностью соответствовал идее падшего ангела, отколовшегося от общей системы мятежника. Еще в древности пентаграмма звезды трактовалась двояко. С одной стороны она оберегала от внешнего зла и служила своеобразным амулетом. Но с другой – была могущественным знаком власти над всем земным миром, мистическим закабалением всего сущего тайными владыками. Сила ее распространялась еще с древних шумерских цивилизаций.

Серп и молот как знак победы над пространством и временем вместо привычного значения простых орудий труда, яблоневые сады Москвы, так горячо любимые Сталиным, и их райское, мятежное значение приобретения знания украдкой и вопреки – все горело символизмом, скрытым от непосвященных. Так и осталось загадкой, что на самом деле преследовала советская власть: идею создания совершенного, свободного общества или тайное грехопадение через объединение ослепшего разума.

Однако приверженность традициям оказалась в народе слишком сильна. Даже молодое поколение советских граждан, тщательно воспитанное в идеологической среде строителей новой религии, оказалось подвержено соблазнам «опиума». Сквозь стальное неприятие тонких христианских смыслов прорастали тщедушные ростки православия. Алексей Леонидович был крещеным человеком. Его бабушка еще в младенчестве способствовала тихому таинству в ближайшей к деревне церкви. Она же, узнав, что Евгения Александровна была атеисткой, рожденной в семье врачей, бодро отрицающих религию, печально вздохнула и молвила: