90 дней в плену

Выйдя из микроавтобуса, с ребят сняли мешки, Володе развязали руки. Однако, тут же нам всем троим надели наручники и проводили в подвал, в небольшую освещенную камеру, в которой стояли два стола и четыре табурета, привинченных к полу. За нами закрыли решетчатую дверь на висячий амбарный замок. Напротив нас по коридору была, наверное, комната отдыха для конвоя – видны были чьи-то ноги на лавке, рядом на полу валялись берцы и раздавался громкий храп на фоне радио «Шансон». «Посидите тут пол часика, скоро дальше поедете», – подтвердил мои догадки один из сопровождавших нас в подвал конвоиров. Таки в Киев повезут…

Я села за стол напротив сына. Наконец-то с момента задержания выдалась возможность перекинуться с ним несколькими словами. Я взяла его руки, туго стянутые наручниками в свои, пытаясь его немного успокоить. «Мам, тебя посадят?» – в глазах у сына была тревога, но страха и паники я не заметила. «Возможно, – не стала я его обманывать. – Не переживай, все будет нормально. Это даже хорошо, что нас здесь не оставляют. Наверняка нас уже ищут. Мы не пропадем, не бойся». Я, как могла, успокаивала Данила. Ему всего 17 лет, он, по сути, еще совсем ребенок, хотя в данной ситуации ведет себя как мужчина – не стонет, не жалуется, выносит достойно вместе со мной все свалившиеся на нас испытания. Я крепко сжала руку сына ее и, улыбнувшись, еще раз повторила: «Все будет хорошо!»

Володя сидел напротив за другим столом и пытался уснуть. Если честно, то мне было неловко перед ним. Я понимаю, что в принципе я не виновата, что он вместе с нами попал такую передрягу, это случайность, но чувство вины перед ним было большое. «Володь, извини, что так вышло», – тихо прошептала я ему в другой конец комнаты. Он поднял голову, улыбнулся одними уголками губ и так же тихо произнес: «Ладно, бывает». Через полчаса за нами действительно пришли.

Выйдя из подвала во двор, мы увидели, что нас уже ждет другой микроавтобус – обычная синяя «газелька», да и охрана на этот раз была поскромней – водитель и два сбушника в гражданском. Из оружия у них были всего лишь ТТ в кобуре. Володе руки завели за спину, сковали наручниками и посадили в угол на заднее сидение. Потом села я и сын. Нам наручники не снимали, но и за спину руки не заводили. Стандартная фраза: «В дороге не разговаривать. Смотреть прямо», – и мы выехали из СБУ Запорожья.

Первым молчание прервал сам сбушник, который сидел перед нами. «Ну что, будем вести себя в дороге хорошо?» – с хитрой рожей весело произнес он, как будто он везет на прогулку провинившихся школьников. Утвердительно на его идиотский вопрос ответила только я, парни промолчали.

«А вот мне интересно», – через пять минут сам продолжил разговор сбушник. Как оказалось, интересно ему было много чего. Вопросы, сначала осторожно, а потом уже без всяких «я извиняюсь, а что вы думаете, скажите, пожалуйста», сыпались без конца. Понимая, что для нашей же пользы будет лучше общаться с ним осторожно, учитывая, в каких структурах служит разговорчивый, я отвечала, не молчала в ответ. Причем его интересовала даже не столько я лично, сколько ситуация вообще в Донбассе, стране и даже мире и что я обо всем этом думаю.

Что характерно, во многом наши взгляды совпадали: во всем виноваты политики и олигархи, которые не хотят делить власть, проводить реформы, на востоке идет война, а не АТО, погибают люди, мирное население, дети, экономика летит ко всем чертям, промышленность в стагнации. «И что же получается? Тот, кто отдает приказы убивать – герой. А я, не имея никакого отношения к преступлениям – еду в наручниках со своим сыном в тюрьму? Вот такие дела», – резюмировала я очередной свой ответ на его вопрос. «Получается так. Поверьте, мне тоже очень неприятно, что я вынужден сопровождать малого пацана и вас в наручниках. Да и водитель, как я понимаю, наверно, не причем. Но это приказ, и я вынужден его выполнять», – ответил разговорчивый.

Правда, толк от наших «задушевных бесед» был не только в его чистосердечных извинениях. Через некоторое время нам дали попить воды из наших же запасов, потом Володе позволили перестегнуть наручники, переведя руки из-за спины (на тот момент он уже рук не чувствовал). Нам даже два раза позволили выйти в туалет, а уже перед самым Киевом разговорчивый так проникся сочувствием (я себя уже очень плохо чувствовала), что купил нам троим по бутылочке холодной водички и открыл боковое окно «газельки». В общем-то, не таким уж он и плохим парнем оказался, просто работа у него сволочная.

Около11.00 3 августа мы въехали в столицу Украины – город Киев. На тот момент я уже знала, что, оказывается, меня обвиняют в участии в террористической организации и почему-то объявили в розыск (разговорчивый проболтался). К 12:00 мы подъехали к ул. Владимирской, 33, где расположено Главное следственное управление Службы безопасности Украины. Перед тем как вывести нас из машины, разговорчивый снял с нас наручники.

Нам приказали держать руки за спиной и подниматься по лестнице. Меня и сына завели в один из кабинетов на третьем этаже, Володю повели в другой кабинет. Занеся вещи за нами, разговорчивый распрощался с улыбкой: «До свидания, всего вам хорошего». «Спасибо, но лучше прощайте!» – ответила я твердым голосом, стараясь не выглядеть запуганной.

«Добрые» дяди

В комнате, куда нас привели, находились несколько мужчин в гражданском. По степени напыщенности было заметно, кто из них выше по званию. В кабинете 2х3 м было очень тесно. Стояли четыре письменных стола, у каждого – стулья, на столах стояли компьютеры далеко не самой последней модели, на тумбочке между двумя окнами – большой железный сейф, рядом старенький телевизор LG, справа у входной двери стоял высокий шкаф с бумагами, а за ним, в самом углу – холодильник «Днепр» совкового производства. Интересно, что на сейфе в большом горшке расположился цветок – комнатная роза с крупными листьями, за которыми практически не был заметен герб Украины – трезубец, висевший на стене между двумя окнами.

Несмотря на то, что створки окон были нараспашку, в кабинете было довольно душно. Пока один из гражданских, представившийся следователем, разбирал какие-то бумаги, меня пригласил поговорить в другой кабинет один из «старших».

Мы зашли с ним в соседнюю комнату, в которой работал кондиционер, да и обстановка была несколько поприличней, а в углу стояла кофе-машина, в которой мне даже сварили кофе. «Давайте пока без протокола расскажете нам о своей работе в ДНР», – по-отечески душевно начал один из двоих высоких чинов СБУ. Он был выше среднего роста, подтянутый, с ежиком черных с проседью волос и чем-то напоминал волчонка из мультика про Капитошку, только взрослого, очень серьезного и при этом постоянно прятавшего глаза. Такой постаревший и погрустневший волчонок. Второй персонаж был гораздо колоритней. Низкорослый, коренастый, с животом, нависающим поверх джинсов, густые русые с сединой волосы и просто рабоче-крестьянское лицо с мясистым носом. Такой вот рубаха-парень, но с очень нехорошей улыбкой. Он мне показался похожим на Шарикова из Булгаковского «Собачьего сердца».

Наше общение в дальнейшем только закрепило за ним этот образ. В течение дня он неоднократно пытался дискутировать со мной насчет ситуации в стране, и вся его «правда» сводилась к тому, что донецкие сами во всем виноваты, а сейчас жалуются, «понаехали к нам в Киев, работать не хотят… Взять и поделить».

Помнится, в одном из своих статусов в ФБ, кажется, еще в марте, я писала, что если бы Шариков жил в наше время, то он смог бы стать даже президентом Украины. Ну, может, и не президентом страны, но, как показала жизнь, в высших эшелонах власти таких оказалось не мало.

Итак, разговор без протокола. Если коротко, без лирики, то я сказала, что да, действительно, приглашение от людей из ДНР о сотрудничестве мне поступило, но я его не приняла, заявление не писала, документы не подписывала. Более того, понимая, что мне и моим близким грозит опасность, в мае на некоторое время уехала из Донецка и сделала заявление, что остаюсь по-прежнему работать журналистом. Поэтому, как таковым, сотрудничеством с руководством ДНР я не занималась, а все это время продолжала работать главным редактором «Муниципальной газеты», которая является официальным органом печати Донецкого горсовета.

Почему я выдвинула именно такую версию моего участия в ДНР? Я прекрасно понимала, что если я сразу во всем чистосердечно признаюсь, то и следствие проводить не надо, – записали на камеру мое признание и в суд для вынесения приговора. А чем дольше я буду отпираться, тем дольше будет длиться следствие, тем больше шансов свести наказание к минимуму. На тот момент я уже прекрасно осознавала, что просто так мне из этой истории не выкрутиться.

После моих слов на лице у старшаков было явное разочарование. Тем не менее, я так поняла, что задачу-минимум, поставленную перед ними, они сделали. Я сижу перед ними в Киевском СБУ, и надо было дальше со мной работать, колоть меня на признание и, судя по их выражению лица, простого решения здесь не будет. Вздохнув, волчара и Шариков отвели меня в другую комнату, где находился сын и следователь.

У меня тут же поинтересовались, есть ли у меня адвокат, который может присутствовать во время процедуры моего задержания. Какой адвокат, да еще и в Киеве, нет, конечно. При этом я потребовала, чтобы сообщили нашим родным и моему руководству о том, что со мной и где я нахожусь. «Пишите телефоны родных», – потребовал следователь. Понятно, что все контакты находились в самом мобильном телефоне, который у меня и сына изъяли. Наизусть я не помню все номера. Телефон Данила разрешили включить, мой тоже включили, но ненадолго, и он тут же начал трезвонить о пропущенных вызовах.

Я нашла в телефонной книжке телефон Полины и записала его, но звонить мне разрешили только с аппарата следователя. Он сам набрал и передал мне трубку. «Алё?» – раздался голос дочери. «Полинка, это – мама», – только успела я сказать. «Мамочка! Где ты?! Что с тобой?! Куда вы пропали?!» – закричала она. У меня наворачивались слезы на глаза, я слышала, что она тоже плачет. «Доченька, с нами все в порядке, мы живы, сейчас находимся в Киеве, в управлении СБУ. Данил со мной, его скоро отпустят. Позвони по тем телефонам, что я тебе давала, сообщи, где мы», – попросила я. Дело в том, что еще месяц назад я дала дочери несколько контактных телефонов, по которым, в случае чрезвычайной ситуации, надо звонить. Правда, я надеялась, что такой случай никогда не произойдет. Увы.

«Мама, бабушка звонила, ей кто-то рассказал, что тебя задержали. Уже информация в интернете есть об этом», – тараторила Полина в трубку. В это время зазвонил телефон Данила. «Папа звонит», – сухо констатировал сын. В последнее время у него отношения с отцом совсем не заладились. И не удивительно. Мы разошлись с мужем, когда дочери было 11 лет, а сыну и вовсе три года. И хоть фактически я воспитывала детей сама, но против отца не настраивала, какой ни есть не путевый (а он действительно оказался таковым), он все же их родной человек. Поэтому связь с отцом, да и родственниками с его стороны, особенно с бабушкой, дети поддерживали. Но в последнее время бывший муж своими отравленными пропагандой мозгами не понимал, что же на самом деле происходит в стране.

Один из последних телефонных разговоров с сыном, когда Данил сказал, что он русский и против действий Украины на Донбассе, закончился тем, что отец сказал: «Нет у меня больше сына!». После этого и Данил не очень-то жаловал своего отца, поэтому, когда в кабинете следственного управления СБУ раздался телефонный звонок, он даже не дернулся в сторону телефона.

«Полина, а откуда бабушка о нашем задержании узнала? Кто ей сказал?» – мир не без «добрых» людей, поняла я. «Я не знаю, мамочка, но уже в интернете есть информация о тебе и, вроде по радио и телевидению говорили», – пояснила дочка. «Ну, это хорошо, что уже есть информация в СМИ, не важно, какая. Полинка, все будет хорошо, не переживай», – пыталась я успокоить дочку. А сама понимала, что теперь детям к бабушке в Днепропетровскую область дорога заказана, придется сыну пока в Киеве с Полиной побыть. А то ведь эти старшаки такие добренькие, прямо обещали и билет за свой счет купить и отправить сына к родным. Интересно, сначала в Киев в наручниках ребенка привезли, а потом и билет купят за свой счет.

Тем временем следователь наконец-то стал объяснять причину моего задержания. Если коротко, то по их версии получалось, что я, Блоха Елена Владимировна 11.05.1969 г.р. (пока правильно) уроженка г. Киева (?), проживающая в Днепропетровской обл., г. Першотравенск, по ул. Комсомольской, 29, (?) участвовала в деятельности террористической группы, так называемой Донецкой народной республики, в которую входят: Губарев П. Ю., Пургин А. Е., Пушилин Д. В., Гиркин И. В., Здрилюк С. А., Безлер И. М. и другие неустановленные особы. При этом я являюсь руководителем целого Департамента по связям с общественностью. В качестве доказательства – информация из интернета! Это был первый «приветик от Джейн Псаки».

Идем дальше. Оказывается, мне предъявили ухвалу (решение) суда по адресу: Днепропетровская обл., г. Першотравенск Комсомольская, 29, кв. 4, но я её проигнорировала и не явилась к правоохранителям, поэтому суд вынес еще постановление об объявлении меня в розыск, потому что я скрываюсь от правосудия. О как! Из всего этого перечня правдой являлось только то, что я – Блоха Елена Владимировна 11.05.1969 г. р. На самом деле родилась я в России, по указанному выше адресу проживала 15 лет назад и уже более 10 лет живу и работаю в Донецке.

Эта путаница с данными была не случайна. Как я узнала позже, подобные трюки сотрудники силовых структур Украины делают сознательно, чтобы человек не просто не получал документы о подозрении в совершении преступления, но даже и не догадывался бы, что его разыскивают. Так удобно потом задерживать в нужный момент человека, который ни о чем не знает. Со мной тоже было отработано задержание по такой нехитрой схеме.

К этому моменту в СБУ на Владимирскую подъехала адвокат из бюджетной организации, которую определили вести моё дело. Ее звали Лилия Викторовна – маленькая, хрупкая женщина около тридцати лет, с длинными темными волосами, схваченными резинкой в хвост, с правильными чертами лица и огромными серыми глазами. Одета Лиля была во все белое – футболка, рубашка, джинсы, мокасины. Даже сумка и телефон белого цвета. С появлением Лили мне стало как-то спокойней. «Не бойтесь, если вам уже сказали, что меня подослали менты, это не так. Я вам помогу, у меня уже были подобные случаи», – достаточно убедительно сказала защитница. Нам позволили выйти из кабинета и пообщаться наедине в углу коридора.

Лиля умела расположить к себе и рассказала, что нужно делать, для того чтобы защитить свои интересы. Она тут же отметила все неточности в документах, в том числе и в «подозрении», настояла, чтобы в протокол было внесено замечание относительно фактического момента задержания, пояснила, что сегодня мне лучше не давать показания, ссылаясь на ст. 63 Конституции (лицо не несет ответственность за отказ давать показания или объяснения в отношении себя), да и элементарно на плохое самочувствие. Хотя я действительно себя чувствовала хреново, и на то были причины. Но, по неопытности я могла и согласиться на все что угодно, ведь тогда я думала только об одном, чтобы поскорей отпустили моего сына. И еще, я благодарна Лиле за то, что она в некоторой степени взяла заботу о моих детях на себя. Одними из первых ее слов ко мне были: «Я уже встретилась с вашей дочкой внизу, не волнуйтесь, все будет в порядке».

Примерно к 16.00 завершили дело с протоколом задержания в присутствии адвоката, какой-то барышни-следователя и еще двух девушек понятых. Отдельно хотелось остановиться на последних. Не знаю, где их нашли и какими калачами заманили в воскресный день в здание СБУ, но было видно, что барышни случайно попали на это шоу. Классическая парочка – блондинка + брюнетка, беленькая + черненькая. Две подружки-киевлянки, в меру симпатичные, в меру ухоженные, без пафоса, но с достоинством, одеты со вкусом и без излишней кичливости.

Такое впечатление, что девушки вышли на прогулку и ради острых ощущений согласились на авантюру: «А почему бы и нет? А давай пойдем понятыми!» Но когда в ходе проведения процедуры и, особенно во время беседы не под протокол, они слышали подробности нашего задержания, рассказы о жизни в Донецке, у барышень перекашивались их миловидные лица, а в глазах был страх и вопрос: «Ну и зачем нам это было надо?».

В ходе разбора личных вещей Данила (чтобы не терять времени, процесс проходил параллельно с составлением протокола), выяснилось, что заначка на отпуск, которую я спрятала в рюкзак, загадочным образом испарилась (белый конверт, в котором лежали 1200 долларов и 1500 грн). Узнав об этом, барышни крепко вцепились в свои сумочки. После того, как они наконец-то поставили подписи под документом, молниеносно испарились. Думаю, что впечатлений у них хватит надолго. Наверняка, в тот же день за столиком в какой-нибудь киевской кафешки в центре города их подружки услышали увлекательную историю про сепаратистку из самого Донецка, которую допрашивали доблестные сбушники.

Только к пяти часам вечера Данила отпустили из управления, вернув личные вещи, но ноутбук оставили, а вдруг там есть какая-то секретная информация, которую могли бы обнаружить только специалисты, которых сейчас в выходной день нет на месте. Лиля ушла вместе с сыном, сказав, чтобы я попросила следователя обязательно позвонить на ее телефон через некоторое время, чтобы убедиться, что с моими детьми все в порядке.

Перед уходом я дала Лиле нужные контактные телефоны, рассказала, с кем можно связаться, кто может помочь. Перезвонив на ее телефон с аппарата следователя минут через 15 после того как они ушли, Данил мне отчитался, что с ним все хорошо, они сейчас сидят в кафе и ему уже принесли какую-то еду. Полина была рядом, тоже взяла трубку и сказала, что брат остается с ней в Киеве, все в порядке. Я с облегчением вздохнула – дети в безопасности, это самое главное.

Вместе с Данилом отпустили и нашего водителя, после чего, он, скорее всего, отправился домой в Волноваху. Его дальнейшая судьба мне неизвестна, но на свидании мне сын рассказал, что при допросе (их опрашивали в одной комнате) Володя рассказал сбушникам что было и чего не было, готов был под любыми показаниями подписаться, говорил, что он за единую Украину и против сепаратистов и вообще – его подставили. Как-то так…

Через некоторое время меня повезли из Главного следственного управления в следственный изолятор СБУ. Как меня уверяли старшаки, по сравнению со знаменитым Лукьяновским СИЗО, там просто отель. В этом «отеле» меня сначала обыскали с пристрастием. Обыскивала женщина-конвоир (и на этом спасибо) в специальной комнате. При этом мужчины-конвойные оставались в соседней. Она сказала мне снять всю одежду, до нижнего белья и даже встав на колени, раздвинуть ягодицы. Потом конвойная перевернула все мои вещи, прощупали каждый шов на одежде, забрала шнурки из кроссовок, а на самих кроссовках разве что подошву не оторвала. Дежурная дала подписать какую-то бумажку, где я должна была подтвердить, что ознакомилась с правилами содержания заключенных. Ну, как ознакомилась, посмотрела без очков с моим слабым зрением на 4 листочка, отпечатанных мелким шрифтом и сказала, что все понятно.

Затем меня отвели в душ, где пришлось мыться без мыла, но хоть дали вафельное полотенце. Вручив мне казенное постельное белье, повели по лестнице на 4-й этаж, где определили в крайнюю по коридору камеру №24. В камере, рассчитанной на два человека, слава Богу, кроме меня никого не было, еще объяснений с кем-либо в этот вечер, я бы уже не выдержала.

Я расстелила тонкий матрас на железную кровать, интересно, но никогда раньше такую не видела – вместо сетки или просто какого-нибудь настила на железную окантовку были вдоль приварены четыре широкие железные полоски, причем в изголовье они приподнимались наверх. Это больше было похоже на две пары длинных лыж. Позже я узнала, что именно так эта конструкция и называется – лыжи. Спасть на такой постели, да еще и на таком тонком матрасе было просто мучение – железные листы просто вдавливались в тело, порой оставляя синяки.

На одной из деревянных тумбочек для меня даже оставили ужин – каша сечка с маленькой котлеткой и холодный чай с черным хлебом. Запихнув в себя часть ужина, я легла на постель и, положив голову на подушку, провалилась в сон. Все, спать!

«Санаторий» СБУ

Мне ничего не снилось в ту ночь. А если и снилось, то я ничего не запомнила. Разбудил меня громкий рявк в открытое окошечко кормушки в двери камеры: «Подъем!» Умыться как следует, пусть даже под холодной водой (другая просто не была предусмотрена) не удалось: у меня не было ни мыла, ни зубной пасты и щетки.

Хорошо еще, что я успела прихватить из личных вещей при задержании расческу и крем для лица. Да и то по правилам содержания эти вещи должны находиться «на тумбочке», а «тумбочка» – в коридоре вне камеры. То есть, если тебе нужна расческа, попроси у конвойного, тебе ее дадут, расчешешься, а потом опять заберут «на тумбочку».

И еще немного о распорядке дня заключенного: 6.00 – 6.15 подъем; 6.15 – 8.00 туалет, уборка камеры; 8.00 – 8.45 завтрак (на самом деле ближе к 10); 9.00 – 13.00 прогулка, работа со следователем, адвокатом; 13.00 – 14.00 обед; 14.00 – 16.00 прием врача, работа со следователем, адвокатом; 17.30 – 18.30 ужин; 22.00 отбой.

Теперь расскажу подробней о камере и условиях содержания. После подъема, в камере подключали электроэнергию к розетке питания, и можно было включить нагреватель или телевизор, если они есть. При утреннем обходе (кроме выходных дней) дежурному офицеру необходимо было назвать свою фамилию, имя, отчество и статью, по которой подозреваешься в совершении преступления. После этого офицер может поинтересоваться (а может и нет) есть ли какие-либо пожелания или замечания.

Сама камера была рассчитана на двоих – две кровати-лыжи по разным углам, посередине стол, привинченный к полу. Справа от железной двери стояли две деревянные тумбочки а-ля совок и две табуретки этой же эпохи. Пластиковое окно с матовым белым стеклом и наружной решеткой было расположено высоко, почти под потолком и выходила во двор изолятора. Открыть его самостоятельно было невозможно, так как съемная ручка находилась у дежурного, и он сам решал, когда надо проветрить помещение.

Туалет расположен с левой стороны от двери – железная параша, слив в которой заключенный сам не мог включить. Для этого надо позвать конвойного и попросить, чтобы он включил кран подачи воды в туалете, выведенный в коридор, раз вам приспичило. Зачем нужно было выводить подачу воды из камеры, для меня загадка. Если бы заключенный захотел утопиться в унитазе, то он, наверно, мог бы и в раковине, где идет вода постоянно, это сделать.

Кстати, позвать конвойного тоже не просто, для этого надо нажать на выключатель на стене, после чего в коридоре над вашей камерой загорается красная лампочка – как сигнал вызова, и к вашей браме (железная дверь) подходит конвой, открывает окошко кормушки, которое находится, скажем так, на уровне талии и спрашивает, что надо. То есть, разговаривать приходится не с самим конвойным, а с его задницей.

Дежурный может не сразу увидеть, что горит лампочка, поэтому приходится ждать, когда он подойдет, порой до 40 минут. Поэтому надо или терпеть или не ждать, когда включат воду и справлять свои естественные нужды по сухому. А другой раз, терпеть невмоготу и ты только расположишься над парашей в позе орла, как вдруг открывается кормушка и задница надзирателя вопрошает, «шо треба?».

Конечно, не только для того, чтобы включить воду приходится звать надзирателей. Особенно в первые дни, когда абсолютно не знаком с местным режимом, то обращаешься к ним по каждой ерунде. Ведь рассказывать мне подробно о правилах содержания никто не собирался, поэтому и приходилось без конца включать красную лампочку вызова.

Кстати, об освещении. Под потолком были привинчены три казенных плафона в железной решетке. Днем, когда было совсем светло, их выключали, зато на ночь всегда оставляли одну лампу гореть, чтобы было видно, что происходит в камере. Так что спать приходилось при свете. А для того, чтобы надзирателям еще удобней было наблюдать за тем, что происходит в камере, в ее левом углу прямо над парашей, была установлена видео-камера. «Картинка» с нее была выведена прямо на небольшой монитор, размещенный возле двери камеры. Но, я так понимаю, что существовал еще и вывод изображения на какой-то центральный пункт.

Помимо этого, в самой «браме» были прорезаны еще два глазка – примерно на уровне головы и груди человека среднего роста, в которые регулярно, раз в час заглядывали надзиратели. Даже ночью они проверяли, что делает заключенный. И если ты не спишь, как написано в распорядке, то дежурный делал замечание и заставлял спать.