скачать книгу бесплатно
4
Но тот день, когда началась эта история, был не совсем обычным днем. Нет, он был днем крайне необычным. Ведь после великолепно сданного первого экзамена по философии мы с Камиллой не поплелись покорно в большой холл перед аудиторией, где нас по-хозяйски дожидались ее двоюродные братья, приставленные к ней ее самоуверенным женихом. Нет.
Даже наоборот. Мы с ней аккуратно вылезли во внутренний двор университета через окно какого-то помещения, так удачно расположенного рядом с нашей аудиторией, и, помирая от хохота, направились в кафе на углу.
Это был день протеста, я была в восторге.
Но чего в тот момент я не должна была делать, так это делиться своей радостью с Камиллой. Но мои эмоции возбужденно искали выход, и этот выход не заставил себя долго ждать. Ничего не значащая фраза вдруг объявилась в моем расслабленном мозгу. И не было силы, которая могла бы эту фразу там удержать.
– Знаешь, Камилла, – сказала я, – а ведь где-то на этом свете живет ОН, и ЕМУ тоже в своей жизни все до чертиков надоело.
На что Камилла чуть не подавилась горячим кофе. Она в ужасе посмотрела на меня.
Вот до чего доводят ничего не значащие вылазки из окон университета после великолепно сданных экзаменов по философии. Твои лучшие подруги сразу же позволяют тебе намекать на то, что ты живешь не так, как хотелось.
И где-то на этой земле, оказывается, спокойно поживает тот человек, который должен в своей жизни все к черту перевернуть. А потом он должен перевернуть все к черту и в жизни твоей. А все планы на твое дальнейшее существование, так тщательно продуманные твоими старательными родственниками, оказывается, и цента ломаного не стоят.
Но день был такой ясный, теплый и неповторимый, что Камилла решила меня простить. Солнце заливало высокие деревья в парке через дорогу от кафе, пластмассовые столики вокруг нас просто сверкали на солнце. Со всех сторон без умолку трещали полуденные птицы, а где-то там, в далекой дали, еле различался шум удаляющегося самолета.
И Камилла промолчала. Не так уж были существенны и важны мои нелепые замечания о каком-то ином смысле существования для человека, чье предназначение было предопределено самой историей.
Камилла была спасительной тростью для своего рода, и никакая другая жизнь ей не могла быть дана. Все было зря, и мои речи не могли что-либо изменить в данной постановке вещей.
И потому я уже было собралась изящно отпить еще пару глотков кофе и постараться подумать о чем-нибудь другом, как в нескольких шагах от нашего столика вдруг возник не кто иной, как главный продюсер с киностудии братьев Тернеров, Эйб Робинсон. И, что было удивительней всего, мы с Камиллой вдруг сразу поняли, что он совершенно не случайно надумал появиться именно в этом месте, именно в этот день и именно в этот час.
Эйб Робинсон подошел к нашему столику вплотную, улыбнулся сногсшибательной улыбкой и сказал нам:
– Привет!
Мы с Камиллой чуть было не подавились этим своим кофе от неожиданного осознания того, что теперь в наших жизнях все будет совершенно по-другому. И некоторое время ничего не могли говорить.
Так и не дождавшись от нас какой-либо ответной реакции на свое появление, Эйб Робинсон решил продолжить сцену без нашего участия. Он почтительно прокашлялся и сказал:
– Я прошу прощения, – сказал нам великолепный Эйб Робинсон, – что таким непочтительным образом позволил себе ворваться в вашу жизнь. Но уверяю вас, что, не имея уважительной причины, я никогда не посмел бы подойти и позволить себе заговорить с вами, не будучи представленным по всем правилам этикета.
Я почувствовала, что у меня мозги пойдут навыверт от витиеватой изысканности речей, которые километрами умеют сочинять эти хваленые представители киноискусства. Но, несколько придя в себя, все же оторвалась от спасительной чашки кофе и подняла глаза.
И, конечно же, ничему не удивилась. Так я и предполагала.
Разумеется, Эйб Робинсон обращал свои речи только лишь к одной Камилле. И стоял он на этом самом месте в этот самый час только ради одной Камиллы. Еще бы. Ведь это она, а не я, была похожа на трех самых знаменитых мадонн одновременно.
Но я тут же решила утешиться радостью за подругу, а себе оставить хотя бы подробное разглядывание того, во что шикарный Эйб Робинсон был одет. И едва начав с белоснежного воротничка его рубашки, я тут же перешла на изящно-полосатый галстук, а потом – на темный дорогой пиджак. Скользнув взглядом по рукаву пиджака, я уже было позволила себе поподробней остановиться на складках его брюк, но какое-то неясное, буквально только что свершившееся происшествие заставило мое воспаленное от впечатлений сознание попросить меня вновь вернуться к тому, что было до этого.
И я вновь вернулась к тому, что было до этого. И постаралась объяснить своему недоверчивому сознанию, что на данный момент мы видим сногсшибательного Эйба Робинсона, главного продюсера с киностудии знаменитых братьев Тернеров. И он находится не где-нибудь, а у нашего с Камиллой столика.
А еще мы видим белоснежный воротничок рубашки Эйба Робинсона и его милый полосатый галстук. И темный дорогой пиджак, и рукав этого пиджака. И кисть руки, торчащую из рукава, и тонкое обручальное кольцо на безымянном пальце. Так вот что имело в виду мое воспаленное сознание.
Несколько мгновений я тупо смотрела на это кольцо, а затем нашла взглядом Камиллу. Я грустно посмотрела на нее, показала ей взглядом на кольцо и разочарованно покачала головой, что означало: «Нет, это вовсе не тот человек, кому стоит доверять все в своей жизни к черту переворачивать».
Камилла тоже увидела кольцо и укоризненно посмотрела на меня.
И как ты только могла об этом подумать? Как ты могла себе представить, что я смогу ослушаться своих почтенных родственников и хоть на одну секунду подумать о ком-нибудь, кроме Артуро, так любезно мне ими навязанного? – Вот что означал этот взгляд.
Я пожала плечами и больше ничего не стала показывать взглядами Камилле. Я решила вновь вернуться к Эйбу Робинсону, но уже более спокойно и не так взволнованно.
– Я еще раз извиняюсь, – лилейным голосом говорил на тот момент шикарный Эйб Робинсон, – что осмелился к вам подойти, но дело в том, что нам всем очень нужна ваша помощь.
Камилла вопросительно посмотрела на него.
– Да-да, – кивнул Эйб Робинсон, – нам всем, всей нашей киностудии очень нужна ваша помощь.
– Что, – удивленно спросила Камилла, – именно моя?
– Да, – опять кивнул Эйб Робинсон, – именно ваша.
И под этими его словами я бы уже могла подвести черту, так как едва намеченные на тот день невероятные изменения в наших с Камиллой жизнях теперь уже никуда не денутся и все-таки наступят.
Но только для того, чтобы вы могли понять, почему они наступят, нам нужно вернуться на некоторое время назад. И постараться попасть при этом на знаменитую киностудию братьев Тернеров, и увидеть и услышать все то, что происходило там до этого, такого торжественного для нас с Камиллой дня.
5
А некоторое время назад в главном здании знаменитой киностудии братьев Тернеров, в большом зале на втором этаже было серьезное совещание. Немолодые люди в строгих костюмах сидели за массивным столом черного дерева и горестно разглядывали большую пепельницу, стоящую в центре стола.
Вечнозеленые растения, искусно расставленные по всему залу, должны были создавать и поддерживать ощущение спокойствия, душевного комфорта и благополучия у находящихся здесь людей. Но, несмотря на изысканно созданное великолепие, настроение у присутствующих было паршивое, потому что дела в этот год на киностудии шли из рук вон плохо, и никто никакого выхода из создавшейся ситуации не видел.
Великолепные братья Тернеры восседали тут же в своих огромных кожаных креслах, и грусть их была велика.
– Мы ходим по замкнутому кругу, – сказал Дон Тернер и устало оглядел присутствующих. Затем он некоторое время возмущенно помолчал. – Хотелось бы какой-то стабильности, – добавил Дон минуту спустя.
Это совещание было собрано для того, чтобы принять хоть какое-то решение. Но еще ни одно мало-мальски дельное замечание всемогущим Доном Тернером услышано не было. Да мало того, его младший брат Боб Тернер уже начал мирно пофыркивать себе в рукав, намереваясь, по всей видимости, в скором времени крепко заснуть и свалиться с кресла.
Дон Тернер был возмущен. Он оскорбленно оглядел лысину младшего брата и резко кашлянул ему прямо в ухо.
Отчего Боб Тернер моментально проснулся и поспешно высказался:
– Так, может, нам лучше построить фабрику детских игрушек, чем заниматься таким неблагодарным делом, как бесконечные съемки этих никому не нужных художественных фильмов?
Боб Тернер много еще интересного и необычного мог сказать по этому поводу. Но, нарвавшись на гневный взгляд старшего брата, решил пока воздержаться.
– Просто удивительно, как мы еще не пошли по миру с такой дилетантской философией, – сказал Тернер-старший.
В зале вновь воцарилась тишина. Было слышно только щебетание птиц за окном.
Люк Беррер, главный оператор киностудии, смотрел в глубь себя. Его сорвали на совещание прямо с ланча, и он так и не успел разбавить грубую полуденную пищу легким вином.
Джефф Дармер, режиссер, смотрел на часы. Джек Марлин, тоже режиссер, смотрел куда-то под стол.
Два помощника Марка Тимпсона вели трогательную игру глазами. А сам Марк Тимпсон, писатель и сценарист, никуда не смотрел, а тоже был возмущен происходящим до глубины души.
– Я думаю, нам нужно сделать нечто неординарное, – прервал наконец тишину Эйб Робинсон, режиссер и сопродюсер, третье лицо на киностудии после братьев Тернеров.
– Как ни странно, мой мальчик, – наклонился в его сторону Дон Тернер, – но именно по этому поводу мы тут и собрались. Нам нужно придумать нечто неординарное, – повторил он, – и если кто-либо из вас придумает мне это неординарное, я обещаю ему самый большой процент от прибыли. Хотя вы прекрасно понимаете, что дело не в денежных чеках. Престиж киностудии падает, вот что обидно.
– Может, сделать ремейк какого-нибудь старого замечательного фильма? – осторожно предложил Джефф Дармер.
Он был заинтересован в скором окончании совещания, потому что сильно опаздывал на свидание.
– Я не знаю ни одного старого замечательного фильма, по которому еще не был сделан ремейк, – повернулся в его сторону Дон Тернер.
– Может, экранизировать кого-нибудь из классиков? – предложил Люк Беррер.
Ему, как оператору, было все равно, что снимать.
– И кого из классиков вы хотите предложить? – вежливо спросил Дон Тернер.
– Ну… что-нибудь из Шекспира, – попытался докончить мысль Люк Беррер.
– Неплохая идея, – радостно поддержал его Тернер-младшенький.
– А что, черт возьми, из произведений Шекспира еще не было экранизировано? – громко спросил Дон Тернер.
– Ну… мы можем представить что-нибудь в современном свете, – сказал Люк Беррер.
– А какое из произведений Шекспира еще не было представлено в современном свете? – спросил Дон Тернер еще громче.
– Ну… я думаю, – сказал Люк Беррер, – я думаю, такую вещь можно попытаться найти.
Дон Тернер молча отвернулся от Люка Беррера. Тот развел руками и твердо решил больше сегодня не высовываться.
Слово взял Марк Тимпсон, известный писатель и сценарист, которому в последнее время многие радостно намекали, что он творчески иссяк.
– Можно попытаться написать неординарный боевик, – сказал Марк Тимпсон.
Все с удовольствием воззрились на старину Марка Тимпсона.
– В вашем боевике что, – сочувствующе спросил его Дон Тернер, – победят «плохие»?
За массивным столом послышались тихие, редкие смешки.
– Что-то в этом роде, – сказал Марк Тимпсон, – это будет очень психологичный боевик. У него будет такой неординарный и неожиданный конец, что публика просто ахнет.
– Ну, – терпеливо спросил Дон Тернер, – и что же это будет за конец?
– А это нужно будет придумать, – сказал Марк Тимпсон.
– А почему же вы до сих пор такой замечательный сценарий не придумали? – спросил Дон Тернер.
– Это очень сложно, – сказал Марк Тимпсон, – и потом, я сам еще до конца не понял, что я тут пытаюсь предложить.
Джефф Дармер осторожно посмотрел на часы и сокрушенно покачал головой. Дон Тернер терпеливо подождал, пока не прекратится откровенное веселье за столом.
Боб Тернер тоже весело похихикивал в рукав пиджака и виновато поглядывал на старшего брата.
Марк Тимпсон ужасно на всех обиделся. Если они думают, что писать сценарии очень легко, пусть сами попробуют.
Слово взял Эйб Робинсон.
– У меня есть идея, – сказал он.
И присутствующие медленно повернули головы к Эйбу Робинсону. Ибо его слова были произнесены с таким серьезным чувством и таким твердым голосом, что в зале уже почувствовалась материализация некой идеи, в правильности и совершенстве которой можно было не сомневаться.
– Мы внимательно тебя слушаем, – сказал Эйбу Робинсону Дон Тернер.
Эйб Робинсон развел руки в стороны и улыбнулся.
– Это – любовь, – сказал Эйб Робинсон.
На вытянувшихся лицах коллег вновь отобразился еле сдерживаемый смех. А лицо мудрого Дона Тернера снова покрыла печаль: его опять провели.
– Что? – сказал он Эйбу Робинсону.
Но Эйб Робинсон решил промолчать.
– Ты больше ничего не хочешь сказать? – печально спросил Дон Тернер.
– Вы же в меня не верите, – сказал Эйб Робинсон.
А Дон Тернер уже как раз дошел до такого состояния, когда он с удовольствием кого-нибудь бы убил. И начнет он сегодня, пожалуй, с Эйба Робинсона.
– Мы верим в тебя, – вежливо улыбнулся Дон Тернер, – мы верим в тебя больше, чем в самих себя. А потому с удовольствием выслушаем все, что бы ты нам сейчас ни предложил.
Эйб Робинсон еще немного помолчал, а потом сдался.
– Ну хорошо, – сказал он, – я попытаюсь.
Все собравшиеся за столом тут же расслабились и откинулись на спинки стульев. Ведь если кто-то из них взялся говорить о чем-либо более-менее серьезно, то все остальные вполне могли себе позволить хоть немного сегодня отдохнуть.
– Итак, – сказал Эйб Робинсон, – о технической стороне, рекламе и антирекламе мы поговорим потом. А сейчас о самой картине. Я предлагаю снять фильм о любви. В любви есть жизнь. Кирпичный дом возле реки, высокое дерево рядом с домом и даже дым из трубы – все это любовь. Кто-то любит Шекспира, кто-то не понимает Берроуза, кто-то предпочитает сладкий кофе, а кто-то терпеть его не может. Но на подсознательном уровне мы все одинаковы. В жизни, в этом великолепном и беспрецедентном шоу, участниками которого мы с вами являемся, есть некие субстанции, которые находят отклик в сознании абсолютно каждого человека, какой бы при этом у него ни был уровень общего развития, культурный и нравственный потенциал, пристрастия, взгляды и привычки. На уровне внутреннего и эмоционального восприятия мира мы все абсолютно одинаковы.
Когда в одном помещении с Бобом Тернером вдруг кто-то начинал долго и умно говорить, на Боба Тернера тут же нападала жуткая зевота. Он и к психоаналитикам по этому поводу неоднократно обращался, ничего не помогало. И поэтому Боб Тернер держал уже двумя руками рот и мечтал только об одном: чтобы Эйб Робинсон когда-нибудь сегодня замолчал.
– Я предлагаю снять картину о том, на чем стоит наш мир. Я не буду приводить здесь долгих и нудных расчетов, чтобы доказать, что наш мир держится на любви и только на любви, думаю, вы и без меня об этом давно знаете. Я предлагаю снять этот фильм, – сказал Эйб Робинсон, – но только вот одно условие. Мы должны будем снять его, руководствуясь эфемерными, подсознательными категориями. У нас не будет ни сценария, ни конкретной идеи, ни музыки, ни главных героев. Нет, конечно, это у нас будет, – невозмутимо продолжал он, – но только все это придет нам на ум уже в процессе работы над картиной. Нам придет на ум, каких взять в нашу картину героев, какую написать музыку, какие слова вложить в уста наших героев, но лучше, если они придумают для себя эти слова сами.
– То есть… как это сами? – не понял Дон Тернер.
– Да так, – пожал плечами Эйб Робинсон, – пусть что хотят, то и говорят.
– Вы вполне уверены в правильности своей идеи? – спросил его Дон Тернер.
