скачать книгу бесплатно
На последних кадрах фильма флейта Марка Роуза переходит на низкие спокойные тона. И это должно означать, что во всем мире теперь все будет хорошо, люди выйдут на улицы, крепко возьмутся за руки и улыбнутся миру, солнцу, свету и друг другу.
Но именно состояние покоя и ощущение того, что отныне все будет так, как надо, и приводят меня обычно в самое большое беспокойство. В этом мире с его строгими природными балансами и бесконечно спешащими по небу неизвестно куда облаками нужно быть постоянно бдительным и доверять только лишь себе одному.
Эйб Робинсон сказал, что если бы он знал, какое неизгладимое впечатление на меня произведут съемки самого обыкновенного художественного фильма, он бы и близко к киностудии меня не подпустил. Если бы я знала, что все так произойдет, сказала я ему, я бы сама к ним и на шаг не подошла.
А потом он улыбнулся и махнул рукой мне на прощание. Он улетел на другую сторону земного шара, а я прижала к себе кассету, которую мне удалось у него выклянчить, и осталась совсем одна.
Самым удачным местом в фильме я считаю то место, когда Алекс Мартин в сердцах хватает Камиллу за руку, а она в ответ дает ему звонкую пощечину. Это единственное место в фильме, где Алекс Мартин берет руку Камиллы в свою.
Но никто не знает, что это были вовсе не руки Алекса Мартина и Камиллы. Ведь по контракту к Камилле не имел право приближаться ближе, чем на полшага, никто из мужчин!
Это была моя рука и рука Джеффа Дармера.
А по лицу Алекса Мартина ударяет его жена, прошу любить и жаловать, Дора Мартин. Толстая Дора Мартин возжелала самолично треснуть благоверного супруга по физиономии и, наравне с прочими людьми, которые всеми правдами и неправдами постоянно пробирались на съемочную площадку, тоже остаться в истории.
У Доры была несколько пухловатая рука, и Люку Берреру пришлось снимать ее боком. А потом они с Эйбом Робинсоном долго пытались совместить кадры огорченного лица Камиллы и ее руки, бьющей неизвестно что в воздухе, и кадры пухлой руки Доры Мартин, резко приземляющейся на лицо мужа.
А впрочем, я сильно забегаю вперед, а мне надо постараться рассказывать все по порядку. Раз уж я вообще решила все это рассказать.
Но я, пожалуй, еще немного поболтаю о том, что такие замечательные события в моей автобиографии, как съемки самого настоящего художественного фильма, внесли некоторую сумятицу в мою тихую и размеренную жизнь. И потому-то я и решила набросать примерный план дальнейшего существования и пообещала самой себе хоть отчасти его придерживаться и не разбивать больше вдрызг сердце от того, что некоторые вещи, люди и события не повторятся в моей жизни никогда.
Многие идеи начинаешь понимать, когда остаешься совсем один. Например, то, что одиночество дает тебе огромные преимущества: теперь ты можешь выбирать. Вся жизнь только в наших руках, и если вы хотите, чтобы мир принадлежал только вам, вы должны все делать в нем первая.
Первая расставаться и первая мириться, первая приходить и первая прощать. Постоянно придумывать себе какие-то безумно важные и ответственные дела и с глубокой радостью тут же кидаться их выполнять.
А если уж вы никогда не хотите услышать фразу типа: «Знаешь, милая, но я всем сердцем полюбил другую», то, я думаю, что и привязываться к кому-то тоже не стоит.
И не надо ни с кем дружить. Ведь если вы попытаетесь завести с кем-нибудь более-менее приятельские отношения, то они тут же бросятся выяснять, сколько вам лет, и будут весьма горды и довольны тем, что они младше вас хоть на месяц.
А еще они смогут уверенно говорить вам фразы типа: «Ты что, с ума сошла?» или «Ты что, совсем рехнулась?» Или еще хуже: «Иди-ка ты к черту!» или «Иди-ка ты на фиг!» – на выбор.
Лучи утреннего солнца посреди умопомрачительного голубого неба, соленые брызги у самого берега океана или же огромные, как тарелки, звезды в прозрачной гордой вышине – все это теперь не так уж сильно радует меня, как ощущение полной свободы одиночества.
Никто не может мне теперь сказать, что эта юбка совершенно не подходит к этой кофточке или что я слишком ярко накрашена для такого светлого времени дня. Или, например, будто я что-то совсем не то кому-то вчера сказала.
Моей небесной мечтой теперь было: оказаться вдруг на необитаемом острове, где я могла бы пальмовой веточкой нарисовать на теплом песке свою новую счастливую жизнь и прожить эту жизнь так, как считала нужным сама. А не так, как бы этого требовали окружающие меня люди, события и обстоятельства.
Как и любой человек, все радужные и потрясающие события в жизни я обычно всегда планировала на лето. А все остальные времена года проживала уныло и не спеша.
Так и в начале этого лета, о котором здесь идет речь, я проснулась с полным ощущением счастья, великолепия и торжества. Я проснулась, открыла глаза и, щурясь от нестерпимого солнца, по-хозяйски заливающего комнату, сказала себе только одно слово.
– Лето, – сказала я сама себе.
И сама себя тут же прекрасно поняла.
3
Каждый город чем-нибудь примечателен. Я слышала, что есть города, построенные в виде самолетов, другие – в виде кораблей, третьи города весьма горды и счастливы тем, что все дома в них вытянуты в длинную линию вдоль экзотических побережий. А есть и такие города, в которых сохранился весьма сносный воздух, видимо, все производство в них остановлено навеки.
Наш же город был для меня всегда примечателен тем, что на одной из центральных улиц в нем находилась знаменитая киностудия братьев Тернеров.
Все, кому не лень, мечтают, чтобы их жизнь была хоть как-то связана с кино. В кино все хорошо, в кино все прямо здорово, только на экране телевизора можно встретить очень умных людей, и все хорошее там существует отдельно от плохого.
А если вы у своей, скажем, не слишком удачной истории хотите иметь хоть какой-нибудь мало-мальски счастливый конец, то режиссеры, пожалуйста, вам быстренько его обеспечат. Лишь мир иллюзий остается на этой земле единственной правдой жизни, и с этим еще никто ничего не смог поделать.
И потому-то, когда день спустя после того, как я проснулась с ощущением счастья, великолепия и торжества, мы с Камиллой сидели в своем любимом кафе на углу университета и к нам неожиданно подошел Эйб Робинсон, продюсер с киностудии братьев Тернеров, я поняла, что теперь в наших с Камиллой жизнях все будет совершенно по-другому.
А тот момент, когда Эйб Робинсон подошел к нашему столику вплотную, улыбнулся сногсшибательной улыбкой и сказал нам «Привет!», я буду считать отправной точкой, после которой все и произошло.
В тот день ярко светило солнце, громко пели птицы, а по небу бесшумно летали самолеты.
– Ты уже выбрала тему для диплома? – спросила меня в тот день Камилла.
– Да, – сказала я.
– Какую? – поинтересовалась Камилла.
Я немного подумала.
– Человек приходит в этот мир один и уходит один, – сказала я, – душа бессмертна и путешествует из тела в тело, а потому все наши родственники – вовсе не наши родственники, а совершенно случайные люди.
Две секунды Камилла сидела молча. Потом она смогла заговорить.
– Если бы тебя услышал мой дедушка, – сказала Камилла, – он бы тебя убил.
Я мило улыбнулась и сказала:
– Как хорошо, что твой дедушка меня не слышит.
Камилла подумала и улыбнулась тоже.
В то лето мы оканчивали четвертый курс университета, и впереди у нас было такое необъятное и счастливое будущее, какое мы только могли себе представить.
Сейчас я тоже иногда прихожу в то кафе на углу университета, но уже одна. И иногда я ловлю на себе тоскливые взгляды или Роландо, или Цезаро, или даже самого Артуро, или еще каких-нибудь братьев Камиллы, которые как раз проходят мимо кафе по каким-нибудь своим глупым и неважным делам. Мне кажется, они уверены, что я знаю, где сейчас Камилла.
Но я тоже этого не знаю. Я знаю только одно. Я знаю, что она сейчас где-то безумно счастлива и спокойна. Ведь она сама выбрала себе и жизнь, и чувства, и дворец, и принца во дворце.
Каждый человек считает наиболее ценной, актуальной и интересной только свою собственную жизнь. Давайте признаемся, что мы подходим к этому вопросу именно так. И нам всегда бывает удивительно, как это у окружающих нас людей вдруг появляются проблемы, по силе и важности ничем не уступающие нашим личным любимым неприятностям. А в некоторых отдельных случаях их проблемы выглядят даже несколько существеннее наших.
И так уж в моей занимательной биографии повелось, что единственным человеком, чье существование я воспринимала более-менее реально, была Камилла.
Мы познакомились с ней в глубоком детстве, а потом сидели за одним столом в школе. Вместе с ней мы строили томные воздушные дворцы счастья в мечтах о будущем и всегда ждали от жизни немного большего, чем эта жизнь могла нам предложить.
Я никогда не боялась, что Камилла исчезнет из моей жизни, если бы я этого боялась, она бы действительно исчезла. Она просто была в моей жизни всегда. Она была как воздух, как солнце по утрам, как нестерпимо голубое небо в вышине.
И поэтому для меня, в конце концов, стало совсем не важно то обстоятельство, что, когда мы выросли, я осталась точно такой же обыкновенной, какой была и всегда. А Камилла стала похожей на Сикстинскую Мадонну, Мадонну с Младенцем и Джоконду одновременно.
Есть люди, отмеченные судьбой, печать необычности лежит на их лицах. Как часто бывает, что, случайно увидев в толпе такое лицо, ты отчетливо понимаешь, что этому человеку должно быть дано в жизни абсолютно все и по полной программе.
Но если вы знакомитесь с таким человеком поближе, вам вдруг открывается то обстоятельство, что и у этого необычного человека совсем обычная и заурядная судьба. По утрам у него точно так же сбегает кофе, и он тоже терпеть не может мыть посуду и изо дня в день расправлять и заправлять свою постель. И он точно так же, как и вы, всю жизнь чего-то терпеливо и безнадежно ждет.
Люди редко бывают довольны своими судьбами, именно на этом обстоятельстве обычно играют шарлатаны. И как-то в конце весны нас с Камиллой буквально разорила одна гадалка, самым безжалостным образом выудив из наших сумочек всю наличность взамен на безнадежные обещания о том, что все у нас в скором времени переменится к лучшему. И пока мы с Камиллой пытались подробней выяснить, что в наших жизнях переменится и что конкретно произойдет, мы вдруг заметили, что у нас не осталось денег даже на дорогу домой.
Когда тебе всего двадцать один год, не очень-то задумываешься о насущном моменте. Ведь впереди у тебя все-все-все, а времени еще столько, что ты могла бы им легко и запросто с кем-нибудь поделиться.
Большие перемены пришли неожиданно. Это случилось несколько дней спустя, когда мы с Камиллой удрали от ее кузенов-телохранителей, приставленных к ней женихом, и невинно пили кофе в своем любимом кафе на углу университета.
Когда тебе всего двадцать один год и вся жизнь впереди, не очень-то хочется иметь жениха, выбранного твоими родственниками, и поэтому я поражалась терпению и покорности Камиллы. Ведь, как я всегда знала, у нее все в жизни должно было сложиться необыкновенно.
Я всегда была уверена, что Камилла должна сама выбрать себе и дворец, в котором она хотела бы жить, и принца во дворце, которому она хотела бы дарить изо дня в день свою улыбку. И даже набор чувств и эмоций, которые она собиралась в этой жизни испытать, Камилла должна была выбрать себе сама.
Люди редко пытаются изменить судьбу, большинство готовы годами жаловаться друг другу на жизнь. Но мало кто из нас в один краткий и неповторимый миг вдруг встанет с любимого дивана, выйдет из уютного теплого дома на улицу и в своей драгоценной жизни вдруг к черту все перевернет.
Камилла была верной дочерью своих родителей, и она ни за что бы не смогла огорчить строгих родственников, возлагавших самые радужные надежды на ее брак.
Эта свадьба должна была соединить заново две разрозненные ветви одного рода, и все накопленные его славными представителями богатства должны остаться лежать в тех же сундуках, в которых они лежали последние лет пятьсот. И тайны, которыми были опутаны много видных семейств города, должны будут остаться теми же мрачными тайнами, какими они являлись едва ли не с самого сотворения мира.
Камилла не рассказывала мне о своих чувствах и мыслях по этому поводу, и вполне может быть, что то, как ей тяжела эта ситуация, я придумала сама. Но мне почему-то было сложно понять, как такая утонченная и романтичная девушка, как Камилла, могла спокойно говорить о предстоящей свадьбе, намеченной на начало этой осени.
Свадьбе с таким, скажем, не очень тонким, недостаточно образованным и грубоватым молодым человеком, каким являлся ее самоуверенный двоюродный брат Артуро. Мне лично он глубоко не нравился буквально всем, начиная с имени и кончая его умением плеваться дальше всех его родных двенадцати братьев, и даже таких умельцев, как Роландо и Цезаро.
У меня всегда создавалось впечатление, что ни Артуро, ни Роландо, ни Цезаро, ни остальные их братья нигде не работали, хотя, как я точно знала, их доходы преумножались день ото дня, как пить дать, они занимались контрабандой. По утрам, я знаю, они подавали друг другу шампанское в постель, они считали его напитком богов, они всегда были о себе высокого мнения.
А еще они ни черта не разбирались в своей истории, хотя их род уходил корнями настолько глубоко в прошлое, насколько это можно было себе вообразить. Их предки спали на золоте, купались в золоте, и вообще этого золота у них когда-то было столько, сколько вряд ли себе можно представить.
В общем, их род ведет свой отсчет с того самого времени, когда из золота строились целые города. И эти города целиком и полностью принадлежали предкам Артуро, Роландо, Цезаро, Камиллы, их братьям, сестрам и всем остальным глубоко почтенным родственникам.
Камилла в своей истории конечно же прекрасно разбиралась, но не очень-то любила об этом говорить. Зато обо всем этом любил поговорить ее дедушка Ичи.
Я буду звать его дальше именно так, это его сокращенное имя, полностью оно заняло бы здесь несколько страниц. Когда на дедушку Ичи нападет подходящее настроение и он захочет поведать вам свое имя, будьте готовы посвятить этому мероприятию дня два, не меньше.
Дедушка Ичи переживает сейчас одиннадцатую реинкарнацию. А потому, рассказывая о жизни своих предков, живших более полутысячи лет тому назад, он любит говорить так:
– Когда я правил этим городом, у меня была кровать из чистого золота размером с четыре этих комнаты, это была одна из самых маленьких моих кроватей.
Я любила бывать у них в гостях и слушать этот бред.
Дедушка Ичи обожал Камиллу, он считал ее самой умной, самой красивой, самой образованной и самой утонченной из всех своих восьмидесяти внучек. Словом, она была достойна продолжать традиции предков, дедушка Ичи это точно знал.
И дедушка Ичи любил рассказывать, что Камилла во всех его превращениях всегда была рядом с ним, она всегда была его самой любимой внучкой, и она тоже, как и он, сейчас переживает одиннадцатую жизнь. И во всех завоеваниях соседних государств или когда они, например, меняли золото на соль у своих соседей, Камилла всегда была с дедушкой Ичи.
Камилла тоже любила дедушку Ичи, а потому полностью ему доверяла. Не то чтобы она свято верила в этот бред или считала дедушку компетентным человеком в вопросах реинкарнаций, нет.
Просто Камилла считала, что если ее любимый дедушка так серьезно к этому вопросу относится, то так тому и быть. И весьма вероятно, что какая-то доля правды во всех этих домыслах есть.
Камилла была цельной и неординарной натурой. И именно поэтому я никак не могла понять, как она позволяет своим родственникам навешивать на нее все их глобальные проблемы.
А глобальные проблемы ее почтенных родственников заключались в том, что их древний и дружный род, ведущий начало чуть ли не с самого сотворения мира, в последнем веке почему-то слегка разделился. Ну как две ветви одного могучего дерева, одна ветка которого почему-то стала расти куда-то вправо, а другая – клониться вниз.
И вот на рубеже очередного столетия разрозненные представители такого древнего и знатного рода собрались воедино за огромным столом переговоров, чтобы наконец-то обсудить, что им теперь делать. Несколько дней и ночей думали представители древнего и знатного рода, пока не придумали наконец, как одним камнем убить двух птиц.
И немудрено было, что лучшая мысль пришла в голову нашему дедушке Ичи. Мысль о свадьбе Камиллы и Артуро – это именно его такая светлая, умная и весьма перспективная мысль.
Меня всегда возмущало, как эти принципиальные родственники не замечали того, насколько не подходили друг другу Камилла и Артуро.
Камилла была само совершенство. И иногда мне казалось, что на нее нельзя просто так взглянуть, не боясь ее поранить пусть даже взглядом.
Артуро же представлял собой большую и бесформенную неотесанную каменную глыбу. И этой глыбой не то чтобы пока еще некому было по-настоящему заняться, нет. Просто это вряд ли принесло бы хоть какой-то результат.
Конечно, может быть, я все преувеличивала, но порой у меня создавалось такое впечатление, что нелепый Артуро для всех их родственников представлял собой гораздо более важную ценность, чем Камилла.
Ведь к чему бы в конечном счете свелась роль Камиллы в истории их такого достопримечательного рода? Только лишь к рутинному ведению домашнего хозяйства и терпеливому поддерживанию огня в традиционном домашнем очаге.
Роль же Артуро в ходе истории вырисовывалась гораздо более сложной и отличалась завидным многообразием. Здесь было все: и луки, и стрелы, и убитые олени, походы на войну, раскуривание трубки мира, продолжение рода, ношение фамилии, передача по наследству и так далее и тому подобное.
И все равно мне всегда казалось, что Камиллу ожидает что-то иное, я была уверена, что Камилла отмечена самой судьбой. Я знала, что однажды на этой земле вдруг случится нечто такое, что сдвинет напрочь нашу тихую и стандартную жизнь с ее обычной размеренной колеи.
И пройдет снег, и пройдет дождь, и реки больше никогда не выйдут из своих берегов. И на земле прекратятся бури, и расцветут цветы, и к нам приблизится солнце, и наши души оттают и проснутся в его теплых лучах.
И на нашем жизненном пути нам тут же встретятся именно те люди, которые и нужны нам так нестерпимо и по-настоящему. А те люди, которые нам не нужны, но которые по-хозяйски толкутся в наших жизнях, вдруг радостно куда-то уйдут сами собой.
Но Камилла не позволяла мне об этом даже помечтать.
– Не смей даже думать об этом, – говорила мне Камилла, едва на меня находило настроение поболтать с ней о таких пустяках.
– Раз плюнуть, Камилла, – говорила я ей, – мы тут никому ничем не обязаны, ведь никто даже не может до сих пор разобраться, зачем все это, почему и для чего.
Я намекала на неразгаданные загадки нашего существования, тайны происхождения, неизбежности ухода и тому подобной всякой ерунды.
– Все тесно взаимосвязано, – говорила Камилла, – не тобой все устроено и задумано, а поэтому даже не мечтай хоть что-то, как ты выражаешься, тут изменить.
– Так и сидеть сложа руки?
– Да, так и сидеть.
– И терпеливо наблюдать, как по твоей жизни самоуверенно мечутся совершенно неинтересные и ненужные тебе люди, и ничего даже не пытаться изменить?
– Да, – говорила Камилла, – даже не пытаться.
– Но почему? – возмущалась я.
– Именно потому, что это все не тобой организовано.
– Но хоть что-то тут все-таки должно произойти? – уговаривала ее я.
– Все произойдет само собой, – говорила Камилла, – если, конечно, что-то должно произойти, – задумчиво добавляла она.
И я покорно замолкала, иссякнув, как ручей.
