Девушка в цепях

– Фи! Воняет, как в отхожем месте.

Запахи в Лигенбурге и впрямь были самые разные, из промышленных кварталов ветер приносил одно, из цветочных другое. Иногда к этому примешивались ароматы близости рынка, проходящих по улочкам лошадей и проезжающих мобилей.

– Убийство! Убийство в р-р-рабочем квар-р-ртале! – Разносчик газет, паренек с лихо надвинутой на нос плотной кепкой сунул газету мне в лицо так яростно, что я едва успела увернуться и почувствовала запах свежей типографской краски.

– Нет, спасибо, – покачала головой, успев заметить на первой странице фотографию.

Совсем девочка, не старше нас с Линой, наверное. Лет семнадцати, а может быть и того меньше.

Сердце сжалось при мысли о том, что она уже никогда не вернется домой. Не обнимет родных и не улыбнется.

– Всевидящий, Лотти! Что у тебя с лицом? – Лина раздраженно на меня покосилась. – Мы же не траурный наряд идем примерять. Определенно, сегодня все только и делают, что портят мне настроение.

– Прости. – Я попыталась улыбнуться, но не вышло. – Просто я подумала о ней.

– Ты теперь о каждой бродяжке думать будешь? – подруга приподняла брови.

– Почему сразу о бродяжке? Мы ничего о ней не знаем.

– Потому что с леди такого, – она сделала ударение на последнее слово, – никогда не случится. И с приличной мисс тоже. Все, я не желаю больше говорить об этом! Мне и так тошно дальше некуда. Чтобы я еще раз согласилась ехать на примерку… Она, конечно, шьет роскошные наряды, но если хочет обшивать меня, придется ей ездить ко мне самой.

Она отпустила мою руку и решительно зашагала вперед. Я ускорила шаг, и вскоре (к явному облегчению), мы свернули к дому известной в Лигенбурге модистки.

2

Без «Девушки» стало как-то пусто. Место на рабочем столе, которое она занимала, теперь было завалено красками, кистями и карандашами, ранее ютившимися на полу и по углам мансарды. Раму для картины я так и не успела купить, чтобы поставить ее на потертую тахту, прикрытую оранжевым пледом. Владелец квартиры, мистер Холл запрещал мне дырявить стены, хотя с этим вполне успешно справлялись мыши. До того, как у меня появилась мисс Дженни.

Впрочем, о мисс Дженни мистер Холл не знал, и мы обе считали, что так будет лучше. Полосатая кошка с усами, которым мог позавидовать тигр, появилась у меня на окне в начале прошлой, очень холодной весны. Сверкая огненно-желтыми глазами, поставила лапу на раму, как бы спрашивая: «Найдется для меня что-нибудь перекусить?»

Перекусить нашлось, и с тех пор мисс Дженни приходила, когда хотела, и уходила, когда хотела. Она помогала мне с мышами, а я ей – переждать голодные времена. Мы ничего друг от друга не требовали и ничего не обещали. Пожалуй, это были идеальные отношения, в которых каждый не ждал новой встречи, но согреваться от уютного мурчания всегда было тепло. Теплее разве что запускать пальцы в короткую шерстку и гладить мисс Дженни. В какой-то степени мы с ней были похожи: я была свободной художницей, а она свободной кошкой свободной художницы.

Поэтому сейчас я просто распахнула окно и впустила ее в мансарду вместе с холодным осенним воздухом. Огни над рекой и грохот со стороны стройки (несмотря на то, что уже стемнело), ворвались вместе с запахами чадящих котлов и угольного дыма, клубящегося над снующими по Бельте лодками.

– Быстрее, мисс Дженни! – поторопила строго. – У меня потом комната еще два часа не прогреется.

Кошка посмотрела на меня со свойственной ей меланхолией, а потом с королевской грацией (и той же расторопностью), вплыла в комнату. Ей было совершенно безразлично, что отопительный котел у нас даже зимой не включают настолько, чтобы им можно было согреться. Отчасти потому, что миссис Клайз, соседка с третьего этажа, постоянно жаловалась. Она говорила, что однажды этот котел взлетит на воздух, и все мы посыпемся в ночное небо, как конфетти из праздничного рогалика. Этот сюжет меня так вдохновил, что я нарисовала летящих над домом людей с разноцветными зонтиками, вставила картину в простенькую деревянную раму под лаком, и подарила ей.

– Это единственное, что я возьму с собой ко Всевидящему, – заявила она, когда увидела подарок.

Чувство юмора у нее тоже было странное. Впрочем, миссис Клайз боялась не только паровых котлов, но и газовых светильников, электричества и магических артефактов. В общем-то, она была безвредной милой старушкой, постоянно завернутой в такое количество поеденных молью шалей, что ей совершенно точно без разницы, на каком делении стоит паровой котел. А мне, чтобы писать, требовалась подвижность, поэтому позволить себе кокон из шалей я не могла.

Единственная труба в углу комнаты, тоненькая, как два моих пальца, тепла почти не давала, поэтому грелась я слабо заваренным чаем и пробежками из одного угла мансарды в другой. Примерно как сейчас. Пытаясь сосредоточиться на новом сюжете, а вовсе не на месье Ормане, который ворвался в мои мысли с той же бесцеремонностью, что и в кабинет директора музея.

Если бы еще это было так просто.

– Как думаешь, мисс Дженни, прилично мне о нем думать? – поинтересовалась я у кошки, которая умывалась после сытного ужина.

Мисс Дженни выразительно посмотрела на меня и вернулась к своему занятию.

– Ладно, а если мне его нарисовать?

Идея пришла настолько внезапно, что избавиться от нее я уже не смогла. Устроившись поудобнее, я подтянула к себе альбом с зарисовками – сюда помещались все сюжеты, за которые я пока не готова была взяться всерьез. Парочка на мосту через Бельту, стелящийся над рекой туман и тяжелое, хмурое небо. Пес и мужчина с дымящей трубкой, поводок намотан на кулак так плотно, что на ладони вздулись вены. Много их было, сохраненных на бумаге случайных встреч. Эскизы – как пойманные моменты, цвет – это другое.

Цвет – это жизнь, именно поэтому в «Девушке» я использовала такой переход. От черно-белого к ярким краскам. Возможно, поэтому она получилась такой живой. Такой настоящей.

Первый штрих лег неровно, и я перевернула страницу.

Закусила губу, вспоминая. Вскоре карандаш порхал по бумаге, восстанавливая образ: зачесанные назад волосы, правильной формы череп, маска, плавный контур подбородка… я чувствовала себя так, словно у меня отняли нечто очень важное. Надбровные дуги, например. Или крылья носа, скулы, которых мне так не хватало. Художники – странные люди, и я в том числе. Я вспоминаю лица по слепку, который составляю в первый миг знакомства, но здесь не хватало слишком многих деталей. Даже взгляд, пристальный и пронзительный, от меня постоянно ускользал.

Видимыми остались только сутулые плечи и длинные пальцы на набалдашнике трости. Эти пальцы я запомнила так же ярко, как губы: сжатые в тонкую жесткую линию. Поймала себя на том, что краснею. То ли от того, что вопрос Лины до сих пор крутился в голове, то ли от того, какое странное чувство вызывал во мне один штрих на альбомном листе. Желание прикоснуться кончиками пальцев, повторить этот контур, стирая резкость. И немного приподнять уголки…

Улыбка? Поймала себя на мысли, что не представляю его улыбающимся.

– Знаешь, мисс Дженни, по-моему это была дурацкая идея, – я отложила альбом.

Щеки продолжали гореть, словно меня застали за чем-то непристойным. Впрочем, думать о совершенно незнакомом мужчине в таком ключе – действительно непристойно. Наверное, мне должно было стать стыдно, но стыдно не было. И это было еще более непристойно.

– Лина пригласила меня на помолвку, – сказала я, чтобы отвлечься. – Вот только платья у меня нет. Впрочем, на бал я все равно не смогла бы остаться.

Несмотря на то, что очень хотелось. После дебюта подруги разговоров было столько, что мысленно я сама кружилась среди порхающих разноцветных юбок и вееров. Разумеется, меня к этому не готовили, да и зачем. Леди Ребекка, была столь щедра, что оплачивала услуги мастера Викса (учителя живописи, которому я обязана всем, что умею), но по поводу танцев она сказала сразу:

– Не думаю, что тебе это пригодится, Шарлотта.

Отчасти она была права. Когда нет ложной надежды, обо всяких глупостях реже думается. Но я все равно думала. О том, как вхожу в зал под аркой, увитой цветами, и как меня встречают хозяева дома, как знакомят с остальными гостями. Как музыка льется над залом, и ослепительно сияют люстры. Кантрель и вальс, и следом еще один, и юбки летят по кругу, и мелькают строгие черные фраки, а ко мне подходит…

Кхм. Нет, раньше его в этих фантазиях не было.

Закусила палец, разглядывая лежащий рядом альбом, а потом решительно вырвала лист. Этому трюку меня тоже научил мастер Викс.

– Мы, художники, можем чуть больше, чем все остальные люди, – говорил он, – если хочешь сохранить что-то, нарисуй это. А если хочешь забыть – нарисуй и порви. На много-много мелких клочков, и развей по ветру. Тогда оно оставит тебя навсегда.

Вот только я почему-то медлила.

Желудок напомнил о себе урчанием: я забыла поужинать. Увы, пообедать тоже —после визита в музей сразу отправилась к Лине, а после модистки прибежала домой и взялась за набросок. Отложив его, снова открыла окно, где на вделанном в кирпичную кладку крюке в сумке из плащовки болталась бутылка с остатками утреннего молока и купленный вчера пирог с сыром. В общем-то, неплохой ужин, если так посудить.

Когда молоко нагрелось, мы разделили его с мисс Дженни и вместе зажевали пирогом.

Подогнув под себя ноги, я сидела на широком подоконнике в домашнем платье, искренне радуясь тому, что сразу по возвращении переоделась. Гостей у меня не бывало, а шнурующийся спереди корсет, который я носила под единственное приличное платье, так сдавливал ребра, что становилось нечем дышать. В домашнем можно было не волноваться, что переломишься в талии, если неосторожно нагнешься.

Вот как сейчас!

– Лови! – Я скомкала обертку из-под пирога и подбросила в воздух.

Кошка молнией слетела с подоконника и устремилась за «игрушкой». Я же подумывала над тем, чтобы заварить чаю, но для этого нужно было спускаться на общую кухню. Идти туда не хотелось, да и вообще, старую заварку давно пора слить, а после новой потом часа два не заснешь.

Поэтому я решила обойтись: взбила подушку, отогнула верхнее покрывало, расчесалась и, выпутавшись из платья, осталась в одной сорочке. Она доходила мне до щиколоток, по всем правилам приличий. В моей комнате особо не развернешься, но я все равно в два прыжка добежала до кровати, кутаясь в слои промерзшей за день ткани. Если накрыться с головой и часто-часто дышать, станет теплее. Мисс Дженни запрыгнула и устроилась на подушке, вволю потоптавшись по наспех заплетенной косе.

– А еще на следующей неделе начнется выставка, – я высунула из-под одеяла нос, – и там будет «Девушка». Представляешь?

– Мурр, – ответили мне.

Засыпая, я думала о том, что там наверняка будут мастера со всей страны. Я смогу пообщаться с людьми, которые горят творчеством! А если картину высоко оценят столичные искусствоведы, возможно, в следующий раз в салоне на меня посмотрят уже иначе. И возможно, когда-нибудь я смогу оставить работу гувернантки, купить себе дом в пригороде и писать картины.

Только писать.

С этой мыслью я и заснула, а проснулась от странного чувства: что-то легко скользнуло по щеке. Невесомо, словно прикосновение кисточки. Спросонья отмахнулась от хвоста мисс Дженни и наткнулась на пустоту.

Повернулась, открыла глаза, но кошки поблизости не было. Зато у стола, где я оставила набросок, тенью во взрезанном рамой лунном свете застыл мужчина. Спиной ко мне, едва касаясь пальцами уголка листа. Хотя окно было плотно заперто, по комнате змеился туман, в темноте мерцали ядовито-зеленые нити. Они пронизывали комнату тонкими жилами и тянулись к силуэту незнакомца.

От ужаса перехватило дыхание, я хотела закричать, но поняла, что даже не могу пошевелиться.

– Поразительно, – произнес он. – Ты должна спать, Шарлотта. Но ты не спишь.

Щупальце тумана скользнуло по моей щеке: едва уловимой лаской, которую я приняла за беспардонность мисс Дженни.

– Почему ты не спишь, Шарлотта-а?

Чувствуя, что у меня сейчас разорвется сердце, я рванулась из зыбких оков сна. Оков, которые призрачными клочьями тумана разлетелись в воздухе. Понимая, что снова могу дышать и двигаться, набрала в грудь побольше воздуха. Я бы закричала, но в этот момент он повернулся.

И я потеряла сознание.

3

Дурацкий сон не шел из головы. Разумеется, это был сон, но сон настолько реальный, что я до сих пор отчетливо помнила каждую деталь. Особенно туман, скользящий по коже и голос: звенящий, как натянутая струна. Почему-то именно такая ассоциация сложилась, и избавиться от нее я уже не могла. Равно как и от воспоминаний легкого прикосновения к щеке, словно чьи-то призрачные пальцы ласкали скулу. Это было настолько странно, что утром я первым делом подбежала к столу. Набросок лежал там, где я его оставила, дверь в квартиру была заперта на щеколду, мисс Дженни сидела на подоконнике и умывалась.

– Мисс Руа! Вы неправильно подчеркнули артикль.

– Не может такого быть, Илайджа.

– Да нет же! Я точно говорю. – Мальчик поспешно подтянул к себе учебник вэлейского и, пролистав, ткнул в правило. – Вот. Здесь ставится такой.

Я перевела взгляд на страницу, затем в тетрадь, и поняла, что краснею. По ощущениям – до корней волос, потому что правило было простейшим, но я действительно неправильно подчеркнула артикль, когда проверяла работу. Раньше мне никогда не приходилось краснеть перед учеником, потому что ко всем заданиям я подходила педантично и скрупулезно. Сегодня же со мной, определенно, творилось что-то не то. И это что-то заключилось в зыбком певучем голосе, зовущем меня по имени.

«Шарлотта-а».

– М-м-м… действительно, вы правы. Простите, пожалуйста, – я улыбнулась, – снимаем недочет. Остается всего две ошибки.

– Это вы ошиблись! – Мальчик откинулся на спинку стула, насупился и сложил руки на груди.

В отличие от сестры, Илайджа унаследовал рыжие вихры графини и массивную челюсть отца, которая пока еще не обозначилась слишком резко. В свои восемь лет он уже был достаточно крупным мальчиком, но я сомневалась, что он будет высоким. Ни граф, ни графиня выдающимся ростом не отличались, так что, как говорила Эби, кухарка в доме леди Ребекки, с наибольшей вероятностью, все уйдет в кость.

– Да, я ошиблась, но я признала свою ошибку. Продолжаем.

– Нет, – заявил юный лорд, пристально глядя на меня.

– Нет?

– Но я могу об этом забыть, если вы не заставите меня учить два стишка за один.

У меня брови полезли на лоб. Понимая, что невыученный стишок может превратиться в два, три, а то и все десять, попытку шантажа пресекла сразу.

– Возвращаемся к занятиям, лорд Фейт, – строго сказала я.

– А я расскажу маменьке, что вы ошиблись! А маменька скажет папеньке, и он вас выгонит! Она говорит, что вы и так слишком молоды, чтобы меня учить.

Прежде чем я успела ответить, дверь приоткрылась.

– Лотти! – шикнула Лина.

Ну вот и какой тут воспитательный процесс? Юный лорд тут же полез в нос сразу двумя пальцами, и я шмякнула линейкой по столу. Следовало бы по рукам, но я придерживалась мнения, что бить ребенка (даже линейкой, даже слегка, чтобы отвлечь) – оскорбительно и чудовищно. Моя гувернантка столь добра не была, и я частенько ходила со ссадинами на ладонях, потому что она не брезговала розгами. Зато теперь я не грызу ногти.

– Лорд Фейт! Сядьте ровно и продолжайте. Я вернусь через пять минут.

Судя по звукам за спиной, Илайджа корчил мне рожи. Судя по тому, что Лина показала ему кулак, я не ошиблась. Стоило мне выйти и притворить дверь, как я сделала большие глаза.

– Лина! Сколько раз я тебя просила не приходить во время занятий?

– Вот ты как заговорила! – подруга сложила руки на груди. – А знаешь, что? Я хотела рассказать тебе отличную новость, но теперь уж точно ничего не скажу!

Она вздернула подбородок и развернулась, чтобы уйти.

– Лина! – умоляюще воскликнула я. – Твой брат и так ни во что меня не ставит. Это ведь мое первое место, понимаешь? И он прекрасно об этом знает. Точно так же, как и о том, что мы с тобой подруги, а значит, можно творить, что хочешь.

– Пожалуйся папеньке, – Лина надула губы, – он его выпорет так, что сидеть не сможет.

– Лина!

– Что?

– А если кто-нибудь увидит, как мы болтаем?

– Да кто? Слуги уже закончили наверху, папенька по делам уехал, мачеха убежала к своей родне. Она всегда убегает, как только папенька из дому, и ноет, и жалуется – я уверена! У нее все время глаза на мокром месте.

– Может быть, ей просто одиноко?

– Ну да, – фыркнула Лина. – И то, что папенька ее драгоценностями и шелками заваливает, ничего не меняет.

Вообще-то нет, хотела сказать я. Но вместо этого спросила:

– Так что ты хотела рассказать? Только быстро.

С минуту желание меня проучить боролось с желанием поделиться любопытными новостями. В конце концов, пересилило второе, подруга схватила меня за рукав и потянула подальше от двери, к слабо мерцающему магическому артефакту-светильнику. Такие теперь были во многих домах, наравне с электрическими (первые ставили аристократы старой закалки, считая, что из двух зол прогресса надо выбирать меньшее, второе – просто богатые люди). От газовых светильников отказались почти все, хотя кое-где они еще встречались.

– Этот крысеныш наверняка подслушивает, – понизив голос до шепота, она чуть ли не ткнулась мне в ухо губами. – Во-первых, я кое-что узнала. Про твоего Пауля.

– Он не мой, – ответила я, хотя в груди сразу стало жарко.

Впрочем, Лина тут же остудила в свойственной ей манере:

– Он действительно из дельцов. Сколотил свое состояние на производстве этих драндулетов, у него завод в Вэлее. «Ваорхан», кажется. Много путешествует, покровительствует людям искусства. Собственно, эта выставка – его рук дело. Он все оплачивает, сделал огромное пожертвование в фонд музея и даже подарил музею одну из своих скульптур.

Да, теперь понятно, почему вокруг него так плясал мистер Ваттинг.

– Он вообще помешан на искусстве. Вкладывается в восстановление всяких античных скульптур, времен армалов, если не раньше. Такими деньгами бросается, которыми несколько детских домов год кормить можно. Разумеется, с ним многие хотят знаться, из-за его богатства. Не в достойном обществе, конечно, среди подобного ему сброда, тем более что он никогда не открывает своего лица и редко появляется на публике. Словом, чокнутый, – подвела итог Лина. – Так что держись от него подальше.

Интересно, слова «держись от него подальше» только на меня действуют наоборот?

Или дело не в словах?

– А теперь главное! – Глаза Лины возбужденно засверкали. – Папенька сказал, что ты можешь прийти на помолвку, и… – она выдержала паузу. – Не только. Ты можешь остаться на бал! Заодно и папеньку поблагодаришь лично.

Остаться? На бал?!

Коридор перед глазами слегка пошатнулся, вместе с витым магическим светильником в форме цветка. Сердце заколотилось с удвоенной силой, а дыхание перехватило. Одно дело думать про бал, представлять, как это будет, и совсем другое – знать, что ты можешь пойти! Только тут поняла, что есть одно маленькое «но». Маленькое «но» моего размера.

– У меня нет платья, – выдохнула разочарованно.

До помолвки осталось две недели, а даже если бы было больше, это ничего не решает. Все деньги ушли на пальто, которое теперь в крапинку, и не отчистишь.

– Это ты так думаешь, – гордо изрекла Лина. – Я отдам тебе свое. То бледно-сиреневое, с газовым шарфом, в котором я дебютировала. Все равно я его уже не надену, а на тебе его вряд ли кто-нибудь вспомнит.

Я вцепилась в запястье Лины с такой силой, что она поморщилась и отняла руку.

– Лотти! Ты меня поцарапала.

– Прости, – прошептала взволнованно. – Прости, прости, прости! Я просто очень-очень рада. Слов нет, чтобы рассказать, как… как я тебе благодарна за все, Лина!

Шагнула вперед и порывисто обняла подругу.

– Ладно, – проворчала она, выворачиваясь, но было видно, что Лина очень довольна, – если с этим решили, возвращайся.

В эту минуту хлопнула входная дверь, и мы разлетелись в разные стороны, как напуганные воробьи. Я едва успела скользнуть в классную комнату, когда снизу раздался высоковатый голос графа и вторящий ему – дворецкого. Их поглотил щелчок притворенной двери.

Илайджа, вместо того чтобы постигать грамматику вэлейского, считал ворон. Надо отдать ему должное, заметив меня, тут же уткнулся в тетрадку. Я сделала вид, что ничего не было: в конце концов, мне не положено выходить посреди занятия. Доиграемся мы с Линой когда-нибудь, ой доиграемся. И ведь влетит обеим!

Ай!

Подскочила на стуле и перехватила усмешку на лице юного лорда. Впрочем, усмешка тут же уступила место сосредоточенности, сквозь которую еще минут пять пробивалось не то хрюканье, не то квохтанье, тщетно сдерживаемое, но от этого еще более заметное. Я повертела в руках канцелярскую кнопку, на которую села, и заглянула в свои записи по арифметике.

Задам этому паршивцу примеры посложнее, пусть пыхтит!

Отобрала несколько и решила добавить еще пару задач. А потом невольно потянула к себе вэлейско-энгерийский словарь, чтобы убедиться, что память меня не обманывает.

Не обманула.

«Ваорхан» в переводе с вэлейского – ястреб.

4

Возможность поблагодарить графа Вудворда представилась мне чуть раньше, чем я рассчитывала, а если быть точной – ближе к вечеру следующего дня. Я как раз закончила занятия с Илайджей и собиралась домой, когда в классную комнату заглянула горничная и сообщила, что граф хочет меня видеть.

Осенние сумерки наступают рано, поэтому когда я спустилась в кабинет, там уже горели магические светильники. По сути, отличить их от газовых или электрических можно было по легкому мерцанию искр вокруг плафонов: это значило, что внутри заключен осветительный артефакт. Мягкий теплый свет скользил по ковру и створкам книжного шкафа, ласкал позолоту тяжелого рабочего стола. Сам граф стоял у окна, сложив руки за спиной, одну широкую ладонь в другую.

– Добрый вечер, милорд, – я сделала реверанс.

– Мисс Руа. – Он подошел ко мне, выдержав паузу, во время которой я не могла подняться по этикету. – Проходите. Присаживайтесь.

Он даже отодвинул стул, что показалось мне невероятно галантным. Невысокий, сероглазый мужчина с грубоватыми чертами и светлыми волосами. Плотного телосложения, но назвать его грузным язык бы не повернулся. Для своего возраста (немногим за пятьдесят) граф Вудворд выглядел превосходно. Ухоженное лицо, густая борода и холеные руки с крупными круглыми ногтями. Эти руки и пододвинули на край стола конверт, подписанный «Для мисс Шарлотты Руа». Почерк был резкий и неразборчивый, таким обычно пишут аптекари.

– Это передали вам, от мистера Ваттинга. – Граф обошел стол и опустился в кресло, сцепив пальцы в замок. – Насколько я понимаю, у вас все сладилось?

– Да! – воскликнула я, но тут же добавила тише, как и положено: – Да, милорд! Слов нет, чтобы передать, как я вам благодарна! Вот только решительно не понимаю, почему конверт для меня принесли вам. Я ведь оставила мистеру Ваттингу свой адрес.

– Вы что-то имеете против? – Он нахмурился, и я покачала головой.

– Нет, просто… для вас это лишнее беспокойство.

– Ах, это, – отмахнулся граф. – Пустяки. А благодарность, мисс Руа, не всегда измеряется словами. Но это тоже пустое. Приятно, что смог вас порадовать.

Я улыбнулась и потянулась к конверту, но граф неожиданно перегнулся через стол и придержал его пальцами.

– Говорят, ваша картина называется «Девушка в цепях».

– Да, милорд.

– И о чем же она?

– О свободе, – ответила я, – точнее, о девушке, которая обретает свободу.

– Свободу? От чего?

– От условностей мира. От всего, что мешает ей быть счастливой.

– Вот как, – граф кивнул. – Необычный сюжет. Ну а вы сами, мисс Руа, какой видите свою дальнейшую жизнь?

– Я?

Прямота вопроса поставила меня в тупик. И дело было вовсе не в том, что я не знала, чего хочу, знала, и даже больше, просто привыкла жить, не загадывая. Но не загадывая и не мечтая – разные вещи. Мечтать мне никто не мог запретить, а вот загадывать наперед – себе дороже.

– Я хочу писать картины, – ответила серьезно. Возможно, это был не совсем правильный ответ человеку, который платит тебе жалованье гувернантки, но по крайней мере, он был честным. – Хочу открыть художественный салон, выставлять там свои работы и работы всех, кто не может изыскать возможность выставляться. Хочу домик у моря… Простите, милорд.

Последнее точно не относилось к теме, но граф сцепил руки в замок и откинулся на спинку кресла.

– Продолжайте.

– Продолжать, в общем-то, пока нечего, – призналась я. – Это все.

– А что же семья, дети? О них вы думали, мисс Руа?