Шаги Командора или 141-й Дон Жуан

скачать книгу бесплатно


Но и эти доводы не убедили меня.

– Мир не рухнет, если несколько денечков воздержусь от спиртного. Иншаллах, приедешь в Баку, – тогда пей, сколько хочешь. Бог знает, может, кто-то за нами следит, неровен час, застукают, кинут за решетку, дело мое пойдет псу под хвост, и сам осрамлюсь.

Мои слова возымели действие.

– Баба, не хотел я говорить, но, похоже, за нами, действительно, следят. А вдруг это… – он поднял палец кверху.

Я успокоил его, сказав, что мы смиренные граждане, и наша цель – изучение древних памятников иранской культуры. Разумеется, я не стал разжевывать водителю философско-художественный аспект своей задачи, это могло сбить его с толку, а может быть, и напугать.

Наконец, мы в Исфагане. Исфаган – переиначенное «Нисфи-джахан», то есть «Полмира».

Здесь сохранился шахский дворец «Джехель-сютун» и дворцовый комплекс в целом: «Али-Гапы» («Главные врата»), резиденция шаха и его семьи, баня его величества, площадь и мечеть, носящие его имя.

Одна из великолепных достопримечательностей – «Нагши-джахан» («Краса мира»).

Мы посетили «Джехель-сютун». Название означает «Сорок колонн». Но я смог насчитать всего восемнадцать. Колоны возведены на символических львиных головах.

Входим. И здесь шах Аббас решил участь многих буйных голов… Говорят, для устрашения потенциальных крамольников он, якобы, велел подковерные полы окроплять кровью. Запах крови красноречиво намекал об участи, которая ожидает смутьянов и вероломцев. Еще говорят, что Лев Ирана имел обыкновение при встрече с заподозренными в измене или двурушничестве, глядя на них в упор, саркастически замечать: «Какие у тебя глаза хорошие». И несчастного обладателя «хороших глаз» лишали их.

Сейчас средневековых ужасов и страхов нет в помине. В помещениях тихо и скудно. Бетонные полы и поблекшие, выцветшие стены источают сырость, очень мало экспонатов, напоминающих об истории. Туристов почти не видать.

Коран в переплете из джейраньей кожи, медные старинные монеты, пеналы для гусиных перьев. Стены расписаны сценами шахских торжеств, ратных ристаний, охоты.

На одной из росписей – пир, устроенный монархом в честь некоего Мохаммед-хана. Может быть, это был туркменский владетель, который сбежал от возроптавших сородичей-кочевников под покровительство шаха. Шах – в красном кафтане, длинные черные усы, красноватое монголоидное лицо с холодными глазами. Чувствовалось влияние китайской школы живописи.

Участники торжества сидели вкруговую.

Гид объяснял скудость экспонатов их «утечкой» в Европу. Корона шаха Аббаса ныне украшает музей какого-нибудь иностранного государства.

Здесь же экспонировался расшитый серебром тюрбан Шейха Сафи. Очевидно, шах, желая изъявить свое почтение к суфиям и продемонстрировать религиозную респектабельность, любил носить головной убор своего пращура.

Покои шаха в чертоге «Али гапы», где обитал он с семьей, пустовали. Только на стенах зияли ниши, где хранили музыкальные инструменты, которые любил августейший хозяин.

Нам пришлось долго искать этот чертог «Али гапы»; оказалось, здесь существует отель «Шах Аббас», и именно так истолковывали наши расспросы местные жители. Так мы и пришли в эту гостиницу и решили обосноваться в ней. Кто знает, может, наши советчики оговорились и нарочно сбивали нас со следа. Во всяком случае, охранник самого «Али гапы» нас ввел в заблуждение и отвадил от цели. Хоть это им не удалось, но все же нам пришлось битый час кружить вокруг да около одних и тех же зданий.

Хотя был еще конец апреля, уже налилась жара, и от долгого хождения по городу с нас градом катился пот.

Мечталось: вот бы сейчас очутиться у Аракса или на прохладном каспийском взморье.

Шахский базар и площадь шаха Аббаса весьма просторны. Здесь больше всего фаэтонов. Комплекс нуждается в ремонте, штукатурка обсыпалась, синяя окраска выцвела. Здесь уснула история. Памятники оживают и обретают смысл тогда, когда потомки умеют одушевить их заботой.

Мне показалось, что дворцы на востоке, при всей любви здешних вождей к пышности и благолепию, по своим внешним параметрам и обличью отличают некий аскетизм и самодостаточная сдержанность. Может быть, здесь сказался дух суфийской отрешенности, метафизической замкнутости. Между тем, европейские чертоги, как представляется, сочетают торжественность и грандиозность с гедонической открытостью жизни, радости бытия.

В этом смысле Запад распахнутее, мажорнее Востока.

В Исфагане заметно поветрие нашего прагматичного времени, когда в охране материального наследия, памятников культуры доминируют меркантильные соображения, история становится не предметом гордости, а источником наживы… Взоры персонала музеев прикованы к мошне интуристов.

Ну и дорожная полиция не дремлет, выслеживая оплошавших автомобилистов и сдирая за неправильную парковку 300 тысяч туменов, то бишь тридцать долларов. Выдав квитанцию штрафникам, они уже бежали к другим нарушителям. Мы долгое время не могли найти место для парковки, в конце концов остановились, где не положено, плюнув на вышеозначенную сумму. Но дело на этом не закончилось. Когда мы вернулись, машины на месте не было. Один из полицейских сказал, что ее эвакуировали на ближайший пункт, где мы можем вернуть свое средство передвижения. Мохаммед крепко расстроился. Сказал мне: мол, прогуляйся по площади, но далеко не отходи.

Я прошелся по парку. Увидел стайку ребятишек-сирот, сидевших на газоне и облизывавших ложечки. Все – в синей униформе. Видимо, воспитательница угостила их чем-то вкусным. А, может, угощение устроил какой-то благотворитель. Облизывание ложек продолжалось. Мне запомнились взгляды этих беззащитных созданий – доверчивые, ждущие, истосковавшиеся…

Погодя Мухаммед вернулся и сказал, что оснований беспокоиться нет, просто наш «пежо» перепутали с угнанной вчера машиной. Мне показалось, что он говорит неправду, что вся эта тягомотина подстроена из-за меня.

К вечеру вернулись к отелю «Шах Аббас». Обстановка не сообщала ничего об историческом персонаже. Двое парней подошли к нам, и один из них встретил-приветил нас по-азербайджански:

– Buyurun, aga, buyurun, xos g?lib s?fa g?tirmisiniz[29 - Пожалуйста, господин, пожалуйста, добро пожаловать.].

А метрдотель с прищуренными глазенками при виде нас сразу смылся. Кажется, я где-то его видел. А, может, подумал так из-за того, что большинство всех этих служителей оказывается с прищуром. И откуда они находят такие экземпляры? Может, по конкурсу?

Ага, вспомнил. Я видел этого типа в мавзолее Шейха Сафи. Он стоял поодаль у стены, скрестив руки на груди, и следил за нами. Меня прохватила оторопь. Поднимаясь в предоставленный нам номер на втором этаже, я пытался отмахнуться от мрачных мыслей. Номер наш открывался на комплекс «Нагши-джахан».

Приняв душ, я собрался лечь, выспаться, но выяснилось, что постельное белье не сменили. После некоторого качания прав с портье, горничная сменила простыни и полотенца. Уже и сон не шел в глаза.

Короче, свечерело. Чужие города вечерами выглядят таинственно и магически. Моросил дождь. Мерцала влажная листва на окрестных деревьях. Нашла тоска. На миг почудилось, что я в Баку, на приморском бульваре. Мерцающий свет, морось, поблескивающие листья, – все казалось родным, напомнило о Баку, все пахло Баку…

Наверно, все парки на свете под дождем пахнут одинаково.

Настало утро. Мохаммед оставил машину в гостиничном гараже.

VI

Запах лука. Начало европейской одиссеи Оруджа Баята

Наконец, я увидел его. Вернее, на расстоянии ощутил его присутствие. Он переменил «имидж». Я почувствовал запах лука и оглянулся. Мне предстал субъект с аккуратно зачесанными назад лоснящимися (наверно, гелем смазал) черными волосами в синей рубашке и брюках, в легкой куртке, торчавший у такси марки «семенд». То ли он ждал таксиста, то ли наоборот. В руках цветная газета, листает, вроде почитывает, но почувствовал, что мысли его заняты не газетой, а нами. Почему я так подумал? Наверно, киношные шпики вспомнились; они вот так же следили за объектом наблюдения.

Интересное занятие. В центре Исфагана я наблюдал за моим «наблюдателем». Он напоминал каменное изваяние, которое мне приснилось перед отъездом из Ардебиля. Приснилось, что я с молотом в руке колошмачу этого каменного истукана, а может, и не истукана, а какого-то монстра, собираясь его прикончить, а он никак не реагирует и не думает подыхать, только тупо зыркает на меня. В конце концов он возьми и встань. И пошел на меня. Махина, громадина. Я пустился бежать. Но этот каменный гигант настигал меня – я десять шагов, он – один… Вид жуткий, шагает как робот. Я со страху, что ли, оторвался от земли, взлетел, да куда там, он был такого высоченного роста, что, кажется, протяни ручищу – заграбастает… проснулся в холодном поту.

«Наверно, очередная галлюцинация», подумал я.

Смотреть – не смотрел на него, а так, краешком глаза косился, можно сказать, следил интуитивно. Человек возле такси не двигался с места. Наконец, появился шофер, сел за руль, «синерубашечник» тоже занял место в такси, и я вздохнул с облегчением. Значит, интуиция меня обманула.

Накрапывал дождь. Небо нахмурилось, похоже, собирался ливень, но там, в небесной канцелярии почему-то медлили, может, выжидали, чтобы застигнуть нас врасплох там, где нет укрытия.

Походили немного по комплексу «Нагши-Джахан». Туристов – масса, не протолкнуться. Заплатив два «хомейни» (20 тысяч туманов), мы посетили музей. Здесь больше, чем экспонатов эпохи Шаха Аббаса, были картины, отображавшие достижения современного Ирана, портреты духовного лидера аятоллы Хомейни, его изречения, суры Корана украшали стены.

Прекрасна исфаганская лампиония. Порой кажется, ты не в Иране, а в каком-то европейском городе, но женщины в чаршабе возвращали к действительности. Под этими покрывалами прятались таинственные объекты, и эти покрывала пресекали нескромные взоры, как броня.

Наверно, портрет на тему «Женщина, снимающая чадру» выглядел бы впечатляющим.

После запрета грех, а после греха покаяние…

Пора ужинать. Мохаммед предложил накупить продукты и что-нибудь сварганить у себя в отеле, – дешевле обойдется, но я возразил, что грех побывать в Исфагане и не вкусить блюд местной кухни.

Туристов, между прочим, удивляет дешевизна, существующая в Иране. Мы зашли в просторное кафе. Часть посетителей, окончивших трапезу, сев в стороне, покуривали кальян. Запахи опиума и плова смешались. Мы отведали плов по-ирански, люля-кебаб впридачу с помидорами, поджаренными на вертеле, запив фруктовым соком. Мохаммед предложил покурить кальян. Я отказался.

– Этот мундштук побывал в тысяче ртов…

– Так он серебряный, инфекции не будет.

– Как-то передергивает меня… – сказал я и, выйдя на улицу, погрузился в созерцание автопотока. Во рту – неприятный привкус выпитого сока. Купил минеральной, стал потягивать по глотку, чтобы избавиться от этого привкуса.

А вот и Мохаммед. У него приподнятое настроение.

В Иране, преимущественно, ездят на отечественных автомобилях. Много «пейканов», хоть и не «первой молодости». Мохаммед объяснил это тем, что «пейканы» отжили век, и теперь в моде «саманды» и «пежо». Иранцы купили лицензию на выпуск французской марки.

А машины марки «шахаб», выпускавшиеся в честь шаха Рза Пехлеви, после иранской революции убрали с улиц.

Мохаммед думал о развлечениях.

– Может, наведаемся к ханумам, у меня тут есть знакомые.

Я уклонился – не из страха перед женой, а из страха перед моллами.

Вернулись в отель. Портье:

– Господин, вас искал какой-то мужчина.

– Что ему было угодно?

– Ничего. Спросил ваш номер и ушел.

– Вы сообщили мой номер?

– Нет, господин, разумеется, нет. Такие вещи не сообщают.

Поднялись к себе. Мохаммед хотел принять душ, но горячей воды не было. Я присел на кровать и стал перелистывать журнал, взятый с тумбочки, конечно, ничего не мог понять из текста на фарсидском. Страницы украшали портреты нового президента Махмуда Ахмадиниджата. Атомную электростанцию узнал. Желтоволосые русские специалисты что-то обсуждали с иранскими коллегами, быть может, угрожающие заокеанские окрики о нераспространении ядерного оружия. Окинул взглядом комнату. Ноздри щекотал запах лука. И на улице чудился этот запах. Номер, как всегда, чист, опрятен.

Уподобившись бдительным пинкертонам, я все же заглянул под кровать, под стол и стулья, обозрел шкаф: ничего подозрительного.

Раскрыл ноутбук, собираясь набросать заметки, но на дисплее – пустота. Все файлы были стерты. Что за чертовщина. Выключил, включил. То же самое. Кто-то шуровал в компьютере. К счастью, я успел перевести записи на диск. Кое-что занес и в блокнот. Ничего не сказав об этом Мохаммеду, я выключил и убрал ноутбук.

Перед сном Мохаммед, заметив, что я не работаю с компьютером, удивился:

– Что же ты ничего не пишешь?

– Голова болит, – соврал я и лег в постель. Но чуть ли не до утра не уснул. Меня преследовал каменный истукан. Временами доносился шум лившего дождя; стучавшие в окно капли напоминали шаги осторожно крадущегося человека: тап-туп, тап-туп…

Эти звуки были вкрадчиво-ласковы, как смерть, заключающая человека в свои объятья…

* * *

Перед отъездом из Исфагана я побывал на площади Шаха Аббаса. Дождь перестал, выглянувшее солнце понемногу прогревало асфальтовую мостовую, – легкий пар вился над покрытием.

С этой площади 9 июля 1599 года персидское посольство, в составе которого был и Орудж-бей, отправилось в далекий путь. Можно предположить, что в тот июльский день стояла жара.

Прохаживаясь по площади, я вспомнил вчерашнее сообщение портье о неизвестном визитере. Видимо, какие-то господа за нами следят.

Предостережение моего друга при переходе границы было не напрасным. Я даже посетовал на него, – то, что я подъехал на его машине, засекли службисты с этой стороны и сообщили, куда надо.

Одно обстоятельство опровергало мои страхи: заметки, которые они «выкачали» из памяти компьютера, не содержали ничего антииранского. Так я утешал себя. И переключился на размышления о моем средневековом герое.

Перед церемонией проводов шах Аббас принял дипломатическую миссию у себя в «Али Гапы», благословил и напутствовал ее, наряду с письмами главам государств, еще и дорогие подарки справил своим западным коллегам. Орудж-бей был введен в состав посольства как человек надежный и доверенный, кроме того, знающий испанский язык. На последних порах он занимался секретарскими делами и обстоятельно и регулярно информировал шаха о европейских странах, правящих династиях, о политике, проводимой ими, о войнах, имевших место в тамошних краях. Орудж-бею вменялось в обязанность осуществлять поручения его величества, вести записи своих наблюдений и впечатлений, а по возвращении представить их шаху. Идею о направлении посольства в европейские страны шаху Аббасу внушили братья Шерли; в ту пору отношения с Турцией ухудшились, и шаху нужно было заручиться поддержкой, найти союзников в Европе. Отношения с Высокой Портой дошли до того, что шах Аббас велел сбрить бороду посланника султана Мохаммеда Третьего и отправить его восвояси.

Надежными союзниками могло бы стать Испанское королевство, владычествовавшее в Западной и Южной Европе, переживавшее свой «золотой век». Королевство баснословно разбогатело за счет привозимого из Нового Света золота.

* * *

В пору ухудшения отношений Персии и Оттоманской империи в Исфаган, на аудиенцию к шаху пожаловал британец, представившийся под именем Энтони Шерли. Здесь он отрекомендовался как двоюродный брат шотландского короля Джеймса. Сопровождающая его свита состояла из тридцати двух человек. Явившись во дворец, господин Шерли убедил шаха Аббаса, что христианские страны в целях борьбы с общим врагом – Турцией – готовы заключить договор с сефевидским правителем, для чего его миссия и прибыла сюда.

Христианские джентльмены прибыли как раз вовремя, ибо шах сам намеревался отправить в Испанское королевство миссию с совпадающей во многом целью. Вообще на Запад гонцов отправлял он частенько. Ибо, пока один держит путь в Европу, другой направляется обратно, чтобы, так сказать, оперативно информировать шаха. За восемнадцать лет до визита братьев Шерли Непобедимая Армада Испанского королевства нанесла османцам сокрушительный удар близ Лепанто. Этот успех был достигнут с помощью Священного Союза, в который входили Рим и Ватикан.

Сэр Энтони Шерли напомнил шаху, что помимо Испанского королевства в Европе существуют и иные монархии, и он встретится и доложит европейским королям о намерении шаха. Речь шла о Франции, Польше, Венеции, Британии и Шотландии. Шотландец деликатно намекнул, что было бы неплохо отправить дары и означенным венценосцам, ибо в Европе это вошло в традицию.

Замысел шаха заключался в том, чтобы испанцы в бассейне Средиземного моря нанесли удар по флоту Османской империи, в таком случае кызылбаши, которых европейцы знают как персиян, со стошестидесятитысячным войском нападут на османцев с суши; однако для этого сефевиды нуждаются в дальнобойных пушках. Сэр Энтони посоветовал шаху написать письма королям и дать ему рекомендательное письмо, уполномочивающее вести переговоры с христианскими правителями; и добился этого. Шах Аббас снабдил европейцев и охранной грамотой-фирманом для беспрепятственного передвижения по Персии и оказания им подобающей помощи и почтения. К посланцам присоединились и двое португальских монахов. Шах проявил к ним любезность и обращался к ним со словом «падре».

Увы, Шерли оказался далеко не бескорыстным визитером, вернее, ловкачом, – позднее, обманув сефевидских посланников, он сбыл предназначенные августейшим адресатам дары на европейских рынках…