Золотой череп

Эл. Яскелайнен

Золотой череп

Глава 1. Бедняга мистер Рейнольдс

Отяжелевшие веки прокурора Хеймана то раскрывались, то закрывались, показывая ему комнату, обитую дорогой синт-кожей, всю подернутую пьяной пеленой. За веками едва ощутимая, но назойливая боль. Поднялся с пола – он заснул на шубе своей любовницы – абсурдно дорогие рыжие меха чего-то давно вымершего.

Встал и потянулся, Марта дремала в его прокурорском кресле, полуобнаженная. Табачный испаритель на длинном мундштуке дымился на столе, среди распечаток, планшетов и полупорожних бутылок виски.

Хейман поднял одну из них и сделал добрый глоток, затем стиснул прохладную задницу Марты – она только слабо заворочалась.

Хрен с тобой, – проворчал он и побрел к окну, окна были отделаны позолотой и голографическими изображениями Фемиды. Они слабо мерцали, переливаясь синим огнем.

За окном шумела непогода, как часто бывает в Городе. Квелый, занудный дождь и испарина на стеклах. Заплесневелые горгульи на соседнем здании свирепо глядели своими каменными буркалами.

Надо бы убрать эту чертову лепнину напротив моего кабинета или хоть голо-занавес поставить какой, мать их так, – подумалось Хейману, он снова мощно отхлебнул. Почесал грудь под расстегнутой рубашкой, посмотрел вниз – штанов на нем не было. Славно с Мартой сегодня повеселились – такие секретари всем нужны.

В небе заплясали молнии, а дождь затарабанил в окна с удвоенной силой. Прокурор Хейман глянул на пляску струй, замер вдруг и медленно поставил бутылку на подоконник, опрокидывая пепельницу. Она рассыпала ворох окурков.

За окном, под струями дождя и фотовспышками молний висел его заместитель, привязанный за ноги к каменному постаменту горгульи. Лицо было обуглено, но Хейман сразу понял, что это Рейнольдс. Помощник прокурора Рейнольдс.

Он поднял бутылку и осушил её до дна. Ветер злорадно свистел, когда бурчащий себе под нос проклятия Хейман взобрался наверх. Коронеры в прозрачных плащах-дождевиках и мокрый полицейский без плаща рассматривали тело Рейнольдса.

Пожилой коронер поприветствовал Хеймана коротким кивком и, сняв визор, сухо рапортовал: Я, господин прокурор, работаю двадцать лет, но такого ещё не видал…

Хейман скрипнул зубами и вытащил из кармана бутылку, изрядно приложился и прорычал: Что именно ты не видел?

Сухой голос ответствовал: Старший помощник Рейнольдс умер, когда ему в глотку вылили расплавленное золото, а уже потом убийца прижег ткани лица чем-то очень горячим, причем площадь…

Довольно, – голос прокурора прозвучал устало, дайте угадаю, никаких следов нет, на видео тоже?

Ветер усилился, издевательски трепеща плащом покойника и присвистывая в бутылке, которую Хейман приволок в кармане плаща.

Молодой коронер, пожилой коронер и мокрый полицейский, который так и простоял столбом, почти синхронно, но запоздало кивнули в ответ.

Не желаете ли… – начал было полицейский, голос его был настолько зычным, таким, что Хейман поморщился.

И отмахнувшись побрел назад.

Глава 2. Виски и Вельзевул

Ночами я обычно пил с демонами. Демоны тоже были охочи до пьянства и всегда требовали свою долю. Выпивкой приходилось запасаться впрок.

Сегодня ко мне пожаловал Вельзевул, наверное – здоровенная, клубящаяся сизым дымом тень, чьи рога распускались изломанными линиями под потолком, почти как разряды молний, что сверкали за окнами, подавляя тусклые огни голо-реклам.

Выпил полный стакан, в два глотка, один за себя, второй за Вельзевула. Рога одобрительно качнулись.

Но, этой ночью мне явился кое-кто похуже чертей. Трезвон старого телефона, его редко использовали. По особым делам.

– Алло, Розальски? Это прокурор Хейман.

*Мой вздох в ответ

–Чую, что ты опять допился до чёртиков. Аж из трубки разит. Рога Вельзевула заходили ходуном. Наверное, от беззвучного смеха.

*В ответ мой хриплый смешок

–Как очухаешься – живо ко мне. Прикончили беднягу Марка Рейнольдса.

Мой сиплый голос в ответ: Уже собираюсь. Хочу найти парня, что прибил нашего Марка и поблагодарить.

Хейман густо заржал мне в ухо и, лязгнув, исчез. Вокруг теперь был сигарный дым, пустые бутылки и никаких дьяволов.

Так. Для начала душ.

Агата, включи режим – Апокалипсис. Мой хриплый голос, как инструмент, на котором не играли месяцами.

Так точно, детектив – голос вирт-помощницы, настроенный как у актрис из древних фильмов, которые мы крутили с отцом. Да и сейчас бывало посматривал, хорошенько набравшись – они слились в один, плотно пропитанный вискачом комок. Меня устраивало.

Хлесткий ураган, холодный, тропический муссон, дождь из старых городов, которые давно сровняли с землёй, куда более свирепый, чем заунывные потоки за окном. Душ вышел что надо.

Из душевой кабины я выползаю пошатываясь – вокруг – трезвая реальность, вот что я ненавижу. Она похожа на сброшенную змеиную кожу, трогать её противно.

Прохожу мимо окон, за которыми почти вечный дождь и рекламы. Эта "сброшенная кожа" тускло блестит, но жизни в ней нет.

А сама змея только и ждёт, чтобы ужалить. Где-то в темноте.

Теперь – капсула подготовки, смахиваю с этого саркофага пару пивных банок и крошки чипсов. Внутри темно, жужжат приводы автодоктора – он колет меня тут и там. Бормочет об обезвоживании и прочем. Шел бы к чертовой матери. Прости уж, Вельзевул.

Агата, давай старинной музыки, детка.

Древние трубачи дуют в свои трубы, перебивая доктора – капсула, вещая, накачивает меня чёрти чем. Скрипки выдают крещендо – иглы вливают гормоны, электролиты, временный иммунитет от дьяволов и ангелов впридачу.

Настает утро – очухиваюсь, во мне снова добрых двести фунтов, и Машина снова жужжит за моей височной костью. Капсула ещё и постригла меня, как лучший брадобрей. В этот раз ушло аж шесть часов – больше чем обычно. Раньше воскресал часа за три.

Машина – она не зря имеет Имя. Из-за неё я и вижу нечисть, богов и прочнее такое. Особенно если пьян – ну, или когда исполняю роль особого агента в отделе убийств Города, в его особой части. Уж тут мы с Машиной творим натуральные чудеса, за которые жирный ублюдок Хейман готов целовать меня в надраенный апокалиптическим душем зад. Что она такое – какой-то биокомпьютер невероятной секретности или просто психическое расстройство, внедренное в мой мозг хитрой генетической инъекцией – не ведаю. Да и не вникаю, помню себя уже с этой штукой в башке.

В детстве смутно, кажется и тогда была… Да и какая разница, когда вокруг этот чертов Город. А я всего лишь чудной пьяница на службе Системы.

Еду вниз на щелястом лифте, неоновые граффити заменяют вполне лампы, которые давно вывинчены. Приехал на паркинг, где жильцы нагородили себе личных гаражей из всякого хлама, расставив в них свои рыдваны и собираясь неподалеку глушить паршивое пиво. Неплохой отдых, как по мне.

Автомобиль в гараже покрыт пылью, под верстаком серебрится паутина, машинным взглядом я вижу, как деловитый жирный паук ползает, среди выпитых досуха мух. Они светятся и переливаются – Машине нравятся покойники. При желании могу рассмотреть их трухлявый хитин, он еще ярче горит янтарным тусклым огнем.

Я так и не починил зеркало – слева от машины пыльные инструменты. Запустение, точно – гараж мертвеца.

Сквозь стекло вижу высохший труп за рулём, развалился, точно на отдыхе. Солнечные очки сползли с провалившегося носа костлявого франта. Я носил эту гавайскую рубашку в прошлом Сезоне солнца. Ч-черт… Потряс головой – призрак исчез. Мать твою, Машина!

Наверное, ей это – смешно.

Дверь открылась со скрипом и я водрузил свое обновлённое тело на сиденье. Хрустнуло, чихая от пыли и чертыхаясь я смёл на пол обломки очков. Видимо оставил на сиденье. Тут им и конец, а я ещё подрыгаюсь.

Дверь гаража натужно жужжа поднялась. Едва не оцарапала крышу – древний Кадиллак выкатил в наш бесконечный неоновый карнавал долгой дождливой ночи. Соседи заулюлюкали, провожая меня вниз, на улицу.

Электромотор – новенький, в старом корпусе тянет молча. Включаю имитацию движка – салоне начинает урчать V 8. Первый раз я слышал такой звук, когда отец завел эту машину и что-то объяснял мне, указывая под капот. Уже тогда ей была сотня лет, а то и больше. Солнце светило вовсю, я обернулся на его лучи и меня ослепило оранжевым, голос отца строго, но по-доброму призвал меня быть внимательным.

Дождей в те времена было куда меньше. Больше ничего не помню, разве что запах бензина, урчанье мотора и голос отца, слитный с рокотом движка в гараже.

Вой сигнала. Руки сами уводят Кэдди вбок, видимо чуть не заехал на встречку – мимо проносится древний бензовоз, поддав мне в салон запахом спиртового двигателя. Что поделать – ежели воспоминания интересней чем реальность? В ржавом пузе цистерны плещется грязный спирт, вместо бензина, такой иногда хлещут самые лихие раздолбаи города и примитивные моторы, мне, кстати, тоже доводилось.

Смотрю на оранжевый зад цистерны исчезающий в зеркале заднего вида, как на красотку в потертом оранжевом платье, что обтягивает её тугую задницу.

Бег Кэдди замедлился – вся многоярусная дорога увязла в патоке пробки, снова дождь и шквалистый ветер понесли от центра грязные рекламные листовки из тонюсенького пластика. Одна, особо растерзанная, прилипла к лобовому стеклу. Что-то там про китайскую лапшу. Я закрыл глаза и задремал, пробка – это надолго.

Глава 3. Рамен

Крип проснулся – спустя пять минут, после того как погрузился в чернильный сон, такое было у него "последствие", чаще люди рождались без руки или ноги. А Крип – со сбоем в башке. Засыпал где попало – нар-ко-лепс-ия, говорят. Сталбыть, болезнь такая.

До имплантации контроллера в мозг он вырубался на час, а придя в себя, обнаруживал, например, что застыл в шаге от выбитого окна, коими изобиловали здания-гиганты Старого города. Смутно помнил теплые руки матери, гладящие его, незадолго до того, как над ним вспыхнет подсветка операционного стола. Теперь он изредка отключался, теряя пять-десять минут. Мать осталась в Старом городе, там, совсем недалеко от их квартирки в небоскрёбе опустилась Божья Длань, так она говорила. И в тот день все изменилось. А что изменилось – он все равно не понимал. О сложных мыслей всегда пухла башка.

И мир за секунды стал другим, это точно. Крип, а тогда ещё полугодовалый, тряс погремушкой, лежа в ветхой пластиковой кроватке. Яркий свет заполнил все вокруг. Свет переставил, как кубики, основы мироздания, разрушил сотни небоскребов и ушел. А Ян, теперь – Крип, остался. Пара кубиков переставлены оказались и в нем.

Крип потряс головой, вокруг не было ни света, ни толком воздуха – типичная улица-тоннель Нового города, Нижнего района. Многослойный палимпсест плакатов на стенах, голопроекторы вдалеке зазывающие в кабаки, шебуршенье крыс над головой – там, в переплетении труб, проводов и покрытых патиной и ржавчиной коробов вентиляции. Все это хозяйство, как натруженная жила Города, тянулось вперед и во все стороны. Крипа всегда это завораживало. Крыса зыркнула сверху яркими точками глаз. А Крип плюнул – силясь попасть в ответ.

Он, собственно, толком не умел думать, но, когда брал в руки карандаш – лихо рисовал, радуясь чувству освобождения, которое появлялось, когда карандаш касался какой-нибудь пластиковой обертки – бумага для него дороговата, а цифровые планшеты Крипу тем более были не по карману. Местные торговцы изредка заказывали у него наброски постеров, вывесок и прочую мелочь. На пиво и крышу над головой ему хватало. И на лапшу, разумеется – куда без нее.

Старик китаец из лапшичной помахал ему рукой – лысина деда сияла пурпуром от голопроектора – красный дракон поедающий лапшу, Крип особенно гордился этой работой. Старик регулярно кормил его отличной лапшой с крилевыми шариками и дешевым пивом. Желудок уличного художника подпрыгнул и заурчал, напоминая о себе. Почесав пятерней белобрысые космы Крип в своей ленивой, расхлябанной манере побрел вперед.

Вдруг защипало, зажгло – кожу на затылке и спине. Он замер. Теплый, точно наполненный каким-то местным газом, вместо кислорода, воздух – совсем скис и встал колом в глотке. Крип хотел было побежать. Но это, что неслось на него сзади, лишало сил.

Медленно, точно в старых снах, где он чаще всего плыл сквозь фиолетовый океан, Крип начал заваливаться вперед. Нечто пронеслось мимо, Крип краем глаза видел движение – сероватое и клубящееся, дымный призрак. Крип зажмурился, сжимаясь в комок. Теперь, оно оказалось спереди, зазудели лоб и руки. Которыми он оплел, схватил себя, что было сил, тёплое заструилось вниз, по лицу. Это чувство вдруг ушло. Старик китаец лопотал над ним на смеси кантонского и английского. Потом стал отнимать руки, судорожно впившиеся в лоб Крипа – отросшие ногти вырыли кровавые борозды в бледной пористой коже.

Все больше людей вокруг, поднимают его, гомонят, несут.

Оно ушло? Щелк!

Наступила угольная – бессознательная чернота.

Ян плыл по фиолетовым волнам, тело было особенно лёгким и плыть было легко. Как никогда прежде. Или очень давно. В руке было что-то странное и приятно бренчащее.

Глава 4. Кармен Сан Диего

Здание управления, выстроенное в готическом стиле наводило на меня тоску.

Соседнее тоже, на нем ветер трепал жёлтые ленты, прикрепленные к головам гаргулий, одна из них смахивала на уродливую Фемиду, ибо лента завязала ей глаза. Видимо там и повис помощник Рейнольдс. Машина кольнула меня, слайдами висящего тела, открытого рта и шипением горячего золота, запах жареного. Визг тормозов, автоматика остановила Кадиллак в футе от чугунного заборчика Управления. Я проморгался и вновь глянул вверх и налево – пусто, слайдов нет, только настырный ветер треплет ленты. Эти шуточки меня до добра не доведут. А поделать ничего нельзя.

Ужасно захотелось вискача.

В управлении было непривычно тихо и безлюдно, сновали изредка приземистые роботы и такие же безликие клерки-юстициары. Дверь в кабинет Рейнольдса раззявила пасть – за столом стояла фем-дроид одетая горничной , она с дежурной улыбкой на сером глянцевом лице сметала в коробку вещи покойника.

Слитным, нечеловечьим движением она обернулась ко мне, фиолетовая улыбка промурлыкала: Ооу, Детектив по особым делам Розальски, чем могу служить?

На кукольном лице изобразилась кокетливая гримаска. На столе, позади робота остался только портрет какой-то женщины в старой деревянной рамке. Никогда не видел ее с Марком, хм.

Я развернулся и вышел, позади одиноко клацнул в мертвецкую коробку портрет.

В коридоре на меня вихрем налетела туша Хеймана. Он затряс меня за плечи, выпуская клубы сигарного дыма и выплевывая слова: Розальски, выглядишь будто восстал из мертвых, всмысле воскрес! Ну, старик, тут все …

Взяв меня под руку толстяк поволок меня по коридору назад, мимо кабинета, где робослужанка, кокетливо оттопырив внушительный зад выскребала ящики стола, как патологоанатом чье-то нутро.

Второе убийство – пыхнул дымом профиль Хеймана.

В городе вечно кого то убивают, – парировал я.

Да, но мне после того как Рейнольдса угостили горячим, пришло указание из Центра, взять на контроль. А моя лучшая ищейка ты – алкоголик Розальски. Исполинский клуб сигарного дыма с этими словами, казалось, обволок все Управление.

Я тоже тебя люблю, старик.

Втянутый на огромное сиденье прокурорской машины я хлопнул дверью, прищемив плащ. Хватка у толстяка надо сказать, была железная.

Робот-водитель, "поглядел" на нас зеркальной панелью, что была вместо лица и взял под козырек.

Прокурор раздражённо махнул рукой. Машина грузно покатилась.

Пол, отцепись. В ответ Хейман непонимающе поглядел на меня – давненько я не видел у него таких глаз, как у замученного пса. Хватка исчезла.

Остаток пути мы ехали молча. За окнами плыли то заброшенные небоскребы, то новые-модные здания в стиле ампир и ар деко, то неоновые вывески кабаков и прочих увеселительных заведений. Последних становилось все больше, пока их сияние не заполнило все вокруг.

Приехали, – устало сказал прокурор и мешком вытряхнулся на тротуар. Потухшая сигара печально висела в уголке рта.

Плевок и привычное прокурорское рычанье: Ну что уставился, вылезай!

Я выбрался наружу, заметив что запачкал прижатый дверью плащ.

Из двери паба "Кровавая Мэри" вяло тянулся дым. На вывеске красная голографическая женщина, напоминающая мне древнюю Кармен, мерцая, манила прохожих в дымящийся провал двери.

Пожарный и полицейский поняв, кто выбрался из черного авто – вытянулись во фрунт.

За широкой спиной прокурора я спускался по неудобной лестнице – в самом пабе будто остановилось время, настоящая деревянная стойка, столы, старинные камеры наблюдения по углам. Лысый крепыш бармен, с протезированной рукой вытирал стойку. Время в баре будто не двигалось, а вот хлопья пожарной пены были повсюду, они громоздились и на старинных бутылках позади бармена, даже на его лысине. Он, заметив мой взгляд, смахнул пенный клок на пол. Протез еле слышно зажужжав указал на двери туалета, откуда все ещё тянуло дымом и жареным.

В туалете все тонуло в пене. Патрульный, в броне и с тяжёлым автоматом, изобразил "смирно" и поскользнувшись на пене лязгнул оружием об стену. Машина нарисовала мне картину, как вылетевшая из ствола пуля, рикошетом сносит голову прокурора забрызгивая меня фаршем прокуренных мозгов.

Штуки у нее такие. Как я отличаю эти "шутки" от пророчеств? Наверное никак. Просто сегодня Полу Хейману повезло и боек не клюнул в патрон.

Я прокашлялся и, отодвинув прокурора, прошел к закопченой кабинке без дверей. Изнутри, на опаленном унитазе сидела женщина, точнее, то что от нее осталось статуя покрытая золотой коркой, с прогалинами обугленной плоти. Золотой череп смотрел на меня глянцем глазниц. Повидав всякое, я остолбенел, также остановившаяся Машина не посылала видений.

А потом обдала меня оглушительной волной жара и темноты. Как если бы огонь был чёрен.

Вижу себя сверху – медленно валится нелепая кукла в плаще, теряя шляпу в пене. Пена почти смыкается над бледным костистым лицом и бежевым плащом. Невидимыми пальцами я впился во врЕмя и потянул его на себя. Оно наощупь как резина, чертовски плотная и тяжелая дрянь.

Время сначала растягивалось, искажалось и нехотя будто пошло вспять. Я ощущал как ногти начинают отделяться от своих привычных мест. Звон в ушах усилился и вот, мое тело встает, как мертвец из древнего кино и спиной вперед уходит из кадра. Тащу сильней – кажется, что пальцы с треском растянулись как подсохший каучук, откуда-то издалека притащив неуступчивую массу прошлого. Перемотка остановилась, когда две женщины оказались возле зеркала. Лицо одной – красивое и обеспокоенное. Вторая оборачивается и оскаливает на меня позолоченный череп. Опять волна удушливой тьмы и ужаса. Снова падение. На что-то мягкое, листья что-ли?

Дерево – старое как мир. Я вишу в его ветвях, оно пропускает ростки сквозь мой череп. Иггдрасиль.

Машина тихо урчит, а листья смолисто липнут к ней сквозь кости.

Деревянная древняя стойка. Напряжённое лицо прокурора чуть поодаль. Я лежу щекой на стойке. С трудом отлипаю и озираюсь. Вокруг уже куча равнодушных завсегдатаев и все заняты своим пивом, пожарная пена почти стаяла. Хейман сидит в моей шляпе и уже, кажется, изрядно пьян. Я снимаю с него шляпу и водружаю ее себе на голову. А простоволосый прокурор большими глотками допивает пиво из кружки.

Долго ж тебя пришлось ждать, спящая красавица. Я уж думал, ты там сдох. Даже бот-врач ничего не смог сделать.

Вздохнув, он с шумом тянет остатки пива.

Есть свидетель и я найду её. Когда-нибудь.

Прокурор фыркает в кружку: Местные алкаши все как один ничерта не помнят, а сраные камеры работали, наверное, в прошлом веке. Я уже спешу сквозь гомон завсегдатаев наружу. В другой бар. Здешнее пиво все равно хуже некуда.

Глава 5. Первая серия

Из одного неонового пьяного моря в другое, один бар за другим, робо, мужские, женские лица, лица скрытые масками, табачный дым и шум. Я сбился со счету. Мешанина из виски, пива и каких то ещё субстанций вдруг утихомирила Машину, она дремала, оставив меня в покое. Лица что-то говорили и сливались в одно....мое лицо в зеркале, в туалетной кабинке кого-то тошнит. Уф, холодная вода немного отрезвила – на улице сырой воздух города показался чистейшим.

Наверное этот, на сегодня последний – бар с "вывеской", намалеванной белой краской на стене. Она лаконично гласила:"БАР" и завершалась стрелкой, указующей в подвал. Охранник в старинной силовой броне кажется, спал. Внешний динамик выдавал приглушённый храп. Повесив шляпу на покрытую царапинами стальную голову охранника я пошатываясь, побрел вниз по лестнице.

В баре гремела древняя рок-музыка, клубился дым и было почти ничерта не видно – идеально. Освещённая слабыми огнями стойка бара была пуста. Посетители гурьбились возле музыкантов – не считая женщины в строгом костюме, но уже слегка расхристанном и группы молодых обормотов со светящимися волосами торчком. Женщина бросила на меня взгляд, тоскливый и затравленный. Лицо было точь-в-точь как из древних кинокартин, которые сейчас смаковала богема. Сходство было таким, что в голове машина затрещала музейным кинопроектором, а отдаленный голос что-то сказал (отец?). Кажется вот она, мой свидетель. Но могу ли я быть уверенным, что Машина шутки ради вытащила это лицо из тех самых киношек? Никак не могу, я ей, бляди, доверяю. Уверенность – в нашем деле иллюзия, чтоб ее мать так.

Я точно видя себя со стороны, подсел и поправив волосы, заказал два виски, себе и даме. Потом ещё два и ещё. Робот-подавальщик был таким древним, что на четвертой порции его заклинило – металлическая рука с облезлой позолотой замерла, зажав бокал. Мы до сих пор не сказали друг другу ни слова. Она нетвердо привстала на барном стуле и выудив соломинку из недопитого кем то коктейля, резво втянула порцию. Улыбнулась, наконец.

Цветастых молодчиков я из виду упустил, а зря – рывок и мое тело упало в летящие со всех сторон кулаки и ноги – налетели со спины.Свернулся в клубочек. Тряхнуло раз – видимо огрели стулом, треск и щепки. Да какого черта, спрашивается?!

Время вдруг загустело запоздало заработала Машина, я нащупал в недавно пустой руке шершавую рукоять старинного револьвера – бах, бах! Двое самых ретивых свалились, держась за ноги. Кряхтя – поднялся с грязного пола. Музыка стихла – толпа напряжённо молчала и смотрела на меня, на нас двоих в круге света над барной стойкой.

Барабанщик начал тихонько отбивать ритм. Под вопли раненых. Я взял её за руку, рука была холодная и по ней бегали мурашки. Цветастые, но одинаково ряженые в броню из старых покрышек, сбились в кучу и отводили глаза. Мы бегом поднялись наверх.

Наверху шел мелкий мокрый снег, охранник наведя на нас кустарное копьё принял угрожающую позу, древние электроприводные суставы костюма-старика взвыли.

Голос его вместе со стрекотом помех был неуверенным: Сканер показал,эээ-э- сэр, что вы были без оружия и имплантов… Но стрельба, я вынужден вызвать полицию. В этой зоне огнестрельное оруж…жие строго, воспр…

Я и есть полиция, сканируйте внимательней. И разберитесь, как участники банды протащили револьвер. Это точно был револьвер.

С неба спускался полицейский флаер. Нацелив ствол небольшого орудия на охранника. Пораженные электрическим артрозом бронированные руки бросили копьё и поднялись вверх, навстречу бурлящему ветру и снежинкам вокруг флаера. Этой ночью там, наверху совсем охладели. Безымянная знакомица жалась ко мне и слегка дрожала. Я вернулся к охраннику и снял с него свою шляпу.

Внутри флаера было потеплей. Ее зовут Фрея – откуда я знаю это имя? Ей Богу, как будто попал в старое кино и решительно не хотел выбираться. Стрекотал флаер, как старый кинопроектор, потом – черно-белый шум. Я заснул?

В моей берлоге мы продолжили веселиться, как бывшие любовники, которые встретились спустя много лет, когда былые обиды истерлись.За окном была особо сильная непогода, усиленные стекла пружинили под порывами ветра и струями дождя, усиленные ледышками, бьющими в стекло точно водяные змеи. Фрея спала – как положено киногероине, обворожительна. Никаких там храпов и слюны на подушку.

Я уже был изрядно пьян, в углу выделилась и зачернела широкоплечая фигура – опять треклятые потусторонние гости, чтоб им провалиться. Фигура была вся сама космическая темнота, выделяясь среди обычной, на лице светился единственный глаз, янтарный-хищный блеск. Голос пустил волну мурашек по коже: Du kommer til å angre, Mimir, Frigg tilhører meg!