Наслаждение

Яростно затрещав, двигатель встрепенулся, рявкнул, выплюнул в воздух пыльную тугую струю темного дыма из черной мятой трубы, на мгновение задумался, а затем заскрипел, зарычал, утробно подвывая. Лодка мелко задрожала подо мной, замедляя движение назад, медленно разворачиваясь, направляя нос на середину реки. Лодочник передвинул рычаг, рычание и дрожь усилились, вода за кормой лодки вспенилась и она начала ускоряться.

Довольно улыбнувшись, девушка откинулась на спинку сиденья, вытянула ноги, упираясь каблуком в противоположное сиденье. Платье ее приподнялось, обнажив голень почти до колена и мне стоило немалого труда отвести взор. Взглянув на покинутую нами станцию, жена инженера сощурила глаза, перевела взор на небо, сняла шляпку и тряхнула головой, позволяя вьющимся волосам разлететься в пышном всплеске. Шляпка легла между нами, девушка повернулась к лодочнику и сделала странный жест, взмахнув прижавшимися друг к другу выпрямленными пальцами. Мужчина кивнул, наклонился, потянул рычаг с левой стороны от себя. Укрепленный на тонких телескопических стальных трубках, над нами поднялся покров из темной ткани, подаривший спасительную тень, принесшую мало облегчения, но спасшую от солнечного пекла. Теперь девушка могла смотреть вокруг, не сощуривая глаз.

– Снимите очки. – она скрестила щиколотки, наклонила голову, запустила пальцы в волосы и взор ее при этом напомнил мне забавляющихся девочек, обещающих мальчикам поцелуи, если те одержат верх в прыгучей уличной игре.

Не имея никакого желания, я все же уступил ей. Глаза мои часто заморгали, левый заслезился, я обратил на девушку пристальный, внимательный и спокойный взор, после чего быстро вернул очки на переносицу.

– Прошу прощения. Я редко бываю на улице, мои глаза непривычны к солнцу. – продолжая смотреть в ее сторону, я опустил взор рассматривая ее груди под тонким белым кружевом, вместившим в себе лишь несколько небольших цветов и едва ли способным скрыть собой обнажение.

– У вас много пациенток? – она проводила взглядом проплывшую невдалеке от нас лодку с громко смеющимися молодыми людьми. Как мне подумалось, она с большим удовольствием оказалась бы с ними, независимо от того, куда бы они плыли и какими бы ни оказались их намерения.

– Вполне достаточно. – иногда мне даже хотелось несколько уменьшить их количество, но оплата была щедрой и каждый сеанс приближал день, когда я смогу, наконец, покинуть этот город и либо перебраться поближе к столице, либо отправиться на южные острова, где у меня было бы меньше практики, но я пребывал бы в более приятном для себя окружении.

– Сколько точно? – ее настойчивость раздражала меня, ощутимо превосходя простое любопытство.

– Более двух десятков. – редко когда я позволял себе большее их количество.

– Вы каждый день посещаете какую-либо из них?

– Конечно же, нет. Иногда у меня выдаются выходные. – я постарался придать тем словам достаточно желчи, чтобы она поняла мое недовольство.

Девушка рассмеялась, свесила правую руку с борта, касаясь воды тонкими пальчиками, вспенивая мутную, желтовато-зеленую взвесь.

– Вам нравится делать с женщинами то, что вы сделали со мной? – забавляясь, словно жертва, встретившая среди приговоренных к казни пытавшего ее палача, она не сводила глаз с мглистого потока.

– Вы же не будете спрашивать хирурга, нравится ли ему резать людей. Мои визиты приносят облегчение как женщинам, так и их мужьям. В семьи возвращается мир. Разве не произошло такого с вами и вашим мужем? – порывом ветра ее шляпку сбросило на дно лодки, но девушка не заметила того. Наклонившись, я поднял ее и вернул на место.

Помрачнев, Лармана недовольно кивнула, подняла руку, созерцая поблескивавшие на пальцах капли.

– Он давно уже предлагал пригласить вас. Но я отказывалась. Это казалось мне отвратительным. – губы ее задрожали.

– Вы и теперь считаете так же?

– Нет. – она приподняла левую бровь, искоса взглянула на меня. – Теперь я с нетерпением жду вас.

На иное не следовало и надеяться.

– Скажите, все ли ваши пациентки страдают так же, как я?

Двигатель лодки затрещал громче, она наклонилась вправо, минуя плывшее по реке, едва заметное над ее поверхностью обмазанное желтоватой слизью бревно, выставившее вверх длинную надломленную ветвь, отяжелевшую от множества ярко-зеленых на ней жуков.

– Что вы имеете в виду? – вопрос ее удивил меня, ведь любой из сеансов моих посвящен был только женскому наслаждению и никогда не оставался без него.

Девушка придвинулась ко мне, ладонью придавив шляпку, озорно взглянула на лодочника, придавшего себе вид внимательного и увлеченного происходящим на реке, приблизила губки к моему уху.

– Я едва могу дождаться, когда муж снова придет ко мне. А ведь он делает все правильно, согласно всем положениям и предписаниям.

– Вы получаете от него удовольствие?

– Конечно. Я не могу жаловаться. Но каждый раз, когда он уходит, я понимаю, что мне недостаточно. Еще в столице я разговаривала об этом со своими подругами. – она смутилась, на мгновение замолчала. – С одной подругой. Она говорила мне, что ей более чем достаточно посещений мужа, хотя у него и орган был меньше и справлялся он быстрее. Что со мной, доктор?

– Все женщины и мужчины разные, моя дорогая. Иногда требования нашего тела, жадного до удовольствий, превосходят все разумные пределы. Люди обретают пристрастие к опасным веществами оказываются неспособными отказаться от них, даже понимая их разрушительное действие. Наш разум, достижения нашей науки позволили нам понимать враждебность страстей, необходимость смирять их, обращать на пользу себе. Мы должны преодолевать в себе чрезмерность, тогда мы сохраним здоровье и жизнь наша будет долгой и лишенной страданий.

– Боюсь, что я уже могла навредить себе, доктор. – голова ее печально опустилась.

– О чем вы говорите?

– До того, как выйти замуж, я часто успокаивала себя собственными руками.

К сожалению, даже в столице девицы нередко оказывались недостаточно внимательными к себе и слишком слабыми перед соблазном плоти. Строжайшая дисциплина, требовавшаяся от подростков, прежде всего зависела от их родителей, для которых имелось немало пособий и книг, описывавших многочисленные способы уберечь потомков от рукоблудия.

– Как часто, моя дорогая? – иные из моих пациенток рассказывали, что десятками повторений подобных ласк доводили себя до изнеможения, не в силах поутру подняться с постели.

– Иногда по несколько раз в день.– шепот ее стал почти неслышим, губы едва не касались моего уха, но слышалась мне только смущенная радость от тех воспоминаний.

– Вы прекратили делать это после замужества?

– Почти. – отодвинувшись от меня, она взглянула исподлобья, как будто признание то было для нее приятным.

– Не беспокойтесь. Вы еще очень молоды, ваш организм восстановится и восполнит свои силы. Вот только с ребенком я рекомендовал бы вам подождать не меньше года.

– Муж стал говорить о ребенке, как только мы переехали в новый дом. – опечалившись, она отвернулась от меня.

– Кажется, у вас нет желания иметь детей? – все чаще встречались мне женщины, не желавшие продолжения рода, что тревожило меня, мечтавшего о будущем, полном силы и красоты, но наблюдавшим его возможным только для слабости и уродства.

– Не знаю, доктор. Пока нет. Мне кажется, я получила еще недостаточно удовольствия от жизни.

Слова ее, в точности повторявшие обычные изречения столичных обитательниц салонов и театров, позабавили меня. Только необходимость удерживаться в качающееся лодке позволила мне сохранить вид внимающего женским словам со всей требуемой ими серьезностью.

Лодка повернула к берегу, сбавляя ход. Грохот позади меня стих, а вместе с ним ушла и раздражавшая меня, отдававшаяся болью в затылке дрожь. С мягким плеском подплыли мы к пологому песчаному берегу. Нос лодки ткнулся в него, лодочник тут же соскочил, обдавая нас насмешившими девушку брызгами, ничуть не беспокоясь о том, что намочит свои брюки, пробежал мимо меня, схватил веревку, обмотал ее вокруг ближайшего дерева, ловкими движениями фокусника закрутил на ней хитроумный узел. К дереву тому крепилась кривая табличка с красной на ней девяткой.

Вернувшись к лодке, он протянул девушке руку и помог ей спрыгнуть на песок, на сей раз избежав непристойных прикосновений. Пока я выбирался, он успел уже достать из располагавшегося между рядами сидений люка все требовавшееся для пикника, разложил в древесной тени плотный синий коврик с вышитыми на нем разноцветными и яркими бабочками и птицами, устроил возле него сундучки, хранившие фрукты, бутылки с прохладительными напитками и вином, приятно прохладным от пребывания вблизи воды, а сам уселся поодаль, прислонившись спиной к стволу дерева, воткнув в песок возле себя бутыль из темно-желтого стекла и закурив красную сигарету, содержавшую опьяняющий, но сохраняющий разум цельным стабат, о пагубном воздействии которого на нервную систему я читал статьи еще во время учебы.

Не дожидаясь моих услуг, девушка сама налила себе бокал вина и, сжав в левой руке сочащуюся от ее прикосновений персиковую нежность, опустилась на коврик, радостно и призывно взирая на меня. Сохранить изящество в подобных обстоятельствах не представлялось возможным. Беспокоясь только о том, как не испачкать костюм, я рухнул рядом с ней, вызвав у нее новый приступ смеха, прополз по ковру, отыскал среди бутылок содержавшую гранатовый сок и наполнил им простой круглый бокал, едва ли имевший право именоваться таковым.

– Мне иногда кажется, доктор, что я могла бы принимать моего мужа каждый день и не по одному разу. – она отпила вино, зубки ее вонзились в персик, разбрызгивая вокруг сок, крошечными оранжевыми каплями осевший на ее платье, чего она не заметила или не придала значения.

– Так думает большинство женщин. – я снял шляпу и положил ее рядом с собой, пригладил мокрые волосы, постаравшись незаметно вытереть ладонь о ковер за собой.

– А иногда я думаю, – голос ее стал тише. – Что могла бы принимать и других мужчин.

– Так думают некоторые женщины. – гораздо чаще, чем было принято думать, женщины задумывались об измене своим мужьям. Стараясь спасти себя, они нередко обращались ко мне в поисках совета.

– И многие решаются? – она прикусила губу, ожидая откровений.

– Я знал таких. – более всего забавляло меня выбранное ею для того разговора место. Вероятнее всего, многие на станции и в темными миражами проплывавших сквозь дымные испарениях лодках, взглянув на нас, приходили в уверенность о нашем скором соитии, для которого мы выбрали одну из самых уединенных площадок. В глубине очищенного от деревьев пространства виднелся маленький деревянный домик с плоской крышей, чуть покосившийся, приподнятый на обвитых вьюнком, заросших мхом темных сваях, вполне пригодный, как я понимал, для любого скрытного действия. За неимением свидетелей вполне можно было утверждать об имевшей место за его узкой дверцей беседе о красотах природы. Узаконенный блуд, на который город предпочитал не обращать внимания, касался, конечно же, мужчин и женщин, не снабженных семейными узами, но изредка даже мне доводилось узнавать слухи о лодочных прогулках, совершенных женами с мужчинами, обычно называемыми их друзьями.

– У моего мужа были до меня женщины. – она облизнула губы, вбирая оставшееся на них вино. – Почему же у меня не может быть других мужчин? Мне хотелось бы узнать, что такое другой мужчина.

Подобно многим другим, она совершала ошибку, принимая мои прикосновения за мужские, тогда как не могли они быть ничем, кроме лечения и никакого воздействия не оказывали на меня самого.

– В этом нет никакой необходимости. – я махнул рукой, придав своим словам игривую легкомысленность. – Поверьте мне, все мужчины одинаковы.

– И женщины тоже? – правый глаз ее лукаво сощурился, подозревая меня в готовности солгать.

– О, нет. Все женщины совершенно различны. – так следовало говорить каждой, соблюдая условия их удовольствия.

– Уверяю вас, и мужчины тоже. – она мечтательно вздохнула, поддавшись волнительным воспоминаниям.

– Даже с точки зрения физиологии женщины более разнообразны, чем мужчины.

– Расскажите мне. – она поставила бокал на ковер, не заметив неровности того и тонкое стекло опрокинулось, изливая из себя остававшееся на его донышке вино, темной струйкой проползшее по искрящемуся расколотым солнцем стеклу и вытекшее на крыло распустившей пышный хвост птицы, протянувшей клюв в сторону летящей прямо к ней бабочки.

– Мужчина проще и поэтому не так интересен. Женщина сложнее как с точки зрения физиологических процессов, так и в психической организации. Для того, чтобы изучить женщину, требуется намного больше времени и усилий.

– Вы уже изучили? – она недоверчиво сжала губы.

– Я изучаю уже почти двадцать лет и чувствую, что не познал и миллионной части. – казалось, льстивое заявление мое добилось своей цели и она успокоилась. Некоторое время мы пребывали в тишине, нарушаемой лишь изредка проплывавшими посередине реки лодками. Человеческие фигуры на них казались неясными темными призраками, подергивающимися, совершающими непонятные резкие движения, перетекающими друг в друга, пребывающими в постоянном одурманенном превращении. Полдень уже занес над нами свой сияющий меч. Каждый следующий вдох давался мне все тяжелее, но я обнаружил, что, задержав надолго дыхание, после этого обретал в нем некоторую легкость и пользовался тем, стараясь не обращать внимание на возникавшее головокружение.

Девушка потребовала налить ей еще бокал вина и я выполнил ее просьбу, постаравшись при этом придать своему взору упрекающее неодобрение. Изрядно опьяненная, она уже взирала на меня из-под полуопущенных век, предпочитала лежать на ковре, опираясь на локти и, скрестив ноги, с завистливым сомнением изучать другие лодки. Кружево натянулось на ее груди, едва не разрываемое напрягшимися сосками и мне было приятно смотреть на их упорную темноту.

– Мне кажется, доктор, что вы неправы. – проводив глазами лодку, с которой до нас донеслись приглушенные, расплывчатые, приобретшие в речной дымке странное хрипящее эхо отзвуки веселой песни, она с тоской взглянула на опустевшую, повалившуюся на бок, сползшую с ковра и уже привлекшую к себе струйку желтых муравьев бутылку. – Я думаю, что все мужчины различаются не меньше, чем женщины. Хотите, я докажу вам это?

– Каким образом? – слова сорвались с моего языка раньше, чем я успел обдумать последствия и тут же понял свою ошибку.

– Сейчас узнаете! – она села на колени, обрадованная моей досадной несдержанностью, подмигнула мне левым глазом, позволив правому сверкнуть восторженной и отчаянной дерзостью. Развернувшись к реке, она дважды хлопнула в ладоши, привлекая внимание лодочника и, когда он повернул к нам голову, жестом правой руки подозвала его к нам. Ступая неторопливо, вразвалочку, словно бы нехотя, вдавливая толстые подошвы ботинок в песок и траву, осторожно переступив через протянувшийся через поляну, поднимавшийся кривой петлей корень, он подошел к нам и встал возле ковра, положив руки на талию, криво ухмыляясь, сжимая между зубов незажженную сигарету, с непристойным вниманием осматривая девушку.

– Ни в чем не может быть равенства, доктор. – она подползла к мужчине на коленях и руки ее протянулись к его промежности. Возможно, мне следовало бы остановить ее на пути к незаслуженной ее мужем измене, но я давно уже избавился от гнетущей гордыни, позволявшей бы мне указывать людям о невозможности желаемых ими поступков. Собственные мои убеждения мало значили в беспутном хаосе человеческих вожделений. Ни при каких обстоятельствах не удалось бы мне вспомнить, каким неуверенным в себе и слабым следовало быть для того, чтобы навязывать кому бы то ни было любые воззрения. Каждый имел право быть таким, каким хотел, совершать те поступки, которые представлялись ему наиболее уместными и только страдания других людей могли служить ограничением для той свободы. Препятствовать я стал бы только насилию и убийству, для чего во внутреннем кармане моего костюма всегда имелся маленький трехзарядный пистолет. До тех пор, пока что-либо совершалось исходя из так называемой воли, которую я считал выражением плохо скрытых и весьма примитивных желаний, я не чувствовал себя в праве вмешиваться. За время своего пребывания в полной развлечений и забав столице, где я был завсегдатаем клубов и самых различных увеселительных заведений, в бесчисленных своих путешествиях и исходя из своей профессии я имел общение с большим количеством самых разнообразных людей, от веселого уборщика нечистот до угрюмого и горделивого барона и более не желал разговора ни с кем из них. Если кто-либо оказывался противоположного моему мнения, то я избегал его, ибо вражда казалась мне ненужной тратой времени, а любой, придерживающийся моих представлений становился уже по той самой причине невероятно для меня скучным. Идеальным для себя положением я видел мир, в котором каждый имел совершенно отличное от другого мнение, но подобное казалось невероятным даже философам. Имея предрасположенность сбиваться в группы по пристрастию к определенным запретам, люди никогда не допустили бы подобного.

– Ни в чем не может быть никакого равенства. – она визгливо хихикнула. – И я вам сейчас это докажу.

– Смотрите. – она торопливо облизнулась, схватилась за пряжку с головой крокодила, дернула ее, высвобождая ремень. – Сейчас.

Одну за другой она медленно, с упорным усердием, высунув кончик языка, извлекла из петель черные пуговицы ширинки. Лодочник наблюдал за тем со спокойным и терпеливым высокомерием, время от времени бросая на меня заинтересованные, любопытные, подозревающие взгляды, беспокоясь о моей возможной реакции, не наблюдая таковой и позволяя себе все большее успокоение.

Когда его член вывалился, выпрыгнул в ее руки бледной тяжестью напряженной плоти, упал в ее случайно оказавшиеся подставленными ладони неожиданным и давно желанным даром, ударился о них с нежным, насмешливым шлепком, она удивленно вскрикнула и подалась назад, едва не упав при этом, выставив в сторону руки, но удержавшись и не позволяя себе ни на мгновение отвлечься от представшего перед ней зрелища.

Понадобилось мгновение для того, чтобы она смогла вернуть себе уверенность. Обернувшись, убеждаясь в моем внимании к ней, словно было все происходящее предназначенным для меня представлением, она облизнулась и снова пальцы ее потянулись к мужской плоти, обвисшей в срединном напряжении, тревожно покачивающейся, подрагивающей, ожидающей чужого прикосновения. Указательный палец Ларманы вытянулся, ноготь замер, едва не царапая трепещущую бледность. Наклонив голову, она всматривалась в подрагивающий, словно первые мгновения затмения, медленно вытягивавшийся и поднимавшийся член, обретавший вместе с тем и все больший изгиб, распрямлявшийся с мягкой медлительностью, подобно крыльям бабочки, и глаза ее не желали моргать, не позволяя себе пропустить ни мгновения того возвеличивающего зрелища. Левая ладонь девушки прижалась к щеке в странном жесте неверия и сомнения и легко было понять ее, ибо даже мне, побывавшему во многих больницах и спальнях, лишь пару раз доводилось лицезреть мужскую плоть столь впечатляющих размеров. Тугие вены, обвивавшие ее, тянувшиеся к острой головке, казались мне толщиной с мой мизинец. Едва ли не вдвое превосходил член лодочника принадлежавший мне в толщине и не меньше, чем на мой указательный палец оказался длиннее. У инженера Виллара, как был я уверен, не имелось никакой возможности соперничать с представшим перед нами гигантом. Восхищенный взгляд девушки, обнаружившей себя в присутствии чуда, равного которому ей, вероятнее всего, не доводилось видеть и на картинках, служил доказательством тому. Чуть сместившись в сторону, я отставил за спину руки и согнул левую ногу, устраиваясь поудобнее, намереваясь в подробностях запомнить происходящее, во что бы оно не пожелало превратиться. Впрочем, правая рука моя лежала в достаточной близости к пистолету и одним мгновением мог бы я выхватить его и убить несчастного лодочника, если бы пожелал он совершить насилие над женой инженера.

Но он пребывал в совершенной, бесшумной неподвижности, спокойно взирая на девушку, отчего становилось мне ясно множество подобных сцен, пережитое им. Подцепив пальцами его брюки и белое нижнее белье, она потянула их вниз, обнажая бледные тестикулы вполне соответствующего члену размера, округлые от печальной натуги, как будто много дней намеренно избегал он общения с женщинами и даже самоудовлетворения. Девушка хихикнула, наклонила голову, перевернула ладонь, поместила ее под разбухшую плоть, приподняла ее костяшками пальцев. Расплющившись о них, скрыв под собой их остренькие пики, хранилища мужского семени произвели на нее впечатление тяжестью своей и она издала неясный, полной довольства негромкий возглас.

– Вот видите, доктор. – она повернулась ко мне, ладонь ее приняла в себя животворную мягкость. – У моего мужа они намного меньше. Это значит, что в них намного меньше и спермы, а значит и удовольствия для меня.

Мнение о необходимости обильного истечения мужского семени для женского удовольствия выдало ее знакомство с некоторыми популярными представлениями, распространяемыми авторами непристойных романов.

Пальчики ее подпрыгнули, повернулись, направляя ногти к основанию члена, положили его на ладонь, уместив на ней едва ли половину.

– Не говоря уже и об остальном. Представьте себе, что должна чувствовать женщина, когда нечто столь огромное пытается пробиться в нее.

Лодочник снисходительно усмехнулся, посмотрел на меня и подмигнул, словно призывая мне вообразить скорее те ощущения, какие способен при подобных обстоятельствах пережить мужчина.

– Разве это не причинит боль? – мне всегда нравилось слушать рассказы женщинах об их ощущениях во время соития. Сколько бы я ни пытался прикрывать то порочное любопытство профессиональными мотивами, истинной причиной было похотливое стремление выяснить, каким представляется совокупление для иной стороны, понять все возможности человеческой плоти,

Взгляд ее подозревал меня в слабоумной наивности.

– Возможно.– она обвила пальцами подпрыгнувший от того ствол, не сумев соединить их на нем. – Но потом станет только приятно. Даже если боль будет продолжаться. Это вернет к лишению невинности, единственному истинному половому акту. Я читала сказания о богинях, становившихся девственницами с каждым восходом солнца. Я хотела бы, чтобы со мной происходило то же самое.

Лодочник оскалился, вообразив, должно быть, как лишает ее невинности каждую ночь на протяжении многих лет.

Пальцы Ларманы осторожно скользили по его плоти высокомерной, брезгливой, скучающей лаской. Кончиками их она сдавила головку, провела по ней, коснулась указательным ее навершия, прижала к нему подушечку. Мужчина понимающе и довольно ухмыльнулся, признавая в ней опытное и бесстрашное умение. Прикосновения ее кружились, сжимали, тянули, терзали, но лодочник сохранял свое неподвижное молчание, наслаждаясь даже теми деяниями ее, которые она совершала, прикусив губу и широко раскрыв глаза, не сдерживая уже ни силы, ни желаний, царапая его острыми ногтями, выкручивая натужную твердость с пугавшей меня яростью. Когда же семя изверглось из него, длинной струей взмывая в туманящуюся, мглистую полуденную дымку, едва не сбивая полет рубиновых стрекоз и чернокрылых, мозаично узорчатых бабочек, выплескиваясь снова и снова, ядовитой росой застывая на высоких травинках и широких, остроконечных, темных листьях, долго еще покачивавшихся после жестокого удара, пригибавшихся к земле от непосильной тяжести, он позволил себе закрыть глаза и издать единственный звук, рычащий, утробный стон, с каким мог бы торжествовать победу над охотником умирающий зверь.

Обратный путь показался мне быстрым и тихим. Возможно, причиной того стало течение реки или же моя усталость. Лармана полулежала на сиденье и дремала, опустив в воду пальцы. Заинтересовавшиеся ими темные рыбины некоторое время преследовали лодку, поднимая над поверхностью воды сверкающую черную чешую с длинными и низкими спинными плавниками, ударяясь о возмутившую их бледную плоть, но все же не осмеливаясь вцепиться в нее.

К моему следующему посещению Лармана подготовилась со всей обстоятельностью. По прибытии нас отвели в кабинет инженера, где мы застали его стоящим, скрестив руки, перед высокой чертежной доской из желтого дерева, пребывающим в глубокой задумчивости, исследуя взором тонкие, снабженные цифрами и пояснениями линии, формировавшими для меня нечто более подобное хаосу пересекающихся, наплывающих друг на друга, исчезающих друг в друге геометрических фигур, но для него, несомненно, имевшее смысл и представлявшее некую проблему, требовавшую самых сосредоточенных размышлений. Понадобилось кашлянуть, привлекая к себе его внимание и только тогда он, вздрогнув, повернул к нам голову, часто заморгал и, словно очнувшись, бросился ко мне.