Май

В школьных стенах мальчик всегда старался быть весельчаком. Ему нравилось, когда одноклассники смеялись над его шутками, в такие моменты он чувствовал себя на высоте. Любая игра или шалость с Сашиным участием становились веселей и колоритнее. Он был бесхитростным, добрым, смышлёным и любознательным пареньком, с которым было приятно дружить и в искренних чувствах которого никто не сомневался.

Их отношения с Маем выстраивались поэтапно. Саша больше говорил, его друг – слушал. (Свой редкий дар – умение слушать – он объяснял тем, что ему нравились голоса. Разные: высокие, низкие, мягкие, грубые, шершавые и плавные. В любом голосе он находил свой интерес, особую манеру передавать информацию, которая раскрывала характер говорящего.) В свою очередь Май стал вовлекать Сашу в свой творческий мир, приотворяя его створки пока лишь на время. Получая ответный живой отклик и интерес, он распахивал двери своей души всё шире и шире. В конце концов Саша стал его поверенным. Самым близким другом, с которым они понимали и дополняли один другого. Эта дружба базировалась на противоположностях, благодаря чему была неиссякаемой.

Глава 4

Прошло не так много времени с дискотеки, когда в дни зимних каникул, шатаясь по улицам района и предаваясь привычным грёзам, Май смог наконец отомстить одному из обидчиков за свой позор. В сумраке улицы он разглядел Игоря, на вид всего продрогшего, в тоненькой курточке, без шапки, шедшего пружинистой походкой к перекрёстку. Волна ненависти в ту же секунду поднялась в груди Мая, налила его руки, ударила в голову. Он сорвался на бег и настигнул неприятеля раньше, чем тот успел сделать шаг на «зебру». Игорь хотел было открыть рот, чтобы для собственной храбрости сказать пару гадостей, но прежде получил удар кулаком в худое лицо с первым пушком юношеских усов над губой.

– Погодь, погодь… – задыхался Игорь. – Ты чё?

Май не дал ему собраться с духом и снова атаковал. Игорю пришлось отбиваться.

– Эй! – окликнул их проходящий невдалеке мужчина, державший за руку милую спутницу. – Ребят, вы чего там?

Видя, что парни не реагируют, мужчина отпустил женскую ручку и быстрым шагом направился к драчунам.

– Кто-нибудь, остановите их, а то они сейчас поубивают друг друга! – послышался тревожный голос пожилой женщины с маленькой чёрной собачкой. – Он просто взял и налетел на него, как бешеный, и начал избивать. Тот ему даже слова не сказал. Что это? Пьяный он, что ли? Или наркоман? Надо милицию звать, – говорила всё та же женщина, вертя головой по сторонам в поисках слушателей.

Подойдя к дерущимся, мужчина сначала попытался к ним обратиться словами:

– Эй, пацаны вы чего?

Но, не получив ответа, стал отчаянно и рискованно втискиваться между ребятами, распихивая их локтями. Он был ненамного выше их, но внезапное появление третьего лица охладило пыл Майя. Он замешкался, ослабил хватку и рассеянно стал отвечать на расспросы незнакомца, который пытался разговором утихомирить и отвлечь их.

Дома нерадивого сына ждал новый скандал. Заметив свежие следы драки, мать обрушилась на своего отпрыска:

– Ты что, меня до второго инсульта довести хочешь, а?! Да как тебе не стыдно с разукрашенной мордой-то всё время ходить?! Вас в школе вообще ничему не учат?! Ну вот скажи мне, в кого ты такой уродился?! За что мне это?! Ну надо же, драчливый сын! Остолоп! В кого ты такой дурной пошёл? Кто тебя драться научил?

– Я сам, – мрачно отозвался Май.

– Дерутся только урки, такие, знаешь, которые на нарах сидят, они как обезьяны – не могут друг с другом договориться, вот и колошматят, а ты у нас с какого дерева спустился?

– С родительского.

– Да как ты смеешь! – повернулась мать. – Опять?! – взвизгнула она, увидев, как сын по детской привычке снова слюнявит волосы.

Её нестерпимо раздражала эта привычка и поза молодого человека, которую он всегда принимал при неприятных разговорах с домочадцами: сидя с широко расставленными ногами, прикрывая руками гениталии и исподлобья глядя на собеседника. По её мнению, эта поза выражала глубинную неприязнь взрослеющего ребёнка к своему родителю.

– Бесишь меня! – крикнула мать, занеся над ним руку. Но ударить было нечем, поэтому рука бессильно упала обратно.

Раньше Май никогда не реагировал на эти выкрики, только бросал слюнявить волосы и, в зависимости от содержания разговора, либо уходил к себе в комнату, либо продолжал с мрачным лицом выслушивать претензии. Но не в этот раз. Мать продолжала сыпать упрёки; сын отвернулся к окну, за которым серой мглой затянуло небо, потом перевёл взгляд на мамину руку, уже почти обездвиженную после инсульта. За это время она как-то странно искривилась в пальцах, подвернувшись вовнутрь. Рука иссыхала и напоминала безводные корни упавшего дерева, с глубокими сине-зелёными венами. С брезгливостью и жалостью он рассматривал эту кисть. И тут же ему стало стыдно за своё отвращение. Была ли у него любовь к ней, к той, что подарила ему жизнь? Он на минуту почувствовал горечь: «Я ничего не могу поделать. Не могу и не хочу», – пришла заключительная мысль.

Он корил себя за холодность, бывшую следствием их взаимоотношений, но не был холоден по натуре. Просто ещё не пришло время. Нужно было повзрослеть, познать теплоту общения, дружбу, взаимную любовь, пройти через истинные переживания, прийти к победам над собой. Всё это поможет раскрыть весь дремлющей потенциал, поможет познать самого себя. Всё ещё впереди.

Сейчас же ему казалось, что мать чрезвычайно стара (хотя ей не было ещё и шестидесяти). Она и правда выглядела старше: истощённая, сухая, жилистая. Помимо перенесённого инсульта, она страдала хронической анемией, которая с годами придала её коже бледно-восковой оттенок. Да и вообще она вся выглядела блёклой, как моль. Всегда ворчала, всё время копошилась с хозяйскими делами. И детство Маю запомнилось маленькой кухней, пропахшей заскорузлым жиром, с тусклым освещением, разбитой плиткой в ванной и вечно недовольной родительницей.

– Ты в жизни кем хочешь стать? Бездельником, алкоголиком, как твой отец? Сдохнуть под забором?

– Послушай, чего ты от меня хочешь? Учусь я нормально, по ночам не шляюсь, какие ещё проблемы тебе мешают нормально жить? – сказал Май, очнувшись от своих мыслей.

– Что?! Да ты жрёшь за наш счёт!

Это было уже слишком. Молодой человек поднялся с табурета (сын был уже ростом с маму) и, зло посмотрев в её возмущённое лицо, ушёл к себе. Это была обида, клокотавшая в его сердце, перехватывающая дыхание. Зайдя в комнату, Май со всей силы пнул стул, стоявший у рабочего стола. И пообещал себе как можно скорее свалить из родительского дома.

– Какое уж тут творчество, когда тебе здесь жить не дают, – буркнул он себе под нос.

С приходом подросткового возраста Май стал реагировать на выпады окружающих очень резко и нетерпеливо. Внутренние переживания зашкаливали, и в последнее время он постоянно балансировал на краю негативных эмоций. Его вдруг стали раздражать замечания, он предавался самокритике и ощущал свою никчёмность во всём. Приходилось усердно работать, тратить много сил, чтобы доказать обратное.

«Кем я хочу быть? – вспомнил он слова матери. – Свободным от всех вас».

Недавнее столкновение с бывшим обидчиком потащило за собой шлейф новых конфликтов. Как-то на переменке Игорь, проходя быстрым шагом мимо одноклассника, схватил его за локоть и торопливо шепнул: «Ты труп, Маячок». И так же быстро просифонил по коридору. Май бросил на него жёсткий взгляд. Игорь, уже слегка отдалившийся в этот момент, развернулся всем корпусом, продолжая двигаться назад, и ткнул в воздухе двумя пальцами, изображая угрозу, будто он ими протыкает недругу глаза. Его лицо было настолько серьёзным, что граничило с комичностью. Подметив это, Май усмехнулся. После последней драки он чувствовал в себе силы противостоять этой шайке ещё раз.

Ещё до новогодней дискотеки Май узнал телефонный номер Юлии. Это случилось после занятий, когда он спускался в раздевалку и услышал любимый, тревожащий его сердце голосок. Юлия стояла за дверным проёмом первого этажа и разговаривала с ученицей:

– Маме передашь мой телефон, пусть позвонит или зайдёт ко мне в школу. – И продиктовала номер.

Каждая его цифра запечатлевалась в памяти молодого человека, как печать от раскалённого железа. Никогда в жизни он не был так сосредоточен, как в этот момент. Но ещё долго не решался позвонить. Тем более это желание временно оставило его после позора на школьной дискотеке. Однако страшнее всего ему было узнать, кто подойдёт к телефону. Вдруг не она? Раздастся чей-нибудь чужой и грубый голос, который ранит его в самое сердце. Май обманывался, не хотел даже думать, что его возлюбленная имеет с кем-либо отношения, живёт не одна. И если эта правда жизни ворвётся к нему, откроет ему глаза, он пропал, тогда всё потеряно. Но жизнь оберегала его. Она жалела его размягчённое, ранимое сердце, его тонкую, душевную организацию, его наивность, его ещё детские грёзы.

И вот он решился. Бродя по улицам в один из дней зимних каникул, набрался смелости. Был вечер, около семи. Мягкий снег кружил в суете города. Возле метро на улице висели телефоны-автоматы. Май прошмыгнул к одному сквозь толпу идущих от метро людей. Взял трубку горячими от волнения руками, вставил карточку, набрал номер. Послышались гулкие длинные гудки. Шум города после трудового дня потихоньку снижал тембр суеты. Снующие по проспекту машины месили слякоть растаявшего от рассыпанных реагентов снега. Город готовился к отдыху, задраивая двери, окна, зажигая жёлтые огни. Мутным взглядом молодой человек смотрел по сторонам, ожидая выстрела в голову, в сердце, кто бы ни взял трубку на том конце. Страшно, если возьмёт она, и невыносимо – если не она. Эти чувства, эта любовь начинали его выматывать и изнурять. Непомерная тяжесть такой любви лишала его собственной жизни, отбирала свободу. Он смутно хотел покончить с этим, но существование без неё пока казалось бессмысленным.

Телефон щёлкнул, из глухоты появился голос. Её голос! Какое счастье – он будет жить! Май почувствовал облегчение, и тут же накатила новая волна уже иных чувств. Он жадно впитывал этот голос: обрывистый, озадаченный, но так нежно вопрошающий. Он не решался положить трубку, оборвать эту связь: интимную, близкую, дыхание в дыхание, ближе уже даже не мечтать! После четвёртого «алло» Май повесил трубку, но её голос продолжал звучать в его голове. Как завороженный, он сделал несколько шагов, выйдя на оживлённую улицу города. Ничего не соображая, побрёл куда-то в глубину людского потока, растворяясь в своих чувствах.

Однажды поздней весной, пока брата не было дома, Света впервые заглянула в его дневник.

– Мам, смотри, а Май-то круглый отличник, оказывается!

– А я тебе что говорила?

– Я думала, ты шутишь.

– Ну-ка, дай ещё раз посмотрю, – озабоченно сказала женщина, взяв из рук дочери дневник. И, прищурив глаза, с серьёзным лицом стала изучать полугодовые отметки. Затем ещё раз пролистала его, смотря записи сына о домашних заданиях.

– Как курица лапой, – буркнула она. – Удивляюсь, когда он успевает учиться… – сказала мать, отдавая дневник.

– М-да уж… Братец, – заключила девушка, кидая дневник обратно в рюкзак.

– Что там у него ещё? – спросила мать, скосив глаза во внутреннею темноту ранца.

– Мам!

– Может, курит уже.

– Рано или поздно начнёт, чего проверять-то?

Света пошарила рукой, извлекла тетради, потом отбросила рюкзак.

– Не хочу я там больше лазить. – И вышла из комнаты, оставив вещи на полу.

Мать подобрала потрепанный блокнот, в который сын записывал зачатки своего творчества. Он всегда носил его с собой – свой мир, который лелеял в этих ещё по-детски наивных строчках. Иногда, в моменты погружения в свои мысли, его буквально вырывало четверостишьями, белыми стихами, мыслями в прозе. Тогда он бросал дела и поспешно записывал всё это в блокнот. Потом забывал и чаще даже не возвращался к ним. Редко перечитывал. Но всё это копилось, как багаж, и ждало своего часа, чтобы быть облечённым в какую-либо форму. Всё это были маленькие обрывки и черновики его внутреннего мира. Мать полистала блокнот: на некоторых страницах были мальчишеские рисунки странных существ, роботов, лица людей. И слова… Много слов… Нотные записи с обрывками каких-то композиций. За некоторые слова она цеплялась взглядом, ухмылялась и хмурилась.

– Свет, глянь! – крикнула она из комнаты.

– Ну чего? – недовольно ответила дочь, не желая срываться с места.

– Да иди посмотри, это стоит того.

– Что там, презервативы нашла, что ли?

– Если бы…

Света подошла со скучающим видом.

– Ты послушай только: «Я сплю рядом с тобой, я слышу твоё дыхание, когда лёгкий ветерок щекочет мне ресницы, я как будто падаю в ледяную бездну на дне которой колышется море, как вода в блюдце, мягко стукаясь о позолоченный край. И ты вдыхаешь новую порцию жизни, и я, как страж, стою у замкнутого мира твоей души. Я пью твоё дыхание, и голос дрожит в этой тиши». Или вот это: «Мой изумрудный глаз втайне следит за тобой, для меня ты вечная, соткана чьей-то рукой. Я польстился на твои чары, околдован тобой…» – дальше не дописано.

Мать читала эти строки, высоко подняв блокнот, словно декламировала стихи знаменитого поэта. Со смешанным чувством издёвки и удивления её взор бегал по тексту, а бледные губы выпускали найденные откровения автора. От удивления Света открыла рот и, широко распахнув глаза, смотрела на мать. Потом она поднесла ладошку к губам, и из них вырвался стон удивления.

– Вот это да! Откуда у него всё это? Как мало мы знаем о Мае…

– Да уж… Может, это не его? – заключила мать, опуская блокнот, на её лицо легла тень глубокой задумчивости. – Кто бы мог подумать… – снова повторила она. И уставилась на дочь, ожидая дальнейших комментариев.

– Может, не зря он на своей гитаре бренчит. Музыкантом или поэтом станет.

– А жрать-то что будет?

– Ты вечно со своей приземлёнщиной, может, рядом с нами великий поэт растёт.

– Знаем мы таких поэтов. Потом на улице под забором валяются.

– Нет, ну ты подумай, в кого он такой? – не унималась дивиться дочь.

– В отца, понятное дело.

– А что, он тоже стихоплётом был?

– Был. И манеры те же. Воображал себя непонятым гением. А на самом деле спившийся алкоголик.

Света давно уже имела свои представления об отце, в основном поверхностные, внешние. Но она ничего не знала о нём внутреннем. Каким он был человеком до того, как спиться. После расспросов о папе, на которые мать отвечала так же поверхностно, Света совсем потеряла к нему интерес. Она помнила его лучше, чем брат, но помнила уже в той крайней стадии распада личности, в какую входят все зависимые люди, стоя у последней черты своей жизни. И, будучи солидарной с мамой, считала его исчадием ада. Девушка не испытывала никаких тёплых чувств, не искала его – ни среди живых, ни среди мёртвых, и вообще никогда не думала о нём.

После упоминания об отце она нашла в своём сердце лишь бледный образ человека, который тиранил их семью. Но брат… Младший брат был иным. И сейчас Света это осознала. Впервые он заинтересовал её и взволновал. Неужели она всю жизнь, все его пятнадцать лет, видела брата другим? Бестолковым, скучным, маленьким гадёнышем.

Он всегда мешал ей в те годы, когда ей было велено за ним приглядывать. Вместо того чтобы слушаться, он без спроса брал её вещи, а когда она наказывала его за это, то всегда молчал. «Хоть бы раз огрызнулся!» – думала Света. Да, он бесил её своим молчанием. Он не жаловался маме, не высказывал обид сестре. Иногда складывалось впечатление, будто он вообще неживой и не умеет чувствовать. Света же, полная его противоположность: шумная, болтливая – не понимала и не принимала таких людей. Это-то её и раздражало в брате. Раздражало то, что он мог быть незлопамятным, некапризным, нетребовательным, необидчивым, вроде бы даже бесхарактерным, но на самом деле более сложным, чем все они.

И только сейчас девушка впервые задумалась, что, возможно, совсем не знает его. С этого дня Света начала исподтишка наблюдать за младшим братом, а Май, не замечая этого, продолжал вариться в собственном соку.

После летних каникул молодой человек пошёл в десятый класс и оказался в новом положении. Об этом позаботилась Тая. Она записала его в лучшие друзья, тем самым открыв дорогу в свою школьную компанию. Тая гордилась дружбой с этим немногословным парнем и всячески выставляла её напоказ. Все её школьные сестрички, как она их называла, кому был интересен Май, сгорали от нетерпения и желания узнать его получше. Тая, болтушка, рассказывала, что её друг – музыкант и один из самых интересных парней, которых она когда-либо встречала. Реклама была дана, а былая отстранённость и замкнутость молодого человека придали его образу ещё больше загадочности и пленительности. Май был принят женским сообществом и сразу же стал своим в этих школьных стенах.

К нему изменилось отношение. Девушки не просто поглядывали на него – они жаждали знакомства, и это читалось в их глазах, в их улыбках. Молодой человек догадывался, с чем связана эта неожиданная перемена, был за неё благодарен, но по возможности новых знакомств избегал. Ведь надо было о чём-то говорить, как-то по-особенному себя вести, всё это было ему в тягость, и он предпочитал пока оставить всё как есть. И хотя ему льстило внимание, но даже с Таисией он старался видеться как можно реже, чувствуя неловкость оттого, что общается с девушкой друга, даже если она себя таковой не считала.

Что касается Таи, то за это лето у неё удивительным образом возгорелся интерес. Май нравился ей и раньше, когда они ещё не общались, а чем больше она его узнавала, тем интенсивнее в ней вспыхивало желание стать к нему ещё ближе. Летняя разлука подогрела чувства и выпустила на волю фантазию (ох уж эти девичьи грёзы, которые не дают покоя ни тем, кто их порождает, ни тем, о ком вздыхают!), и она наполнила образ молодого человека всеми красками любви, о которой мечтала. Нет, она ещё не влюбилась окончательно, для этого нужно было хотя бы раз увидеться после перерыва, чтобы образ вымышленный совпал с образом реальным. А дальше дело за малым: правильное поведение, правильные взгляды – и он станет смотреть на неё другими глазами. И вот лето закончилось, девушка жаждала встречи, и она произошла. Две картинки сошлись в одну. Хотя вот здесь ещё бы дорисовать чёрточку, там подретушировать, тут подкрасить, а вот при этом повороте ещё добавить резкости – и будет идеальный Май.

Несколько раз девушка звала молодого человека за компанию покурить или погулять после уроков. (Как же некрасиво она врала о причинах, по которым Саша не сможет с ними пойти!) Но Май отказывался, ссылаясь на музыкальные занятия и репетиции (тут он тоже приукрашал). И Тая отстала, но лишь на время, пока вынашивала план, как бы ей заловить его в свои сети. А для этого ей нужно было оказаться с ним наедине, иначе как ещё продемонстрировать себя в полной красе?

С началом учёбы в школе у ребят возобновился футбол. Май принял игру без былого воодушевления. За минувшее лето он немного поостыл к ней. Раньше игра питала его стремление к общению, а сейчас, когда он обрёл друзей, уже не было необходимости поддерживать с ними контакт посредством футбола. Поэтому он часто пропускал игру, отдавая это время гитаре. Зато всё чаще на поле «коробки» приходила Тая. Одна или с подругой – пухляшкой Дашей. Темноволосой девчонкой, которая, стесняясь своей полноты, компенсировала её показным чувством юмора.

В один из таких тёплых сентябрьских вечеров молодёжь собралась привычной компанией на поле. Девушки стояли за пределами ограды, о чём-то шушукаясь и беспричинно смеясь. Ребята лениво перекатывали мяч, не отрываясь от своих разговоров. Май ещё не подошёл. Саша часто подбегал к подруге в порыве её обнять или ущипнуть (ему всё время хотелось что-нибудь сделать, чтобы показать свои чувства, и делал он это пока так неумело, словно мальчишка младшего класса, который дёргает за косички девочку, в которую влюблён).

Когда вдали показался Май, Тая тут же переменилась. Её глаза засветились, в них появился задор и интерес. Предстоящий вечер окрасился особым смыслом и настроением. Теперь на попытки Саши обнять её девушка реагировала раздражением и каждый раз смотрела на реакцию того, кто её действительно интересовал. Май временами задумчиво посматривал на Сашину девушку из-за сетчатой ограды, и его глаза ровным счётом ничего не выражали.

После футбола девушка делилась впечатлением с подругой. Она была не в силах сдержать эмоции и говорила только об одном.

– Он очень хорошенький, правда? – улыбнулась Тая, довольно сощурив глаза.

– Кто? Этот лохматый? Не знаю… По мне, так бе-э… – ответила удивлённая Даша.

– Ты что?! – испуганно вспыхнула подруга.

– А что? Не поймёшь, что у него в голове. Сашка вокруг тебя увивается, чуть ли не прислуживает, влюблён по уши, а этот, мне кажется, слишком большого о себе мнения. На внешность я тоже таких не люблю. Смазливый, пухлогубый. Мне не нравятся такие ребята. У него верхняя губа вся изогнутая, а нижняя – как у бабы. И глаза свои – шары, впялит в тебя, не поймёшь, чё ему надо. Да ну… – проговорила Даша, жестикулируя пухленькой рукой.

– Наоборот, у него такие губы… Так и хочется с ним целоваться, – сладким голосом пела Тая. – А ты не заметила, он на меня посматривал? Скажи? И как смотрел?

Даша скривила лицо, уголки её губ презрительно устремились вниз, взгляд выражал полное недоумение.

– Я не поняла. И вообще, он мне кажется немного женоподобным.

– Это из-за волос? – спросила Тая.

– Не знаю, – передёрнула плечами девушка. – Он весь для меня мерзкий.

Тая расстроилась. Она ожидала большего от сегодняшнего вечера и лелеяла надежду, что, может быть, всё же нравится ему. Её живой, капризный, увлекающийся характер не терпел разочарований.

– Он очень умный, – ни с того ни с сего произнесла она, будто уговаривая себя.

– Да и пусть.

– Намного привлекательнее Сашки.

Даша фыркнула. Для неё пока не существовало критериев в выборе молодых людей. Она ни с кем не встречалась, в компании её принимали за пацанку. По её мнению, парень должен быть прежде всего юморным и весёлым, что про Мая нельзя было сказать. И на этом всё. Для Таи всё было как раз наоборот. Она недолюбливала болтунов, весельчаков. Ей нравились ребята спокойные, неприступные, загадочные. Таким и был Май. Саша же для неё был простоват, назойлив и предсказуем.

– Сашка вечно болтает, врёт с три короба, надоедливый до рвоты, – сказала она про своего молодого человека.

Даша закатила глаза: уж она-то знала, что её подруга и сама не прочь преувеличить и приукрасить.

Сашины отношения с девушкой, которыми он кичился, были непонятны для Мая. Но, возможно, он ничего не понимал в отношениях вовсе. Чем больше он узнавал Таю, тем больше она казалось ему манерной и капризной. Было очевидно, что Сашу она воспринимает скорее в роли друга, чем парня.

Тая же, наоборот, всё больше убеждалась, что перед ней совершенно нормальный парень, с симпатичной внешностью и незаурядными интересами. О его увлечениях она осторожно выведывала у Саши, который пока сам не знал обо всём том, что творилось в голове и в душе друга.

– Я смотрю, вы с Маем сдружились прям? – спросила она как-то Сашу.

– Чё, прикольный пацан.

– Я раньше думала, он со странностями.

– Не, ну у него бывает, конечно. Да мы не прям чтобы сдружились, для этого надо вместе бухнуть хоть, а он что-то тухлый на это дело.

Таю эта мысль увлекла:

– Надо его напоить, мне даже интересно, какой он, когда пьяный. Давай на школьной дискотеке?

– Вечно тебе в голову придёт какая-нибудь хрень. Но я не против, – с интересом согласился Саша.

Девушке хотелось завоевать внимание, а ещё лучше любовь этого странного парня. Рабскую, страстную любовь, со всеми вытекающими: ревностью, скандалами, размолвками и примирениями. Ей хотелось всего этого в угоду своим капризам. В её представлении любовь должна быть такой: яркой, необузданной и немножко трагичной. Как однажды сказала её подружка: «Ты, Тайка будешь довольна, только если кто-нибудь из твоих Ромео от любви повесится напротив твоего окна».

Да, она была очень тщеславна!

О своих планах девушка рассказала Даше.

– Так и знала, что этим всё кончится. Тебе как засядет что-нибудь, так и будешь мусолить, маньячка, блин, – ответила Даша на сердечные признания подруги.

– Просто он мне нравится, и я хочу, чтобы он был моим, – сказала Тая, притопнув своей аккуратной ножкой в чёрном лаковом ботинке.

– Зачем тебе? Я прям нутром чувствую – ничего хорошего с ним не будет. Скучный он и стрёмный.

– Ты не понимаешь, я его… Он такой… – замялась Тая.

– Тебя просто бесит, что он на тебя не смотрит.

– Да, бесит! – воскликнула девушка.