Май

В это время в окнах жилых домов загорались лампы: в красных, жёлтых, зелёных абажурах. Уставшие от работы люди ужинали. Из открытых окон раздавался свист чайников, шипение масла на горячей сковороде, стук чайных ложек о фарфор, а потом всё стихало. Кухонный свет гас, жильцы расходились по своим комнатам, включали телевизоры, зажигали ночники и спускали остаток вечера на экранные события и домашнею болтовню.

В это время к Свете в гости приходил её новый мужик. После ужина они курили, потом шли в спальню, делали «свои дела» и снова курили, сидя на кухне возле красных занавесок, впуская внутрь тёплый весенний воздух вечернего города и выпуская обратно зловонный дым сигарет. Довольная Света, прибравшая к юбке хозяина вещевой палатки, где она торговала женским тряпьём, с жадностью смотрела на любовника-азербайджанца. Грузного, молчаливого, уже немолодого, с большими, выразительными, пронизывающими своей мрачностью глазами, с аккуратно подстриженной бородой, слегка сросшимися широкими бровями и грубой, немного бугристой кожей лица. Однажды Май увидел Аслана, когда из-за дождя вернулся домой раньше положенного. Азербайджанец сидел у окна на маленькой кухонной табуретке, пил кофе и курил. Завидев брата, Света в раздражении крикнула:

– Чего притащился, сказано же было не раньше девяти!

Аслан молча поманил мальчика к себе, глядя на него своими чёрными, как вороная сталь, глазами. Май подошёл и тоже молча встал напротив незнакомца. Он почувствовал, как что-то опасное, неподвластное и грубое исходит от этого большого, сильного и властного мужчины.

– Сын? – спросил Аслан низким грудным голосом.

– Какой сын… – начало было сестра.

– Молчи! С тобой разве говорю? – грозно повысив голос, рявкнул Аслан.

– Не слушай её, – обратился он к парню, – это глупый женщин. – И на его лице образовалась лукавая и жадная улыбка.

Больше мальчик с ним не встречался в стенах своего дома. Чуть позже, той же весной, Май заболел кишечным гриппом и попал в больницу. Стены инфекционного бокса представляли собой высокие окна, имеющие обзор на общий коридор и соседние палаты. В ближнем боксе лежал другой пациент, по виду ровесник Мая. Первые дни сосед не вставал с кровати, стонал, его часто рвало, а в глазах всё время блестели слёзы. Затем к нему потихоньку стало возвращаться здоровье, былые силы, а с ними и любопытство. Он стал интересоваться всем, что его окружало, и Май всё чаще и чаще замечал, как за ним подглядывает сосед, вытягивая к стеклу своё худенькое, бледненькое личико. Когда их взгляды встречались (как же Май боялся этого – выдать и свой интерес!), оба как ужаленные отворачивались и долго ещё стеснялись посмотреть в сторону друг друга. К этому несчастному, напуганному пациенту часто приходили родители и общались с ним при помощи жестов и записок через толстые стёкла больничных окон. А когда уходили, мальчик горько плакал, зарываясь лицом в подушку.

Май никого не ждал: сестра работала, мама восстанавливалась после инсульта. Даже если бы у них было время и возможность, его бы всё равно никто не навестил. Мальчик не тосковал по родным, но ему было просто скучно. Лишённый занятий, музыки, любимых комиксов и книг, он часами сидел у окна, выходившего на больничный двор, и наблюдал за скудной жизнью улицы. Ранним утром дворник подметал территорию, собирал мусор. Затем по узким дорожкам шныряли врачи, редкие посетители. В остальное время картина не менялась. Лишь тени от деревьев, лавочек, мусорных баков и кустов незаметно для глаза меняли направление.

– Что же к тебе, солнце, никто из родных не приходит? – как-то спросила медсестра, зайдя к больному в палату.

– Я никого не жду, – сухо ответил паренёк, без интереса взглянув на женщину из-под копны давно уже не стриженных волос.

– Ты посмотри на него! – весело отозвалась медсестра. – Никак взрослый совсем?

В тот же день, двумя часами позже, она снова зашла к нему, неся в руках чёрный пакет и посмеиваясь на ходу короткими смешками:

– Держи! Напророчила тебе! Папка твой заходил, игрушку передал, ещё конфеты с фруктами, но тебе пока нельзя, при выписке получишь.

Мальчуган достал из пакета серый тетрис и с чувством восторга – с одной стороны, и недоумения – с другой, посмотрел на выходившую из палаты медсестру.

– Какой папка?! – прокричал он так громко, что даже испугался собственного голоса.

– Ну как же… Твой папка, – с улыбкой ответила та. – Смуглый такой, нерусский.

Май замер в оцепенении. В его взлохмаченной, слегка кудрявой головке закрутилась карусель из мыслей, образов. Он увидел мрачное, страшное, но при этом по необъяснимой причине притягательное лицо Аслана. Почувствовал неведомую силу и твёрдость, которая исходила от него. Невозможно было сдвинуть эту гору, согнуть эту сталь, сломать этот клинок. Мальчик никогда не ощущал ничего подобного. От подарка, лежащего в его дрожащих руках, исходила отцовская любовь, о которой он мог лишь догадываться. И ему на миг захотелось вернуться домой. В некий воображаемый дом, рисовавшийся ему таким родным, близким, желанным. Но видение быстро ушло, и тоска поблёкла. Мальчуган повалился на кровать и весь оставшийся день провёл за игрой.

Глава 2

Весна была в самом разгаре. Через толстые стёкла больницы не доносились запахи природного буйства. Май наблюдал лишь яркие краски распустившихся тюльпанов, жиденько высаженных на клумбе внутреннего двора. Их гибкие, хрусткие стебли жадно тянулись к солнцу, распуская красные и жёлтые язычки цветов. Наблюдал, как первые грозы треплют молодую, но уже окрасившуюся в тёмно-зелёный цвет листву. И в его душе звучала музыка, такая же трогательная, как хрупкие весенние цветы. В сердце расцветали чувства, которые на короткое мгновение перетянули всё его внимание. Май переживал в себе ещё одно движение души, наполненное новыми открытиями. «Ах как же хорошо!» – думалось ему, и сердечко вторило: «Хорошо! Хорошо!»

Находясь на лечении в больнице, он часто вспоминал Лену. Это были сладкие думы, в которые он любил погружаться перед сном, лёжа в мягком сумрачном свете своего бокса и мечтая с открытыми глазами. В его снах наяву Лена улыбалась ему: белокурая, тоненькая, хрупкая, как мотылёк. Теперь он грезил о настоящей дружбе. О том, как будет здорово вместе гулять, о том, как она будет смеяться над его шутками. А он, гордый собой, будет выдумывать всё новые и новые проделки. Эта девочка была похожа на молодые, только что вылупившиеся липовые листочки. Нежные, наполненные своей первой весной. Они оба были в трогательном волнении первых чувств. «Почему бы не познакомиться с ней?» – рассуждал Май. Но как – пока не знал. Его влекло к ней сердцем и в мечтах. Лена так органично и так романтично вписывалась в его фантазии, привнося в них много света, геройства и маленькую толику тщеславия. Ничто плотское пока не беспокоило его, но через два-три года всё изменится.

После его выздоровления их первая встреча в школе была неожиданной. Всё случилось на переменке, когда Май стоял у кабинета биологии и наблюдал за одноклассниками, устроившими сражение на портфелях.

– Санёк, мочи его! – кричал очкастый кудрявый парнишка, не участвующий в битве, но подзуживающий приятеля, толкая его на противника.

Сорванцы громко хохотали, поддавая друг другу пинки рюкзаками. Другой мальчик подбежал сзади к толстому Саше и со всей силы пнул. Саша быстро отреагировал на неожиданный выпад, кинул на пол свой рюкзак, который тут же попал под обувной обстрел главного противника, и бросился за новым обидчиком. Оба пронеслись мимо Мая к лестнице, чуть не сбив с ног. Мальчик проводил их взглядом, широко улыбаясь, и в этот момент в дверном проёме второго этажа заметил Лену. Девочка на несколько секунд замерла, увидев устремлённые на неё большие внимательные глаза своего воздыхателя, затем смутилась, отвернулась и быстро засеменила вниз по лестнице.

Май бросился за ней, забыв обо всём: о дурачествах одноклассников, о предстоящих занятиях. Он даже не услышал, как прозвенел школьный звонок. Спустившись на первый этаж, стал искать её в толпе шумящих первоклашек, которых учитель собирал на урок, как рассыпавшийся горох. Лена стояла у раздевалки и надевала ветровку. Май притаился за квадратной колонной с большим зеркалом и оттуда украдкой подглядывал за ней. Затем так же незаметно проскользнул следом на улицу. Ему не пришлось напрягать глаза, боясь потерять её в стайке таких же идущих домой школьников, – её синий прямоугольный рюкзак горел как факел, указывая путь.

Лена шествовала гордо и смело, держа осанку и размахивая тоненькими ручками, тихонько дирижируя себе. А он шагал за ней мягкой поступью, задерживая дыхание, жадно рассматривая её издалека. Тут она резко обернулась; Май нырнул за дерево. Сердце выпрыгивало от волнения, колотилось и дребезжало внутри. Раскрыт? Нет, какое облегчение!.. Лена пошла тем же шагом, и весеннее солнце блестело золотом на её светлых волосах. С этого момента у него возникла потребность видеть её каждый день… несколько раз в день; выслеживать в классах, в коридорах, находить, затем терять. Это была игра, продиктованная желанием познать новое чувство. Всё это было ему всласть – воображать себя хищником, идущим по следу, по зову сердца, а самому при этом оставаться в тени. Это волновало кровь, захватывало дыхание. Основной целью было не выдать своё присутствие. А хищник ли он? Иногда Май чувствовал себя рабом, неспособным справиться со своими желаниями, хотя ему казалось, что причина не в нём. Причина – в светлом облике его платонической подруги, которого он не видел целиком. В его глазах она горела лишь отдельными фрагментами. Но и этого было достаточно для первого, пробного чувства любви.

Этот мальчишка жил со страстью ко всему, что увлекало его. Он становился этой страстью, дышал ею, пропускал через себя, испытывая то разочарование и опустошение, то великое наслаждение. И то и другое становилось гранями его души, рисуя чёрно-белый мир будущего юношества.

Лене нравился её странный поклонник. Она рассказывала о нём школьной подружке, тыча острым локотком в её бочок, когда мальчик показывался на горизонте. Тут же школьницы хитро улыбались, хихикали, и Лена краснела мягким, трогательным румянцем. Май стеснялся их и опускал голову, чувствуя скованность во всём теле. Не смея поднять глаз, он старался прошмыгнуть мимо девочек как можно скорее, а затем отдышаться где-нибудь за углом, оставшись в одиночестве.

Вся эта возня длилась несколько недель, в течение которых Май продолжал заниматься музыкой. В хоровой студии его считали слабым учеником. Он пел с зажатым горлом, довольно тихо, стесняясь своей детской хрипоты. Казалось, что пение – совсем не его ремесло. Но кому до этого было дело? Таких хористов, не блещущих вокальными данными, насчитывалось больше половины. Детей отправляли учиться пению на всякий случай. Жизнь долгая, никогда не знаешь, чем придётся зарабатывать на хлеб. Поэтому Май был ещё одним учеником, которого нужно было научить двигать ртом. А ещё лучше, если он будет это делать с богатой палитрой эмоций на лице.

На уроках вокала педагог энергично дирижировала, при этом двигаясь всем телом. Она вытягивала губы, изображая «о», показывая своим примером, как надо открывать рот, чтобы звук лился свободно и легко. Создавалось впечатление, что её губы двигались сами собой, как будто это была отдельная субстанция, живущая по своим законам. Они пробуждалась при первых звуках рояля и начинали энергично дёргаться, вытягиваться, сплющиваться. Мальчик не испытывал большого рвения к пению. Но он был готов терпеть эти уроки, ради того чтобы служить тому неведомому богу, каким для него стала музыка. На вокале его занимала ещё одна вещь: стоя на сцене, он всё время гипнотизировал взглядом старый рояль. Для него в этом большом, потёртом, помутневшем, но до сих пор величественном инструменте таилась притягательная сила. Ему хотелось коснуться клавиш, скользнуть по ним, ударить, чтобы вырвать звук, как это делали виртуозы на концертах. Но ученик был вынужден довольствоваться лишь гитарой, не успев по достоинству её оценить. Гитарой, которая в будущем станет его лучшим другом.

Дома произошли небольшие перемены. После инсульта мама плохо двигала правой рукой и была вынуждена оставить работу в прачечной, подать документы на инвалидность и засесть в четырёх стенах. Света осталась единственной кормилицей в семье, и это её жутко злило. В некоторые дни она выливала своё раздражение словами: «Когда же вы все уже сдохнете?!» На её высказывание мать удовлетворённо улыбалась, ощущая в его энергии мировую справедливость за всю свою неудавшуюся жизнь. «Что, тяжело? – ехидно отвечала она дочери. – Привыкай. Я так всю жизнь живу. Пришло время мне отдохнуть, а вам – напрячься». В гневе дочь хлопала дверью в комнату, и оттуда слышались неприятные бранные слова.

Продолжая работать на рынке, Света натаскала домой разного тряпья, которое валялось по всем комнатам, как ненужное барахло. Одежда вываливалась из шкафов, висела на стульях, лежала на креслах. Мать ворчала на беспорядок, но ценность любой вещи превозносилась выше здравого рассудка, поэтому не выбрасывалось даже ненужное. Иногда к девушке приходили подружки и по большим скидкам набирали шмотьё. Они с упоением копались в тряпках, находя это занятие увлекательным. Громко и возбуждённо разговаривая, молодки создавали суету, напоминавшую птичий базар.

– Вон там мини-юбка торчит, ну, красная которая… Примерь, – предложила Света подруге, отхлёбывая из кружки чай.

– Ты смеёшься? С моей жирной задницей?

– Именно с твоей. Мужики штабелями будут падать.

– А ты чего? – спросила Свету вторая подруга.

– А мне на кой? Кого ещё цеплять? После Аслана я на других даже смотреть не могу. Молокососы. Да и куда мне? Попробуй я выйди в такой юбке на рынок… Скажет: «Ты куда шалавиться пришла?»

– И как ты, Светка, не боишься встречаться с нерусскими? – рассуждала вслух вторая подруга, Наташа. Высокая, худая крашеная блондинка с бледным, словно бы совсем без природной краски, лицом, на котором она рисовала сильно изогнутые брови, подводила тёмным карандашом глаза и кистью придавала искусственный румянец.

Наташа имела глупую женскую привычку кадрить любого мужчину, попадавшегося ей на пути. Когда цель была достигнута и невинный объект ловился на её чары, она тут же теряла к нему интерес. Оставленные без внимания, чувствуя охлаждение со стороны девушки, молодые люди ещё усерднее предпринимали попытки ухаживать за капризной особой, чем сильно её избаловали. Наташа не привыкла получать отказы и страдать от безответного чувства, поэтому, разговаривая с подругой об Аслане, всем своим видом показывала пренебрежительное отношение к азербайджанцу.

Аслан был единственным мужчиной, который смотрел на Светину подругу равнодушным взглядом. Он просто не любил худых и высоких. Приезжих мужчин, подобных Аслану, в то время было много. Они торговали на рынках, держали свои палатки, открывали кафетерии, магазинчики, но всё же он от них отличался. Спокойный, молчаливый, умный, властный хозяин, имевший собственный бизнес и деньги, Аслан жил в столице вместе с братом, его семьёй и двумя дочерями. Его жена трагически погибла во цвете лет, не успев родить сына, который был бы главным достоянием своего отца. Организовав бизнес, Аслан несколько лет назад осел в России, и теперь его главной задачей было выдать замуж своих дочерей. Он совершал намаз, праздновал священные праздники ислама, но спал с русскими женщинами.

– Девки, вы себе просто не представляете: он как ко мне подходит – я всё! Вся теку, теряю голову.

Наташа скривила губы, нахмурила тонкие брови.

– Нам точно не понять, – фыркнула она. – Все эти приезжие – такие наглые, шумные, волосатые… По-моему, им только одного и надо. Просто похотливые самцы.

– Он мужик, понимаешь? Настоящий мужик! – со страстностью в голосе заверила Света. – И ничего не «одного». Уж поверь, мне есть с кем сравнить.

– Ой, бывалая наша, – протянула Наташа.

– Ну а чего, у меня уже парней пять было. Погоди, не считала… – Закатив глаза к потолку, Света беззвучно зашевелила губами.

– Вообще ни о чём, – деловито ответила Наташа, не глядя на подругу.

Первая девушка, Таня, сильно склонная к полноте, но милая, симпатичная лицом, выдававшим её простодушие, всё это время помалкивала. Она с улыбкой выслушивала подруг, стесняясь сказать какую-нибудь глупость. Таня совсем недавно вступила в свои первые отношения с молодым человеком по имени Коля, которого подружки за её спиной называли додиком.

– Шесть! Ещё одного забыла, с дискотеки, – соврала Света. – Но представь, никто из них не имел надо мной такой власти, как Аслан. Я теперь на наших мужиков вообще смотреть не могу. Это какие-то мамкины сосунки, полные нули в постели. А мой вон и балует меня… чё ни захочу – пожалуйста, – махнула она рукой на гору шмоток.

– Добрый он у тебя, – заключила Таня.

Света хмыкнула. Наташа промолчала, набрав щепотку зависти на уязвлённое самолюбие.

– В общем, эту красную юбку я себе возьму, и вот этот топ. Дай померю.

Наташа без стеснения стянула с себя майку, оголив маленькую белую грудь, на правой стороне которой голубоватой узкой прожилкой пролегла венка.

– Э-э… Ты полегче! У меня тут братец всё-таки живёт, – встрепенулась Света, кинув взгляд на голую грудь подруги, затем на дверь.

– Сколько ему уже, Свет? – спросила Таня.

– Двенадцать.

– Самое время просвещаться, а то незнамо что вырастит, – заявила Наташа, расправляя на теле узкий топ.

– Хороший мальчишка, – отозвалась Таня. – Симпатяга.

– Говнюк, – поморщилась Света. – Только Аслан его почему-то полюбил. Подарки дарит. Прям отечески расцвёл, я аж ревную. Ладно бы мой сын был, а так… Он даже толком его не знает. Пару раз всего видел. Не пойму, чем уж он его зацепил. Но развращать не позволю! – уже повысив голос, сказала Света, кидая взгляд на Наташу. – С ужасом представляю время, когда он баб начнёт водить. Надеюсь, я к тому моменту уже свалю отсюда.

– Ладно тебе, Свет, – участливо произнесла Таня. – Что ни говори, а брат у тебя хороший. Думаю, когда он вырастет, у вас и отношения с ним наладятся. Всё-таки десять лет – большая разница в возрасте. Я, кстати, всегда мечтала о младшем брате.

– Дарю! Щас пойду скажу ему, обрадую, – пообещала Света, вытаращив глаза.

Подруга улыбнулась в ответ.

– Был бы постарше, я бы его закадрила, – игриво добавила Наташа.

– Ещё не хватало, чтобы он тебя притащил в роли своей девушки!

– Лучше меня, чем какую-нибудь стерву, которая из него подкаблучника сделает.

Света снова хмыкнула и принялась ворошить одежду, вытаскивая скомканные, помятые вещи.

Близилось лето и школьные каникулы. Май продумывал шаги для знакомства с Леной. Ему не хватало смелости, и он даже не очень понимал, на что ему сдалась эта дружба, но была ещё одна причина, по которой мальчик оттягивал это событие. Он так привык к своему платоническому геройству, что не осмеливался впустить в него реальную жизнь. К тому же, не имея опыта, не знал как. Но всё однажды решилось само.

На длинной обеденной переменке Май стоял у окна и, расположившись на широком подоконнике, дописывал в тетрадке домашнее задание по математике. Он не успел его сделать вчера, потому что читал. Читал до ночи, а после лежал с открытыми глазами, о чём-то долго и привычно размышляя. Затем уснул. Мальчик прочитал повесть Гайдара «Тимур и его команда». Это произведение было созвучно его настроению, его ощущениям, его окрыляющим думам. Маленький невинный фрагмент: девочка уснула в чужом доме, и чья-то заботливая рука укрыла её, не потревожив сладкого сна. В этом моменте он нашёл первые чувства, которые наполняли его самого. Он бы поступил точно так же!

Пока ученик скорой рукой выводил конечные цифры уравнений, в памяти на секунду всплыл этот будоражащий фрагмент. Он замер на мгновение, и в это же время чья-то чужая тетрадь легла рядом на тот же подоконник. Май мельком взглянул на соседа – это была она: девочка с розовыми губками и золотыми локонами. Лена посмотрела на него и улыбнулась.

– Домашку пишешь? – раздался её тоненький голосок.

– Да, – кивнул ошарашенный мальчик.

– Я тоже, – ещё раз улыбнулась Лена.

Он не знал, что ещё сказать. Шли секунды, и надо было на что-то решаться. Что делать: говорить или бежать? У него не было друзей, он не знал, как и что говорить, а бежать было стыдно. Секунды неслись, взгляд блуждал по её лицу, он искал в голове хоть одну спасительную мысль, вопрос, но всё зря. «Тимур бы нашёл», – подумалось ему.

– Я вчера читал Гайдара, поэтому не успел сделать, – неожиданно для себя произнёс он.

– А… Прикольно, – ответила девочка, явно не понимая, о чём идёт речь. – Ладно, я пошла! – И, забрав тетрадку, побежала по коридору, сверкая короткой юбкой и плотными белыми колготками.

Мальчик смотрел ей вслед, ничего не соображая. Внутри жгло тупое чувство. Май сокрушался. Он повёл себя глупо, не сказал, что надо было сказать, даже не улыбнулся. Но тут же по сердцу разливалось разочарование. Он только что потерял волшебство, которым дышал все эти недели в школе. Всё стало слишком живым, реальным, обыденным. В душе посасывала пустота. Со звонком на урок ученик прошёл в класс, мутным взглядом блуждая по своему внутреннему миру, в котором только что образовалась дыра.

С этого дня они стали здороваться. Май – без энтузиазма, а Лена – с радостью, в ожидании дружбы. Но за приветствием ничего не следовало.

И наступило лето. Образ девочки словно бы поблёк, затем вовсе растворился. Мальчик больше не думал о ней. Следом прервались музыкальные уроки, и пришла скука. Чтобы её избежать, Май начал ходить к сестре на работу. Теперь его влекло общение, в котором он раньше не нуждался. Внутренние интересы медленно замещались на внешние. Май жадно впитывал всё, что попадало в его поле зрения, подмечая мелкие детали окружающего мира. Придя на рынок, он садился на огромную сумку, стоявшую в углу палатки, доверху набитую товаром, и принимался наблюдать за людьми. Ему было жутко интересно, как выглядят покупатели, с какими эмоциями они выбирают товар, о чём говорят и какими уловками их завлекают продавцы. Мальчик всё это поглощал, как художник, которому предстоит рисовать картину обыденности человеческой жизни, или как будущий продавец, на чьё место он точно не метил.

Света часто бранила брата, особенно когда он начинал невпопад хохотать, забавляясь чем-то, что было подмечено только им. Что за мысли и образы веселили его, никто не знал. Май никогда ничем не делился. Шикая и ругаясь на брата, Света не выгоняла его, зная, что он здесь под покровительством Аслана, а перечить ему она не смела. Острая на язык, дерзкая дома и с друзьям, девушка менялась, как только появлялся Аслан. Он был старше её лет на двадцать и бессознательно воспитывал свою молодую любовницу примерно так же, как воспитывал дочерей.

Поначалу Света была для него не больше чем любая другая доступная женщина. Он спал с ней, потому что молодая, глупая, потому что видел её жадные, ненасытные глаза. Таких глаз – голодных, алчущих, на вещевом рынке всегда хватало. Но потом, видя плоды своего труда (Света становилась тише, скромнее, покладистее), Аслан изменил своё отношение на более сознательное и внимательное. Теперь он подмечал её настроение, привычки, видел непростые взаимоотношения с братом.

Первое время, когда Света только начала кадрить своего работодателя: ласково заглядывая ему в лицо, улыбаясь скользкой, игривой улыбкой, опуская взгляд при его появлении, Аслан, видя охоту молодой самочки, ухмылялся и внимательно разглядывал её через оценивающий прищур. И как же странно было видеть эту ухмылку на мрачном, суровом лице.

– Женщина, ты себе что, молодого русского найти не можешь? – как-то спросил он.

Света засмущалась, покраснела, пристыженно отвернулась. Она не предполагала, что её кокетство найдёт такой прямолинейный отклик.

– Как у вас таких называют? Шлюхами? Кому нужен такой жена, который ложится под каждого? Все русский женщин такой? Если бы я узнал, что моя дочь спит с тем, кто не муж ей, я бы убил обоих. Такой женщин уже испорчен. В ней сидит порок и грязь. Такой никому не нужна, одна останешься, – без стеснения выговаривал ей Аслан.

Он был честен и это качество берёг, считая, что оно заключает в себе силу. Такая прямота отрезвляла Свету на день-два, но потом она снова меняла тон, взгляд, поведение. Это шло изнутри: испорченность, отсутствие идеалов, нравственного воспитания и целомудрия.

– Истинная красота женщины – чистота её тела и души, вот чему я учу своих дочерей.

Но его слова были пусты для Светы. Над её разумом главенствовал инстинкт. Аслан её будоражил, она испытывала к нему влечение. К его мужественности, силе, финансовому положению, и в данном круге общения, чувствуя себя как рыба в воде, она знала, что победа близка. Совсем скоро Света оказалась в его постели.