Отделение патологии

Екатерина Терехова

Отделение патологии

Пролог

В каждом городе страны есть больница, роддом, морг и кладбище. В каждой большой больнице крупного города есть отделение патологии беременности. Это отделение обычно при роддоме. Наша история будет происходить как раз в таком месте.

В отделении девять палат. Четыре палаты в середине предназначены для женщин на поздних сроках, чья беременность видна невооружённым глазом, а их дети уже готовы появиться на свет.

Три палаты в конце коридора борются за жизнь эмбрионов и тех малышей, которым в этот мир слишком рано. Чаще всего сюда попадают женщины, чья беременность ещё не заметна и до конца не осознана. Услышать на УЗИ биение маленького сердечка для них – надежда на новую жизнь. Этот момент ждут сильнее, чем заветные две полоски, потому что в этом отделении две полоски не всегда предвещают начало жизни, иногда они предвещают её конец.

Сюда попадают всегда одинаково. В любое время суток, в любой день недели в дверь отделения заходит фельдшер скорой или испуганный муж, а следом идёт женщина. Всегда медленно, осторожно ступая, почти крадучись. Она садится на краешек кушетки, свернувшись в комочек, и отвечает на вопросы. Прилежно, подробно, как на экзамене. По лицу её чуть заметно текут тонкие мокрые струйки. Или ещё не текут, но обязательно будут. По-другому здесь не бывает.

О том, кого кладут в первые две палаты, врачи не говорят. Впрочем, у них и не спрашивают, потому что все всё понимают. Здесь всегда тихо. Сюда молча приходят в строго назначенную дату и время, и также молча уходят, не задерживаясь дольше двух дней. Здесь берёт начало смерть, которой не дали шанса стать жизнью.

Глава 1. Отделение

Так уж повелось в нашей стране, что с приближением Нового года в людях оживает ген украшательства, и даже самые серые и убогие госучреждения начинают шуршать мишурой, пахнуть мандаринами и светиться приклеенными на скотч китайскими гирляндами.

В отделении патологии о приближении праздника напоминала крохотная искусственная ёлочка, скромно стоявшая в углу письменного стола на посту медсестры и мишура, которой кто-то наспех обклеил абажур настольной лампы.

Наташа сидела за столом и, приближала пальцами экран, разглядывая детали. На фото голый торс мужчины пронзал кусок арматуры, как шампур – кусок свинины.

– Кхм-кхм, – услышала она практически над самым ухом и спешно перевернула телефон экранов в стол.

Перед Наташей стояла женщина в шубе и пыталась взглядом выжечь дыру у неё в макушке.

– Кто вас пустил? – нахмурилась она. – Все посещения с девяти утра в холле больницы.

Женщина молча протянула стопку бумаг.

Анализы. Анализы. УЗИ. Направление. Срок. Возраст. Семнадцать?

– Так, а где пациентка? – Наташа закрутила головой по сторонам.

Опершись спиной о дверной косяк, будто ещё не решив, хочет она войти или нет, стояла девчонка. Задрав рукав футболки, она рисовала на плече шариковой ручкой. На глаза свисала отросшая чёлка, нижняя губа прикушена так, будто она держит во рту невидимый шнур, который в неестественной позе фиксирует вывернутую руку.

– Ясно, – кивнула Наташа, найдя ответ на собственный вопрос. – Вам нужно заполнить документы, – она протянула женщине готовые бланки.

– Уже всё готово, – та указала пальцем на бумаги, которые Наташа не успела посмотреть.

Наташа кивнула и пробежалась взглядом.

– Приглашу заведующую. Ждите, – она сунула в карман пиликнувший телефон и быстрым шагом пошла по коридору.

Возле ординаторской Наташа незаметно прочитала сообщение, потом постучала и, не дожидаясь ответа, зашла внутрь.

– Татьяна Михайловна, там девочку привезли.

– Да едрить-колотить, – заведующая ударила по столу ладонью, – сколько раз говорила не врываться без стука, – она снова взглянула в маленькое, круглое зеркальце и нахмурилась. На её морщинистой улыбке красовался размазанный розовый след.

– Так, я же постучала, – Наташа удивлённо вскинула бровь, – а у вас, кстати, это … – она провела пальцем по своей губе, как бы показывая, в каком месте неаккуратно.

– Знаю, – заведующая поставила на стол помаду и резко захлопнула зеркальце. Так резко, что Наташа смекнула, если бы в нём ещё была пудра, то её отколовшиеся кусочки сейчас должны были перемешиваться с кусочками разбитого зеркала.

– Что там у тебя? – недовольно бросила Татьяна Михайловна, вытирая помаду бумажным платком.

– Девочку там привезли.

– Сколько раз говорить? Женщину! Не девочку! Девочки на школьной медкомиссии, а к нам женщин привозят.

– Так там несовершеннолетняя. За неё мама все документы подписывает.

– Зачем приехала?

– За прерыванием.

– Уже трахается, значит не маленькая. – Татьяна Михайловна развернулась в кресле, качнулась и резко встала, задев кармой стопку амбулаторных карт на тумбочке.

Наташа машинально дёрнулась вперёд, чтобы на лету подхватить падающую пачку, но содержимое карт разлетелось по полу раньше.

– Лет сколько?

– Семнадцать, – Наташа присела на корточки и стала подбирать с пола бумаги, раскладывая их обратно по папкам.

– Направление из гинекологии?

– Всё есть. И запись на сегодня.

– Кто опять аборт на пятницу записал? Сколько раз говорить, аборты с понедельника по четверг только.

– Договорённость с главврачом у них. Из женской консультации звонили вчера, с ними Асима Мансуровна разговаривала. Там впритык по сроку получается.

– Ася, Ася, чё ж ты мне ничего не сказала? – пробубнила себе под нос Татьяна Михайловна. – Значит, пятница начнётся с убийства, – она вздохнула, провела рукой по коротким черно-седым волосам, что стояли торчком, словно напуганный ёж, – Что ж, так тому и быть, – поправила халат и вышла из ординаторской.

Наташа поспешила следом.

Марина ждала в смотровом кабинете. Она сидела на краю кушетки, уперев ноги в пол, сгорбившись и опустив голову, так что отросшее каре сосульками свисало на лицо. Чёрной ручкой она рисовала на запястье бритву. Тут же, чуть выше уже размещался череп с вырывающимися из глазниц языками пламени и могильная плита с воткнутым в неё топором. Выше локтя тоже был рисунок, но его прикрывал рукав свободной футболки.

Татьяна Михайловна резко распахнула дверь, но Марина быстро среагировала, спрятав ручку в карман.

– Почему до сих пор не на кресле? – начала заведующая без прелюдий.

– Мне не сказали, – Марина заправила волосы за уши, открыв густо намазанное тональником лицо, и сверила врача неодобрительным взглядом.

– Я тебе говорю. Сейчас. Раздевайся и лезь на кресло. – Татьяна Михайловна открыла карту и начала что-то записывать.

Марина быстро стянула мешковатые спортивные штаны, трусы, и приготовилась к осмотру.

– Со скольки лет живёшь половой жизнью?

– С семнадцати.

– Сколько половых партнёров было?

– Три.

– Ну давай посмотрим, что у тебя там, – Татьяна Михайловна разорвала упаковку с перчатками, натянула на руки и впервые взглянула на Марину. – Хм, девочка, – хмыкнула она, украдкой разглядывая череп с могильной плитой. – Тебе по закону ещё алкоголь продавать нельзя, а ты уже с тремя мужиками трахалась. Куда только родители смотрят? – Она многозначительно вздохнула и начала осмотр.

– Ой, больно, – сверкнула глазами Марина.

– Расслабься. Руки вон колоть не больно и с мужиками спать тоже, а тут неженка какая. Терпи уже.

– Я не колола, это ручка. Любой идиот разницу бы заметил, – Марина стиснула зубы и уставилась в потолок.

– Любой идиот знает, что такое презерватив, Милочка, – Татьяна Михайловна сняла перчатки и бросила в мусорное ведро. – Одевайся. – Она сделала ещё запись. – Утром ела?

– Нет.

– Это хорошо. Сейчас Наташа проводит тебя в палату, всё подготовит. На процедуру… – она взглянула на часы и прикинула что-то в уме, – возьму тебя минут через тридцать. Не ешь, не пей. И иди уже, – махнула заведующая в сторону двери.

Марина кивнула и вышла.

В дверях чуть не столкнулась с беременной. Высокая, мощная, с выдающимся бюстом и прилизанными назад тёмными волосами, она возвышалась над Мариной, как Аврора над Невой.

– Татьяна Михайловна там? Она не занята? – обнимая живот двумя руками, женщина подалась к кабинету.

– Я не знаю, как её зовут, – пожала плечами Марина и вжалась в стену, давая место для манёвра негабаритному животу.

Женщина поймала закрывающуюся дверь.

– Можно, Татьяна Михайловна?

– Входи, Воронцова, – мягким голосом отозвалась заведующая. – Что стряслось?

– Вы говорили про повторное УЗИ… – женщина зашла и плотно закрыла дверь.

– Дурдом какой-то, а не роддом, – вздохнула Марина и пошла к сестринскому посту.

Спустя час за ней так никто и не пришёл. Марина лежала на кровати, разглядывая облупившуюся на потолке краску. В тишине слышно было, как за окном завывал ветер. Он проникал в щель между окном и подоконником и чуть заметно раскачивал штору. Неприятно сосало под ложечкой. Марина встала и несколько раз прошлась по палате.

– Как же долго всё, – она выглянула в коридор.

На сестринском посту сидела женщина. Она склонила кудрявые локоны над столом и заполняла документы, периодически обращаясь к медсестре за пояснением. Рядом стоял фельдшер скорой, держал её сумку с вещами и пялился в телефоне, улыбаясь экрану. Женщина задала очередной вопрос и, ожидая ответа, подняла голову и огляделась по сторонам. Их с Мариной глаза встретились. Женщина улыбнулась ей, а Марина захлопнула дверь с такой силой, что от стены отвалился кусочек штукатурки.

Марина снова легла на кровать. Пружины под её весом растянулись и жалобно скрипнули. Она повернулась на бок. Неудобно. Перевернулась на другой. То же самое. Большой тревожный ком разрастался в животе, стараясь вытеснить наружу все внутренности.

– Да и чёрт с ними, – не выдержала она, достала из сумки салфетки и вышла в коридор.

Проходя мимо смотрового кабинета, она машинально заглянула в открытую дверь.

На краю кушетки сидела кудрявая женщина в спортивном костюме и тапочках. Она подтянула вверх рукава толстовки, оголив тонкие белые запястья, и глядя в пол что-то прошептала. Заведующая оторвалась от записей, улыбнулась и ответила приторно-любезным голоском:

– Не волнуйтесь, Анечка, это хорошо, что вы приехали. Того, кто ответственно относится к своему здоровью, сразу видно.

Марину затошнило, и она ускорила шаг.

Туалет оказалось найти непросто. Почему-то никому не пришло в голову повесить на дверь табличку или хотя бы листочек с уточнением, что всем желающим пописать нужно сюда. Марине пришлось дойти до конца коридора и вернуться, заглядывая в каждую непомеченную дверь. Теперь она знала, где находится постирочная, комната отдыха персонала и вход на кухню. Осталось проверить всего две.

Подойдя к первой, она дёрнула ручку. На встречу выскочила блондиночка и чуть не сшибла Марину с ног. Она отскочила назад, а блондиночка не то что не извинилась, она даже не взглянула в её сторону. Марина нахмурилась и шагнула через порог.

Внутри веяло холодом и табачным дымом.

– Неужели нашла? – Марина прикрыла дверь, прошла до конца.

Помещение было длинным, но узким, разделённым на несколько перегородок. В конце ещё дверь. За ней большое окно и несколько душевых кабинок со шторками. Туалета не было.

На подоконнике лежала пачка сигарет и зажигалка, а в приоткрытую раму намело небольшой сугробик.

– В больнице и так холод собачий, а здесь ещё окна открытыми держат, – она сдвинула в сторону сигареты и плотно закрыла раму.

– Кто тебе разрешил в больнице курить? – услышала она отвратительно громкий и резкий голос заведующей. – Ты знаешь, что за такое я могу тебя немедленно на улицу вышвырнуть?

– Это не я, – машинально вырвалось у Марины. – Я вообще не курю. Здесь женщина была…

– Что ты вообще тут делаешь? – Татьяна Михайловна продолжала сверлить Марину недовольным взглядом.

– Я туалет искала.

– Вторая дверь справа.

– Я не знала.

– Надо было на посту спросить, а не ломится во все двери.

– Там…

– Уходи отсюда, – оборвала её Татьяна Михайловна.

– Не было никого там, – прошептала себе под нос Марина, проходя мимо кудрявой женщины с добрым взглядом.

– А здесь, Анечка, у нас душевые кабинки, – услышала она любезный голос заведующей, когда закрывала дверь.

Через полчаса Марина лежала на операционном столе, раскинув ноги в разные стороны. Медсестра рядом готовила инструмент. То и дело раздавалось металлическое клацанье и звон. В глаза светили шесть мощных прожекторов, будто пытаясь выжечь душу.

Марину знобило не то от холода, не то от страха, и больше всего на свете хотелось вскочить и убежать.

В операционную зашла Татьяна Михайловна.

– Ну что, давайте начинать, – скомандовала она.

Медсестра поставила укол.

Марина почувствовала, как препарат тёплой волной растекается по венам и ударяет в голову. Яркая вспышка, а следом тьма и забытье.

Глава 2. Экстренная

Четырнадцать часов спустя Аня сидела на скамейке в углу тёмного коридора, сжимая колени и опустив голову. Растрёпанные кудрявые волосы, наспех собранные в высокий пучок и завязанные как попало, то и дело лезли в глаза, раздражая и щекоча, но она этого будто не замечала. На ней были чужие зимние ботинки на пару размеров больше. Тяжёлые, массивные, зато удобные. И пуховик, тоже огромный. Аня надела его, но не стала застёгивать, а запахнула на груди, как халат. Всё тело пробирал озноб, и она куталась в пуховик, как в одеяло, стараясь унять дрожь.

Аня ждала, еле слышно всхлипывая носом. Глаза периодически заволакивало пеленой, и она вытирала их чужим рукавом, который пах женскими духами и сигаретным дымом. В дрожащей ладони сжимала телефон и машинально кусала палец до тех пор, пока на нём не показалась алая капелька.

На противоположной стене громко тикали старые часы. Каждый удар секундной стрелки отдавался в висках пульсирующей болью. До субботы осталось меньше часа, а за ней будет воскресенье – это значит, что ближайшие два дня пройдут в состоянии неопределённости.

«Неопределённость» – Аня мысленно повторила это слово, и сердце судорожно заколотилось где-то в горле, не давая сделать глубокий вдох. Всего несколько дней назад всё было иначе. Тогда было конкретно. Она смотрела на экран монитора УЗИ и светилась от счастья, примеряя на себя новый статус. И вот опять неопределённость. Это проклятое слово преследует её, будто маньяк, выслеживающий жертву.

Мельком глянув в телефон, Аня набрала номер.

– Возьми трубку, – сквозь зубы шептала она, слушая длинные гудки.

Раздался щелчок и голос в трубке сообщил: «абонент не может ответить на ваш звонок».

Она отключила вызов и набрала снова. Вновь без ответа.

Сердце еще сильнее застучало в горле. Голова закружилась, и картинка перед глазами поплыла. Аня расставила ноги пошире, откинулась назад и обеими руками вцепилась в скамейку. Очень хотелось закричать, но не получалось даже вздохнуть. Костяшки пальцев побелели, а телефон с грохотом свалился на пол. Кровь подкатила к лицу. Аня закрыла глаза и досчитала до пяти. Через секунду сердце вернулось на место, и она сделала вдох. Тело задрожало и обмякло. Стало чуть легче. Опять. Надолго ли?

Всё это иллюзия. Иллюзия спокойствия, иллюзия счастья, иллюзия безразличия. Если кто-то скажет, что притворятся легко, Аня рассмеётся этому человеку в лицо, потому что ей известно, как тяжело смотреть на счастливых беременных подруг и не тянуться руками к животику, а после – на их малышей, пахнущих молоком и счастьем. Как тяжело хотеть прикоснуться к крохотным сморщенным ручкам и тонким пальчикам, вдохнуть этот сладкий младенческий запах и прижать к сердцу кряхтящий комочек. Как тяжело хотеть, но не держать, не вдыхать и не чувствовать. Как тяжело сохранять маску равнодушия, когда так хочется кричать: «я тоже так хочу, я тоже хочу быть матерью». Но Аня врала и терпела, проглатывая слёзы, как жидкий металл каждый раз, когда кто-то из знакомых сообщал о пополнении.

Она вновь набрала номер. Снова без ответа.

– Черт.

Да, он не всесильный, и в этой ситуации не помощник, но он мог бы просто быть рядом. Мог бы дать свою руку, чтобы Аня сжала её до боли, когда очень захочется закричать, мог бы забрать часть этой боли себе, потому что Ане не вынести её одной. Мог бы обнять за плечи и прижать к груди, когда у неё начнут подкашиваться ноги, когда начнёт перехватывать дыхание и не останется сил. Он мог бы прожить эти минуты вместе с ней, чтобы ей не пришлось проживать их в одиночку.

Асима Мансуровна вышла из дальней комнатки и бесшумно проплыла по тёмному коридору в Анину сторону. Села рядом, взяла за руку. Её рука оказалась очень холодной. Аня поёжилась.

– Сейчас выйдешь на улицу, пройдёшь в соседнее здание. Дверь с торца, без вывески – это дежурный вход, – говорила Асима Мансуровна, сжимая Анину руку. – Оттуда по коридору до конца. Вторая дверь справа. – Она опять сделала паузу, чтобы Аня смогла запомнить.

Говорить женщине, которая вот-вот может потерять ребёнка, о том, что нужно успокоиться бесполезно. Беременные как дети, они ничего не слышат. Нужно показать примером. Своим примером. Только так они понимают. Не вербально. Асима Мансуровна знает, не раз уже срабатывало. Работать в роддоме нужно хладнокровно, слишком многое здесь на кону.

– Это хирургическое отделение, – продолжила Асима Мансуровна, – там принимают экстренных. Я позвонила, тебя ждать будут. – Она опять выдержала длинную паузу и тихо добавила: – Это единственный вариант, где ночью нам УЗИ смогут сделать.

– Ясно.

– А ты понимаешь, для чего нам УЗИ нужно?

Аня кивнула.

– Нам нужно знать, есть ли за что бороться, – на всякий случай уточнила Асима Мансуровна.

– Я понимаю, – прошептала Аня, глубоко вздохнула и вытерла рукавом солёные ручейки.

– Жди здесь, я медсестру с тобой отправлю, – врач встала и исчезла, так же бесшумно, как появилась.

Асима Мансуровна татарка, но из-за бледности, сильной худобы, маленького роста и лёгкой улыбки, похожа на девочку из рекламы корейской косметики. За это в отделении её прозвали корейкой. Правильным будет «кореянка», но в отделении прижилась «корейка».

О том, что за глаза Асиму Мансуровну называют корейкой, она не догадывается, потому что медперсонал её немного побаивается. Впрочем, не без основания.

«Тихий омут, полный чертей» – такую устную характеристику дал Асиме Мансуровне главврач с прежнего места работы, но это только на словах, на бумаге же она была ценным сотрудником и специалистом высшей категории.

Когда Асима Мансуровна сообщила, что хочет уволиться, потому что переезжает в большой город, главврач выдохнул с облегчением. Единственная больница в городке на сто тысяч жителей потеряла ценного сотрудника. В таких местах кадрами разбрасываться не принято, только если эти кадры не угрожают тёплому, насиженному креслу главврача. Корейке было всё равно, она хотела помогать людям, а не считать деньги.

В отделении патологии Корейка чуть меньше года, но коллеги знают о ней не больше того, что указано в личном деле. Подруг в больнице так и не завела, держится холодно и отстранённо. Впрочем, это не мешает ей быть отличным врачом, и с пациентками проще – они не пытаются с ней дружить.

Ежедневно Асима Мансуровна имеет дело с беременными, рожающими и только что родившими женщинами – контингент не всегда адекватный, подверженный истерикам, страхам, эйфории и боли практически одновременно. И на фоне этих эмоциональных качелей безэмоциональность врача играет скорее на руку. Одним и тем же тоном Корейка может сообщить мужчине о том, что он стал отцом и вдовцом, и в обоих случаях тон этот будет уместен.

Лицо полыхало огнём. Аня закрыла его руками и слегка надавила пальцами на опухшие глаза, мысленно считая до пяти.

– Пойдём, – шёпотом сказал кто-то и слегка потянул её за рукав.

Аня вздрогнула. Перед ней стояла Наташа в куртке и сапогах поверх сестринской формы.

Наташа помогла Ане подняться и пошла вперёд, уверенно спускаясь в темноту. Аня смотрела ей в затылок и скользила плечом вдоль стены, мысленно считая ступени.

Лязгнул массивный железный засов. Дверь заскрипела и подалась вперёд. В помещение проник свет от уличного фонаря, а в лицо дунул колючий декабрьский ветер.

– Осторожно, ступени скользкие, – предупредила Наташа.

Аня натянула на голову капюшон и шагнула в бушующую непогоду.

Внезапный порыв ветра чуть не сбил Аню с ног, она поскользнулась, в ужасе раскинув руки в разные стороны. Куртка распахнулась, и стая ледяных снежинок тут же устремились под свободную футболку, обжигая грудь и живот, а по спине пробежал холодок. Словно костлявая положила на нее ладонь и слегка подтолкнула. Просто так, ради смеха, будто ей наскучило ломать деревья, и она принялась за людей.

– Что с тобой? Тебе нехорошо? – затараторила медсестра, крепко схватив Аню под руки.

Она не ответила, запахнула куртку и пошла вперёд.

Возле занесённого снегом небольшого крылечка остановилась.

– Сюда-сюда, – спешно обойдя по сугробу, Наташа подошла к двери и с усилием потянула на себя ручку.

Дверь отворилась, сдвинув в сторону свежевыпавший сугроб. За ней небольшой тамбур, а дальше длинный, узкий коридор. В нос ударил резкий запах хлорки и медикаментов.

– Как в морге, – подумала Аня и огляделась.

Две убогие лампочки Ильича мерцали тусклым светом. Серый бетонный пол с белыми частыми вкраплениями, а-ля советское терраццо. Стены, выкрашенные до середины бледно-голубой глянцевой краской. Краска местами потрескалась и отвалилась, оставив после себя белые пятна штукатурки. Несколько невзрачных дверей и пожарный щит замаскированы в цвет стен. Здесь веяло обречённостью, как бывает в местах, доступных не всем.

Аня мысленно поблагодарила эту трагическую подвальную безнадёжность. От неё несло правдой, а не ложными надеждами.

– Вы из гинекологии? – услышала она сквозь давящие мысли.

Из тьмы отделился силуэт и в пучок света шагнул невысокий, коренастый мужчина лет сорока. На нем был костюм в тон стенам.

Аня кивнула.

– Пойдёмте со мной.

Они зашли в маленький кабинет.

– Пелёнка есть?

Аня покачала головой и уставилась в пол. Он достал одноразовую.

– Вот, постелите и ложитесь.

– Раздеваться? У меня просто сильно… – недоговорив, она замолчала и почувствовала, что краснеет.

– Нет, не нужно. Только футболку поднимите и штаны чуть вниз опустите, я так посмотрю, – проговорил врач, не отрывая взгляда от монитора.

Аня легла на кушетку. Капли холодного геля брызнули на тёплую кожу. Она вздрогнула. Датчик УЗИ плавно заскользил по животу. Аня повернула голову и уставилась в монитор. Доктор сосредоточенно вглядывался в картинку на экране, медленно перемещая датчик из стороны в сторону. Аня задержала дыхание, с надеждой разглядывая серую рябь.

На экране появилась чёрная горошинка.

– Вот он, на месте, – сказал врач, тыкая пальцем в экран.

Аня выдохнула.

Буквально вчера она также лежала на кушетке и смотрела на серый экран, в центре которого находилась чёрная горошина. Тогда вокруг была красивая мебель, современное оборудование и свежий ремонт, а Аня улыбалась до боли в щеках и готова была обнять целый мир. Сейчас ночь, подвал и облегчение. Прошёл день, а как всё изменилось.

– Значит, всё в порядке? – с надеждой спросила она, вытирая живот пелёнкой.

– Пока рано утверждать, матка сильно сокращается. Вам сейчас тревожно, и вас можно понять, – говорил врач мягким гипнотическим голосом психотерапевта. Аня ни разу не была у психотерапевта, но была уверена, что именно таким голосом говорят все мозгоправы.

– Вашему малышу сейчас нужно, чтобы вы справились со своими эмоциями, – продолжал врач шаблонно-заученную фразу.

Аня посмотрела в уставшие равнодушные глаза под голубой шапочкой, потом проскользнула взглядом ниже. Доктор продолжал монотонно говорить. Она заглядывала в его рот и представляла, как движения губ вырисовывают каждую букву, связывают невидимыми узелками в слова и выплёвывают на чистый, пахнущий хлоркой пол. Слова вскакивали и разбегались в стороны, а доктор всё говорил и говорил. Аня старалась уловить каждое слово, в итоге не запомнила ничего. Так бывает, когда у тебя сильный стресс или тебе не говорят ничего конкретного.

– … там и будет понятно наверняка, – закончил доктор.

Наташа ходила взад вперёд по коридору и переписывалась в телефоне с одногруппником. Он прислал фотку с дежурства в травме. На ней половина окровавленной руки. Вторая половина с перерезанной болгаркой костью безжизненно болталась, как кровавый мешочек. Следом другая фотка с той же рукой. Синей, опухшей, собранной и зашитой большими грубыми стежками. И приписка: «Правда красиво получилось?». Забавный парень, этот одногруппник, и явно подкатывает. Жаль, не в её вкусе, но переписываться с ним Наташе нравится. Особенно фотки с травмы.