Гошка

Вдруг раздался резкий гудок и что-то завизжало, Гошка зажмурился от яркого света, отпрянул в сторону и оказался в сугробе. Дверь машины приоткрылась, и какой-то мужик обругал его нехорошими словами, а потом добавил, что он ползёт как черепаха. Зная, что с шоферами лучше не связываться, Гоша схватил лыжи в охапку и задал такого стрекача – откуда только силы взялись? Оказывается, он не заметил, как дошёл до дороги, а отсюда уже и посёлок рукой подать. Никакая он не черепаха, просто замёрз немного, вот и плёлся куда глаза глядят. Черепах-то он видел, у него даже была одна. Ему её на день рождения подарили, маленькая такая, в двух ладошках умещалась. Он её иногда к голому пузу прижимал, а она так приятно по животу коготками царапала. Через неделю пацаны уговорили черепаху на улицу вынести, пока она медленно ползла, ребята ей разные цветочки подсовывали или палки перед ней складывали, чтобы перелезла. Но она только голову в панцирь прятала и ждала, когда уберут – умная была. Как-то к дядьке зашёл знакомый парень, с которым они вместе должны были за семенами для птичек идти. Стоял, смотрел, а потом говорит, что черепахи любую тяжесть могут выдержать и, никого не спрашивая, встал на неё, ещё и попрыгал, гад. Она, конечно, сразу спряталась, но Гошка видел как у ней слёзы потекли, а потом из под панциря, что-то липкое вытекло. Ребята её сразу кормить начали, но она больше не высунулась, а утром совсем уже не шевелилась. Бабушка осмотрела её внимательно, понюхала и сказала:«Сдохла ваша лягуха». Похоронить решили в саду под смородиной, но бабка даже слушать не захотела:«Неча всякую падаль по огороду раскидывать!» Пришлось идти за посёлок и там хоронить, а одна красивая девочка даже веточку воткнула, чтобы место не забыть. Гошка в тот раз чуть не разревелся, хорошо вовремя отвернулся и слёзы вытер, никто и увидеть не успел, а потом всю дорогу молчал, да и пацаны как-то притихли, только девочка рассказывала, как они с родителями её братика хоронили, но от этого ещё хуже плакать хотелось. Один раз они с Сашкой были уже на похоронах. Это было когда они ещё у маминого брата на горе жили, а напротив, в большом доме на несколько хозяев, умер один добрый дедушка. Гошка хорошо помнил, как гроб вынесли на улицу, поставили на табуретки, а внутри дедушка лежит и не шевелится, даже не улыбается как обычно, а грустно так в небо смотрит. Он их даже несколько раз конфетками сосательными угощал, говорил что-нибудь, посмеивался, а теперь жёлтый какой-то лежит, как будто болел чем. Вокруг тётки в чёрных платках плачут, о чём-то перешёптываются, потом кто-то подошёл и глаза ему прикрыл. Гроб увезли, а они дальше остались по улице слоняться. А через какое-то время эти тётки в чёрных платках опять приехали и стали во дворе суетиться, леденцов им дали, ласковые такие. И вдруг одна тётенька говорит:«Сейчас мужчины поедят – надо детишек с нами покормить, покойнику понравится.» Другие закивали, по головке их гладить начали, потом в дом завели. Вдоль стола вместо стульев на табуретках лежали доски, их с племянником какой-то мужик подсадил на них, а рядом, с двух сторон, старушек усадили. Стареньких, в морщинках, они ещё кушали так медленно, будто нехотя, и губы платочком вытирали. Гошка-то с племянником со страху быстро весь суп умяли и сидели, не зная как сбежать оттуда. Одна женщина увидела что у них тарелки пустые и говорит: «Бедные детишки, наверное, с утра ничего не кушали, надо им добавочки налить». Но старушки, которые рядом сидели, им из своих тарелок быстренько своё слили, потом ещё кто-то их пожалел, тоже свои остатки вылил. Пришлось со страху и ихнюю жижу доедать, а потом Сашке плохо стало, суп обратно полез, его тётенька во двор вывела, а Гошка, пока про него все забыли, под столом пролез и сбежал на улицу. Сашку он сразу и не узнал, тот какой-то бледный на дровах сидел и не разговаривал. А потом прибежала его старшая двоюродная сестра, Санькина тётка, отругала их, что ходят как бездомные побираются, и домой увела. Дома им ещё влетело, но пороть не стали, уж больно у Санька вид измученный был. А одного дядя наказывать не стал, вроде как не честно, да если разобраться и не за что. Наверное, вспомнил, как об него отец розги ломал, присесть невозможно было.

Рядом забухал хриплый собачий лай, потом из-под ворот высунулась лохматая пятнистая морда и показала клыки под сморщенной чёрной губой. Гошка мигом стянул лыжи и выставил их вперёд, пёс вылез из подворотни, ощетинился и залился оглушительным лаем. Гошка оглянулся, рядом никого не было, это был первый дом в посёлке, до своего топать ещё целую улицу, прохожие ночью в эту сторону вряд ли пойдут. «Эх, надо было через проулок зайти по объездной дороге. Знал же, что на окраине пёс без привязи гуляет»,– с опозданием пожалел он. Так и стояли они минут пять, Гошка с лыжами наперевес и собака перегородившая дорогу. Пёс несколько раз приближался, наклонял пасть и норовил тяпнуть за ногу, но Гошка схватил крупную ледышку и каждый раз делал замах, собака быстро отскакивала, но от этого распалялась ещё больше. Сбоку скрипнула калитка, оттуда выглянул небритый мужик, в расстёгнутой фуфайке, накинутой на майку:«Кто тут шастает по ночам, а ну домой, оглоед, всю улицу взбулгачил»,– и чем-то замахнулся. Пёс взвизгнул и, поджав хвост, прошмыгнул во двор, Гошка тоже, не дожидаясь приглашения, отбежал за два дома и только там кое-как натянул обледенелые крепления. Дальше за проулком начинались знакомые дома, они часто там бегали с пацанами летом и даже сами гоняли гусей ветками, если те начинали шипеть. В компании хорошо, не то что гуси – и собаки не страшны, любую можно шугануть. В этом месте он встретил маму: её почти месяц дома не было, бабушка говорила, что она чуть не умерла. Он вспомнил, ей тогда всю ночь плохо было, а под утро в больницу отвезли, потом они узнали, что это аппендицит. Через неделю она должна была приехать из больницы, но почему-то её не отпустили. Отец поехал за ней, а вернулся один, хмурый и всё время ругал врачей, оказывается, у ней в животе забыли ваточку и вместе с ней зашили, а через какое-то время ей стало очень плохо и врачи не могли понять от чего. Поэтому ей сделали две операции, а так как после второго раза очень долго заживало, пришлось ей пролежать ещё две недели. Гошка в тот день был на улице, и они с соседскими ребятами прыгали через лужи. Кто-то из ребят крикнул ему, что его мамка идёт. Он обернулся, увидел её, кинулся было к ней, но тут Генка, который был старше его года на три, что-то сказал, а потом противно заржал, мелюзга тут же подхалимски захихикала. Гошка смутился, резко развернулся и побежал домой сообщить, что мама приехала, и уже во дворе встретил, прижался к ней и только тогда понял, как соскучился. Он поднял голову, посмотрел на неё и увидел, как из-под очков вытекла маленькая слезинка, значит и она скучала по нему. В тот раз она даже ничего не сказала про то, что он выгваздался как поросёнок, хотя после прыжков через лужи он действительно сильно перепачкался. До этого он на людях не давал себя целовать, считал, что другие не должны видеть телячьи нежности, а в тот день не стал сопротивляться, он тогда даже на улицу больше не пошёл, не каждый день такая радость, да ещё целый день мама дома будет. Обычно-то он её почти не видел, уходила рано, а после основной работы, ещё преподавала у вечерников, так что иногда приходила домой, когда сын уже спал. Гошка понимал, почему родители так много работали, он слышал, как мама как-то говорила отцу:«Хватит скитаться по чужим углам – пора уже своё жильё иметь.» Отцу похоже было всё равно, где жить, бабушка их особенно не притесняла, ведь этот дом и он когда-то строил. Гошка тоже не очень её понимал, какая разница, где гулять, всё равно весь день на улице, тем более он в посёлке уже со многими подружился и даже осенью собирался идти там в школу. Но бабушка начинала догадываться о замыслах молодой семьи, тем более она-то и подталкивала их к этому своим каждодневным ворчанием. Последнее время она чаще обычного читала ему книжки, напялив на нос мощные очки на верёвочках. Начинала расспрашивать, как они жили у дяди на горе или в Казахстане. А потом, откинувшись на кровати, негромко напевала:«Что машинушка гудишь, кого задавила? А я Гошку свово в Уфу проводила.» Ему песенка не особенно нравилась, но было приятно, что хотя бы машина о нём будет скучать.

Подходя к дому, он обратил внимание, что свет в большой комнате не горит, значит дядька ещё не вернулся. Сняв заледеневшие, в сосульках, варежки, Гошка стянул лыжи, сгрёб их в охапку и пролез в калитку на пружине, которая всё норовила вытолкнуть его обратно. Кое-как отряхнувшись и оставив лыжи в сенях, он вошёл в прихожую, переходящую в кухню. За столом, развалившись у окна, в шерстяных носках, с дырками на пятках, пил чай дядька. Бабушка, хлопотавшая у печи, подошла, бесцеремонно стянула с внука начинающее подтаивать пальто, но на удивление даже не заворчала. И только дядька быстро оценил обстановку: громко отхлёбнув чай из блюдца, спросил:«Ну и где ты шляешся, я два часа тебя ждал, замёрз как цуцик.» Бабушка резко повернулась и в упор посмотрела на сына, укоризненно покачав головой, и, тяжело вздыхая, начала расправлять сырое пальтишко на спинке стула перед печкой. Да Гошка и сам всё уже понял, увидев сухие дядькины валенки у порога и такие же рукавицы, лежащие на полочке. Ничего не говоря, он прошёл за печку, лёг, не раздеваясь, лицом вниз на свою койку и стал ждать маму.