Таёжная повесть

Мужик растерянно проглотил комок и начал бубнить себе под нос.

– Да погоди ты. Не горячись, начальник. Зачем грубить? Давай поговорим как мужик с мужиком. Ты ведь встречаешься с Мариной?..

– С твоей бывшей женой, – осек его Мишка. Гость обиженно повёл головой, словно его не так поняли.

– Ну зачем ты так. Я с тобой по-хорошему, а ты вот как. Ну, будь по-твоему. С моей бывшей женой…

– Да чё ты с ним сопли разводишь? – пришёл на выручку дружок. – К нему как к человеку приехали, а он…

– Погоди Санёк, мы сами разберёмся, -перебил Владимир. – Ты Мишаня ещё жизни не знаешь. Жизнь, штука сложная. Мы хоть и в разводе, но всё равно, это моя семья, ты должен понять меня. – Он что-то бормотал себе под нос, выискивая нужные слова, чего Михаил и половины не слушал. Пока тот пытался объяснить, насколько сложная жизнь, он неотрывно смотрел ему в глаза и видел в деталях то прошлое, которое связывало Марину с этим человеком, и от этого ему становилось противно, словно он сам был причастен к этой мерзкой действительности, скрыть которую от людей было невозможно.

– Только не морочь мне голову. Мораль мне читаешь, вежливого из себя строишь. Думаешь, не знаю, зачем ты пойло привёз сюда. Купить меня решил, а с пьяным –то разговор короткий. Скажи ещё, что в кабине у вас не дробовик, а черенок от лопаты.

Некоторое время гость молчал, и растерянно смотрел то на Мишку, то на Санька, по-прежнему сидевшего в кабине. Санёк явно дрейфил, понимая, что дело приняло совсем не тот оборот.

– Да брось, ты Мишаня не о том думаешь. По дороге рябцов решили пострелять, вот и дробовик прихватили. Ты за кого меня считаешь? – Владимир опять затянул свою песню, объясняя, что жизнь —вещь сложная и не все так просто. Неожиданно до Михаила дошло, что этот визит к нему не случаен, и ему была причина. До него вдруг дошло, что в Никольском что-то произошло, и очень серьезное.

– Ты понимаешь… – не унимался «бывший», – я люблю их. Без них мне не жизнь. Это же мои дети. Тебе не понять, у тебя своих детей нет. Ты для них всегда будешь неродным, отчимом. Ну скажи что я не прав. Ты же молодой мужик, тебе что, баб не хватает? Маринка, конечно, женщина видная, но тоже, сам понимаешь, не первой свежести. Мы ведь не на пустом месте развелись. Я, конечно, не святой, но и она…Ну на хрена тебе всё это, дети чужие, проблемы… Это же обуза. А ты человек вольный, я же вижу.

Незаметно слова гостя стали вызывать некое смятение. Мишка даже почувствовал вину за то, что этот человек страдает от того, что не может жить вместе со своими детьми. Его даже стало жаль. В какой-то миг Михаил подумал, что вторгся на чужую территорию, занял чужое место, на которое, быть может, у него не было никаких прав, и что перед ним такой же человек, как и он сам, мужик, со всеми слабыми сторонами и привычками. И что он, будучи младшим по возрасту, должен как-то проникнуться мыслями гостя, войти в его положение. В то же время последние доводы бывшего мужа отступиться неожиданно поставили Ваньку и Катьку рядом с теми детьми, которых он ещё совсем недавно учил в школе, проверял тетради, гонял до седьмого пота на уроках физкультуры, таскал в походы. Те дети тоже были чужими, но он любил их, и они отвечали тем же. От этих мыслей он как будто проснулся, и увидел, кто в действительности стоит перед ним. Он вспомнил, как этот бывший папаша проявлял заботу о своих детях. Раз в неделю Кузя появлялся с шоколадками по двадцать четыре копейки, и бутылкой домашнего коньяка местного разлива, в то время, когда в семье не хватало денег, чтобы заготовить на зиму дров, или купить детям школьную форму и учебники; на фоне сельской безработицы об алиментах можно было забыть. Но визиты в родную семью были регулярными, а вместе с ними тотальное поедание продуктов, всевозможные обещания манны небесной, клятвы, потом упрёки, а в конце, традиционный скандал. Наверное, кроме страха и отвращения, этот человек ничего вызвать у детей не мог. Михаил только не мог понять, как Марина терпела все это не один год. Последнее время «бывший» не появлялся, и было понятно отчего.

– Ты, ссука, это называешь любовью? – взорвался вдруг Мишка, уже полностью осознав, что всё услышанное им враньё уязвлённого эгоиста, который кроме себя и своих ничтожных целей в жизни больше знать не хочет. – Убирайся! – почти прорычал Михаил. – Пошёл вон!

–Не понял. Ты это мне, что ли? Ты что, крутой такой?

Гость опешил, он явно не ожидал такого оборота. Куцый бегал рядом, словно понимая обстановку, и косился на незваного гостя. Своим видом он напоминал злую гиену и уже присматривал место помясистее, поскольку «бывший» начинал обрастать жирком.

…– Убери свою шавку, – пригрозил гость, указывая на Куцего, стоящего почти вплотную и примерявшегося уже настоящими зубами к его заднице.

Мишку едва не прорвал смех от наглости Куцего. Кобель был в своей стихии. Недовольное рычание вдруг переросло в устрашающий рев. На взмах рукой Куцый немного осадил свой зад и, как лев, кинулся на врага, намереваясь вырвать у него всё мужское достоинство.

Мужик потерял своё величие и заорал, как младенец. С трудом оторвав от мотни озверевшего кобеля, он кинулся к машине, но Куций не отставал. Мишка еще раз услышал четкий «клацк». Дело принимало нешуточный оборот, поскольку Куцый мог по-настоящему укусить, а это грозило судебным разбирательством, поскольку имелся свидетель.

– Ну все, козел! – заревел от обиды «бывший». Он действительно ревел. Физиономия его покрылась белыми пятнами, а из глаз брызгали слезы. – Ты видел Санёк! Он мне брюки порвал, он меня укусил, тварь. Я сейчас его прибью! И тебя вместе с ним.

– Лучше не дергайся, – предупредил Мишка, стараясь держать себя в руках. Куцый стоял перед калиткой, не собираясь выпускать непрошеного гостя неотмеченным. – А то останешься без яиц. Кому тогда старух деревенских осеменять придется.

– Остришь, значит. Ну ты сейчас попляшешь, остряк! – сквозь зубы произнёс бывший, и большими шагами пошёл к машине, на ходу пытаясь стряхнуть с задней ляжки отважного Куцего. Он с силой рванул ногой, оставив собаку с куском штанины в зубах. Когда он вернулся обратно, держа в руках одностволку, Мишка продолжал все так же стоять и смотреть на него, предусмотрительно спрятав собаку в кладовке. Кобель исходил на бешенство и грыз от ненависти дверь. Сжимая за спиной металлический шкворень, на всякий случай, Михаил встал в проёме калитки, не давая гостю хода во двор.

– Рябчиков, значит, решили пострелять. Ну, что же ты остановился?

Краем уха он услышал гудение машины. Кого-то несло к шапочному разбору, но Мишке это было на руку.

– Ты думаешь, у меня ствола нет? На таких, как ты, хватит и штахетины.

– Поязви мне! Остряк. Сейчас ты у меня в штаны наложишь! Плясать будешь!

– Лучше, чем у тебя вряд ли получится, – стараясь не смотреть на оружие, с усмешкой ответил Михаил, хотя затылок его покрылся холодной испариной. – Дорогу-то сам найдёшь? Или показать?

Гул двигателя был уже отчетливо слышен, это ехали лесники.

– Время не теряй, – уже с угрозой в голосе сказал он, – или из тебя и твоего дружка одну большую навозную кучу сделают. – Он стал медленно наседать, сокращая и без того малое расстояние, хорошо зная, что чем ближе к стволу, тем больше шансов увернуться, или отвести выстрел. Но Михаил был уверен, что до этого уже не дойдёт.

– Круто гнёшь Мишаня, гляди, переломишься.

Мишка откровенно рассмеялся от последней фразы. Он понял, что дальше обмениваться угрозами уже нет смысла.

Мужик вдруг изменился в лице, словно надев маску.

– Хорошо смеется тот, кто последний смеётся. До тебя я еще доберусь. Поглядим ишо.

– А тогда что?

Мужик опустил ружье:

– Узнаешь, – он ухмыльнулся и сплюнул. – Но ты жди.

Понимая, что всё самое худшее позади, Михаил медленно развернулся, до последнего держа гостей в фокусе зрения, и как бы нехотя, вразвалочку, пошел к крыльцу. Ему не верилось, что с виду нормальный человек мог опуститься до такого унижения. К таким людям он подбирал только одно подходящее слово – дерьмо.

–Тебе здесь долго не жить. Скажу, кому следует, сожгут всё. Поглядим, как ты запоёшь тогда, – продолжал угрожать бывший. – И сучку эту проучу.

На полпути Мишка резко остановился. От этих слов в груди полыхнуло, словно внутрь плеснули раскалённым свинцом. Он в два прыжка догнал мужика и резко отдернул его за плечо. И хотя тот был в два раза массивнее, от сильного рывка пошатнулся и грохнулся всей тушей на землю, выронив дробовик. Михаил поддел ружьё сапогом и закинул в придорожную болотину. Он уже хотел наброситься на него, но безоружная и нелепая поза врага вызвала в нём смятение. Ему стало противно, и вместе с тем, Михаил едва сдерживал гнев.

– Ты чего? Чё ты руки тянешь?

– Если ты тронешь её хоть пальцем, пусть даже волосок упадет по твоей вине, я найду тебя и убью…

Лицо гостя изменилось, он вдруг весь съёжился.

– А кто тебе сказал, что я собирался ее трогать? – Мужик ехидно улыбнулся, и на карачках пополз за ружьём.

– Проваливай.

С бугра уже сползал, похожий на гусеницу, зеленый «Зил». Побрякивая бортами, он медленно спустился с пригорка, в кузове сидела веселая компания лесников, среди которых особенно выделялась красная физиономия Тольки Козырева. Михаил нарочно не сдвинулся с места, не давая «шохе» въехать в ручей, чтобы тот не замутил своими колесами чистую воду. Каким-то чудом освободившийся от плена Куцый уже бегал героем по двору, таская в зубах оторванные лохмотья от одежды визитёра. В отличие от своего хозяина собака не знала страха и человеческих условностей, для неё враг должен был быть уничтожен.

Когда лесники уехали, он почувствовал, что не в состоянии владеть собой. Даже бесшабашный Толька не развеял его переживаний.

Михаил поймал коня, накинул седло и взял дробовик. Конь стриг ушами, не в силах понять, почему его куда-то гонят не по расписанию, ведь на очереди была горбушка хлеба и дымокур.

После пережитого не хотелось оставаться на пасеке, надо было хоть немного расслабиться, развеять накипевшие чувства. Забыть о от навалившихся комом проблемах, которые все больнее вырисовывались в его сознании. Он поймал себя на мысли, что испытывает досаду. Слова визитёра задели его за больное место, он действительно влип в чужую историю, которую сделал своей, и это его больше всего злило. А ещё он не знал как правильно поступить, ведь у него был выбор. Он действительно мог отойти в сторону, перетерпеть, да просто сделать вид, что ничего не происходит, и время само всё наладит. Однако, за этими мыслями он ясно увидел ухмыляющееся лицо бывшего, кому такое поведение было только на руку. Собственно, за этим он и приезжал, наверняка. Зародить в сомнение, и оно словно червь со временем, действительно, сделает своё дело. Михаил поразился тому, как легко впасть в жалость к самому себе, особенно когда манипулируют чувствами. Всё это было так ново для него, и в то же время так знакомо, если брать во внимание любимую его русскую классику. Ведь он был учителем литературы. Но в том и было дело, что в жизни она не помогала, и всё, что ему предстояло сделать, он должен был и понять, и совершить самостоятельно.

Его удивляло и то, с какой скоростью расползались по селу сплетни о его личной жизни. Не прошло и недели, как он решился и сделал ей предложение. Он долго не хотел признаваться самому себе, что уже давно живёт одной жизнью с Мариной. Вместе с ней переживает, делит радость и печаль. То, что он чувствовал к ней, несправедливо обиженной судьбой, заставляло переживать. Наконец, после теплых встреч и невыносимых разлук, когда он уезжал на пасеку, до него дошло, что без неё он уже не сможет жить по-старому. А пустить отношения на самотек было не в его правилах. Да и не он один засматривался на Марину. Удивляло его и то, что такая яркая женщина, мимо которой не прошел бы, не оглянувшись, ни один мужчина, выделила именно его.

Конь словно чувствовал, чего от него хотят. Как танк взбирался по заросшему распадку, проявляя невиданную выносливость и упорство. Огромные выворотни, промоины, густая трава; он как будто не замечал этих преград на своём пути. Мешок шёл, не останавливаясь, стараясь во всём угодить своему хозяину, хотя сладкая трава так заманчиво щекотала ему ноздри. Все тропки ему уже были хорошо знакомы. Краем глаза он косил на того, что сидел сверху, не забывая выбирать дорогу полегче. Спать на Мешке было чревато. Он мог в любой момент шарахнуться от незнакомого предмета, даже камня, вывернутого кабанами. Особенно ночью. Мешок панически боялся даже собственной тени. Все внимание конь переключал на длинную железную палку, которая всегда вселяла ужас в его ранимую лошадиную душу. Едва раздавался неслышимый металлический щелчок, как Мешок врастал в землю и замирал. Если бы у него имелись руки, то он обязательно закрывал бы ими уши. Однако к выстрелам он привык быстро.

Когда конь стал уже чертить мордой крутой склон, Мишка слез и повел его в поводу. Выход физической силы снял немного напряжение. Он уже решил, что ему срочно надо оказаться в Никольском. Какое-то тревожное предчувствие говорило ему, что он срочно должен увидеться с Мариной.

На пасеке было полно работы. Несколько семей нуждались в хорошей ревизии. С начала сезона он прозевал несколько роёв, а в его положении такое было недопустимо. Но все это было мелочью, о которой даже не хотелось думать. Он хотел увидеть свою женщину. Только с ней он чувствовал себя спокойно. Он знал, что там его всегда ждали. Когда он приезжал, дети вешались на руки, не давая ступить и шагу. Мишка смеялся и дразнил их, придумывая им самые необычные прозвища. Конечно, это была не первая любовь в его жизни, но она стоила всего того, что ему довелось пережить в прошлом. Возможно, что всё это было обязательным испытанием, без которого встреча с Мариной уже не воспринималась бы как награда. Он понял, что она последняя, и чувства к ней были самые сильные, и наверное, больше никогда не повторятся. Очаг. Семья. Дети. Пока все это стояло на втором плане, хотя имело немалое значение в будущем.

Конь смиренно брел за хозяином, изредка громко фыркая и вырывая с треском на ходу пучки травы. Михаил не заметил, как вышел на самую вершину гряды сопок, опоясывающих со всех сторон его пасеку и уходивших в бескрайнюю синеву. Они всегда манили его своими очертаниями, словно спина дремлющего дракона, особенно на закате, покрываясь фантастическими красками. Порой они так возбуждали его воображение, что вызывали страх. Сопки уходили все дальше вверх и уже за горизонтом превращались в настоящие непролазные дебри. Там, в голубой дымке, начиналась тайга. Все лежало как на ладони. Долина, уже затянутая легким покрывалом вечернего тумана; лучи заходящего солнца искрились в его прозрачной пелене белыми нитями. Извилистая жилка ручья, неслышно бегущего в зелёной траве. Картина завораживала. Место это он любил, хотя ходил сюда редко. Он приставил дробовик к дереву и сел прямо на землю, чтобы перевести дыхание. Конь спокойно ходил по полянке и щипал траву. Мишка вытер картузом взмокшую шею и лицо. Снизу поднимался легкий ветерок. Он подошел к коню и отвязал от седла мешок с солью.

Уже давно он заметил, что место это чем-то приманивает лесных обитателей. Всюду пестрели козьи лежки и копанина. А главное – рядом с пасекой. Солонец мог стать чем-то вроде магазина, правда, большее время ему надо было побыть на замке.

Он выкопал небольшую ямку в черной рыхлой почве и высыпал соль. После чего все завалил землей и тщательно утрамбовал. «Теперь очередь за зайчиками. Именно они должны разнести на лапках вкус драгоценной соли по лесу. А зверь придет. Непременно придет». Он глянул поверху и приметил хорошую дубину с разветвлением наверху: «Хорошее место для сидьбы». Все благоприятствовало. И ветерок снизу, и отсутствие теней и силуэтов на фоне густых верхушек деревьев. Здесь надо было устраиваться надолго.

Ему вдруг захотелось показать свой мир Марине. Привезти ее на пасеку. Оторвать хоть на короткое время от монотонной каторжной жизни. Познакомить с Куцым, Васей. Покатать на Мешке. Приезжая к ней, и подолгу оставаясь в гостях, не выходя из-за стола, он безостановочно рассказывал о своей жизни на пасеке. Марина была в восторге от его историй, которым не было конца. Иногда, когда дети уже спали, он брал книгу и читал ей вслух; читал он прекрасно, по ходу сопровождая текст жестами, срываясь в приглушенный хохот, если сюжет был смешным. Иногда они зажигали старую фитильную лампу, и при её свете, в полумраке играли в тени. Это была игра самой Марины, умевшей строить с помощью пальцев рук всевозможные фигурки. Потом их руки сплетались в одно существо, и уже не расцеплялись до самого утра.

Пройдя по тенистой вершине сопки, покрытой сплошь козьими лежками, он стал спускаться, выбрав дорогу поположе. Почуяв скорое освобождение, Мешок пошел веселее (шаг был у него отменным), и его пришлось даже немного притормаживать. Незадолго до этого на чистом небе появились облака. Сначала это были длинные лисьи хвосты, похожие на гигантские лопасти винта, но по своему опыту Мишка знал, что они не обещают ничего хорошего.

– Даст бог, пронесет, – решил он, думая про себя одну и ту же мысль. Где-то внизу пробряцал своими бортами «Зил», возвращаясь с лесопосадок. Это его слегка расстроило. «Ничего, Мешку работа будет».

Уезжая надолго, обычно коня он оставлял у деда Василия в Столбовом, и последнее время уже начинал волновался за то, что Мешок мог свободно уйти в деревню, где и слепни не беспокоили в конюшне, и верхом никто еще не ездил. Поэтому загодя, чтобы Мешок не уходил далеко, он сочинил ему побочень, связывая переднее и заднее копыта, и уже не отпускал коня свободно разгуливать, как раньше.

На вечерний автобус из Столбового он опоздал и решил дождаться завтра, чтобы уехать на утреннем рейсе. Не хотелось вставать рано и собирать росу, хотя можно было и у деда переночевать. Но опять выпивать, поскольку без пузыря ехать к Васе себе дороже; коня держать, поить и кормить за дарма, мало кому охота. И тогда, не приведи господь, нажраться до помутнения в рассудке, Мишке не хотелось. А то, что дед Сухарев соблазнит его и, чего доброго, припрется кто-нибудь из сыновей… Нет. Лучше встать вместе с солнышком – и в путь. Тем более что ноги бить не придется. Он оглядел мощную спину своего раба, и у него потеплело на душе.

Пока он хлопотал над ужином, наступили сумерки. Он отметил, что облака спустились низко и затянули почти все небо. Он не совсем понял небесный ритуал, всё произошло слишком уж быстро.

Не прошло и двух часов с тех пор, когда на небе не было и облачка. Он обратил внимание и на то, что птицы в лесу давно притихли. Даже когда он брел по лесу, не слышал их пения. Впрочем, это его мало волновало. Где-то в ручье квакали жабы, и ему хватало их музыки. Куда-то пропал гнус, хотя это было его время. Стало быть, не было никакого смысла разводить дымокур. Чувствуя благодать предстоящей ночи, Мешок укондыбал в своих «кандалах» неизвестно куда и Михаил пожалел, что не запер его в конюшне. Эта мысль его расстроила больше всего. «Как он мог так неправильно поступить. Конечно, конь не уйдет. Всюду «часовые». Но пойди, отыщи его в кустах, а утором обязательно выпадет роса». Он включил радио и завалился на койку поверх одеяла. На веранде уже хозяйничал Вася, гремя кружками на столе.

– Вот скотина! Ну-ка, брысь со стола! – не вставая, крикнул он коту. Звуки смолкли. Он поленился убрать со стола, оставив всё на утро, а Вася воспользовался и, наверное, упер недоеденную селедку. «Пусть подавится».

Среди ночи он проснулся от монотонного шума за окном. Шел дождь. Это его чертовски расстроило. Дорога от дождя быстро превращалась в кисель. Даже на коне по раскисшему месиву идти было опасно. «Чего доброго, загремишь». Можно было запросто покалечиться, попав под коня. Мешок был некованый.

Он не сдержал досады и сел. Последнее время он стал обращать внимание на боли в левом боку. С рукой тоже творилось неладное, покалывало под лопаткой. Он потер грудину и вышел на веранду. Дождь шел монотонно, без всяких порывов, покрывая тонкой пленкой выкошенную лужайку перед домом. Михаил не удержался и с досадой ударил кулаком в приоткрытую дверь. Где-то под верандой сопел Куцый. Ему на дождь было глубоко наплевать. «Мешок сейчас кайфует. В дождь коням хорошо. Ни мошки, ни жары». А ему не нужен был дождь. Осознавая нелепость создавшегося положения, он пожалел сто раз, что не уехал вечером. Смалодушничал. Постояв немного на крыльце, бесцельно вглядываясь в тёмную завесу дождя, он прошел в дом и разделся, бросив тряпье на соседнюю койку. В течение ночи он несколько раз просыпался от боли в левом плече. За окном все также монотонно, нисколько не уменьшаясь, шел дождь. Спал Мишка до последнего, краем уха улавливая шум за окном. Наконец, отбросив хандру и обиду на весь белый свет, он вскочил и с чугунною головой вышел на веранду. Картина нисколько не изменилась. Он понял, что утренний автобус, если он был, давно уехал, и спешить было уже особо некуда. Михаил поглядел в серую свинцовую мглу, затянувшую небо. Он никак не мог припомнить такого дождя. Были с ветром или с громом, или просто моросящие. На то она и природа. Здесь же вода лилась нескончаемым потоком нитей и уже заполнила до отказа ручей. Переезд залило, и речка превратилась в бурлящий поток. Он представил, что сейчас творится на Столбовке или на Манчжурке, куда вот таких ручьев впадало множество.

– Ничего, – успокаивал он себя вслух, – проплывем. Кони умеют плавать.

Пришлось готовить обед. Вася был тут как тут, не давая покоя своим воем. Куцый сидел перед порогом с мокрой, общипанной мордой, с его носа капала вода. Он только что ловил мышей в зарослях конопли, и морда его была вымазана черной землей. Кобель предано смотрел на хозяина, не пропуская ни одного его движения. Наверное, больше всего ему хотелось разобраться с Васей, вконец обнаглевшим и забывшим, кто главный на пасеке. Пчелы сидели в ульях и даже не выползали на летки.

Настроение было таким же серым, как и небо. Ему не оставалось ничего, кроме как ждать.

– Ничего. Будем слушать радио, – рассуждал он вслух. – Дождь и в Африке дождь. Какая разница, где смотреть в окно. У нас есть книжка, будем ее читать. Письмо напишем. Забыл, когда последний раз в Горный писал (где-то валялось начатое письмо), новое начнем. Дождь шел целый день. И на второй, и на третий, не прекращаясь ни на минуту, он все лил и лил, заполнив до отказа всю пойму. До пасеки уже доносился зловещий рокот вышедшей из берегов Столбовки. Так же, как и ручей, Мишку захлестывало недобрыми предчувствиями. Он представил почерневший поток взбунтовавшейся Столбовки, и его передернуло. Прикончив все запасы еды, он оказался перед выбором. Надо было выползать из этой дыры. Вода подобралась к самой калитке. Ручей напирал, не разбирая пути. Его потоки перехлестывали через мосток, нависающий в обычное время в метре от воды. Вода огромным горбом переваливалась через перекинутое дубовое бревно, силясь разломать все на своем пути.

Пока шел дождь, Мешок ни разу не появлялся. Лишь однажды ночью прогрохотал пустым тазом, куда обычно ему насыпали овес, и опять скрылся в своём городе. Конь вел себя по-скотски, чем и являлся на самом деле. Услышав удары по его любимой посуде, он наконец-то вышел из кустов, наивно представляя, что его сейчас угостят тройной пайкой овса. Но вместо этого на него надели седло и сунули в зубы кусок железа. Если бы не побочень, он давно бы смылся. По его разумению, хозяин обошелся с ним грубо и несправедливо, что подтверждалось наваленной кучей. Спотыкаясь и пробуксовывая на раскисшей дороге, Михаил направил коня к нижнему броду. Увидев бурлящую речку, у него отпало всякое желание переходить в этом месте вброд. Да и сколько он ни пытался заставить коня войти в клокочущую речку, тот пятился назад, выпучив ошалелые глаза. Была еще дорога через второй брод, более пологий, но и там, наверное, было не лучше. Однако выбора не было. Ручей Мешок одолел со второй попытки, выискивая места помельче.

Второй брод превратился в настоящее море. Посредине этого моря, в буквальном смысле слова, пролетала Столбовка, бешено пронося мимо разный лесной хлам. Вокруг летали вороны, не предвещая ничего доброго. Дождь немного поредел. Где-то засветило в просветах солнце, но впереди всё ещё оставалась Столбовка. Больше всего волновало течение, глубина не пугала. Заход в реку был плавным, и, зайдя по брюхо, коню уже не было пути назад.

–Толи ещё будет, -непонятно кому произнёс вслух Мишаня. Тут же он вспомнил своего прошлогоднего необычного гостя. «Вода… Откуда она взялась? Уж не труппы это убиенных африканских слонов и баобабов?» Он попробовал себя подбодрить, но получалось не очень. Столько воды в этих речках он ещё не видел. Что-то зловещее было в тех словах незнакомца, когда он смотрел на чёрный поток воды. Толи ещё будет…

–Дома напьешься, – отдернул он погрустневшего коня. Конь вынул морду из воды и покосился на хозяина. – Давай, Мешок, пошел, – понукал он мокрое животное. – Но! Кому говорят! Или тебя стадо плывущих покойников напугало?