скачать книгу бесплатно
– Узнай, Паха, пожалуйста. Что-то мне подсказывает, что не совсем тут криминал в чистом виде.
– Ладно, Виленыч, спасибо за чай! – улыбнулся Паха. – Только вот пряники к чаю у тебя совсем невкусные и черствые, – он постучал пряником по столу. – В следующий раз занесу тебе свежих. Все, мне пора. Вечерком завтра заскочу, принесу тебе свежих пряников.
– Давай, Паха, береги себя!
– Как скажешь, профессор! – улыбнулся Паха.
Глава 6. Революционер и геометр
Проводив Паху, Вилен прилег на кушетку. Только сейчас, оставшись один, он почувствовал дикую усталость, которая словно гранитная плита навалилась на него в одно мгновение. «Я что, мешки целый день таскал? – с удивлением подумал Вилен. – Откуда такая слабость? Ладно, просто надо лечь, отдохнуть, чего-нибудь почитать. Кстати, где-то у меня была книга Валевича про супрематизм». Вилен поднялся с кушетки и направился к книжному шкафу, чувствуя, как силы с каждым шагом стремительно покидают его. «Уж не простыл ли я? Да нет, не должен», – успокаивал он себя. Добравшись до книжного шкафа, Вилен приступил к поиску, перебирая пальцами корешки книг. «Где-то, где-то она тут была, – бормотал Вилен. – Вот она!» На обложке значилось: «Седзимир Валевич. Супрематизм. Бытие как беспредметность».
Книга была издана в 20-х годах и досталась Вилену от деда. На форзаце была надпись на польском, но он с детства знал перевод: «Пламенному революционеру от геометра и абстракциониста, на вечную память». И подпись «С.В.». В памяти всплыли воспоминания о деде, которого Вилен очень любил и с которым провел большую часть своего детства. Недаром говорят, что внуки и деды очень близки. Звали деда Конрад Вацлав Сикорский, он был польским коммунистом, профессиональным революционером и участником Великой Октябрьской социалистической революции. В 1919 году на Первом конгрессе Коммунистического Интернационала, где он участвовал как делегат от Коммунистической рабочей партией Польши, ему довелось разговаривать с самим Лениным. Дед часто вспоминал, как его представили вождю мирового пролетариата, и Ленин поинтересовался у него, как идет процесс объединения Коммунистической рабочей партии Польши с левыми и социалистическими организациями Польши и какие проблемы, по мнению деда, есть на этом пути. После запрета в Польше КРПП во время советско-польской войны дед с семьей перебрался в Москву на работу в ИККИ – Исполнительный комитет Коммунистического интернационала от Компартии Польши. Вилен бережно хранил его членский билет Коминтерна: рядом с пожелтевшей вклеенной фотографией соседствовал незамысловатый текст: «Тов. Сикорский является членом Исполкома I Коммунистического Интернационала». В 1933 году Сталин обвинил руководство Компартии Польши в троцкизме и антисоветской позиции. За обвинениями последовала физическая расправа над рядом руководителей Польской компартии. В 1938 году вышло постановление президиума Исполкома Коминтерна о роспуске Компартии Польши и ликвидации польской секции Коминтерна. Дед был арестован. Слава Богу, ему удалось избежать расстрела, он получил 25 лет лагерей и был сослан в Магадан. В 1954 году реабилитирован. В 1955 вернулся в Москву, домой на Ордынку.
Вилен приоткрыл книгу в середине, на странице, переложенной закладкой, которой служила старая, еще с фигурной обрезкой фотография. Он с волнением взял фотографию в руки и улыбнулся. «Так сейчас уже почти не обрезают», – подумал он. Вилен сразу же узнал эту покрытую коричневатой вуалью сепии фотографию из детства, на которой аппарат безымянного фотографа навечно сохранил его деда и художника Валевича на Моховой улице перед зданием ИККИ – Исполнительного комитета Коммунистического интернационала. Да, дед знал Седзимира Валевича, знал близко, более того, они были друзьями, этакие два поляка в стране Советов. Как и Сикорский, Валевич был поляк, хотя и родился на Украине, Сикорский же был родом из Варшавы. Дед часто рассказывал Вилену про художника. Познакомились они в Петрограде зимой 1916 года на выставке «0-1-0», где Валевич впервые выставил свою самую знаменитую картину «Лиловый куб», которая произвела, по словам деда, настоящий фурор на тогдашнюю художественную интеллигенцию. Что же касается деда, то, будучи профессиональным революционером, повидавшим жизнь с изнанки, человеком очень прагматичным и конкретным, он не особо верил во все эти разговоры Валевича про метафизику и вообще считал его большим хитрецом и даже мистификатором, и уж тем более относился весьма скептически ко всей этой, как он выражался, «новомодной абстрактной белиберде явных бездельников». Но как человек Валевич ему очень нравился – умный, веселый, общительный, всегда не прочь, как говаривал дед, «опрокинуть рюмаху-другую под крепкий анекдотец» в хорошей компании. Пользуясь своим положением и связями, дед часто помогал Валевичу в организации выставок и в Питере, и в Москве.
«Эх, был бы жив дед, – с сожалением подумал Вилен, – он бы точно что-нибудь рассказал про „Куб“, что-то, что могло пролить свет на эту кражу. Наверняка он знал больше, чем все остальные, ведь сколько вечеров напролет, по его словам, провели они с Валевичем за разговорами „обо всем на свете“. Эх, жаль, дед не вел дневников! Хотя это и понятно: после того, что он прошел, сознательно писать на себя новые срока…»
Вилен подошел к кушетке, включил настенное бра, прилег, открыл книгу и начал читать в том месте, где находилась фотография.
«…Вихрь движения мысли – с быстротой молнии освещает мрак будущего, чтобы увидеть скрытые в нем практические выводы как ключи ответов. Немногим удается в молниеносном блеске разглядеть ключи ответов. Кто увидел, тот движется дальше, кто не увидел, остается при прежнем доказательстве. Но в действительности достиг ли тот совершенства, кто увидел ключ, и имеет ли преимущество перед тем, кто остался при старом ключе доказательств…»[2 - Казимир Северинович Малевич. Собрание сочинений в пяти томахТом 3. Супрематизм. Мир как беспредметность, или Вечный покой]
«Ну и как, уважаемый создатель Лилового куба, мне найти ключ к разгадке, который поможет мне ответить на вопрос, зачем из Третьяковки похитили вашу странную картину? – вступил в воображаемый диалог с художником Вилен. – Тут нужны факты, информация, а уж вихрь мысли-то у меня раскрутится, уж будьте покойны. Только вот где ее взять, эту информацию? Да что же за тайна-то такая у этой, в общем-то, незатейливой картины? А может, и нет никакой тайны, – рассуждал Вилен, – раз за столько лет где-то что-то не всплыло. Может, я просто додумываю. Или эту тайну кто-то очень надежно хранил, а сейчас… За что же зацепиться?»
Вилен продолжил чтение:
«Мысль в предметном мире – самое высшее средство или орудие практического и научного мира, она распространяется с быстротой молнии, а может быть, превосходит ее тысячами раз больше. Летит, ощупывает Вселенную, проникая вглубь и вширь, ища подлинного целого и всевозможных оправданий и причин явлениям, позабывая, что все явления есть результат процессов-представлений, пространство которых заключается в небольшом черепе человека, и что трудность постижения кроется в тех же мыслительных сочинениях несуществующего практического пространственного целесообразного мира в натуре»[3 - Казимир Северинович МалевичСупрематизм. Мир как беспредметность, или Вечный покойЧасть I. Супрематизм как чистое познание].
Постепенно в голове Вилена слова стали наслаиваться друг на друга, строчки путались перед глазами, буквы сливались в серые пятна. Потом они плавно, словно игральные карты в руках неведомого иллюзиониста, стали перемешиваться с мыслями и обрывками событий прошедшего дня. Все это причудливым вихрем завертелось в голове в какой-то сюрреалистический клубок. Клубок вертелся все быстрее и быстрее. Вилену чудилось, что он сидит на какой-то гигантской карусели и с каждым новым кругом карусель эта все набирает и набирает обороты. Потом все вокруг стало сливаться в фиолетовое пятно. Еще мгновение – и Вилен оказался внутри гигантского фиолетового куба. Куб становился все темнее и темнее, пока, наконец, не стал абсолютно черным. И тут Вилен явственно почувствовал, что теряет опору в виде кушетки и начинает стремительно падать вниз. «Боже, – со страхом подумал Вилен, – что со мной происходит, я сейчас разобьюсь…» Он стал лихорадочно хвататься руками за окружающее черное пространство, но это не помогало, он чувствовал, как его тело стремительно летит вниз и набирает ускорение. «Сейчас я превращусь в мерзкую лепешку из костей и плоти…» – он понимал, что бесконечно падать невозможно. Вилен весь сжался в ожидании близкого удара. «Господи…»
Глава 7. Мастерская художника
Все вокруг стало ослепительно-белым от яркого света. Вилен почувствовал, что ноги его наконец-то ощутили опору. «Это и есть переход от жизни к смерти?.. Я-то думал, будет больнее, – искренне удивился и обрадовался он. – Оказывается, это не так и страшно». Тем временем яркость света стала постепенно убавляться, медленно проявлялись и становились все более четкими очертания каких-то предметов. Приглядевшись, Вилен понял, что находится в мастерской какого-то художника. У стен и на мольбертах стояли картины. В одном из углов Вилен разглядел бюст какого-то античного мыслителя. Как водится, в мастерской царил полный «художественный» беспорядок. Очертания мастерской становились все резче и наполнялись цветом, словно детская «раскраска» в руках увлеченного ребенка. Вилен бросил взгляд в сторону стола, стоявшего в углу мастерской. За столом угадывались два силуэта, с каждым мгновением их контуры становились все четче. То, что он увидел, через мгновение повергло его в шок, а вернее сказать – в ужас. От неожиданности он отпрянул назад, но уперся спиной и обеими ладонями в холодную стену. Ладони ощутили холод стены, выкрашенной масляной краской и плохо отштукатуренной. «Это что, реальность или сон?» – не мог понять Вилен, хотя явственно чувствовал ладонями даже мелкие цементные пупырышки крашеной стены. «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, – чуть слышно прошептал Вилен. – Как же это…» В надежде проснуться он закрыл глаза и сильно ущипнул себя за ногу, чуть сморщился от боли и снова открыл глаза. Но картинка не изменилась.
За столом сидел его дед, а рядом с ним Валевич. Они что-то оживленно обсуждали и время от времени громко смеялись. Сначала звук их разговора был какой-то глухой, еле различимый, словно из-за толстого стекла, и больше напоминал какой-то гул. Потом Вилен стал различать уже обрывки фраз. «…а Троцкий и скажет – умер Ленин, ну и… с ним… и будет в корне неправ». Дед и Валевич громко засмеялись. Потом дед разлил что-то по стаканам. «Интересно, они меня видят?» – подумал Вилен и слегка подтолкнул вперед небольшой подрамник с натянутым на него холстом, стоявший рядом. Подрамник, покачнувшись, плавно, словно парашют, с легким шумом опустился на пол. Дед и Валевич одновременно посмотрели в его сторону. Вилен замер. Ему казалось, что они смотрят ему прямо в глаза.
– Вот, Седзимир, от твоих непотребных анекдотов про вождей мирового пролетариата уже картинам стыдно – падают, – засмеялся Конрад и махом опрокинул маленькую граненую рюмку. Потом закусил хлебом с кусочком сала, помолчал и уже серьезно продолжил: – Вот и ты когда-нибудь вот так же упадешь… около стенки, если не прекратишь налево-направо рассказывать свои анекдотцы.
– Сквозняк это, Конрад. Сейчас прикрою дверь, – Валевич поднялся со стула и направился к упавшему подрамнику.
Вилен замер. Боясь шелохнуться, он смотрел на великого супрематиста, который, слегка косолапя на левую ногу, двигался в его сторону. Валевич подошел почти вплотную к нему, что-то сказал по-польски, согнулся, не спеша поднял подрамник, поднес его к лицу и внимательно посмотрел на него. Потом аккуратно прислонил к стене. Вилен буквально вжался в стену и замер, стараясь не дышать.
– Похоже, подрамник с душой, как полено у Папы Карло, живет своей жизнью, – засмеялся художник над самым ухом Вилена, потом повернулся в сторону Конрада: – Знатная, наверное, картина может получиться. Определенно шедевр, – Валевич опять засмеялся. – Нужно только изобрести название, соответствующее масштабу шедевра. Ну, хотя бы что-то вот навроде этого, – и он показал пальцем в сторону одной из картин, стоявшей чуть поодаль. Вилен повернул голову в направлении, куда указывал художник, и обомлел. На испачканном разными красками и видавшем виды мольберте красовался легендарный «Лиловый куб».
Не поворачиваясь в сторону деда и пристально глядя на картину, автор «Куба» продолжил:
– Знаешь, Конрад, в чем смысл этой картины?
Сердце Вилена учащенно забилось. Он весь превратился в слух, даже слегка вытянул голову чуть вперед. Сердце его стучало так, что, казалось, стук разносится на всю мастерскую. Наконец-то! Сейчас он все узнает!
– Да, в чем, Седзимир, смысл этой картины? – слегка улыбаясь, подыгрывал дед великому супрематисту. По его глазам было видно, что смысл картины для него давно ясен.
– Они все думают, что это… – тут художник замолчал, словно что-то вспоминая. Вилен машинально подался вперед, чтобы не пропустить ни единого слова. После паузы Валевич, не отрывая взгляда от картины, продолжал: – мой манифест, так сказать, живописный манифест супрематизма, – потом загадочно улыбнулся и добавил: – Ну, пусть так и считают. А всё ведь, Конрад… – он снова замолчал, словно в нем что-то боролось внутри, что-то не давало принять решение – рассказать или все же не стоит, даже своему близкому другу. «Ну, не тяни, давай уж, выкладывай все по полной», – мысленно подгонял его Вилен.
– Всё ведь намного проще, – сказал художник, рассматривая свою картину.
– Что намного проще, Седзимир? – уже раздраженно переспросил дед.
– А может быть, сложнее… – не обращая внимания на его вопрос, задумчиво продолжал Валевич. Потом посмотрел в сторону деда и засмеялся: – Ладно щучу я, Конрад, конечно же это мой манифест и, разумеется, вершина супрематизма. Давай, вельможный пан, наливай… – и, видимо, забыв, что хотел поплотнее закрыть дверь, закосолапил к столу.
«Черт, не сказал, хитрый поляк», – Вилен от досады ударил кулаками по стене. Но ни Валевич, ни дед на это не обратили внимания.
Дед внимательно посмотрел на художника, но не стал пытать о недосказанном, а всего лишь сказал:
– Уже налито, prosze do stolu, szlachetny pan![4 - (полск.) Прошу к столу, вельможный пан]
– Dziekuje, pan[5 - (полск.) Спасибо, пан], – заулыбался довольный Валевич, то ли от предвкушения рюмочки, то ли радуясь своей выдержке, позволившей не рассказать лишнего.
Вилен негодовал. «Разгадка картины совсем рядом, вот она, только протяни руку! – думал он. – Нужно срочно что-то делать. Насколько я понимаю, они меня не видят, но, может быть, услышат. А что, если я подойду вплотную к Валевичу и громко задам ему в ухо вопрос? Может быть, сработает эффект внезапности и подвыпивший творец скажет, что же на самом деле за тайна такая скрывается за этой картиной?»
Вилен собрался с духом, оттолкнулся обеими руками от стены и сделал решительный шаг в направлении стола. И в эту секунду в глазах у него все потемнело, словно кто-то без спроса выключил в мастерской свет.
Вилен проснулся около трех часов ночи весь в поту, все тело горело, словно раскаленная буржуйка. Во рту все пересохло и жутко хотелось пить. Он попробовал привстать, но не смог этого сделать. «Все-таки заболел, – с досадой подумал Вилен. – Как же это некстати…» Слегка повернув голову, он посмотрел на будильник, стоящий на журнальном столике рядом с кушеткой и освещаемый невыключенным бра. «Четвертый час… Как же хочется пить! Надо как-то добраться до кухни». Он снова попробовал привстать, но его тело бесцеремонно захватила сильная слабость. Вилен кое-как перевернулся на правый бок, медленно, по очереди подтянул к животу колени, свернулся калачиком и закрыл глаза. Калейдоскопом завертелись черные и светлые пятна в виде разнообразных геометрических фигур. Внезапно вспомнился недавний странный сон. «Это надо же было так загнаться этой кражей, что снится подобный бред. И все это, видимо, усилила эта чертова простуда. Но какой же натуральный был сон!..» Вилен отчетливо помнил мельчайшие детали мастерской, даже ощущение плохо отштукатуренной холодной стены с пупырышками закрашенного цемента, казалось, осталось на его ладонях, а самое главное – он отчетливо помнил весь разговор художника и деда, слово в слово, даже все эмоциональные оттенки их беседы. Необыкновенный сон беспокоил и давал работу мозгу. «Хоть это и сон, но можно действительно допустить, что для Валевича картина на самом деле имела какой-то другой смысл, а возможно – другое предназначение. Было видно, как он пытался сказать деду об этом, но по каким-то причинам, и, видимо, довольно веским, не мог этого сделать, хотя очень хотел поделиться тайной. Тогда становится совершенно очевидным, что картину украли не случайно. Стоп! – остановил он ход своих рассуждений. – Что за бред я несу, это же всего лишь сон, отягощенный моим болезненным состоянием. И разумное объяснение, конечно же, этому есть. Просто мой мозг хочет отыскать хоть какую-то логику в странной краже, вот и моделирует затейливые варианты. Но как реалистично все это выглядело, просто поразительно!» Сильная ломота и жар снова напомнили о болезни. «Сначала надо выздороветь. Думаю, обойдемся без неотложки, нужно вот только добраться до кухни – там должны быть какие-то лекарства. Надо как-то встать». Продолжая лежать на боку, он спустил обе ноги на пол и, опираясь на локоть, попытался оттолкнуться от кушетки. Но сил явно не хватало. Тогда он опрокинулся на спину и крепко уперся обеими руками в кушетку, почувствовав, как, наливаясь болью, напрягаются его трицепсы. Зажмурив глаза, Вилен представил себя до предела сжатой пружиной. Видимо, от сильного напряжения черный свет в зажмуренных глазах стал перебиваться какими-то зелеными вспышками, напоминавшими недавнее моргание светофора на переходе. В голове пронеслось воспоминание о пешеходе, подхватившем его под руку. Он даже на мгновение вспомнил это ощущение чьей-то руки у себя под мышкой. «Что за чертовщина!» – подумал он и, чтобы избавиться от ощущения чужого прикосновения, с силой оттолкнулся и подался вперед. Ощущение под мышкой исчезло, и через секунду Вилен уже стоял на ногах. Только сильно кружилась голова, его покачивало, на лбу появилась испарина. Чтобы не упасть, он сделал шаг в сторону стоявшего недалеко стула и оперся рукой о его спинку. «Теперь надо добраться по коридору до кухни». Вилен посмотрел в глубину коридора. Очертания квартиры выглядели расплывчатыми, словно через полиэтиленовый пакет. Опираясь рукой о стены коридора, он добрался до кухни, кое-как нащупал выключатель. Свет люстры ослепил Вилена, он зажмурился, но безошибочно сделал шаг в сторону навесного шкафа, где в стилизованной под палех жестяной коробке из-под печенья хранилась «коллекция» нужных, а в большинстве давно уже просроченных лекарств, которые, словно записи в амбулаторной карте больного, свидетельствовали об имевших когда-то место болезнях. Вилен, едва не промахнувшись, присел на табуретку и махом высыпал всю «коллекцию» на стол. «Боже, чего здесь только нет!» – он разгребал ладонью гору разнообразных коробочек, упаковок и тюбиков с разнообразными лекарствами в поисках чего-нибудь подходящего. Названия лекарств сливались в глазах. «Нужно что-то сильное, какой-нибудь антибиотик, чтоб сразу придавить хворь… Цитрамон, анальгин, активированный уголь, андипал… все не то… Вот, пожалуй, это подойдет, это, кажется антибиотик, и довольно сильный, – Вилен выдернул из кучки коробочку с надписью „пенициллин“. – Откуда у меня это лекарство? Не помню. Да какая сейчас разница!» Вилен буквально растерзал упаковку, доставая таблетки. «Где инструкция? – Вилен окончательно разорвал коробочку в поисках инструкции по применению. Инструкции не было. – Ладно, выпью ударную дозу… штук пять, не помру, я думаю». Он отсчитал пять таблеток. Потом секунду помедлил и добавил еще одну. Зажав их в левом кулаке, он, не вставая с табуретки, развернулся к плите, на которой стоял эмалированный чайник с цветочком на боку, засыпал горсть таблеток в рот, правой рукой взял чайник и остатками воды из носика залпом запил таблетки. «Ну вот, теперь порядок. Теперь в спальню и спать… Завтра всех предупрежу, что заболел. Надо отлежаться».
Перебирая руками по стене, он добрался до спальни и как подкошенный рухнул на неразобранную кровать. Его сильно знобило. Вилен, как мог, сгреб покрывало вместе с одеялом и завернулся, как в кокон. Тяжелые, словно налитые свинцом веки медленно опустились, в глазах желтыми кругами отпечатался яркий свет кухонной лампы, в ушах гудело, тело стремительно покрывалось лихорадочным ознобом. Спустя минуту он провалился в глубокий сон.
Глава 8. Танчутка
Внезапно Вилен почувствовал, как на лицо пахнул холодный и сырой воздух. Он открыл глаза, сон словно смахнуло рукой. Ощущения слабости не было. Он чувствовал себя абсолютно здоровым. «Как-то быстро подействовал пенициллин!» – удивился он. Но еще больше его удивило, что, открыв глаза, он понял, что не лежит в кровати, завернувшись в одеяло, а находится в вертикальном положении, а точнее, стоит, и явно не в своей квартире. Вилен огляделся, пытаясь понять, где он. Его окружала кромешная тьма. Он пристально вгляделся в темноту, пытаясь хоть что-то увидеть, но это не дало никакого результата – темнота была абсолютна непроницаема. Было такое ощущение, что он смотрит через закрытые веки. Вилен даже поднес руку к глазам и проверил – нет, глаза были открыты. Тогда он вытянул вперед руки и осторожно пошарил перед собой. «Ничего не понимаю. Где это я?» Тут же, в ответ на его вопрос, в лицо резко снова пахнул сырой воздух. Словно человек, внезапно упавший в воду, Вилен от неожиданности сделал глубокий глоток этого воздуха. Воздух пах мокрыми листьями и сосновой корой. Он задержал дыхание, замер и прислушался, словно боясь своим выдохом кого-то спугнуть или, наоборот, выдать свое присутствие. Вокруг как будто негромко шумели деревья. «Что за чертовщина?» – удивился Вилен. Глаза понемногу стали привыкать к темноте. Словно на фотобумаге в ванночке с проявителем, вокруг него стали появляться очертания деревьев. Он посмотрел вверх, на небо. Сквозь пелену туч едва различимо виднелась полная луна, скупо посылающая крохи своего тусклого света, который почти весь сразу же с жадностью сжирала лесная тьма. Но он все же сумел разглядеть, что стоит на поляне в окружении высоких елей. Ели были сухими, с торчащими обрубками веток, напоминающими средневековые палицы с шипами, которые держали в своих руках богатыри-великаны. Слабый свет луны, падающий на деревья, создавал эффект металлического отблеска, усиливая сходство с древним примитивным орудием убийства. По спине пробежал неприятный холодок. Вилен отчетливо расслышал, как шум деревьев постепенно переходит в человеческий шепот: «Мы стражники времени, Путник, и мы охраняем границу, разделяющую твой гибнущий мирок и наше вечное…» Вилен тряхнул головой и сказал вслух:
– Что за чертовщина, деревья не могут говорить, это всего лишь ветер!
– Ну почему же не могут? – услышал он за спиной чей-то трескучий, как горящий хворост, голос. – Могут, Путник, могут. Тебе это не послышалось вовсе.
У Вилена все внутри похолодело. Он медленно обернулся на голос. Глаза уже почти полностью привыкли к темноте ночного леса, и он увидел стоящего перед собой невысокого худого человека в одежде, больше напоминающей рубище. Его глаза были слегка прищурены и неестественно переливались зеленым цветом. Слабый свет луны словно вуалью покрывал его худое, скуластое, безо всякой растительности лицо. Лысая голова, чуть заостренные уши, немного вздернутый нос. В кромешной тьме это выглядело зловеще. Вилен был не робкого десятка, неплохо боксировал и при необходимости мог постоять за себя, но его руки и ноги предательски онемели.
– Не надо так волноваться, Путник. Для этого нет никаких причин, – продолжал «скрипеть» невысокий человек, – никто тебя здесь не обидит. Ты же никого не обидел и тебя никто не обидит. Здесь у нас все по справедливости.
«Тебя здесь никто не обидит», – эхом отозвался лес.
– Вот видишь, – подтвердил человек в рубище.
Несмотря на зеленый свет его глаз и скрипучий голос, Вилен где-то внутри почувствовал, что от этого маленького человека не исходит никакой угрозы.
– Вот так-то лучше, – словно читая его мысли, улыбнулся незнакомец.
– Кто вы? – немного освоившись, наконец решился спросить Вилен.
– Я – Танчутка. Местный, если так можно сказать, житель. Наблюдатель. Наблюдаю тут… за лесом, – с улыбкой ответил невысокий человек.
– Лесник?
– Что-то вроде того, – хитро улыбнулся незнакомец.
– А где я? – поинтересовался Вилен.
– В мордовских лесах, Путник.
В воздухе повисла пауза. По лицу Вилена было видно, что у него идет нешуточная борьба между тем, что он видит сейчас, и здравым смыслом.
– Где-е-е? – с удивлением протянул Вилен.
– Я же говорю, в мордовских лесах, – по-прежнему улыбаясь, повторил Танчутка.
– А как же я здесь оказался, товарищ… – Вилен запнулся, – кажется, Танчуткин? – вопрос был адресован скорее себе самому, нежели собеседнику.
– Об этом в другой раз, а сейчас нам надо идти, Путник! – глаза маленького человека блеснули зеленым светом. – Времени осталось очень мало.
Вилен о чем-то задумался, потом спросил:
– А далеко до местного сельсовета, товарищ? Мне нужно срочно позвонить в Москву, – зачем-то придумал он.
– Ну, я думаю, тысяча лет, не меньше, – засмеялся «товарищ Танчуткин» и внимательно посмотрел на Вилена, при этом глаза его снова блеснули зеленым светом.
Вилен не особо понял смысл сказанного, но из вежливости улыбнулся, решив, что это шутка с элементом, видимо, местного колорита, и как можно непринужденнее добавил:
– Ну, тогда в путь! Как я понимаю, дорога не близкая!
– Совсем не близкая, – уже серьезно сказал маленький человек.
– Вы извините, товарищ Танчуткин, я не представился, Вилен…
– Юльевич Сикорский, – закончил за него незнакомец, – я знаю, как вас величают, и знаю, кто вы.
Ответ незнакомца поразил Вилена. «Он, что из КГБ?»
– Нет, я не из КГБ, – опять словно прочитал его мысли незнакомец. Только сейчас Вилен начал замечать, что собеседник разговаривает с ним, не открывая рта, но при этом он явственно слышит его скрипучий голос. И тут Вилен вспомнил, что этот голос он определенно где-то слышал, и слышал совсем недавно.
– Простите, мы случайно с вами раньше не встречались? – спросил он.
– Может быть, может быть, Путник, – загадочно ответил странный незнакомец.
И вдруг где-то в глубине сознания Вилена, словно магнитофонная запись, зазвучал тот же самый голос: «Товарищ, осторожнее! Вы, похоже, загляделись на светофор, так и под машину недолго угодить… А сколько еще надо успеть… Свет-то зеленый вот-вот погаснет».
Вилен остолбенело посмотрел на невысокого человека. Потом, придя в себя, радостно заговорил:
– Так это вы меня спасли, товарищ, там, на переходе, на Ленинских горах! Спасибо вам! – он попытался было пожать незнакомцу в знак благодарности руку. Но тот, слегка отпрянув, вытянул вперед ладонь и одновременно покачал головой, давая понять, что прикасаться к нему не нужно. Вилен опустил руку.
– Извините, – растерянно произнес он, – я просто хотел…
– Все в порядке, Путник, – ответил невысокий человек, не открывая рта, – просто ты был в опасности, Путник, и я помог. Надо всегда помогать тем, кто в этом нуждается, – лицо его при этом выражало полную серьезность. – А вот ты бы мне помог, если бы я попросил?
– Конечно, – уверенно сказал Вилен. – А что, вам нужна помощь?
– Нужна, Путник, поэтому я тебя и пригласил к себе в гости.
– Пригласили? В гости? В мордовский лес? – недоуменно спросил Вилен.
– Я понимаю, Путник, ты не очень сейчас понимаешь, что с тобой происходит этой ночью. Я тебе все объясню. Но чуть позже.
«Стоп! – подумал Вилен. – Что за чертовщина, ничего не понимаю! Что происходит? Я в мордовском лесу, каким образом я здесь оказался? Напротив меня – странного вида человек, представившийся лесником, у которого голос как у человека, спасшего меня на Ленинских горах. Когда все это произошло, сегодня? Нет, пожалуй, уже вчера. Как я и он могли здесь очутиться, за сотни километров от Москвы, и почему здесь лето, когда в Москве декабрь? Неужели так действует на мой мозг пенициллин? Странно, у меня и фантазии такое сочинить не хватило бы». Тут ему вспомнился отрывок из книги Валевича: «…все явления есть результат процессов-представлений, пространство которых заключается в небольшом черепе человека».
«Что ж такое! Опять в голову лезет Валевич. И все это из-за кражи этого чертового Куба!» – в сердцах подумал Вилен.
Танчутка прервал ход его мыслей:
– Вот именно о «Кубе» и идет речь.
От такого неожиданного поворота Вилену стало совсем не по себе.
– Да что ж такое происходит? – воскликнул он. – Вы-то откуда про этот чертов «Куб» знаете?
Лесник засмеялся:
– Потому что «чертов», вот и знаю… Ну, а если серьезно, нужно помочь отыскать эту картину. Это очень, очень важно!
– Господи, – снова не сдержал своих эмоций Вилен, – вам-то, товарищ лесник, на кой ляд сдалась эта картина?! Вы что, ее на елку или березу здесь повесите?!
– Не шуми, Путник, Виряву разбудишь, а это нам с тобой сейчас ой как ни к чему. Сон – это очень важно, – Танчутка немного помолчал, потом продолжил: – Мы все спим до поры до времени, Путник. Иногда сладко и крепко, иногда тревожно и чутко, но главное… – он призадумался, – главное – ничего не проспать, а что важнее всего – не проспать самого главного…
«Не проспать», – словно острая игла, пронзили эти слова мозг Вилена. Он открыл глаза и увидел, что лежит дома, на кровати. Слегка приподнявшись на локте, Вилен посмотрел в сторону этажерки, на которой стоял старый отцовский будильник. Часы показывали без десяти восемь.
– Нормально, – выдохнул Вилен, снова откинулся на подушку и закрыл глаза. Обрывки ночного сна пронеслись в еще сонном мозгу. «Мордовский лес, лесник какой-то с зелеными горящими глазами, который просил меня разыскать украденную картину Валевича. О Господи, мне же еще снилось, что я был у него в мастерской и видел там деда! – постепенно вспоминал Вилен. – Что за бред! Кстати о бреде, меня же вчера свалило как подкошенного!» Только сейчас Вилен заметил, что лежит на кровати в джинсах и водолазке, а на нем клубок из покрывала и одеяла. «Как же кошмарно мне вчера было! А сейчас я чувствую себя вполне нормально. Все словно рукой сняло, чудеса, да и только! Или болезнь мне тоже приснилась? Да нет же, я прекрасно помню, что пил антибиотик, и даже помню какой – пенициллин. И все же надо проверить, уж больно быстро я выздоровел».
Он спрыгнул с кровати и побежал на кухню. Там горел свет. Весь стол и пол были усеяны лекарствами. «Ну так и есть». Вилен нашел на столе разорванную пачку пенициллина, взял ее в руки и покрутил перед глазами. Глаза выцепили надпись на коробке: «Завод медицинских препаратов „Биохимик“ г. Саранск МАССР».
– Саранск, МАССР – произнес вслух Вилен. – МАССР – это, скорее всего, Мордовская Автономная Советская Социалистическая Республика, а Саранск – это, кажется, ее столица. Да, так и есть, туда еще ссылали Бахтина. Вот это метаморфозы! Выходит, я выпил таблетки, изготовленные в Саранске, и очутился в Мордовии, в лесу, в компании очень странного лесника. Я, по-моему, даже запомнил, как его зовут. Фамилия у него такая чудная – Танчуткин. И этот зеленый свет в глазах… Или нет, просто Танчутка? – стал припоминать он детали сна. – Где-то что-то подобное я когда-то читал».
Вилен вернулся в комнату, достал с книжной полки книгу о славянской мифологии и начал листать страницы, бормоча себе под нос: «Танчутка, Танчутка… Вот! Анчутка! – воскликнул он. – Очень похоже, всего лишь не хватает одной буквы „т“, может, во сне я просто плохо расслышал. Что ж про него тут пишут? Значит, так: „злой дух небольшого роста“, так и есть, росточка он был где-то мне по грудь, „тело его покрыто черной шерстью“, может, эту шерсть я принял за рубище, а „голова у этого духа лысая“, да, все верно, он был лыс, как сейчас помню, луна отражалась от его лысины. И голос, голос хрустящий, как горящий хворост». В памяти снова всплыли детали сна. «Очень реалистичный сон, – удивлялся Вилен, – обычно воспоминания о содержании сна нечеткие, словно в тумане, обрывистые, их всегда сложно наутро соединить в один логический сюжет, а тут настоящее кино!» Он продолжил знакомство с описанием духа. «Обитать анчутка может почти везде, но предпочитает селиться поближе к людям. В природе врагов у анчуток много – это и более сильные духи, и дикие звери. Особенно они боятся зверей из семейства собачьих: волков, собак, лисиц». «Да тут целая классификация, практически наука про них! – присвистнул Вилен. – „Различают полевых, банных и болотных анчуток“. Неполная классификация! Мой, во сне, был лесной, да и сам называл себя „лесником“. – Вилен улыбнулся и продолжил чтение: – „Полевые анчутки самые мирные и не являются людям, если те сами их не зовут. Банные и болотные анчутки любят попроказничать, и шутки у них злые и опасные, нередко приводящие к смерти человека“. Ну, в моем сне Анчутка-Танчутка точно злым не был. Обычный деревенский мужичок, и даже сам просил о помощи, сверкая зелеными глазами. „Дух этот способен становиться невидимым, – продолжил чтение Вилен, – может принимать любую форму и превращаться в зверя и даже человека. Другой способностью духа является возможность мгновенного перемещения в пространстве“, – ну тогда ничего странного, что он мухой сиганул с Ленинских гор в Мордовию!» – Вилен засмеялся и, не дочитав до конца статью, захлопнул книгу и поставил ее на полку. Но странный сон почему-то не отпускал. Вилен вспомнил, что Танчутка очень просил его отыскать украденную картину. «Очень странное переплетение во сне сюжетов и образов, неужели так действует мордовский пенициллин?» Вилен знал, что пенициллин как препарат синтезируется из натуральных грибов. «Из болотных грибов, что ли, они его варят там, на своем „Биохимике“? – Вилен улыбнулся. – Немудрено, что в голову такая чертовщина лезет». Снова вспоминались детали сна. «Только вот непонятно, почему мне приснился столь странный образ – дух, а по сути чертенок». Вилен призадумался. «А ведь мастерская Валевича мне снилась до принятия лекарства, и реализма в этом сне было не меньше, вот это уже необъяснимо! И как тема „Лилового куба“ переползла из одного сна в другой и прозвучала из уст какого-то мифологического чертенка? Диву даешься, на какие игры способен наш мозг! Ладно, разберемся, – подытожил он. – А сейчас в душ, завтрак и в университет, хорошо, что у меня сегодня вторая пара. Да, еще нужно где-то с Николаем пересечься, может, он что-то уже раскопал, и вечером с Пахой поговорить».
Глава 9. Пельменная
Закончив лекцию, Вилен заскочил на кафедру, где в дверях столкнулся с заведующим кафедрой отечественной истории Геннадием Константиновичем. Завкафедрой был человеком по природе добрым, хотя и пытался выглядеть строгим, глядя на собеседника через оправу своих роговых очков. В глубине его глаз всегда таилась хитринка. В отношении сотрудников Геннадий Константинович был гибким, поэтому управлял кафедрой без особого нажима, и коллектив его слушался и за это уважал.
– Вилен Юльевич, пора на защиту выходить, чего тянешь? – в своей привычной демократичной манере начал заведующий кафедрой.
– Да нужно еще кое-какой материал подсобирать, в архивах покопаться. Фактура нужна, Геннадий Константинович, – объяснил Вилен.
– Фактура, дружище, это хорошо, это правильно, без фактуры научная работа – не работа. Только не затягивай, ты помнишь, по плану нашей кафедры у нас в этом году три защиты, и твоя одна из них.
