скачать книгу бесплатно
А что же Кашкин? Кашкин ненавидит доказывать правду. Но правда как раз самая сложнодоказуемая штука. Ведь знаем мы, к примеру, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, и нисколечко в этом не сомневаемся, а пойди же докажи! Ну-ка, Кашкин, к доске! Пиши условия задачи. Дано: подозрение в трудновыговариваемом занятии. Требуется доказать: а что требуется доказать-то? Кашкин, отвечать будем? Тельцов, помоги товарищу.
И Тельцов спешит на помощь. Тельцов чеканит зазубренный параграф из учебника:
– Подделка казначейских билетов преследуется по закону.
Молодец, Тельцов, садись, пять. Кашкин, Костя Кашкин, отвечать будем?
А чего тут отвечать? Кашкин только руками разводит:
– Ты где-нибудь печатный станок здесь видишь?
Тельцов обводит глазами комнату на предмет припрятанного станка. Взгляд его застывает на детском столике с цветными карандашами.
– Думаешь, я ими? – кивает Кашкин на карандаши.
– Но-но, – обороняется Тельцов, – говорю же, сигнал поступил. Ошибочка, значит. Служба есть служба.
Да-да, и опасна, и трудна.
Обиделся Тельцов, насупился. Уходить засобирался. Капитанская звёздочка помаячила, поманила пальчиком, показала язык и потухла. И неудобно, конечно, перед Кашкиным. И хочется сгладить как-то. Да как уж тут сгладишь, когда наплевал фактически человеку в душу, и вытереть-то нечем: ни тряпки, ни салфетки, ни газеты, даже скомканной.
Хотя газета-то есть, лежит у Тельцова в чёрной папке – обычная районная газета, раз в неделю выходит, сегодняшняя, кстати. И Тельцов делает нелепое, и прощает его Кашкин за нелепости, не виноват же Тельцов: служба есть служба. Плох тот солдат, который.
– Тут вот… анекдот в конце смешной про тёщу, на вот, почитай, – Тельцов суетливо лезет в папку.
Почитает Кашкин, обязательно почитает. Смешные анекдоты, особенно про тёщу, про этот чугунный сейф в халате – именно то, чего ему сейчас в жизни не хватает.
– Ну, бывай, – козыряет Тельцов, и сам не поймёт, рад он, что Кашкин чист, или не рад, что уходит отсюда старлеем.
Глава 9. Мёдом намазано
– Бровина! Почему очередь собираешь постоянно? – смеётся кассир Тамара в конце смены.
– Да не знаю я, Том, чего они ко мне все стоят, – пожимает плечами Бровина. – Мёдом им тут, что ли, намазано?
А мёдом им тут действительно намазано было. Только очень давно. Лет пять назад, когда Бровина ещё не была замужем. Да и когда замужем уже была, очередь, состоящая в основном из молодых мужчин, всё равно скапливалась к её окошку приличная. Даже сейчас нет-нет – да и заглянут знакомые ухажёры, хотя поток их потихоньку тает, да и сама Бровина из цветущей молодой женщины превратилась в потухшую жену спившегося спортсмена.
Но когда-то всё было не так…
– Знаешь, Рит, мне кажется, они к тебе стоят просто за билетиком, а сами потом на матч даже не идут, – в голос хохочет Тамара.
Рита смеётся вместе с ней, когда после смены они пьют чай из электрического блестящего самовара.
– А ко мне почти не стоят, я что, некрасивая? – в шутку обижается Тамара и под разными углами рассматривает своё отражение в отполированном самоваре. Но отражение там неверное, кривое и искажается, и на его основании составить объективное мнение о внешних данных Тамары весьма затруднительно.
– Вроде не уродина, – кривляется Тамарино отражение и показывает язык.
Они снова смеются.
– Представляешь, Том, – секретничает Рита, – заходил сегодня опять Степанов…
– Да ну! – перебивает Тамара и таращит на подругу блестящие, как самовар, глаза.
– Ага, весь такой важный, и представляешь, просовывает мне вот эту шоколадку и говорит: «Сдачи не надо»!
Тамара кокетливо прикладывает ладошку к груди, заводит глаза к потолку и театрально ахает, но внезапно заливается переливистым смехом, отламывает кусочек степановского шоколада на хрустящей серебристой фольге и запивает смех чаем. А Рита задумчиво продолжает:
– Не понимаю я, чего это он? Ему бы руководство и так билетов выдало сколько нужно.
– Правда, не понимаешь? – пучит глаза Тамара из-за чашки с потускневшим ободком. – Или дурочкой прикидываешься?
Бровина серьёзно смотрит на подругу. И вдруг:
– Дурочкой прикидываюсь!
Они хохочут.
Да, было такое время, когда Рита Бровина собирала целые стадионы. Хотя билетный кассир – разве он на виду? В лучшем случае, одни только руки и видны. А вот умела Рита одними руками, и не руками даже, а пальчиками так пленять мужчин, что когда те пригибались заглянуть в окошко кассы, то забывали всё на свете. И Рите приходилось напоминать:
– Мужчина, вам какую трибуну?
– Лю… бую, – не сразу обретал дар речи мужчина, не сводя с Риты восторженных своих глаз.
И Рита выдавала ему билет на любую трибуну, но знала, что скоро он явится повторно, чтобы вместе с деньгами за билет протянуть в крошечный проём окошка яблоко, мандарин или цветок, чаще всего маргаритку. А когда наступали холода или дул сильный ветер, окошко закрывалось изнутри прозрачным щитком из оргстекла с горизонтальной щелью, и тогда идеальным подарком становилась плитка шоколада.
Вот и Степанов сегодня просунул шоколад, хотя никакого прозрачного щитка не стояло, а на улице тепло, май и всё цветёт. И цветёт Рита. Цветёт как сирень, как яблоня, как черёмуха и что там у нас ещё цветёт в мае. Цветёт и собирает у своего окошка очередь мужчин, точно рой пчёл, привлечённых ароматом цветения. Будто им тут мёдом намазано.
– Самцы, – не без налёта зависти отзывается о них хохотушка Тамара, пока ещё не замужняя и стыдящаяся своей не то чтобы сильной полноты.
Рита улыбается. Какой же женщине не будет приятно внимание мужчин? Особенно когда среди них такой, как Анатолий Степанов – красивый, высокий, мужественный, сильный, в самом что ни на есть зените спортивной карьеры.
И Рита улыбается.
Глава 10. А. Тонна
Кашкин сидит перед окном, сложив руки на подоконнике, как ученик за партой. Коленями упирается в батарею центрального отопления, еле тёплую. За окном чужой сам себе город привычно сворачивается в рулон обоев. А в углу подоконника – сухой трупик вчерашней мухи. Не смогла.
Перед Кашкиным домашнее задание по внеклассному чтению – оставленная Тельцовым газета. Анекдот про тёщу, про этот чугунный сейф в халате, давно прочитан и не вызвал даже улыбки. В соседней колонке другой текст, прочитанный Кашкиным машинально. Этот текст колом встал внутри Кашкина, точно тот наглотался букв и знаков препинания, восклицательных в частности, и теперь они застряли в пищеводе и грозят несварением. Несъедобный текст гласил:
Нарочно не придумаешь!
Богата чудесами земля наша! Это и природные ископаемые, и наши великие соотечественники. И богата она не только в переносном смысле, но и в прямом. Буквально. Житель нашего города, чьё имя мы пока не станем называть, обрёл фантастическую способность испражняться деньгами. Только представьте себе: настоящими деньгами! Как должны быть рады за него его родственники! Как счастлива семья! Их больше не беспокоит проблема семейного бюджета! Детям всегда можно покупать любые игрушки, а жене – самые дорогие сапоги! И ездить на курорт в любое время!
Наша редакция решила провести расследование и пообщаться со счастливчиком лично. Может, этому можно как-то научиться? Об этом мы обязательно спросим нового героя нашего времени. Ждите следующего номера нашей газеты!
А. Тонна
Кашкин водит глазами по строчкам. Ещё раз, и ещё. И ещё. И ещё раз. А. Тонна. Кто это вообще такая? Что за идиотичную восторженную ерунду она тут наплела? Антонина, Анна, Аделаида, Алевтина, Авдотья, Акулина – кто ты, неведомая Тонна?
И Кашкин представляет себе эту Тонну – огромных размеров женщину под стать фамилии, в длиннополом платье ненавистного Кашкину серого цвета, в больших очках, за стёклами которых прячутся маленькие кротовьи глазки. Тонна. Говорящая фамилия.
Но у Кашкина-то фамилия тоже будь здоров. Особенно в сочетании с инициалами. Никому такого сочетания не пожелаешь – Константин Андреевич Кашкин. К. А. Кашкин. Какашкин прямо какой-то. Да и не какой-то вовсе, а вполне себе определённый, буквальный, конкретный, точно бы пинцетом взятый и отделённый от общей массы не-какашкиных Какашкин.
Теперь над конкретным Какашкиным нависла вполне конкретная угроза. Прозвучало-то более чем определённо и даже угрожающе: «житель, чьё имя мы пока не станем называть». Пока, стало быть, не станем. А когда станем? Что тогда?
Как будет стыдно. Убежать и спрятаться – вот как будет стыдно. Точно Кашкина догола разденут перед этим свернувшимся в рулон старых обоев городом, да ещё нагнут и ягодицы раздвинут, чтобы во всей, так сказать, красе продемонстрировать этот рог изобилия в понимании А. Тонны. Откуда щедро сыплются игрушки детям, сапоги жёнам и поездки на курорт.
Как пошло!
Кашкин вскакивает со стула, в ярости хватает газету и исступлённо рвёт её в клочья. Точно улику уничтожить пытается. Будто газета вышла единственным экземпляром и по воле чистой случайности попала в папку Тельцову, а оттуда перекочевала на подоконник с засохшей мухой.
Кашкин рвёт, рвёт газету. Вот летит на пол кусок анекдота про тёщу, про этот чугунный сейф в халате. Анекдот несмешной, примитивный, пошлый, как и вся эта пошлая газетёнка. И Кашкин рвёт газету дальше. Сыплются под ноги обрывки бумаги с остатками заголовков, предложений, фраз. Кашкин хочет уничтожить, разложить на атомы статью про себя, чтобы и не собрать потом её было, чтобы она распалась на составляющие её буквы и знаки препинания, восклицательные в частности. Чтобы без них, без этих восклицательных знаков газета не могла больше вопить о том, как счастлива семья Кашкина, обладателя фантастической способности испражняться деньгами!
Газета уже кончилась, и в пальцах Кашкина остался жалкий клочок, но Кашкин продолжает вырывать его у себя из рук, корябая себя ногтями или загоняя ноготь под ноготь. А ещё он опускается на колени, чтобы поднять с пола недостаточно мелкие обрывки, и разрывает их повторно, на совсем крохотные клочки. Неожиданно он останавливается, упирается ладонями в пол и опускает голову. Под ним на паркете ворох мелко нарванной бумаги. Газета не то чтобы толстая, и внушительного сугроба из бумаги не получилось. Скорее похоже, что газету изодрал когтями кот, закопавший в неё кошачьи свои дела.
Какашкин.
Стоящий на карачках, он похож на четвероногое создание. Изодрал газету, чтобы закопать улику. Но сколько ещё таких газет в чёрных папках, в почтовых ящиках, в газетных киосках. И все не разорвёшь. Рано или поздно сомнительная слава придёт к Кашкину во всей красе печатного слова. Постучится в дверь и нагло ввалится внутрь, даже не спросив позволенья.
Кашкин поднимается с колен и смотрит через окно на этот сворачивающийся в рулон старых обоев город. Он видит, как по улицам, переулкам и дворам распространяется вирус слухов и сплетен. Видит, как мутирует этот вирус, слышит, какими подробностями обрастёт его валюторея, перед которой областная медицина выбросила белый флаг да застенчиво повела плечиком. Но вот перед чем медицина действительно бессильна, так перед человеческой глупостью, стадностью, невежеством. А с этой своей валютореей Кашкин как-нибудь уж сам, раз его оставили с ней наедине.
И кажется, очередное свидание с ней не за горами. Кашкин чувствует позыв… да что мы, в самом-то деле, стесняемся называть вещи своими именами? Кашкин хочет в туалет.
По-большому.
Глава 11. Чудес не бывает
На этот раз валюторея оказалась дамой непоследовательной, денег за визит не предложила, поэтому на свидании с ней Кашкин не задержался. «Кончилось?», – спрашивал он себя с надеждой, нажимая хромированную кнопку слива. Кнопка оказалась непростой, и при нажатии издала дверной звонок в прихожей. Странная коммуникация сливного бачка и входной двери могла бы озадачить Кашкина, если бы через секунду звонок не повторился.
На пороге незнакомый молодой человек. Темноволосый; опрятно, даже щеголевато одетый, хотя бежевый плащ не может скрыть его худобы. Взгляд чёрных глаз внимателен и решителен. Целеустремлён. Пронизывающ. Проницателен. Под таким взглядом хочешь не хочешь, а смутишься. Кашкин смущается.
– Константин Андреич? Добрый день, – уверенно произносит незнакомец и улыбается.
– Добрый день, – отзывается Константин Андреич без улыбки.
– Антон Тонер, «Городской вестник». Вы, конечно же, читали мою статью?
Впрочем, вопрос этот лишь формально может считаться таковым. На самом деле посетитель и не сомневается, что его статью здесь читали, о чём свидетельствует нагловатая интонация и своеобразно расставленные акценты.
Кашкин понимает, что пред ним во всей красе печатного слова предстала та самая «А. Тонна», которую он поначалу принял за огромных размеров женщину под стать фамилии, в длинном сером платье, в больших очках, за стёклами которых прячутся маленькие кротовьи глазки.
– Да, это я пишу под псевдонимом Антон Тонна, – доверительно сообщает визитёр, словно проникнув в мысли Кашкина. – «Тонна» – очень удачный псевдоним, не находите? Это анаграмма моего имени, – с гордостью добавляет он.
Тонной здесь не пахнет. Здесь максимум килограмм шестьдесят, а то и меньше. Так что не пахнет здесь никакой тонной. Зато пахнет сладковатым парфюмом от этой… этого Тонны.
– Ну, читали? – напоминает свой вопрос Тонна.
И не то чтобы напоминает, а поторапливает Кашкина.
Кашкин не хочет признаваться, что читал. Но очень хочет показать Тонне, что стало с его статьёй, лежащей на полу в виде истерзанных обрывков, которые он не успел смести и выбросить.
– Что вам нужно? – вместо ответа спрашивает он, тем самым подтверждая, что статью он всё-таки читал и понимает, о чём речь.
– О, я к вам по очень важному делу, – оживает Тонер, как приведённый в действие механизм, – разрешите войти?
Не дожидаясь позволения, он шагает внутрь квартиры и закрывает за собой дверь с таким хозяйским видом, что оторопевший Кашкин отступает.
– Для начала вот, – Тонер выуживает визитку из внутреннего кармана. – Здесь мои координаты.
Он протягивает визитку хозяину, но хозяин не шевелится, и Тонер, помявшись, кладёт визитку на сиденье розового велосипеда – единственную горизонтальную поверхность в пределах досягаемости.
– Звоните в любое время, – позволяет Тонер, продолжая глядеть на велосипед, будто это велосипед намеревается звонить своим звоночком в любое время.
Кашкин молча оценивает этого Тонера, эту Тонну. Нахрапистый, наглый, самоуверенный и решительный – он напирает и впрямь как тонна. Как тонна самомнения, чувства собственной важности и ещё невесть чего. Кашкин таким никогда не умел быть. Хотя, может, и хотел бы. Тогда ему не пришлось бы трусливо капитулировать перед Катиной мамой и предлагать Кате расстаться, едва стало ясно, что мать не одобрила её выбор. И Кашкин чувствует себя слабаком перед этим Тонером (тьфу, хлюпик!), перед этой Тонной – худющим юнцом со спичечными пальцами, которому на вид немногим более двадцати и который ввалился сюда с такой вальяжностью, точно весь день его здесь ждут и сейчас подобострастно встречают.
– Что вам нужно? – теперь уже Кашкин напоминает свой вопрос.
Кашкин, Кашкин, знал бы ты, кто такой Тонер, ты бы не стал интересоваться, а сразу бы выставил его за дверь. Но Кашкин не знает о Тонере ничего, не знает и о его способности говорить так много, так долго и так плотно, что и слова нельзя вставить: ни единой щёлочки – зубочистку не просунуть. Нельзя давать Тонеру открыть рот.
Но Тонер открывает рот.
– Мы же с вами взрослые люди, Константин Андреич, – начинает Тонер, поправляя лацканы плаща. – Мы же оба прекрасно понимаем, что человек не может испражняться деньгами. Чудес не бывает. И я не знаю, с какой целью вы всё это затеяли – весь этот ваш грандиозный трюк, но спешу выразить восхищение вашим дерзким вызовом.
Тонер одаривает Кашкина учтивым поклоном.
– Каким вызовом? – продолжает он риторически. – Обернитесь, Константин Андреич, оглядитесь по сторонам.
Если бы Тонер мог, он бы распростёр руки, широтой жеста иллюстрируя свою речь. Точно песнь поёт о родных просторах. Но не может он развести руками: узко здесь. Сами понимаете – коробочка.
– Нас с вам окружает серость, обыденность и уныние, – льётся его песня, – а вы… вы просто плюнули этому в лицо. Да вы, простите за выражение, срать на это хотели. Я искренне восхищён! Ведь всё вокруг становится одинаковым и отформатированным, посмотрите. Мы тонем в обезличенном болоте рутины и тошнотворной будничной скуки. И даже когда звучит призыв «Не будь как все!», «Выделяйся!», это всё равно означает, что все не будут как все, все будут одинаково выделяться. И потому сольются в ещё более гомогенизированную серую массу. Ведь на самом деле люди боятся, панически боятся быть не похожими на остальных, понимаете? Они боятся быть изгоями, белыми воронами, им уютно только в конформизме. Они боятся отличий и в особенности боятся тех, кто от них отличается. Нонконформистов боятся, Константин Андреич. Вас боятся. Боятся и уважают. Поэтому любой, кто найдёт в себе силы выделиться по-настоящему, а не как советует реклама в модных журналах, выделиться так, как до него или кроме него никто не умел и не умеет, тот ну просто обречён на поклонение.
Повторю, не знаю, какие цели вы преследуете. Может, это начало грандиозной промо-акции или рекламной кампании по продвижению какого-то товара. Нового фильма, к примеру. Или туалетной бумаги. А может, в других городах есть такие же Кашкины, которые точно так же поднимут на уши общественность и потом одновременно бабахнут по всей стране, мало ли. Может, это такой изощрённый вирусный маркетинг, тоже почему нет? Или вообще политический заказ, не знаю… Но в политике и без вашего дерьма говна хватает, так что вряд ли. А если вы действуете автономно и всё это придумали сами, то тут я просто снимаю шляпу.
Снова поклон.
– Вы гениальный пиарщик. В общем говоря, Константин Алексеич, вы определёно привлечёте к себе внимание таких масс, – на «таких массах» Тонер чуть не захлёбывается от восторга, – о которых даже помыслить не можете. Завтра к вам приедут журналисты из центра, послезавтра из Москвы, а там, может, и мировые СМИ явятся поглазеть на русское чудо. Но чудес-то не бывает, Константин Андреич, и мы с вами это знаем.
Тут Тонер вроде как даже подмигивает Кашкину, почти по-товарищески.
– И я ни на секунду не поверил в эту вашу фантастическую способность. Но это неважно. Вы гениальный пиарщик. Даже выбор этого жилища гениален, – Тонер обводит взглядом коробочку Кашкина. – Вы избрали неприметное гнёздышко, и я понимаю: тем эффектнее будет ваше появление перед массами. Природный миллионер. С ума сойти! Да такого нет нигде в мире! Такое могло произойти только у нас! Гениально! Вы дали инфоповод и заставили о себе говорить. Толпе всегда нравилось считать деньги в чужом кармане, так давайте не будем лишать её удовольствия! Толпу нужно подкармливать новыми порциями сладостей. Чтоб слиплось. И люди будут вам верить. Люди вообще охотно верят небылицам и тянутся к липкому – стадный инстинкт, что с них взять. Конформисты. Но вы нет, вы не такой. Вы станете героем репортажей и статей. Вы станете национальным идолом. Золотой телец! Вас покажут по телевизору! Ведь вы же этого добиваетесь, разве нет?
Кашкин, хотя и дышал шумно носом, насилу одолевая порывы выставить горячечного за дверь, не удержался и прогундел:
– Я всегда знал, что по ящику показывают дерьмо. Но не думал, что оно когда-то будет моим.
И с досадой прикусил губу: вступать в разговор с Тонером он не собирался.
– Вот видите! – обрадовался тот, чувствуя, что вовлекает несговорчивого оппонента в беседу. – Вы скоро будете нарасхват! Всем захочется урвать от вас кусочек, да посочнее. И я хочу быть первым. Я хочу открыть вас, Константин Алексеевич! Всему миру!
