Поэтика Отношения. Поэтика III

Говоря о Глиссане, никогда не стоит забывать о тесной связи между его инициативами и произведениями. Образы и концепции, уходящие корнями в поэзию, глубже и детальнее раскрывались им в философских эссе, реализовывались в общественной деятельности, определяли структуру и язык его романов. В каком-то смысле было бы неточно описывать Глиссана как мыслителя, поэта, активиста, романиста через запятую. Его идеи и подходы часто настолько переплетены, что вернее было бы назвать его мыслителепоэтоактивистороманистом – слитно.

Это слияние как нельзя более ярко проявляется в книге «Трагически погибший» (Malemort, 1975), опубликованной через несколько лет после «Поэтической интенции». На первом плане роман рассказывает историю трех поденных рабочих – Длана, Меделлуса и Силасье, – описывая через нее реалии развивающейся Мартиники. Однако пересказу эта история не поддается. Временные и пространственные планы, постоянно перетекающие друг в друга, сложные мысленные и языковые конструкции не позволяют читателю целиком погрузиться в сюжет, понять «трагически погибших» заживо антильцев, таким образом превращая произведение в текстовое воплощение «непрозрачности»:

Объединить воды земли и общины. Воду реки – с водой источника. Раки – на завтрак, черную рыбу – в пятницу. Клеть-ловушка, изготовленная для общины. Купель. Фонтан Возрождения.

Эдуар Глиссан. Трагически погибшие

В 1976 году Глиссан отправляется на Карибский фестиваль искусств на Ямайку, где происходит еще одно судьбоносное знакомство – с поэтом из Сент-Люсии Дереком Уолкоттом. Писатели быстро находят общий язык и общее видение истории и реальности Карибских островов. Их дружба длилась до самой смерти Глиссана, сопровождаясь неожиданными совпадениями, самым ярким из которых можно считать их одновременную номинацию на Нобелевскую премию по литературе в 1992 году, в результате присужденную Уолкотту. Представление Уолкотта о себе (и, соответственно, о каждом жителе Кариб) как о потомке двух предков, из которых «первый продал меня, второй – купил», его дилемма – «Что выбрать: Африку или любимый английский язык? Предать обоих или воздать им должное?» – словом, попытки принять и осмыслить прошлое, настоящее и себя в нем не в разделении, а в сочетании оказались невероятно близки Глиссану. А близкие по духу люди нередко в той или иной форме проникали в его книги. Так, во введении к своему позднему труду «Эстетика I. Новый мировой регион» (Esthétique I. Une nouvelle région du monde, 2006) Глиссан работает с образом мартиниканской горы Дьяман, с которой открывается вид на Сент-Люсию, символом их «непреодолимой близости» с Уолкоттом. В расположенном неподалеку от этой горы городке писатель и будет похоронен. Отнюдь не случайно «Поэтику Отношения» открывает строка Дерека Уолкотта: «Море – это история».

В начале 1980-х годов Глиссан возвращается в Париж, где с 1982 по 1988 год работает главным редактором журнала «Курьер ЮНЕСКО», каждый номер которого имеет центральную тему. Несмотря на ряд формальных ограничений, связанных с должностью, писатель и здесь со свойственной ему последовательностью акцентирует принципиальные для него проблемы сосуществования колонизаторов и колонизованных (ноябрь 1983, тема номера: «Расизм. Свободу Нельсону Манделе!»), философии и поэзии в бывших европейских колониях (февраль 1985, тема номера: «Хорхе Луис Борхес. Память человечества») и, безусловно, природы, чьим сердцем является не что иное, как океан (март 1986, тема номера: «Голубая планета Океан»):

Питаемый энергией Солнца, океан представляет собой «земную теплоцентраль», источник всей жизни, гигантский теплообменник, определяющий климат нашей планеты, кладовую питательных веществ, природных ископаемых и энергетических ресурсов. По нему пролегают пути самого дешевого и экономичного транспорта, а его вечно меняющаяся красота всегда доставляет человеку радость и наслаждение.

Эдуар Глиссан. Курьер ЮНЕСКО. Март 1986. От главной редакции в Париже

Иной – тяжелый, давящий – образ океана-моря предстает читателю в изданном в те же годы сборнике эссе «Антильский дискурс» (Le Discours antillais, 1981) – одной из самых остросоциальных книг писателя. «Мы, жители Кариб, – пишет Глиссан, – представляем собой лишь череду взаимоотношений <…>, но чувствуем море внутри нас со всем его грузом вновь открытых островов». Комментатор книги Майкл Дэш говорит об «Антильском дискурсе» как об истории (или, пользуясь термином Глиссана, «не-истории») психического разложения Мартиники, состоящей из череды «упущенных возможностей». Писатель повествует о колонизации, лишившей мартиниканцев своей исходной родины, языка и идентичности и превратившей их в абсолютного «Другого, явленного миру». При этом, как отмечает Дэш, он не рассматривает островитян исключительно в качестве жертв, обращая внимание, что ответственность за экономические проблемы, социальное отчуждение и неспособность вырастить собственную интеллектуальную элиту не в последнюю очередь кроется в патологической психологической зависимости мартиниканцев от метрополии.

«Антильский дискурс» продолжает поэтическое исследование души и природы Карибских островов. Чтобы постичь весь архипелаг, необходимо постичь каждый остров в отдельности, нащупать историческую и сиюминутную взаимосвязь между ними – скрытую, невидимую структуру Отношения, в которой каждая деталь является незаменимой и необъяснимой, так что ее можно только «услышать». Именно из звука и слышания Глиссан предлагает выстроить новую креольскую идентичность – на основе фольклора, музыки, сказительства и креольского языка.

Вскоре ему представилась уникальная возможность соприкоснуться с представителями компактно проживающего креольского сообщества – сохранившего, несмотря на внешние обстоятельства, ту самую языковую и культурную идентичность, которую, как ему казалось, утратили обитатели Мартиники, – в самом неожиданном месте, среди городков и поселков американской Луизианы, бывшей колонии Франции. Глиссан, в 1987 году занявший должность профессора в Институте французских исследований Луизианского университета, с восторгом писал о «чернокожих франкофонных креолах, живущих в этом регионе и до сих пор сохраняющих (или стремящихся сохранить) особенности своей культуры» настолько бережно, что постороннему «непросто сблизиться с их общиной, так как они всеми силами защищают свой изолированный образ жизни, уходящий корнями в их историю». Таким образом, его представление об «архипелаге колонизованных» вышло не только за пределы Карибских островов, но и за пределы чернокожей Африки в целом. Каждый городок, населенный выходцами из колоний, превращается в часть архипелага – в узкой перспективе. В рамках же перспективы глобальной, позже названной «архипелагическим мышлением», Глиссан, к концу 1980-х годов успевший посетить ряд (бывших) колоний и поработать в странах Старого и Нового Света, приходит к восприятию всякой национальной культуры и – шире – всякого человека как части мирового архипелага, пронизанного ризоматическими связями.

Третья книга цикла «Поэтика» – «Поэтика Отношения» – вышла в свет в 1990 году. В ней сконцентрирован весь опыт писателя, все его идеи, все подходы и приемы, в ней переплетены события и явления самого широкого диапазона – от натуралистического описания «открытых ран, кишащих вшей, распластанных трупов», заживо гниющих рабов, перевозимых из Африки в колонии, до анализа концепций Единого в мифе, эпосе и священных текстах. Рассуждая о возможной роли эпоса и трагедии сегодня, Глиссан утверждает, что они «могли бы воззвать к восстановлению самобытности наций, к признанию непрозрачности – только уже не замкнутой в себе непрозрачности – каждой культуры и одновременно вообразить прозрачность их отношений. <…> они могли бы выражать политическое сознание <…>, освободившееся от гражданского исступления; они могли бы служить основой лиризма, который сплавлял бы устное и письменное слово и тем самым позволял бы общинному связующему, не самоустраняясь, <…> вести нас к тотальности без отречения от частного» (наст. изд., с. 108). В этой характеристике, впрочем, можно заметить некоторое лукавство, поскольку все перечисленные задачи, которые автор приписывает гипотетическим «эпосу и трагедии сегодняшнего дня», реализуются им же непосредственно в «Поэтике Отношения». По наблюдению Констанс Фьюри, мы, исходя из определений, данных самим писателем, можем интерпретировать этот труд как основополагающий текст, в котором миф о «сотворении карибского мира» и становлении антильской общности, открывающий работу, постепенно приобретает масштаб метафоры сотворения современного мира как такового и формирования новых социальных связей.

В центре описываемой Глиссаном трагедии прошлого – нарушение общественной родословной, в результате которой община теряет цель, ориентиры и смысл; трагическое же действие – «разбор раздора: поиск (и восстановление) легитимности». Если в предыдущем своем творчестве – в прозе, поэзии, философских эссе – Глиссан был сосредоточен прежде всего на констатации таких раздоров и обсуждал их конкретные решения (что ярко проявляется, например, в «Антильском дискурсе»), то «Поэтика Отношения», охватывая самый широкий круг проблем, предлагает подход, способный помочь залатать (любые) разрывы в мировой ткани. «Поэтику Отношения» саму по себе можно рассматривать как трагическое действие нового типа, в результате которого «на смену разбору раздора» приходит «сбор россыпи». Каковы его этапы?

Часть первая – «Подходы». Она задает тон всей книге. За оптимистическим заголовком первого же раздела – «Открытая лодка» – сразу же следует контрастное, мрачное описание беспросветного, замкнутого, безвыходного трюма невольничьего судна. Бездна – между рабами и работорговцами, между их предками и потомками, между кораблем и сушей, между водной гладью и дном океана. И тем не менее Глиссан по ходу текста «выворачивает наизнанку» образ бездны как ужаса и осмысляет ее как матку, в которой отливается новое восприятие мира, «сознание Целого, вырастающее из взаимодействия с бездной и освобождающее понимание Отношения внутри этого Целого». Фрагменты этого мира, некогда разорванные бездной, сближаются, если увидеть в бездне Отношение. Глава «Странствие, изгнание» вводит уже упоминавшееся понятие ризомы, восходящее к работам Жиля Делёза и Феликса Гваттари, – «разветвленной системы корней, расползающихся сетью по земле или по воздуху», образ которой, как пишет Глиссан, лежит в основе поэтики Отношения, «в которой всякая идентичность расширяется через связь с Другим» (наст. изд., с. 56). И вновь, начиная с рассмотрения противоположных явлений, – стрелового и кругового номадизма, вынужденного изгнания и добровольного странствия, – он в итоге пытается взаимо-связать их, заставить каждое увидеть в другом – Другого, предлагая в качестве формулы, преодолевающей разобщенность, «странническое мышление», которое «предусматривает тотальность, но без колебаний отказывается от притязания ее суммировать и ею овладеть». Не давая четкого определения Отношению, Глиссан, таким образом, уже на первых страницах книги на неожиданных исторических примерах демонстрирует читателю, как смотреть на мир с помощью оптики Отношения, как сделать Отношение образом мысли – или даже образом жизни.

Часть вторая – «Элементы». Элементы становления общества, формирования культуры, развития Отношения. Архипелагическое видение мира применяется здесь Глиссаном как к миру Плантаций (в уже привычном ключе), так и к миру письменности и искусства – барокко и Античности, священных текстов и литературы XX века. Всё так или иначе связывается со всем, ризома расползается, привнося «взаимообогащение, метисаж» культур. «Бытие-в-мире – ничто без количественно выраженной совокупности всех видов бытия-в-обществе» (наст. изд., с. 137). Сколь бы ни были далеки друг от друга элементы этого бытия, ни один из них не может быть забыт или исключен. Мир по Глиссану – их «нерасторжимая цепь».

Часть третья – «Пути». В ней Глиссан ставит под вопрос меру порядка, возведенную в ранг приоритета научной философией, и идею стабильности в целом (не потому ли и введенные им понятия имеют столь флюидный характер?). «Единственные устойчивые свойства, наблюдаемые в рамках Отношения, – пишет он, – это взаимосвязанность происходящих в нем циклических процессов и согласованность контуров их движения» (наст. изд., с. 150). Мир не статичен, не центробежен, он не движется по прямому пути, каждый язык в нем, каждый голос – мир-отголосок, обладающий характеристиками (мир-)порядка и (мир-)хаоса, со-бытие (а не противо-поставление) которых обеспечивает в нем равновесие и постоянство.

Часть четвертая – «Теории». В ее центре – наука, идеологии, идентичность. Науку покорения материи и науку ее внимательного исследования Глиссан сравнивает со стреловым и круговым номадизмом (и таким образом связывает через Отношение разрозненные разделы внутри самой книги), утверждая как конечный результат их обеих поэтику, основную опасность для которой представляет насилие – моды, общих мест и тоталитарности. В качестве же конструктивного протеста против идеологии тоталитарной стандартизации он (исходя из опыта мартиниканцев) предлагает альтернативный подход к идентичности не как к «постоянной величине», а как к «переменной – способности к изменению, управляемому или безудержному» (наст. изд., с. 205).

Часть пятая – «Поэтика». Если Отношение – инструмент разбора раздора мира, то ее стержень – тотальность, ее механизм – воображаемое. Воображаемое – антидот против власти насилия и лицемерия – против исторической закоснелости и лжи современности. «Если воображаемое переносит нас из мысли нашего мира в мысль Вселенной, мы можем представить себе и как обратным путем эстетика, с помощью которой мы конкретизируем наше воображаемое, всегда возвращает нас из бесконечности Вселенной в очертимые поэтики нашего мира» (наст. изд., с. 274).

Идея тотальности получила у Глиссана развитие в виде образа Все-Мира (Tout-Monde). Впервые использованный в романе «Красное дерево» (Mahagony, 1987), он чуть позже был концептуализирован в наиболее, пожалуй, сложном для описания произведении писателя – «Все-Мире» (Tout-Monde, 1993), первом в его библиографии художественном тексте, действие которого происходит не на Мартинике. Этот роман – запутанный клубок событий и голосов, все нити которого ведут читателя к пониманию: «Наш мир – это еще не Все-Мир, поскольку Все-Мир – этот тот мир, который ты перекатывал в своих представлениях, пока он перекатывал тебя на своих волнах». Отдельные фрагменты романа Глиссан позже переработал в эссе, включенные в сборник «Трактат о Все-Мире» (Poétique IV. Traité du Tout-Monde, 1997), а к определению Все-Мира вернулся в «Бухте Ле-Ламантена», завершающей цикл «Поэтика»: «Все-Мир – это осмысленная тотальность всех элементов Вселенной, каждый из которых мы ощущаем как бесконечно важный». Все-Мир – это тотальность в своей сиюминутно постигаемой полноте, осознающая, что полнота абсолютная не будет достигнута никогда, – и так же осознаваемая. Сплав реальности внешнего мира и ее восприятия. Направление и цель Отношения. Непрерывно завершаемая завершенность, работу над конструкцией которой Глиссан, создав в 2006 году культурную инициативу «Институт Все-Мира» (L’Institut du Tout-Monde), напрямую доверил любому, кто разделяет его видение; любому, кто, если вспомнить слова Сенгора, «не выдерживает дистанцию» по отношению к миру, а «касается его, осязает, чувствует».