скачать книгу бесплатно
Учение о категориях. Том третий. Категории спекулятивного мышления
Эдуард фон Гартман
С помощью модальных категорий (возможность, действительность, необходимость) проводится дальнейшее расчленение реального и идеального бытия. Прежде всего не следует отождествлять реальность и действительность, ибо реальность включает в себя не только действительность, но и возможность и необходимость.
Учение о категориях
Том третий. Категории спекулятивного мышления
Эдуард фон Гартман
Переводчик Валерий Алексеевич Антонов
© Эдуард фон Гартман, 2024
© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2024
ISBN 978-5-0064-0698-8 (т. 3)
ISBN 978-5-0064-0666-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Таким образом, полное исследование категорий в то же время обеспечивает полное понимание метафизических принципов, поскольку оно неизбежно приводит познание к первоисточнику, из которого возникли категориальные функции. Конечно, и категории могут быть полностью поняты только в том случае, если знание принципов в общих чертах уже доведено до их (545) исследования и если они могут рассматриваться хотя бы как предварительная гипотеза, доказательство которой должно быть представлено учением о категориях. В противном случае, если мы хотим ограничиться логическим, мы вынуждены, подобно Гегелю, исключить категории чувственности из учения о категориях, видим, как категория субстанции тает под руками, и все еще вынуждены насильственно определять категорию цели и все зависящие от нее категории как нечто чисто логическое, в то время как по содержанию она все еще рассматривается как отношение между логическим и нелогическим.
Философия бессознательного Эдуарда фон Гартмана[1 - Adolfo Faggi, Hartmann, Milano, Athena, 1927.]
В первой половине XIX века в Германии возникли две великие философии, вышедшие, как и некоторые другие, из кантовского ствола. Одна, философия мысли, была представлена Гегелем, получившим с момента своего появления единодушное одобрение, неоспоримо господствовавшим в университетах и среди ученых и, казалось, сказавшим последнее слово по метафизической проблеме. Другая, философия воли, нашла своего представителя в лице Шопенгауэра, чья мысль сначала была встречена весьма холодно и даже казалась из ряда вон выходящей в философском течении того времени, но впоследствии стала быстро завоевывать позиции, в то время как гегелевская спекуляция их теряла. Исходя из противоположных принципов, эти две системы, естественно, пришли к противоположным выводам: отсюда и характер яростной полемики, которую Шопенгауэр в своих главных работах часто ведет против Гегеля, чье шарлатанство и тщетность он высмеивает на каждом шагу.
1. причинность (этиология)
а) Причинность в субъективно-идеальной сфере
(363) Что мы имеем понятие причинности в нашем' сознании. Несомненно, что в нашем сознании есть понятие причинности; но вопрос в том, абстрагировано ли это понятие причинности от конкретных случаев, которые происходят в нашем сознании или вне его. Несомненно также, что содержание нашего сознания может быть конечным или начальным пунктом, следствием или причиной в причинном процессе; если бы это было не так, то мы вряд ли пришли бы к какому-либо применению категории причинности на основе содержания нашего сознания.
Конкретное содержание сознания может быть эффектом, а именно органическими центральными стимулами, которые могут возникать как в самих нервных центрах, так и поступать к ним из периферических органов; но причинные процессы, следствием которых оно является, не попадают тогда в сознание, а происходят за ним (бессознательное производство интенсивности ощущения и бессознательное категориальное оформление его в качество, пространственно-временные характеристики и т. д. как закономерная реакция на стимул). Конкретное содержание сознания также может быть причиной в той мере, в какой оно становится мотивом для воли; но причинность мотивационного процесса происходит не в свете сознания. Конкретное воление, вытекающее из характера как следствие сознательного мотива, само является непосредственно бессознательным, и только опосредованно, через чувства, вызываемые сознанием в связи с представлением о цели, оно может стать мотивом. Он может стать сознательным мотивом только через опосредованное осуществление цели. Если же волевая цель и (364) сопровождающие ее чувства остаются относительно бессознательными, то бессознательное волевое действие не становится даже косвенным и кажущимся сознанием, и изменения, которые оно вызывает в организме, представляются тогда прямыми эффектами сознательных идей, тогда как на самом деле они опосредованы бессознательными процессами.
Мы также знаем примеры, когда сознательные идеи оказываются причинно связанными, а именно по законам ассоциации идей. Но если разобраться в этом причинном процессе, то становится ясно, что одна сознательная идея никогда не вызывает непосредственно в сознании другую, а лишь может дать бессознательно производящей деятельности мотивирующий импульс для производства другой идеи. Таким образом, и мотивирующий акт, в котором первая идея играет роль причины, и производящий акт, в котором вторая идея играет роль следствия, являются бессознательными. (Психологически ассоциация идей предстает как процесс мотивации, если обратить внимание на роль, которую играет интерес, и как процесс производства, если учесть, что каждая новая идея, возникающая в сознании, должна быть синтезирована и построена в своей конкретно-чувственной и формальной определенности из одних только отношений интенсивности, а то и другое никогда не происходит в сознании. С физиологической точки зрения, сознательные идеи являются лишь субъективно идеальными сопутствующими процессами молекулярного движения, а законы ассоциации идей должны быть объяснимы механическими процессами, например, влиянием привычки в повторном сочетании двух идей через адаптацию путей к данному типу колебаний, влиянием интереса через иннервационный ток в определенном направлении, который приводит молекулы определенных путей в более неустойчивое состояние равновесия, т.е. делает их более чувствительными к раздражителям, чем другие.
Как бы то ни было, все отличают процесс воображаемой ассоциации от процесса реальной причинности. Если бы мы уже не вывели понятие причинности из примеров реальной причинности, нам бы никогда не пришло в голову перенести его на ассоциацию идей. Мы, конечно, не смогли бы вывести его только из этого, если бы не знали реальной причинности. В случае ассоциации идей вторая, причинная идея является либо (365) абстрактной идеей, либо идеей памяти, либо идеей фантазии, но ни в коем случае не восприятием; первая, причинная идея может, однако, быть и восприятием, поскольку способ ее происхождения безразличен к ее ассоциативной эффективности. Даже овладев понятием причинности, нельзя было бы применить это понятие к ассоциации идей, если бы не предполагалось молчаливо или явно, что возникновение второй идеи из первой опосредовано реальным процессом, который ускользает от сознания и лишь позволяет его результату попасть в сознание.
Все предыдущие примеры бессознательной причинности по-прежнему имеют место в пределах одного и того же индивида, как мотивация воления, так и производство содержания сознания как психической реакции на стимул, а также соединение того и другого в ассоциации воображения. Все они являются реальными каузальными процессами лишь постольку, поскольку они бессознательны, но остаются внутриличностными. Вряд ли можно было бы понять все это как реальную причинность, если бы мы не получили их понятие из процессов, которые происходят между различными отдельными индивидами, то есть являются интериндивидуальными. Я полагаю, что испытываю эффективность других индивидов, направленную на меня, и своими действиями вызываю в них изменения. Индивиды, от которых я страдаю и против которых я действую, могут быть не только особями моего собственного вида, но и отдельными животными, или растениями, или группами особей, например роем ос, или несколькими инфекционными бактериями, или неорганической группой молекул (например, падающим камнем). Наконец, это могут быть два человека или группы людей, стоящих вне меня, которые влияют друг на друга, и чью реальную причинно-следственную связь друг с другом я воспринимаю только через побочные эффекты, которые оба одновременно оказывают на меня непреднамеренным образом.
Очевидно, что мои восприятия – это единственные вещи, непосредственно данные моему сознанию, из которых я могу сделать вывод о межиндивидуальной причинности. Эти восприятия бессознательно производятся и синтетически формируются на основе центральных стимулов; центральные стимулы восприятий поступают в периферические органы чувств из нервных центров по проводящим нервам; стимулы периферических органов поступают в органы чувств через соседние молекулы материальной среды, окружающей организм, независимо от того, получили ли они свое движение на молекулярном или молярном расстоянии от действующего индивида или действующей группы индивидов (т. е. через так называемый контакт или через молярные расстояния). Т.е. через так называемый контакт или через распространяющиеся с большего расстояния вибрации). Все опосредования осуществляются молекулами и атомами, которые сами являются страдающими и действующими индивидами. Человеческий интерес, однако, цепляется за индивида или группу индивидов, от которых исходит конкретный импульс для этих передач, и пропускает посредничество, которое имеет только научное, но не непосредственное практическое значение. Эта межиндивидуальная, реальная причинность бессознательна во всех своих опосредующих элементах для индивидуального сознания, которое осознает ее конечный элемент как восприятие, т. е. она трансцендентна для его сознания (сознания-трансцендентна или эпистемологически-трансцендентна, а не метафизически трансцендентна) и принадлежит к объективно-реальной, но не субъективно-идеальной сфере.
Категория причинности, которая своим применением открывает понимание причинно-следственной связи, также не принадлежит к субъективно-идеальной сфере, поскольку является бессознательной категориальной функцией, бессознательно-синтетической интеллектуальной функцией, результат которой просто попадает в сознание. Ее достижение состоит в том, что, во-первых, мой сознательно-имманентный объект восприятия моего собственного тела трансцендентно связан с вещью в себе моего собственного тела как его трансцендентной причиной, во-вторых, мои сознательно-имманентные объекты восприятия других индивидов или групп индивидов трансцендентно связаны с соответствующими вещами в себе как их трансцендентными причинами, и, в-третьих, изменения моих объектов восприятия связаны с изменениями их трансцендентных коррелятов, которые находятся в реальной причинной связи друг с другом. Понятие причинности затем лишь постепенно абстрагируется от всех этих наблюдаемых конкретных причинно-следственных связей. Наблюдаемые конкретные причинные связи содержат понятие причинности лишь имплицитно, как компонент содержания сознания; само понятие представляет его эксплицитно, но лишь в абстрактной форме. Первые являются первичным, вторые – (367) вторичным результатом бессознательной категориальной функции, которая, таким образом, проецируется в субъективно-идеальную сферу только через свои результаты, но не как функция.
Теперь, если трансцендентальный идеализм отрицает вещь в себе за объектом восприятия, или если это признается, но отрицается трансцендентальная причинность, то возникает тенденция привлечь понятие причинности, которое в соответствии со своим психологическим происхождением имеет силу и значение только для области, выходящей за пределы сознания, в область, имманентную сознанию, и придать ему здесь значение. Трансцендентальный идеализм не имел бы ни малейшей перспективы предстать перед человеком как правдоподобный и приемлемый, если бы вместе с трансцендентальной причинностью ему пришлось полностью отрицать причинность; ведь разум просто отверг бы навязанное ему представление о мире, полностью лишенном причинности. Таким образом, в качестве суррогата трансцендентальной причинности вещей самих по себе трансцендентальный идеализм должен утверждать имманентную причинность объектов восприятия по отношению друг к другу. Конечно, это не означает производство идей, мотивацию и ассоциацию идей, ибо это также признается с точки зрения трансцендентального идеализма как нечто совершенно иное, чем причинность объектов восприятия между собой. Речь идет только о последней, которая должна занять место трансцендентальной причинности вещей в себе как имманентной.
Поскольку объекты восприятия являются продуктами деятельности воображения, причинность их к деятельности воображения, воздействующей на чувственность, в любом случае исключается. Ибо вещи сами по себе, посредством которых можно было бы воздействовать на чувственность, уже не существуют (или, если они еще существуют, то не имеют трансцендентной причинности и поэтому не могут воздействовать), а вещи как объекты восприятия являются лишь продуктами деятельности восприятия, т.е. их posterius, а не prius. С этой точки зрения мое тело и его органы чувств, нервы и мозг также являются лишь объектами восприятия, которым не соответствуют никакие вещи сами по себе; если в моем субъективном мире явлений возникает причинная связь между другими объектами восприятия и этими, то эта имманентная причинность, тем не менее, не может оказывать никакого влияния на производство во мне этих (368) других объектов восприятия, как инстинктивно предполагает вера. Тогда причинность может иметь место только между теми частями содержания моего сознания, которые являются продуктами моей имагинативной деятельности, тогда как моя продуктивная деятельность притворства, т. е. та, которая называется восприятием, стоит совершенно вне всякой причинности. Наша вера в то, что наша имагинативная деятельность подвержена влиянию вещей, была бы тогда психологической иллюзией, под чьим, казалось бы, неотвратимым принуждением мы находимся.
В конце концов, такое обманное устройство нашего понимания мыслимо; но тогда сразу же должно возникнуть обоснованное подозрение, ограничивается ли неизбежная иллюзия только причинно-следственными отношениями между вещами и понятийной деятельностью, или же она не касается в равной степени и причинно-следственных отношений вещей между собой. Трансцендентальный идеализм должен был бы, по крайней мере, показать, как получается, что одно и то же принуждение к применению категории причинности является в первом отношении обманчивым, а во втором – приемом нашего интеллекта, ведущим к истинному знанию, и откуда следует, что мы с одинаковой уверенностью предаемся и этой иллюзии, и этой истине. Но если присмотреться к предполагаемой имманентной причинности объектов восприятия между собой, то вскоре становится очевидным, что применение к ним категории причинности также должно быть подвергнуто критике как бахвальство интеллекта1, каким бы сильным ни было психологическое ограничение, которое он на нас накладывает.
Восприятие причины и восприятие следствия могут быть разделены временным интервалом; даже восприятие причины может войти в сознание значительно позже, чем восприятие следствия. Например, анархист может заложить взрывное устройство с часовым механизмом в доме вечером, а на следующее утро, в момент срабатывания часов, наблюдать эффект от своего поступка с безопасного расстояния. Но возможно также, чтобы человек сначала увидел эффект ловкости рук, а затем узнал механизм аппарата и те движения, которые были ранее незаметной причиной увиденного им эффекта. Итак, если перцептивное содержание как таковое должно быть причиной и следствием, то причина и следствие должны быть разделены как (369) положительным, так и отрицательным промежутком времени, т. е. причина должна быть в состоянии произойти задолго до или задолго после следствия без того, чтобы последнее было нарушено вследствие этого. Нет необходимости доказывать, что такой взгляд на причинность исключает закономерный ход мирового процесса.
Поэтому трансцендентальный идеализм стремится обойти это следствие и удержать временную непрерывность и закономерную последовательность причины и следствия. При этом, однако, он снова допускает, что ход причинности не совпадает непосредственно с содержанием сознания, задаваемым восприятиями, т. е. что якобы имманентная причинность не может быть имманентной в конце концов. Лишь на короткие промежутки времени изменение содержания восприятия может иногда совпадать с ходом причинности, хотя даже в этих пределах восприятие всегда будет неполным, а причины и следствия будут содержать гораздо больше, чем восприятие передает сознанию. Однако эти краткие эпизоды частичной конгруэнтности стоят как оазисы в пустыне случайности и беспорядка, в которой изначально предстает ход восприятия. Каждая попытка сориентироваться в этом хаосе есть в то же время попытка выйти за пределы чисто имманентной причинности, дополнить и скорректировать ее через части, трансцендирующие сознание. Трансцендентальный идеализм, в той мере, в какой он хочет быть не чистым агностицизмом, а позитивной эпистемологией, не делает ничего другого.
Причина, которая для восприятия отделена от следствия временным интервалом, должна быть сохранена в мысли как сохраняющаяся; причина, которая воспринимается только после следствия, должна быть сдвинута мыслью назад и спроецирована во временной prius следствия. Но абстрактная идея причины не является перцептивным объектом причины; она, конечно, может вызывать образные ассоциации, но не может оказывать имманентную каузальность, как это, как предполагается, могут делать перцептивные объекты. Более того, даже абстрактная идея причины не обязательно должна явно присутствовать в момент, предшествующий эффекту, но может сама возникать лишь через определенные промежутки времени (как у анархиста, который, возможно, время от времени думал о взрывном устройстве в течение ночи, но его (370) внимание было отвлечено чем-то другим как раз в момент перед взрывом) или может вообще возникнуть только после эффекта (например, мысль, что этот аппарат и эта ручка привели к предыдущему поразительному эффекту карманника). Мысль, возникшая в другое время, которая проецирует причину на время, предшествующее эффекту, никогда не может быть причиной возникновения эффекта.
Причина должна была каким-то образом существовать в момент возникновения эффекта, не будучи при этом существующей в восприятии. Возможно, она существовала в этот момент времени в другом сознании (например, восприятие аппарата и ручки в сознании карманника). Но для моего хода сознания случайно, имело ли это место или нет, и причинность должна быть объяснена, даже если этого не произошло (например, хорошо спрятанное взрывное устройство никто не заметил с того момента, как оно было заложено, и до того, как оно взорвалось). Даже восприятие в сознании другого человека или животного уже является чем-то трансцендентным для моего сознания; поэтому, если бы восприятие в другом сознании стало причиной восприятия в моем сознании, это, очевидно, было бы уже не имманентной, а трансцендентной причинностью. Имманентной может быть названа только та причинность, которая имеет место в содержании одного и того же сознания. Возможные восприятия других сознаний, а также абстрактные мысли собственного сознания должны быть, таким образом, проигнорированы; непосредственной причиной эффекта может быть только восприятие собственного сознания в момент, предшествующий эффекту. Но если оно не содержится как восприятие в этом сознании в данный момент, то оно должно присутствовать как нечто другое, чтобы иметь возможность оказать воздействие. Таким образом, вопрос сводится к следующему: Что является содержанием сознания, пока оно не осознается?
Оно не может быть содержанием сознания, восприятием; это было бы противоречием условию, что оно не должно быть содержанием сознания. Но в этом противоречии виновны те, кто отделяет содержание сознания от формы сознания и приписывает ему самостоятельное существование и способность к действию. По Беркли, это содержание сознания личного Бога, по материализму – молекулярные (371) условия хранения и движения в мозгу. Оба вводят трансцендентальные гипотезы, отменяющие имманентность причинности, а именно существование божественной личности, действующей на мое сознание, или материи как воздействующей вещи самой по себе. (Gr. I. 91.)
Восприятие не может продолжать существовать как «бессознательное», потому что абсолютно бессознательное ощущение, вид и восприятие вообще не могут существовать, но относительно бессознательное восприятие во мне может быть только содержанием сознания в низшем нервном центре моего тела, таким образом, для моего центрального сознания столь же трансцендентным, каким было бы восприятие другого человека. Более того, низшие нервные центры моего тела, как правило, лишаются возможности восприятия, как только они оказываются отрезанными от головного мозга. – Наконец, содержание восприятия должно продолжать существовать как просто возможность, как возможность восприятия. Эта возможность есть либо просто логическая возможность в субъективном мышлении: тогда она есть неэффективное ничто; либо она должна быть понята в объективно-реальном смысле как условие возможного возникновения восприятия в случае дополнения достаточной причины: тогда, во-первых, нужно показать, как неполное и недостаточное условие причинного восприятия должно привести к тому, что оно станет полной и достаточной причиной следствия, и, во-вторых, нужно учесть, что эта объективно реальная возможность восприятия, как условие, сохраняющееся независимо от сознания, есть нечто трансцендентное сознанию, собственная вещь в себе, и поэтому может осуществлять только трансцендентную причинность.
Трансцендентальный идеализм отбрасывает эти проблемы как неудобные. Если бы он захотел проработать их более детально, то превратился бы в трансцендентальный реализм. Объективно реальные, трансцендентные сознанию условия возможного восприятия сами по себе являются вещами трансцендентального реализма, поскольку в своем существовании они не зависят от того, воспринимаются ли они каким-либо сознанием как содержание или нет. Именно они производят следствия непосредственно и без посредничества реального восприятия; но эти следствия, взятые непосредственно, опять-таки являются лишь объективно реальными условиями возможного восприятия, для которого безразлично, дополняются ли они (372) достаточной причиной такого восприятия или нет. Не только причина, но и следствие может быть воспринято гораздо позже, чем оно произошло; причина и следствие могут также остаться совершенно незамеченными. Но эти объективно реальные возможности восприятия или вещи сами по себе являются в то же время и бессознательными идеями; только эти бессознательные идеи не обязательно должны мыслиться как восприятия, чувственные представления, ощущения или абстрактные идеи, и мы не должны забывать, что для того, чтобы иметь причинный эффект, они должны быть наделены силой, то есть они должны составлять содержание бессознательного воления.
Трансцендентная для моего сознания причинность этих бессознательных условий восприятия в то же время понимается как объективно-реальная причинность или как причинность в объективно-реальной сфере. Она включает в себя как внутрииндивидуальные причинные отношения, так и межиндивидуальные, то есть как причинные процессы, происходящие в моем организме, в моей бессознательной душевной жизни и между ними, так и те, которые происходят между моей телесно-душевной индивидуальностью и другими индивидуальностями. Ведь сами вещи находятся не только вне меня, но и внутри моей индивидуальности. Таким образом, стремление каузально ориентироваться в содержании сознания неизбежно приводит к трансцендентальному реализму. Имманентная причинность ничего не делает для распутывания обнаруженного хаоса; но она и внутренне противоречива, поскольку всегда в каком-то смысле вынуждена приписывать содержанию сознания существование, независимое от формы сознания, т. е. превращать субъективно-идеальные явления в вещи в себе. Каждая попытка разрешить и преодолеть ее противоречия превращает имманентную причинность в трансцендентную.
Но как только трансцендентная причинность принята, для имманентной причинности не остается места рядом с ней. Первая сама по себе уже удовлетворяет всем требованиям к объяснению последовательности восприятий, не нуждаясь в дополнении второй. Первая, однако, также не допускает конкуренции второй причинности рядом с ней, поскольку невозможно, чтобы каждое субъективно-идеальное явление было одновременно продуктом двух типов причинности, действующих независимо друг от друга. Столкновения между ними можно было бы избежать только посредством их предварительной стабилизированной гармонии; но тогда ряд, определяемый этой предварительной стабилизированной гармонией, стал бы действительным рядом причинности, который лишил бы независимости два других и упразднил бы их в себе. Эта предстабилизированная гармония, в которой трансцендентная и имманентная причинность представляли бы собой лишь две различные проекции на разные уровни, сама была бы трансцендентной причинностью. Если мы можем говорить здесь о степенях, то это будет на одну степень больше трансцендентной, чем трансцендентной причинности. Тогда пришлось бы принять две трансцендентные причинности вместо одной, только чтобы сохранить остатки имманентной причинности, в которой ничто не может быть сохранено, и в довершение всего получить непостижимое чудо предварительно стабилизированной гармонии. Трансцендентальный реализм больше не нуждается в предстабилизированной гармонии, чтобы объяснить частичное появление имманентной причинности как проекции в субъективно-идеальной сфере, поскольку он способен объяснить ее просто как проекцию трансцендентальной причинности, происходящую в объективно-реальной сфере.
Восприятие a не является причиной восприятия b; ведь a может отсутствовать, и при этом b может войти в сознание, но b может также отсутствовать, даже если a вошло в сознание; действительно, и a, и b могут отсутствовать, и при этом можно говорить о том, что они имели место как причинный процесс, который впоследствии распознается сознанием и переносится на то время, когда a и b могли войти в сознание. Если мы назовем бессознательное реальное условие возникновения a (возможность восприятия или возможное восприятие) a, а b – ?, то a является причиной ?, независимо от того, возникают ли a и b в связи с a и ? или нет. Если условие a дополняется другими необходимыми условиями (такими, как присутствие наблюдателя, освещенность сцены, открытость глаз, бдительное и беспристрастное состояние ума и т. д.), чтобы стать достаточной причиной, тогда оно имеет восприятие a в качестве эффекта наряду с эффектом ?; точно так же ? имеет эффект b. Таким образом, последовательность a и b в сознании является имманентной сопутствующей последовательностью a и ? вне сознания. Но только a ?, a a и ? b являются тремя каузальными процессами, тогда как a b не является ни одним из них, а лишь отражает каузальный процесс a ? как субъективный представитель сознания. Но три каузальных процесса a ?, a a и ? b – это (374) трансцендентальная причинность, а единственная имманентная последовательность a b не является каузальным процессом. Эти положения не могут быть опровергнуты и трансцендентальным идеализмом, если он отличает только сознательное реальное восприятие от бессознательной возможности (реального условия) восприятия. Их нельзя опровергнуть, даже если интерпретировать а и ? по-разному, как это делаю я; в любом случае предполагаемая имманентная причинность, таким образом, сводится к простой видимости, отражению, проекции или побочному эффекту трансцендентной причинности.
Но именно так инстинктивно понимаются отношения между последовательными восприятиями. Ибо имманентные объекты восприятия a и b инстинктивно и непроизвольно трансцендентно связаны с трансцендентными вещами в себе a и ?. В той мере, в какой категория причинности применяется теперь к последовательности a b, она также автоматически относится к последовательности a ? вещей в себе, для которых a b служит лишь субъективным представителем воображения. Ни одному здравомыслящему, т. е. философски непредвзятому, человеку не приходит в голову соотнести категорию причинности со своими восприятиями; но он всегда думает только о последовательности процессов, независимых от его восприятия, т. е. о процессах между вещами в себе, которые, однако, при благоприятных обстоятельствах воздействуют на его органы чувств.
Будучи наивным реалистом, человек вообще не задумывается о различии между a и a, ? и b, поскольку это не принесло бы ему практической пользы; он не осознает разницы между ними, но полагает, что в a и b он непосредственно охватывает a и ? своим сознанием. Поэтому он также не знает, что a и ? являются объективно реальными условиями a и b и находятся с ними в причинной связи; точно так же он не знает, что он уже бессознательно применил категорию причинности к a и b, трансцендентно соотнеся ее с a и ?, или что за a и b он подставил гипотетические a и ? как трансцендентные вещи сами по себе. Это гипотетическое допущение трансцендентных a и ? логически возможно и логически оправдано только при гипотетическом допущении трансцендентных причин a и b, которые сначала должны быть только неполными причинами, поскольку они дополняются условиями отчасти (573) постоянного, отчасти случайного и случайного характера, чтобы стать полными и достаточными причинами. Трансцендентальный идеалист, не признающий различия между возможным и действительным восприятием в том смысле, который объяснялся выше, также не знает о различии между a и a, b и ?, но по причине, противоположной наивному реалисту.
По причине, противоположной наивному реалисту. Если последний верит, что он может постичь и охватить своим сознанием a в a, b в ? и последовательность a ? в a b непосредственно, то первый верит, что он может поставить свои a и b на место a и ?, т. е. что он может овеществить свои субъективно-идеальные явления, овеществить свои идеи, сделать содержание своего сознания независимым от формы сознания и гипостазировать его. Поэтому оба они должны отрицать реальное причинное отношение между a и a, а также идеальное причинное отношение a к a, поскольку они отрицают всякое различие, всякую двойственность a и a. Но наивный реалист, поскольку для него важно только а, сразу же признает причинно-следственную связь между ними, как только направит свое размышление на различие между а и а; трансцендентальный идеалист, напротив, считает, что он критически преодолел это самое различие, судорожно цепляясь за а и закрывая свои духовные глаза против а.
При этом он склонен ссылаться на то, что наивный реалист в своем докритическом сознании также ничего не знает об этом различии. Это совершенно верно, но это не доказывает, что осознание этого различия, которое сразу же пробуждается при критической рефлексии, теперь может быть снова подавлено. Точно так же тот факт, что отсутствие осознания этого различия должно сопровождаться отсутствием осознания причинно-следственной связи, не доказывает, что трансцендентальное отношение а к а не возникает также через бессознательное функционирование категории причинности, когда оба ошибочно отождествляются. Ведь тот факт, что искомое a ошибочно принимается наивным реалистом за данное a или что a невольно переосмысливается трансцендентальным идеалистом как явно отрицаемое a, показывает, что оба они бессознательно оперируют трансцендентальным a, то есть сначала они должны были бессознательно позиционировать его, что, опять же, они не могут сделать иначе, чем на основе бессознательного применения категории причинности.
(376) Трансцендентальный реалист, который ясно осознает трансцендентальное отношение своих имманентных концептуальных образований к трансцендентальным вещам, независимым от сознания, и четко различает их, также хорошо знает, что логическое обоснование этого трансцендентального отношения он может вывести только из применения категории причинности. Трансцендентальное отношение объекта восприятия к вещи в себе – это психологическая иллюзия, если только трансцендентальная причинность восприятия не является фактом; но она не могла бы возникнуть, даже если бы подсознательная синтетическая интеллектуальная функция до всякой рефлексии идейно не учитывала этот факт. Это происходит в том смысле, что она добавляет к восприятию отношение к гипотетической трансцендентной причине, и это бессознательное добавление предстает перед сознанием именно как трансцендентная реальность объекта восприятия, то есть как трансцендентное отношение имманентного объекта восприятия к трансцендентному реальному (вещи-в-себе), благодаря которому объект впервые предстает как вещь. В этом также действует бессознательная синтетическая категориальная функция, что сознание обычно переходит от последовательности a b, которая трансцендентно связана с a ?, к причинной связи a ?. Привычка, какой бы долгой она ни была, никогда не привела бы к переходу от идеи временной последовательности к идее необходимой причинной связи, если бы инстинкт понимания не побуждал нас сделать этот шаг, который при любых обстоятельствах остается скачком. Но этот инстинкт как раз и является эффективностью бессознательной категориальной функции причинности, которая ведет к идеальной реконструкции реальных каузальных отношений для сознания так же, как бессознательная категориальная функция пространственности ведет к одному из реальных пространственных отношений. Мысленный ингредиент причинности к простому следствию a ? – это точка, в которой бессознательное применение категории с ее результатом впервые попадает в сознание как причинность, тогда как ее гипотетическое добавление a к a не попадает в сознание как причинность, а первоначально только как трансцендентальное отношение a к трансцендентально реальному или как трансцендентальная реальность. Только после того, как сознательное понятие причинной связи стало привычным в последовательности a и ?, рефлексия может прийти к преодолению наивного (377) реализма и его отождествления a и a, ? и b, а также понять эту связь как причинную связь между двумя различными вещами.
Таким образом, причинность в субъективно-идеальной сфере всегда является для сознания лишь репрезентативным воспроизведением объективно-реальных причинно-следственных отношений. Бессознательная категориальная функция играет в этой реконструкции направляющую, дополняющую, добавляющую и формирующую роль; но она не порождает никаких реальных новых каузальных процессов, а лишь конкретные представления, в которые это отношение вошло как идеальный компонент и которые таким образом становятся для сознания более верными репрезентациями реальности, чем они могли бы быть без этого компонента. Имманентная причинность, имеющая самостоятельное значение, ни в коем случае не возникает. (Gr. I. 91.) (Gr. II. 3.)
b. Причинность в объективно-реальной сфере.
Причина не является единичной вещью. Если причиной называется нечто отдельное, то имеется в виду лишь неполная причина, которая требует других дополнительных условий, чтобы стать полной причиной. Только полная причина сама по себе достаточна для возникновения следствия и поэтому является достаточной причиной.
Слово «первопричина» указывает на вещь или единичную вещь, то есть на постоянную неполную причину; но оно неявно предполагает, что эта постоянная вещь развивает изменяющуюся деятельность или изменяющиеся свойства и что только через одно из этих изменений она приводит к следствию. Если бы причина была чем-то абсолютно постоянным, то и следствие должно было бы быть абсолютно постоянным, то есть вечным. Но если следствие наступает только в определенное время и тем самым представляет собой изменение по сравнению с непосредственно предшествующим состоянием, то и вещь должна стать причиной только потому, что в ней произошло изменение. Таким образом, изменение является условием эффекта. Но изменение не было бы изменением, если бы оно не происходило в чем-то относительно постоянном; существование такой постоянной величины, следовательно, также является условием следствия. Таким образом, причина состоит из постоянных и переменных условий. К первым относятся ин-дивид^Z^дуалы, взаимодействующие в процессе от абсолюта до первоатомов, ко вторым – деятельность, разворачиваемая ими в процессе. К первым относится также сила, которая остается неизменной, несмотря на все преобразования, которые она претерпевает в соответствии с законом сохранения силы; ко вторым – все преобразования, которые она претерпевает и благодаря которым принимает самые разнообразные формы проявления.
Если индивид своим существованием обеспечивает постоянное условие эффекта, а своей деятельностью – переменное условие, то он называется в высшем смысле причиной, а если он сознательная личность и его деятельность преднамеренна, то инициатором, независимо от того, должны ли были присутствовать другие внешние условия для того, чтобы эти два условия превратились в полную причину. Изменение, которое добавляется в качестве последнего недостающего условия, чтобы завершить в достаточном смысле давно завершенный комплекс условий, называется поводом или побуждением; если речь идет о сознательных волевых тенденциях, которые находят первую долгожданную возможность для реализации благодаря представившемуся случаю, добавляемое изменение называется случайной причиной; если, с другой стороны, речь идет о силах, ожидающих разрядки, оно называется пусковым механизмом. Если мы обращаем особое внимание на поводы, причины возможности и триггеры и называем их причинами, то очевидна диспропорция между малостью причин и величием следствий; но если мы считаем, что эти так называемые причины – лишь отдельные условия, дополняющие весь комплекс имеющихся условий, то эта кажущаяся диспропорция исчезает. Даже физиологический стимул – это лишь механическое срабатывание накопленных сил, как давление пальца на кнопку гальванического провода, которое заставляет сотни мин взрываться одновременно.
Несмотря на их различие как вещей и действий, разные причины, тем не менее, могут быть каузально эквивалентными; в идентичных причинах, напротив, все должно быть одинаковым, включая их каузальную валентность. Разные причины могут приводить к одному и тому же результату посредством различных преобразований; одинаковые же причины могут приводить к различным преобразованиям и, следовательно, к различным следствиям только благодаря различиям в сопутствующих обстоятельствах. Различие причин может (379) быть осложнено различием сопутствующих обстоятельств; если эти две причины рассматриваются вместе как полные причины, они также могут быть различными и, тем не менее, иметь одинаковые последствия. С другой стороны, одни и те же причины, взятые вместе с равными обстоятельствами, должны быть названы равными полными причинами, а взятые вместе с неравными сопутствующими обстоятельствами – неравными полными причинами; поэтому в последнем случае неравенство их следствий не отменяет постулат «равные причины – равные следствия», а скорее подтверждает его, поскольку он применим только к полным, достаточным причинам, но не к неполным. Условие, которое может быть заменено другим, причинно эквивалентным, является взаимозаменяемым с последним без изменения следствия; условие, для которого нет причинно эквивалентной замены, является необходимым условием или conditio sine qua non для данного конкретного следствия.
Непременное условие, несомненно, является также существенным условием. Поскольку несколько различных условий могут заменять друг друга без изменения эффекта, тем не менее необходимым условием для реализации эффекта является любое из этих взаимозаменяемых условий, независимо от того, какое из них дано. Как правило, изменение того или иного условия сопровождается изменением эффекта. В зависимости от того, считается ли это изменение эффекта существенным или несущественным в указанном выше смысле (с. 242-243), условие также должно считаться существенным или несущественным. Ни одно из существенных условий не может отсутствовать или существенно изменяться, если необходимо реализовать существенный характер эффекта. С другой стороны, несущественные условия, отсутствие которых не приводит к существенному изменению эффекта, не являются частью причины сущности эффекта. Поскольку нас интересует не всеобщая определенность эффекта, а только его существенные черты, достаточная причина также состоит только из существенных условий. Но если речь идет о достаточной причине данного эффекта со всеми его мельчайшими деталями, то различие между существенными и несущественными условиями исчезает, и достаточная причина состоит из суммы условий в целом. В разных случаях одного и того же эффекта комплекс условий может быть составлен по-разному; но в каждом отдельном случае достаточная причина состоит только из суммы всех условий, как существенных, так и несущественных. Отсюда очевидно, что мы не можем назвать достаточную причину в точном смысле этого слова или полный комплекс условий для любого эффекта, потому что большая часть условий всегда находится за пределами нашего знания. Вместо полной причины мы довольствуемся некоторыми существенными условиями, которые сами по себе достаточны для того, чтобы привести к тому, что для нас важно в следствии. Мы можем тем более довольствоваться признанием существенных условий, что большая группа несущественных условий, например, состояние мира за пределами нашей планетарной системы, настолько мало изменяется в течение нашего времени наблюдения, что изменения, вызванные их влиянием на эффект, ускользают от нашего наблюдения. Мы можем пренебречь относительно постоянными условиями такого рода, поскольку нас гораздо больше интересуют изменяющиеся условия. С другой стороны, переменные условия тем более важны для нас, чем сильнее изменяется эффект при столь же сильном изменении условий. – Поэтому то, что мы считаем знанием причин в объективно-реальной сфере, на самом деле является знанием только тех условий, которые оказывают количественно выдающееся влияние на неудачу следствия. Мы распознаем не полный и законченный поток причинности, а особые течения и завихрения в этом общем потоке. Мы видим красочный узор, скользящий мимо нас, но можем распознать структурную связь, только если проследим за отдельными нитями в пестрой ткани. Эти отдельные нити – причинно-следственные связи между условием и обусловленным. Только на основе таких абстрактных размышлений мы можем обобщить зависимость изменения величины эффекта от изменения величины условия или нескольких комбинированных условий в математической форме функции и представить ее в виде причинного закона. Все так называемые законы природы основаны на самых крайних абстракциях от реальности, то есть на таких простых предпосылках, которые никогда не даются в действительности. Так, например, закон тяготения выражает изменение притягательной силы при изменении условий (381) расстояния и размера масс; но тем самым предполагается, что притягательные силы всех атомов должны мыслиться как сосредоточенные в центрах тяжести, что неверно в случае конечного отношения диаметров масс к их расстояниям. Не удалось даже математически определить движения, обусловленные притяжением, для трех тел, не говоря уже о неизмеримом их количестве, как во Вселенной. Везде приходится прибегать к искусственно упрощенным предположениям и довольствоваться лишь приблизительным пониманием с несколько более сложными допущениями. Это относится не только к математической обработке механических задач, но в еще большей степени к тем грубым приближениям, которыми довольствуется практическое мышление вместо математического расчета. (Гр. IV. 40. Гр. IV. 44. Гр. II. 53.)
Подобно тому, как мы выделяем отдельные условия из достаточной причины, мы также выделяем отдельные лучи следствия из полного общего эффекта причины. Подобно тому как мы довольствуемся признанием наиболее важных и существенных для нас условий следствия, мы также ограничиваемся рассмотрением наиболее важных и существенных для нас следствий причины. Каждая причина имеет бесчисленное множество следствий одновременно; но только одно из них, или, самое большее, несколько, рассматривается нами в каждом случае как главное следствие, а остальные игнорируются как побочные. Только поверхностный взгляд на мир может не признать, что каждое изменение положения влечет за собой неисчислимое количество побочных эффектов. Как правило, они вообще ускользают от внимания, особенно если они незаметно малы или происходят в отдаленных уголках Вселенной; часто их замечают, но отбрасывают в сторону как безразличные и несущественные побочные эффекты основного воздействия; иногда, однако, они навязывают себя очень неприятным образом, когда мешают человеческим целям.
В той мере, в какой основной эффект является целевым, побочные эффекты рассматриваются как случайные, конечно, не в смысле причинно-случайные, а в смысле окончательно-случайные; но в той мере, в какой они либо мешают основному намерению, либо вредят другим человеческим интересам, они называются мешающими побочными эффектами. Все (382) следствия, исходящие одновременно от одной причины, называются согласованными следствиями. Только совокупность согласованных следствий составляет полный эффект или полное следствие, так же как только совокупность условий составляет полную причину. Для человеческой деятельности чрезвычайно важно не пренебрегать побочными эффектами, поскольку в противном случае, несмотря на достижение главного эффекта, причина может нанести больше вреда, чем способствовать достижению цели человека. Цель оправдывает средства только в том случае, если причина средств не влечет за собой побочных эффектов, которые представляются морально недопустимыми. Эти непреднамеренные побочные эффекты аналогичны непреднамеренным косвенным эффектам вторичного и третичного характера, которые нередко ухудшают, аннулируют или перевешивают благотворный эффект, достигнутый прямым или первичным эффектом. – Таким образом, все, что мы можем распознать с точки зрения причинно-следственных связей, является лишь фрагментарной причинностью; полная причинность, однако, в то же время универсальна. Полная причина в каждый момент – это состояние мира, данное в нем со всеми его деталями как универсальный комплекс всех условий; полный же эффект – это совокупность всех согласованных эффектов, вытекающих из этого комплекса условий. (Gr. VII. 37.)
Все условия, составляющие объективно реальную причину, являются положительными. «Отрицательное условие» – это сокращение для обозначения того факта, что следствие не наступило бы, если бы присутствовало определенное положительное обстоятельство, которое противодействовало бы причине, но не включает утверждение, что это отрицательное условие способствовало реализации следствия. Например, отсутствие влаги является негативным условием для искрообразования во вращающейся электрической машине; т.е. присутствие влаги препятствует возникновению искр, рассеивая вырабатываемое электричество. Но отсутствие влаги не является условием, способствующим возникновению искры; скорее, эти условия исчерпываются вращающимся стеклянным диском, фрикционным материалом и проводником. В действительности не существует отрицаний в смысле логического отрицания, а только положительные; только сознательное размышление, сравнивая один случай с другими, констатирует, что в одном случае успеха отсутствует обстоятельство, которое в другом случае привело к неудаче, и (383) выражает это в сокращенной форме, помещая отсутствие этого обстоятельства среди условий успеха, но теперь как отрицательное условие. – Эта концепция приобретает значение в случае виновности в бездействии, которое человек должен был бы совершить, чтобы предотвратить события, которые произошли бы, если бы эти действия не были совершены. Если наказуемое бездействие сокращается до «негативного условия» и одновременно неточно описывается как причина, то сочетание обеих неточностей приводит к совершенно неприемлемому понятию бездействия как негативной причины. Однако все положительные условия в совокупности уже являются достаточной причиной в своей полноте, и отрицательному условию или первоначальной причине нет места рядом с ними. Должное поведение должно было вовремя противодействовать достаточной причине или отменить одно из необходимых условий до наступления последнего завершающего условия; пренебрежение долгом в этом отношении является преступным даже без понятия отрицательной причины.
Взаимодействие – это процесс, в котором индивид, группа индивидов или вещь A вызывает изменение ? в вещи B посредством своей деятельности a, и в то же время вещь B вызывает изменение a в вещи A посредством своей деятельности b. Таким образом, A, с одной стороны, активно против B, а с другой – страдает от B. Таким образом, A, с одной стороны, активен по отношению к B, а с другой – страдает от B. A является причиной ? в B посредством своей деятельности a, а a в A является следствием B посредством своей деятельности b. Однако А – это не причина вообще, а только А как субъект деятельности а, А лишь постольку и до тех пор, пока оно развивает деятельность а, т. е. как А + а. Точно так же В – это причина только как В + b. Но как деятельное А не страдает; в своей деятельности а оно только деятельно и не страдает вовсе, точно так же и В в своей деятельности b. A страдает только как носитель происходящего в нем изменения a, которое не имеет непосредственного отношения к a; точно так же и B страдает только в своем изменении ?. ?, следовательно, не является здесь следствием, тем более a или A + a, а только и исключительно a; точно так же ни B, ни b, ни B + b не являются следствиями, а только ?. Причины – это A + a и B + b, которые ни в коем случае не являются здесь следствиями; следствия – это a и ?, которые ни в коем случае не являются здесь причинами. Переменное состояние a находится вне всякой взаимности с эффектом ?, так же как b находится вне всякой взаимности с a; ибо a – это случайность (384) не a, а A, а ? – не b, а B. Но даже в постоянных состояниях взаимность касается только их изменяющихся случайностей, тогда как сохраняющиеся вещи или индивиды как таковые остаются незатронутыми ею.
Поэтому не может быть и речи об обмене ролями между причинами и следствиями или даже об их тождестве, как утверждает Гегель. Есть только два пересекающихся причинных отношения; следствие одного из них является случайным изменением причины другого, и наоборот. Взаимодействие, понимаемое таким образом, неоспоримо, но это и не новая категория, а лишь более конкретный пример или особый случай причинности. Поэтому Кант, понимавший взаимное действие только таким же образом, был неправ, отводя ему в своем триадическом схематизме место, принадлежащее телеологии, о которой он забыл.
Общий эффект в процессе – это сумма взаимодействий, которые в нем пересекаются. Например, общий эффект дуэли – это сумма ран, нанесенных двумя противниками, стреляющими одновременно. Суммарный эффект гравитации между Солнцем и Землей – это сумма изменений положения, вызванных гравитационным притяжением Земли, и изменений, вызванных гравитационным притяжением Солнца в обоих телах. Общий эффект отталкивания между двумя эфирными телами – это сумма движений, вызванных отталкивающей силой одного и другого тела в обоих телах. Если эффекты одного и того же рода и распределены в одинаковой пропорции между обеими участвующими сторонами, их сумма проявляется как полное слияние эффектов в один. Однако, как правило, отношения не так просты, а эффекты неравнозначны, и поэтому их сумма проявляется не как слияние в единый общий эффект, а явно как сумма двух разных эффектов. Как правило, A + a также является неполной частичной причиной ?, а B + b – a; для того чтобы они превратились в достаточные причины, необходимо добавить еще ряд условий, а именно внешние условия, то есть те, которые лежат вне A и B, в их общей окрестности. При этом, однако, взаимность причин сокращается до взаимности условий, а взаимодействие – до простой (385) взаимной обусловленности; ибо другие внешние условия уже не взаимны, независимо от того, одинаковы они или различны для следствия и взаимодействия. Они, по крайней мере, не взаимны для этого особого случая взаимодействия, даже если каждое из них само по себе может быть связующим звеном в других взаимодействиях или взаимных условиях. Ибо каждое из условий, все еще задействованных в этом особом случае, само по себе прикреплено к относительно постоянной группе индивидов или состоит в такой группе; но в мире нет двух индивидов, между которыми не происходило бы динамических отношений любого рода, даже если они могут быть бесконечно малы при определенных обстоятельствах. Если принять это во внимание, то становится очевидным, что взаимность динамических отношений, а значит, и причинно-следственных связей, является абсолютно общей. Только если не принимать во внимание тот факт, что все действует на все и что каждое получает влияние от каждого, можно найти особый случай, в котором эта взаимность проявляется особенно ярко, поскольку причинность в обоих направлениях имеет заметную силу или форму, которая накладывает свой отпечаток на восприятие. Поэтому в правильном понимании взаимности вполне оправданно говорить, что всякая причинность является членом общей взаимности и что каждое одностороннее направление причинности есть лишь абстрактный участок общей взаимности.
Все материальные эффекты в конечном счете сводятся к атомарным эффектам; однако каждый атом взаимодействует со всеми другими атомами в мире, и его взаимодействие с конкретным другим атомом – это лишь отрывок его взаимодействия со Вселенной. Взаимодействие конкретного атома со всеми другими атомами само по себе является лишь частью универсального взаимодействия. Если я стукну ногой по земле, все неподвижные звезды задрожат, весь мир содрогнется. Различается только степень изменений, произведенных такой причиной в половице моего этажа и в Сириусе, но не их природа. Если два атома притягиваются друг к другу, то динамическое отношение одного к другому сводится к нулю, если ему не отвечает динамическое отношение другого к одному. Каждое из них было бы неэффективным и, следовательно, нереальным, если бы каждое не имело (386) объекта в другом, с которым оно связано. Притягивающий атом A намеревается уменьшить свое расстояние от B, а притягивающий атом B – уменьшить свое расстояние от A; каждое из этих намерений можно сравнить с напряжением, лишенным второй фиксированной точки, и каждое из них находит в другом намерении то, чего ему не хватает. Каждая из них действует только для того, чтобы изменить случайное, а именно место в пространстве, которое занимают атомы, не изменяя индивидов, которые образуют постоянные условия этой причинности.
Каждая односторонняя причинность атома предстает, таким образом, лишь как одна половина или один полюс взаимодействия, составляющего реальную причинность. Объективно реальный мир-процесс есть в этом смысле универсальное взаимодействие всех атомов друг с другом, и его реальность состоит в напряжении, в котором сплетающиеся нити причинности пересекаются друг с другом. Таким образом, причинность в объективно-реальной сфере совпадает с динамическими отношениями, о которых мы уже говорили выше (в разделе A II b и c, с. 146-160). Как ткань реальна только тогда, когда нити прядутся поперек и находят опору для определенного натяжения, так и причинность реальна только как поперечная и поперечная ткань универсального взаимодействия, динамические каузальные нити которого находят опору для своего реального натяжения. Противодействие – это нечто совершенно иное, чем взаимодействие, и его не следует путать с ним. Известный физический закон гласит, что действие и противодействие равны. Например, на правое дно горизонтальной бочки с водой вода давит точно так же, как и на левое, а шесты бочки удерживают оба одинаково придавленных дна вместе. Если, однако, вода вытекает из открытого отверстия в правом днище, давление на правое днище прекращается в этой точке; давление на левое днище становится настолько больше, чем на правое, насколько больше вес столба воды, основание которого равно отверстию и высота которого равна расстоянию уровня воды от центра отверстия. В результате этого дополнительного давления на левое дно бочки тележка, на которой лежит бочка, катится влево, а вода вытекает вправо. Эффект здесь – движение вытекающей воды, (387) а обратный эффект – откат тележки; механический труд в обоих случаях (произведение половины массы на квадрат скорости) должен быть одинаков для обоих. Точно так же отдача ружья должна быть равна удару выпущенной пули; ибо натяжение порохового газа оказывает одинаковое давление назад. пороховые газы оказывают на основание ствола такое же давление назад, как и на пулю вперед. Однако, поскольку масса пули меньше массы винтовки, она достигает большей скорости, чем винтовка, при том же давлении. На дуэли встречный эффект стрельбы складывается из двух отдач пистолетов, так же как взаимодействие складывается из двух ран противников.
Когда солнце притягивает землю, оно тянется к земле так же сильно, как земля тянется к нему; оно движется к земле так же, как земля движется к нему. Разница лишь в том, что ускорение, придаваемое Земле Солнцем, больше, чем ускорение, придаваемое Солнцем Земле, потому что масса Земли намного меньше массы Солнца. Тот факт, что солнце притягивается к земле так же, как земля притягивается к себе, является контрэффектом эффекта в причинности солнца по отношению к земле. То, что земля притягивается к солнцу так же, как солнце притягивается к себе, является контрэффектом в причинности земли по отношению к солнцу. Но тот факт, что и солнце, и земля стремятся сократить расстояние между ними, является взаимным эффектом в причинности между землей и солнцем. Эффект солнца добавляется к контрэффекту земли, чтобы приблизить землю к солнцу, а контрэффект солнца добавляется к эффекту земли, чтобы приблизить солнце к земле. Каждая из односторонних причинно-следственных связей распадается на эффект и контрэффект, и эти расщепленные эффекты снова сливаются во взаимодействии, образуя два эффекта (движения) в двух индивидах, которые вместе составляют общий эффект. Таким образом, взаимодействие и противодействие отнюдь не конкурируют друг с другом; скорее, они дополняют друг друга как анализ и синтез причинно-следственных связей. В первом случае нить причинности расщепляется, распределяясь между связанными индивидами, во втором – расщепленные части вновь соединяются крест-накрест, образуя ткань. Эффект может снова стать причиной нового эффекта, тот, в свою очередь, может стать причиной нового эффекта, и так далее; таким образом возникает (388) причинный ряд, в котором каждое звено связано с предыдущим как эффект и с последующим как причина. Постоянные условия остаются и образуют, так сказать, непрерывную нить, на которую нанизываются разнообразные жемчужины переменных условий. На этой нити не было бы видно разнообразия, а значит, и различия между причиной и следствием, если бы на ней не сидели разноцветные бусинки; но бусинки не могли бы образовать пестрый ряд, если бы отсутствовала нить, дающая им опору и направление. Постоянство определенного состояния, проходящего через ряд изменений, вполне может быть лишь относительным, как, например, состояние индивида от его появления до гибели. Тогда такое относительно постоянное состояние само является изменчивым по отношению к состоянию, предшествующему его появлению и последующему угасанию. Возникновение и распад относительно постоянных индивидов и смена их поколений сами по себе являются серией переменных состояний, нанизанных на более крупные нити постоянных состояний. Наконец, весь мировой процесс – это ряд переменных условий, которые нанизываются на постоянное условие продолжения поднятой воли или сохранения власти.
Теперь, если a, b, c, d, e представляют собой такой причинный ряд, то a можно назвать косвенной причиной e, поскольку причинная связь опосредована b, c и d. Если сохранение постоянных условий в течение времени, проходящего от a до e, может быть определено с уверенностью, то косвенная причинность e со стороны a столь же определенна и надежна, как и прямая причинность со стороны d. Теперь, если b, c и d – неизвестные причинные посредники, то наблюдения a достаточно, чтобы указать, что скоро следует ожидать появления e. Аналогично, если b, c и d – известные причинные посредники, но не поддающиеся влиянию человеческого произвола, то преднамеренное вызывание a обеспечит наступление e. В таких случаях интерес сосредоточен на причинной связи между a и e, без учета промежуточных звеньев; a без лишних слов называют причиной e, хотя оно и не является его непосредственной причиной.
Интерес человека к причинному ряду проявляется в двух отношениях: во-первых, чтобы вывести неизбежность наступления (389) будущих событий из их ощутимых косвенных причин и вовремя скорректировать свое поведение, а во-вторых, чтобы иметь возможность повлиять на ход причинного ряда, насколько это возможно, вмешавшись в нужный момент таким образом, чтобы конечные результаты соответствовали желаниям человека. Однако и прогнозирование, и влияние на причинный ряд придут слишком поздно, если человек захочет ограничиться наблюдением и влиянием на непосредственные причины. Только своевременное осознание будущего позволяет принять соответствующие меры, чтобы либо предотвратить событие, либо защитить себя от ущерба, вызванного неизбежностью. По этой причине косвенные причины обычно более важны с практической точки зрения, чем прямые. Мудрость и глупость, заслуга и вина поступка обычно связаны с довольно косвенными причинами успеха. Поэтому для эвдемоники, этики и отправления правосудия прямые причины, как правило, незначительны и имеют лишь косвенное значение. Но даже исторические науки, поскольку они ставят во главу угла признание влияния человеческих действий на ход событий, вынуждены придерживаться косвенных причин; то же самое касается и естественных наук, поскольку они намерены работать над технологией. Причинные ряды ясно показывают, что причинность временна. Причинность может казаться вневременной только тем, кто рассматривает постоянные условия как полную причину и упускает из виду необходимость переменных условий для причинности. Если, например, вещи или лица называются причинами, то эти причины продолжают существовать одновременно со своими следствиями. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что вещи или лица являются причинами определенных следствий только в той мере, в какой они выполняют определенные действия, и как таковые они существуют не одновременно со следствием, а раньше его. Доказательство этого вытекает именно из рассмотрения причинно-следственных рядов. Чем длиннее причинный ряд, тем в среднем больше времени проходит между первым и последним звеном; но косвенная причина никогда не бывает позже следствия. При сравнении прямой причины и следствия тоже нет случая, чтобы причина была заметно позже следствия; но часто они настолько близки друг к другу по времени, (390) что уже невозможно определить, является ли их смещение во времени друг от друга положительным, отрицательным или нулевым. Это сомнение устраняется с помощью причинного ряда. Если бы временной сдвиг был нулевым, то суммирование сколь угодно большого числа связей не могло бы привести к изменению одновременности, то есть косвенная причина также должна была бы быть одновременной со следствием. Если бы временное смещение было незаметно малым, но отрицательным, оно должно было бы складываться в заметное отрицательное смещение в достаточно длинном причинном ряду, т. е. косвенное следствие должно было бы быть раньше причины. Только если незаметно малое временное смещение будет положительным, оно может составить в причинном ряду заметное положительное смещение, что позволит признать конечный эффект более поздним, чем причина.
Таким образом, ясно, что непосредственная причина не является ни более поздней, чем следствие, ни одновременной с ним, но более ранней, чем оно. Теперь, однако, возникает вопрос о том, как более детально представить себе это отношение времени. Рассмотрение постоянных условий не может дать нам никакой информации об этом, потому что они сохраняются одинаково во времени до причины, во время причины, во время эффекта и после эффекта. Мы должны придерживаться переменных условий, которые одни показывают временные изменения. Если мы назовем изменение, которое образует непосредственную причину U, изменение, которое образует следствие W, причинность, существующую между ними k, то возможны следующие случаи: 1. U, W и k – все три темпорально пунктуальны, то есть без какого-либо временного расширения; 2. U и W темпорально пунктуальны, но A: темпорально расширены; 3. U и W темпорально расширены, но k темпорально без расширения; 4. U, W и k темпорально расширены. В первом случае мы имеем три точки, которые либо разделены пустыми временными промежутками, либо совпадают в одну, то есть являются либо бесконтактными дискретными точками, либо одновременными без временного расширения. Этот случай исключается, так как приводит обратно к одновременности. – Во втором случае U и W разделены пустым временем, и причинность витает между ними как связь, которая начинается только с прекращением U и обрывается с наступлением W. Во втором случае U и W разделены пустым временем. Однако мы не можем думать ни об изменении без временного расширения, ни об отношениях, которые плавают между временно несуществующими вещами в пустом времени. – В третьем случае U и W следует представить пространственно как два отрезка (391) прямой линии, которые пересекаются в граничной точке; только эта граничная точка содержит каузальность. Тогда все временное протяжение U течет совершенно без последствий до того момента, когда оно перестает быть; в этот момент наступает временной эффект W, который теперь течет в свою очередь, не будучи связанным с причиной более чем в одной начальной точке. Однако если бы мы хотели представить каждую точку U как вневременно связанную с соответствующей точкой W, то два расстояния U и W должны были бы накладываться на все соответствующие точки, т. е. снова быть абсолютно одновременными. – В четвертом случае можно было бы сначала представить U, k и W как три расстояния, расположенные на прямой линии, так что U и k, k и W имеют общую граничную точку; но при этом возникли бы трудности второго и третьего случаев. С одной стороны, мы имели бы два темпорально протяженных изменения, причинно связанных друг с другом лишь своими конечными точками, а с другой – отношение, плавающее в пустом времени, которое есть только тогда, когда референтов нет. Поэтому ничего не остается, как наложить U и W таким образом, чтобы каждая точка одной из них оказалась в причинной связи с каждой точкой другой линии, но в то же время сместить их в этом наложении так, чтобы это временное смещение было равно длительности k.
После всего сказанного можно рассматривать только последнюю точку зрения. Длительность k выражает только временное смещение между двумя гомологичными точками U и W, то есть также временное смещение всего W относительно всего U. Начало W происходит на k позже начала U; конец U происходит на k раньше конца W. U и W совпадают за исключением двух отрезков длины k, с которыми они пересекаются в начале и в конце; но они не совпадают в гомологичных точках. Если представить, что и U, и W разделены на ряд отрезков длины A, то каждый отрезок U причинно связан не с тем отрезком, который покрывает его во времени, а со следующим. Теперь становится очевидным, что мы выбрали расстояния U и W только произвольно, потому что в них эффекты, которые складываются, достигли величины, ощутимой для нашего наблюдения при интенсивном и (392) экстенсивном взгляде, но что на самом деле мы должны рассматривать их как соединения, которые указывают нам назад к причинности в ее элементарных компонентах. Эффект разрастается с продолжением действия причины именно потому, что каждый мельчайший частичный эффект, будучи установленным, становится сопутствующим условием причинной детерминации следующего частичного эффекта. Поэтому только притупленность наших чувств и, наконец, нашего чувства времени приводит к тому, что мы цепляемся за целые серии вещей и причинно связываем их с целыми сериями следствий. Мы не в состоянии проникнуть в тонкую структуру причинного процесса с помощью нашего восприятия; но с помощью нашего мышления мы должны, по крайней мере, попытаться. Сначала нам должна помочь концепция дифференциала. Сечения U и W должны быть настолько малы, чтобы они стали не только незаметными для наших органов чувств, но и исчезающе малыми для нашего мышления. Также они станут исчезающе малыми для нашего мышления. Таким образом, с одной стороны, сохраняется временной приоритет причины над следствием, а с другой – минимизируется проекция причины и следствия друг на друга. Но этот способ представления, как и все операции с бесконечно малым, – лишь неадекватная замена нашего непонимания непрерывно текучего, метод приближения, который никогда не достигает своей цели и тщетно пытается собрать непрерывное из дискретного.
Как бы тесно мы ни прокладывали временные сечения через поток событий и причинности, они всегда остаются дискретными. Мы не можем выйти за рамки альтернативы, согласно которой отрезок U либо соприкасается с самим собой только в один момент времени, либо заново делится на два отрезка. В этом случае мы не можем выйти за рамки альтернативы, согласно которой отрезок U либо соприкасается с отрезком самого себя только в один момент времени, либо заново делится на два отрезка, чтобы обеспечить соприкосновение во многих точках. Так что и здесь мы должны пройти путь через бесконечно малые второго, третьего и т. д. порядка, не достигая цели. Не достигая цели, мы должны пройти путь через бесконечно малый второй, третий и т. д. порядок. Но в этом кроется Это не противоречивая организация нашего мышления, а лишь попытка преодолеть неадекватность дискретного дискурсивного мышления путем увеличения дискретности, которая может быть преодолена только путем приобретения интеллектуального взгляда 1). Поэтому это усилие тщетно, поскольку оно не достигает своей реальной цели (393), но не тщетно, поскольку оно показывает нам причину этой неудачи – несоизмеримость дискретного и непрерывного Несоизмеримость дискретного и непрерывного, ограничение нашего сознательного мышления первым и вторым как формой причинного события. Если в восприятии времени и пространства мы находимся в удачном счастливое положение, когда у нас есть иллюзия непрерывности 2), то в случае с причинностью мы также лишены этой иллюзии, поскольку причинность не входит в чувственное восприятие как таковое, а остается интеллектуальным ингредиентом.
_____________________
1) Vgl. oben S. 82—86, 158 – 160, 267, 269—270. 274—275.
2) Vgl. oben S. 84, 116.
*************************************************
Итак, если мы долго и тщетно пытались проследить поток, причинность, расчленяя события на бесконечно узкие сечения все более высокого порядка, то в конце концов мы отказываемся от этой попытки и говорим себе, что объективно реальная причинность, как абсолютно непрерывный поток, неизбежно должна насмехаться над всеми попытками постичь ее с помощью все большей дискретности. Мы должны заметить, что каждый временной срез события дает картину, которая относится как косвенное следствие к каждому предыдущему срезу и как косвенная причина к каждому последующему срезу. Чем дальше друг от друга находятся срезы, тем более опосредованной является их причинная связь друг с другом; чем ближе друг к другу они находятся, тем короче опосредование, которое их разделяет. Но мы никогда не сможем расположить два дискретных сечения так близко друг к другу, чтобы между ними нельзя было поместить другие; таким образом, мы никогда не сможем утверждать, что любой вневременной статус praesens является, в самом строгом смысле, прямым следствием или причиной другого статуса praeteritus или futurus.
Вся известная нам причинность опосредована, а непосредственная столь же непостижима для нашего дискурсивного мышления, как и для наших чувств, поскольку она присуща непрерывности изменений. Если мы возьмем вневременной срез события, то получим простую абстракцию, лишенную реальности, поскольку вся реальность основана на непрерывной причинности; если же, напротив, мы поднимем временной отрезок события, то перед нами окажется бесконечный комплекс причин и следствий в их последовательности, которые мы игнорируем, чтобы представить их себе только в их отношении к аналогичным, либо как следствие, либо как причину (394). Каждый срез процесса, как вневременной, является лишь абстрактной паутиной мысли, которая обретает жизнь, полноту и реальность только тогда, когда она «берется в причинно-следственной связи назад и вперед, то есть как следствие прошлого и причина будущего». Реальность состоит из причинно-следственных связей. Чем ближе друг к другу расположены срезы, тем меньше изменение, лежащее между ними; но изменение все равно остается, как бы близко друг к другу ни были сдвинуты срезы. Если изменение полностью прекращается, то у вас уже не два разреза, а один, который вы ошибочно принимаете за два. Таким образом, любое совпадение причины и следствия, будь то на конечных или бесконечно малых расстояниях, исключается. В каждой точке двойное отношение взаимопроникает в себя назад как следствие и вперед как причина; в этом взаимопроникновении заключается реальность мирового процесса, а в постоянном временном продвижении этой точки взаимопроникновения – непрерывный поток причинности, посредством которого определяется непрерывное изменение.
Можно было бы склониться к мысли, что даже во вневременном срезе мирового процесса реальность может быть дана причинностью, а именно в напряжении единого противодействия и взаимодействия между всеми атомами. Но такое распространение причинности в трех измерениях пространства без помощи времени – ложная видимость. Ибо взаимное напряжение в динамических отношениях имеет смысл только как тенденция к движению, то есть как стремление изменить пространственные отношения связанных сторон. Но поскольку движение может происходить только во времени, то и тенденция к движению также может быть понята только во времени. Наше дискурсивное мышление, которое должно перевести непрерывное в дискретное, чтобы понять его, выражает это, представляя nisus или conatus как дифференциал положительного или отрицательного ускорения. Взаимные динамические отношения во временном срезе обусловлены не только пространственными отношениями данного момента, но и тем, как они возникают из отношений предшествующего момента, и их содержание исчерпывается тем, как эти отношения трансформируются в отношения следующего момента. Например, точка на периферии гироскопа имеет совершенно разные динамические (395) отношения с Землей в зависимости от того, находится ли она в этом положении в состоянии покоя или достигла его путем более медленного или более быстрого вращения. Содержание его динамического отношения к Земле в данный момент не может быть выражено иначе, чем через сравнение нынешних пространственных отношений с теми, которые возникнут у него в следующий момент. Таким образом, как назад, так и вперед – это временной поток изменений, через который динамические отношения данного момента впервые получают определенность своего содержания. Извлеченные из этого потока, они были бы лишены всякого содержания; их тотальность не показывала бы тогда ничего, кроме пустой воли мира или неопределенной интенсивности.
С другой стороны, конечно, простой временной поток изменений не мог бы быть причинностью, если бы он не обладал перпендикулярными времени измерениями, посредством которых интенсивность сначала разделяется на большинство частичных интенсивностей. Ибо только между большинством возможны динамические отношения, которые проявляются как причинность от одного к другому, а от одного к другому – как противодействие и взаимодействие (Gr. IV. 89.). Причинность вполне может существовать между частичными функциями индивида; но в случае с индивидом, не имеющим отношения к другим индивидам и обладающим только одной, неразделенной функцией, причинность была бы уже невозможна. Разделение функции в рамках одного индивида на несколько частичных функций, которые сталкиваются и взаимодействуют друг с другом, однако, всегда предполагает principium individua- tionis, то есть пространственность, а также временность (ср. выше с. 163-165), будь то в составном индивиде внешности причинно взаимодействующие частичные функции основаны на пространственно разделенных компонентах (материальных индивидах низшего порядка), будь то в абсолютном индивиде сущности общая деятельность, разделенная пространственным разделением, производит взаимодействующие индивиды в первую очередь через столкновение их частичных функций. Поэтому если, рассматривая выше отношение причинности к пространству, мы пришли к причинности от одного к другому, к взаимодействию и противодействию, то отношение причинности ко времени не отрицалось, а лишь условно оставалось вне уравнения. Точно так же, когда мы рассматривали отношение причинности ко времени, ее отношение к пространству не отрицалось, а скорее уже молчаливо предполагалось. Раздельное рассмотрение этих двух отношений было произвольной абстракцией, возникшей лишь из-за неспособности дискурсивной мысли исследовать несколько отношений одновременно. Теперь мы увидели, что отношение к пространству и отношение ко времени одинаково необходимы для причинности и что она перестает быть причинностью, как только одно из этих двух отношений отрывается от нее. Без трансцендентной пространственности и временности нет трансцендентной причинности (т. е. нет причинности вообще, поскольку нет и не может быть никакой другой, кроме трансцендентной причинности). Но без трансцендентной причинности также нет трансцендентной пространственности и временности! Ибо пространственность, как мы видели выше, сначала устанавливается динамическими отношениями, которые мы теперь признали причинностью, а временность, по крайней мере, получает свою определенность только через причинность, которая определяет как временные Prius и Posterius, так и скорость временных изменений в реальных процессах. (Gr. IV. 36.)
Пространственность, временность и причинность действительно неразделимы, но не как полагает трансцендентальный идеализм, как имманентные формы множества содержаний сознания, а лишь как трансцендентные формы единого объективно реального мира-процесса. В содержании сознания именно там временность отделяется от пространственности (в восприятии непространственных чувств), а временность и пространственность отделяются от причинности (в беспричинной последовательности ощущений и восприятий). -
Философы обычно полагают, что причинность возможна только между однородными референтами, но не между разнородными. Причинность между гетерогенными вещами", или с небезобидной лингвистической аббревиатурой: „гетерогенная причинность“, с незапамятных времен объявлялась невозможной. Особенность этого утверждения состоит лишь в том, что оно преподносится без всякого обоснования, как невольная индукция из опыта, с которой все должны автоматически согласиться. Для этого, однако, необходимо более точное разграничение гомогенного и гетерогенного; ведь опыт учит нас, что друг на друга действуют вещи, которые в широком смысле слова называются гетерогенными (397), например, вода и огонь, земля и воздух, знатные и простые люди. Отсюда сразу же следует, что однородность воды и огня, земли и воздуха заключается в их общей материальности, благородных и простых людей – в их общей духовности, тогда как материя и дух определяются как разнородные, и это единственный известный нам пример разнородности. Таким образом, невозможность гетерогенной причинности представляется утверждением, сделанным лишь для того, чтобы отрицать причинность между материей и духом. Если, однако, гетерогенная причинность ограничивается единственным случаем, когда материя действует на разум или наоборот, можно подумать, что утверждение о ее невозможности найдет достаточную поддержку в опыте, по крайней мере, для этого случая. Однако все обстоит с точностью до наоборот. Опыт показывает, что наш дух постоянно находится под влиянием материальных вещей и в свою очередь воздействует на них своими действиями и поступками, что сознательный дух полностью зависит от своего тела, но что тело, в свою очередь, во многом зависит от произвола духа. Этот опыт необходимо сначала устранить, объявив его ложной, обманчивой видимостью; только тогда откроется путь для утверждения, что гетерогенная причинность в этом узком смысле слова невозможна. Однако остается задача показать, как эта видимость может возникнуть без гетерогенной причинности, и все системы, отрицавшие гетерогенную причинность, не смогли решить эту задачу.
Поскольку это утверждение не находит поддержки в опыте и должно быть искусственно переосмыслено, чтобы ему противостоять, можно было бы предположить, что оно имеет априорное происхождение. Но это невозможно по той простой причине, что невозможно определить a priori степень различия, необходимую для того, чтобы прийти к неоднородности, исключающей причинность. Либо каждая степень различия, сколь бы незначительной она ни была, отменяет возможность причинности, либо также невозможно априорно предусмотреть, почему это должно происходить только с определенного предела, разделяющего более высокую и более низкую степень различия. Либо только абсолютно равные вещи, не имеющие никакого различия, способны (398) вступать в причинную связь, либо даже самая высокая степень различия как таковая не может быть априорным препятствием для причинности. Если различие, превышающее определенную степень, препятствует определенному виду причинности между вещами, то для этого должны существовать вполне определенные конкретные фактические причины, которые также могут быть показаны при достаточном знании фактов; но простая степень абстрактного различия никогда не препятствует.
Если бы считалось, что причинность связана с равенством, то, во-первых, опыт должен был бы показать пропорциональность степени равенства тесноте причинных отношений, чего отнюдь не происходит. Во-вторых, материя и разум, тело и душа также должны были бы демонстрировать абсолютное отсутствие равенства, если бы причинно-следственные связи между ними были равны нулю, а это еще менее вероятно.
Даже согласно Декарту, обе субстанции созданы одним и тем же Творцом, так что в этих общих детерминациях у них все равно достаточно точек, в которых они равны. Эгоцентричный разум полагал, что возвысит себя, если полностью откажется от материи и разорвет все связи между собой и материей. Таким образом, в случае Декарта это была, по сути, ошибочная самонадеянность разума, который в угоду себе утвердил догму о невозможности гетерогенной причинности. Абсолютная гетерогенность с абсолютной несвязанностью, которая также включает в себя каузальную несвязанность, может существовать только между несколькими абсолютами и связанными с ними мирами, но никогда между компонентами одного и того же мира. В случае абсолютной реляционности, однако, снова не имеет значения, являются ли абсолюты, не связанные друг с другом, гетерогенными или гомогенными. Таким образом, беспричинность может существовать, несмотря на гомогенность, а причинно-следственная связь – несмотря на гетерогенность. Более того, материя и дух, тело и душа, материальный и духовный индивид даже не являются гетерогенными в том смысле и степени, которые предполагал Декарт. Спиноза уже признавал относительность понятия индивида и градационный порядок индивидуальности, а Лейбниц сделал из этого вывод, что отношение между телом и душой – это лишь отношение доминирующей центральной монады к низшим монадам, втянутым в ее область (399). Это, однако, превращает якобы гетерогенную причинность между душой и телом в фактически гомогенную.
Душу здесь следует понимать в более узком смысле слова как индивида высшего порядка, поскольку она понимается не в смысле ее материального состава, а в смысле ее объединяющей (организационной) эффективности; тело же – это совокупность индивидов низшего порядка, поскольку оно рассматривается как уже организованное, т. е. связанное с индивидом высшего порядка, но отделенное от функции, которая его объединяет, централизует и организует. Таким образом, душа – это индивидуирующая деятельность более высокого порядка, а тело – сумма индивидуирующих деятельностей более низких порядков. Однако индивидуализирующая деятельность высшего порядка немыслима без вклада в материальный облик целого, то есть без динамичной, объективно реальной функции, которую можно описать как материальный экстерьер индивида высшего порядка, или, в смысле Лейбница, как его неотделимое тело в собственном смысле слова. С другой стороны, материальные индивиды низшего порядка сами являются одушевленными индивидами, которые бессознательно проявляют духовную и сознательно духовную деятельность. Таким образом, так называемая душа – это индивид высшего порядка, объединяющий в себе духовные и материальные функции, или душу и тело, а так называемое тело также состоит из всех индивидов, объединяющих в себе духовные и материальные функции, душу и тело. Таким образом, взаимодействие между ними – это взаимодействие между психофизическим индивидом высшего порядка и подчиненными ему психофизическими индивидами низшего порядка. Как психофизические индивиды, оба они не гетерогенны, а гомогенны, и их различие лишь постепенное, в соответствии с их рангом в иерархии индивидуальности.
Внешняя и внутренняя стороны одной и той же индивидуальной функции вполне могут быть названы психической и физической, духовной и телесной, ментальной и материальной сторонами индивидуальной деятельности; но их уже нельзя противопоставлять как душу и тело, дух и тело. Там, где мы говорим о душе и теле, о разуме и теле, всегда должен присутствовать составной индивид более высокого порядка, где душа предпочтительно оказывается на стороне высших, (400) а тело – на стороне низших индивидов. Когда Лейбниц приписывал индивидуальной душе неотъемлемое тело, он как бы материализовал динамический вклад, который высшая индивидуальная функция вносит в материальный облик индивида в целом, и смешал его с гипотетическим эфирным телом ван Гельмонта (???? ??????????? Павла). Причинность между душой как центральной монадой и телом как суммой управляемых ею и прикрепленных к ней монад только по видимости является внутрииндивидуальной, а на самом деле – межиндивидуальной. Она внутрииндивидуальна лишь постольку, поскольку связана с тем индивидом более высокого порядка, который состоит из центральной монады и присоединенных к ней монад, но межиндивидуальна как по отношению к суммам доминирующих монад, так и по отношению к доминирующей над ними центральной монаде.
Межиндивидуальная причинность между центральной монадой и управляемыми ею монадами целиком относится к объективно-реальной сфере, или полностью принадлежит стороне природы. Мы не знаем ни одной межиндивидуальной причинности, которая вела бы непосредственно от сознания одного индивида к сознанию другого, не будучи опосредована естественными, объективно-реальными воздействиями индивидов друг на друга. Даже те, кто считает возможным магический перенос воображения из одного сознания в другое, все равно считают его каким-то образом опосредованным, будь то через эфирные вибрации между мозгами, будь то через влияние бессознательной магической воли, но всегда через телико-динамические воздействия, которые принадлежат уже не к субъективно-идеальной сфере внутренне обращенного и самоопределяющегося бытия-для-себя, а к объективно-реальной сфере внешне обращенного, внешне возникающего бытия-для-другого. То, что относится к отдельным индивидам, относится и к тем, кто органически связан с индивидом более высокого порядка, за исключением того, что в последнем случае посредничество облегчается. Это относится не только к взаимодействию высших и низших нервных центров одного организма друг с другом, но и к отношениям высшего нервного центра в организме с бессознательной психической деятельностью, которая синтетически реагирует на получаемые ею стимулы ощущениями, взглядами и идеями и телеологически направляет сознательный процесс воображения, мотивационный процесс и органические явления жизни. Повсюду происходят реальные процессы телико-динамического характера, которые вполне могут быть связаны с явлениями сознания или приводить к ним, но которые сами по себе бессознательно закономерны и бессознательно эффективны. Именно взаимодействие духовной природы с материальной имеет место в этих влияниях между душой и телом, так же как взаимодействие материальной природы с материальной имеет место в отношениях между различными нервными центрами одного и того же человека. Эта причинность между душой и телом, бессознательными психическими и бессознательными материальными функциями, духовной и материальной природой, протекающая целиком в объективно-реальной сфере, не должна поэтому смешиваться с наложением причинности из объективно-реальной сферы на субъективно-идеальную или наоборот, из бессознательных психически-телесных процессов на «содержание сознания или наоборот, из природы на сознательный дух или наоборот. Межиндивидуальная причинность между центральной монадой и доминирующими монадами или между доминирующими монадами между собой есть, как мы видели, однородная причинность. Внутрииндивидуальная причинность между процессом объективно-реальной и субъективно-идеальной сферы не может быть названа гетерогенной причинностью, потому что под ней мы привыкли понимать только причинность между разнородными субстанциями; но как переход от одного способа возникновения к другому внутри одной и той же субстанции она должна быть названа аллотропной причинностью, потому что в ней способ возникновения (tqotcoc;) превращается в другой (akhog). Противопоставление между этиотропной и изотропной причинностью теперь занимает место противопоставления между гетерогенной и гомогенной причинностью, которое стало несущественным благодаря осознанию того, что гетерогенные субстанции вообще не существуют. Изотропной является любая причинность, которая остается исключительно в субъективно-идеальной сфере или исключительно в объективно-реальной сфере, не вторгаясь в другую. Причинность, протекающая исключительно в субъективно-идеальной сфере, т. е. целиком в пределах сознания, была бы имманентной причинностью; хотя такая причинность предполагается не только обычным взглядом людей, но и многими философами, мы должны были выше (стр. 363-364, 372-377) отвергнуть ее как заблуждение. Поэтому остается единственный вид изотропной причинности – в объективно-реальной сфере.
Вопрос теперь в том, существует ли вообще этиотропная причинность, т. е. наложение причинности с объективно-реальной на субъективно-идеальную сферу и наоборот, или это тоже только иллюзия. Здравый смысл не сомневается в этом, но это ничего не доказывает, поскольку он поражен столькими ошибками и предрассудками. Натурализм (материализм, гилозоизм, плюралистический динамизм) предполагает аллотропную причинность, но только односторонне, от объективно-реальной к субъективно-идеальной сфере, а не наоборот; сознание становится для него сопутствующим явлением объективно-реального природного процесса, наличие или отсутствие которого не меняет хода последнего, а потому бесцельно для Вселенной как таковой и, следовательно, телеологически случайно. Сознательный спиритуализм, напротив, предполагает аллотропную причинность воздействия сознательной психической деятельности на материальные явления как в собственном, так и в других сознаниях, но не наоборот: он отрицает реальность объективно-реальной сферы вне всех сознаний, ограничивает разум сознательной психической жизнью, отрицает бессознательную психическую природу, как и бессознательную материальную, и видит в материальном мире лишь видимость сознания, обусловленную непосредственным изотропным взаимодействием в нем сознательной психической деятельности различных сознаний. Обе точки зрения можно здесь не принимать во внимание, поскольку они представляют собой противоположные односторонности, ни одна из которых не отражает в полной мере существование двустороннего мира видимостей. Каждая из них подчиняет одну из двух сфер видимости другой таким образом, что она опускается до своей видимости, а затем, разумеется, в своем течении должна идти параллельно с тем, видимостью чего она является. Таким образом, эти точки зрения можно также подвести под термин «субординация-параллелизм»: ведь параллельность процесса возникает здесь только благодаря тому, что ряд феноменальных следствий идет в ногу с рядом причин. Если координация двух сфер видимости должна осуществляться в том смысле, что ни одна из них не является исключительно побочным эффектом другой, то, кроме предположения об этиотропной причинности, остаются возможными только две другие точки зрения: тождество и координационный параллелизм. В первом случае аллотропная причинность заменяется метафизическим тождеством двух способов возникновения; функция и последовательность их изменений едины, а видимость их двойственности переносится как ложная видимость на субъективное сознательное представление, где, разумеется, ее происхождение также остается необъяснимым. Вторая точка зрения, координационный параллелизм, может опираться либо на агностицизм, либо на философию тождества. В первом случае он ограничивается констатацией параллелизма двух согласованных рядов явлений, но он негативно догматичен, поскольку отрицает аллотропную причинность между ними и объявляет причину параллелизма непознаваемой. В последнем случае он указывает причину параллелизма двух рядов явлений в том, что оба они являются согласованными вторичными побочными эффектами третьего, единственного первичного ряда изменений. Единственный реальный причинный ряд – это тогда третий, неизвестный нам ряд, который принадлежит уже не феноменальному миру, а метафизической сфере. Внутри каждого отдельного ряда явлений причинность должна быть тогда ложной видимостью, потому что каждый член каждого вторичного ряда явлений в достаточной мере определяется исключительно соответствующим изменением в третьем первичном ряду и не может быть определен вдвойне. По той же причине, исходя из этой предпосылки, следует отрицать и всякое влияние одного вторичного ряда на другой, так как в противном случае уравнение каждого члена также было бы сверхдетерминировано, и должны были бы иметь место столкновения между детерминациями с разных сторон. Мы оставляем агностицизм в стороне, поскольку он ничего не дает для позитивного знания и является догматическим в своих негативных утверждениях. Точка зрения тождества, как и точка зрения координационного параллелизма на основе философии тождества, выходят за пределы объективно-реальной сферы и переходят в область метафизическую. (Gr. I. 199—211.)
b) Каузальность в метафизической сфере
Тождество, параллелизм и аллотропная причинность ни в коем случае не являются согласованными видами одного рода, взаимоисключающими друг друга; скорее, отношения между ними таковы. Сторонники тождества исключают как параллелизм, так и аллотропную причинность; сторонники параллелизма предполагают тождество как основу параллелизма, но исключают аллотропную причинность. Наконец, сторонники аллотропной причинности не только предполагают тождество, но и принимают параллелизм как в целом верное выражение действительных отношений. Поэтому речь идет не об опровержении утверждений о тождестве и параллелизме, а о проверке их достаточности и исследовании права на отрицание аллотропной причинности.
а) Тождество и параллелизм.
Метафизическое тождество, лежащее в основе двойственности, – это двойное тождество, тождество субъекта и тождество функции. Прежде всего, это один и тот же субъект в психофизическом индивиде, который несет в себе двустороннюю активность; является ли это различным метафизическим индивидуальным субъектом в каждом индивиде или одним и тем же абсолютным субъектом во всех индивидах, здесь не имеет значения, поскольку мы рассматриваем только отношение двух сторон возникновения друг к другу в индивиде возникновения. Тогда одна и та же метафизическая функция, а именно логически определенная интенсивность, или законная сила, или исполненное идеи воление, производит двустороннюю видимость. Эта метафизическая функция предстает, с одной стороны, внешне как объективно реальная деятельность или физическое выражение силы, а с другой – внутренне как ощущение или сознание. Только с первой стороны ее появления возникает физический материальный индивид, и только со второй стороны – сознательно-духовный индивид, постигающий себя на высших уровнях как Я. Пока что представители всех трех точек зрения согласны между собой. (Gr. IV. 10.)
(1) Но теперь сторонники тождества думают, что они могут быть спокойны на этот счет и отвергают любые другие отношения, кроме простого тождества между двумя способами появления. Но это означает не что иное, как отрицание действительного различия и объявление кажущегося различия лишь видимостью, причем ложной. Ведь если бы видимость различия имела хоть какую-то истину, ей должна была бы соответствовать действительная дифференциация в метафизической функции; но с признанием такой действительной дифференциации она потеряла бы свою чистую идентичность. Однако ложная видимость двухстороннего явления существует на самом деле и требует объяснения. Это объяснение уже не может лежать в метафизической функции, поскольку в противном случае оно потеряло бы свою чистую идентичность; поэтому его нужно искать вне ее, и вряд ли это можно сделать где-либо еще, кроме как в сознании, постигающем видимость. Простой белый свет (по Гете) идентичной метафизической функции должен быть разделен и замутнен призмой сознания на цвета, которые не имеют соответствующего коррелята в самом свете.
Остается, однако, необъяснимым, откуда берется эта двойная видимость, поскольку сама организация сознательного индивидуального духа есть лишь работа тождественной метафизической функции. Откуда берется преломляющая призма? Либо субъективно-идеальная видимость совпадает с метафизической функцией (трансцендентальный идеализм); тогда остается непонятным, откуда берется ложная видимость объективно-реальной видимости с объективно-реальной причинностью. Или объективно-реальная видимость совпадает с метафизической функцией (материализм); тогда остается непонятным, как механические материальные автоматы приходят к субъективно-идеальной видимости. Или ни один из двух способов появления не совпадает с метафизической функцией, тогда обе непостижимости складываются, и обеим фактически придется отказать в существовании.
Отсюда видно, что без действительной дифференциации метафизической функции, которая лежит до и вне всякой сознательной дифференциации двойного (403) способа появления и имеет это лишь как косвенное следствие, не обойтись. Поэтому важно осознать взаимосвязь между объективно-реальными и субъективно-идеальными функциями психофизического индивида. – Во-первых, показано, что последовательность молекулярных движений в центральном органе, механически вызываемых внешними раздражителями, соответствует последовательности ощущений, и, наоборот, серия сознательных волевых актов соответствует серии молекулярных движений в центральном органе, посредством которых механически вызывается серия материальных изменений вне индивида. Во-вторых, показано, что стадия материальной индивидуальности идет рука об руку со стадией сознательно-духовной индивидуальности; и, в-третьих, что три стадии процесса движения в материальном индивиде: 1. сенсорный стимул, 2. рефлекс, 3. импульс двигательной иннервации соответствуют трем стадиям внутреннего процесса психического индивида: 1. ощущение, 2. мотивация, 3. воление. Эти три отношения соответствия, по-видимому, хорошо описываются выражением «психофизический параллелизм».
В этом выражении есть три момента, которые, как кажется, не совсем соответствуют действительности. Во-первых, слово «параллелизм» для серий стимулов и серий ощущений не должно восприниматься в слишком строгом смысле; ведь их ход подобен ходу чисел к логарифмам, и эти две величины, естественно, не менее параллельны при графическом изображении. Во-вторых, соответствие этих двух рядов для сознания составного индивида определенного уровня не является полным, поскольку все материальные процессы в его центральном органе, протекающие ниже порога стимуляции, не имеют коррелятов в рядах ощущений этого индивидуального сознания. Ряд движений непрерывен, ряд ощущений, напротив, неполный, и параллелизм этих двух рядов, по-видимому, нарушается этими пробелами. В-третьих, параллелизм оказывается неточным во временном распределении
между стимулом, рефлексом, двигательной реакцией, с одной стороны, и ощущением, мотивацией, волевым усилием – с другой; ведь в центральном органе составного индивида эта троица должна повторяться много раз за один и тот же промежуток времени (например, через все задействованные ганглиозные клетки), тогда как сознание индивида представляет себе (404) только ощущение как начальное звено и волевое усилие как конечное звено.
Но эти возражения не должны помешать нам сохранить психофизический параллелизм, если только это слово понимается в более мягком смысле гомологического соответствия изменений интенсивности. Сомнения относительно порога и временного распределения разрешаются тем, что в случае полного параллелизма необходимо учитывать также все индивидуальные сознания всех уровней индивидуальности, которые связаны с материальным индивидом.
Если рассматривать все материальные движения, происходящие в этом материальном индивидууме, то нельзя забывать, что они принадлежат вложенным друг в друга индивидуумам самых разных уровней, частично одновременно, частично по отдельности, напр. вся нервная система, отдельные участки головного и спинного мозга, ганглиозные узлы, ганглиозные клетки, органические члены ганглиозных клеток (ядра, ядерные тела, плазма), конечные органические компоненты ганглиозных клеток (пластидулы), белковые молекулы, относительно прочные атомные группы, химически составляющие их, атомы химических элементов и первобытные атомы. Точно так же, однако, необходимо учитывать и ощущения всех индивидуальных сознаний, которые соответствуют этим материальным индивидуумам разных уровней. Если определенное материальное движение в организме лежит ниже порога для индивидуального сознания определенного уровня, оно, тем не менее, будет лежать выше порога для индивидуальных сознаний более низкого уровня. В целом, таким образом, параллелизм будет непрерывен, только не для каждого отдельного сознания, связанного с данным организмом, а лишь для совокупности всех.
Что касается временного распределения, то и здесь параллелизм четко прослеживается, если принять во внимание внутренние процессы в индивидах низшего порядка. Если, например, сенсорный стимул подается на ганглиозную клетку через проводящее волокно, то в движение приходит только та часть клеточной плазмы, которая первоначально занимает место соединения, и лишь постепенно движение распространяется через нее на другие части клеточной плазмы. Точно так же, однако, индивидуальное ощущение низшего порядка сначала возникает в частице плазмы, расположенной первой (405) от места слияния, и лишь постепенно индивидуальное ощущение низшего порядка появляется в других частицах плазмы по мере распространения движения по всей клетке. Когда первая плазматическая частица передает полученное движение своим соседям, она не просто ведет себя как проводник, в ней уже запускаются рефлекторные двигательные импульсы, возникающие в результате частичной разрядки накопленного в ней химического напряжения. Именно этот двигательный импульс первой частицы плазмы действует на соседние частицы как повышенный сенсорный стимул и, в свою очередь, заставляет их частично сбросить накопленное в них химическое напряжение. Таким образом, внутри первой плазменной частицы происходит не просто ощущение, а вся троица ощущений, мотивации и воли, и то же самое относится к частицам, соседствующим с первой, так что параллелизм для индивидов низшего порядка в клетке можно считать несомненным.
Теперь двигательный импульс, который первая плазменная частица передает своим соседям, сильнее, чем тот, который она получает от конца питающего волокна, и то же самое относится к последующим плазменным частицам. Поэтому развитие силы увеличивается в той мере, в какой в процесс вовлекается больше частиц плазмы; ведь хотя каждая частица поглощает часть механической энергии, передаваемой ей, она добавляет к остальной передаваемой энергии больше, чем поглотила, за счет своего собственного запаса силы. Таким образом, двигательный импульс, который последняя частица плазмы, находящаяся рядом с волокном распространения, передает концу этого волокна, представляет собой накопленный эффект, который, с учетом потери энергии в результате поглощения, складывается из индивидуальных эффектов всех частиц плазмы. Энергия двигательного импульса проявляет крещендо вплоть до участия всех плазменных частиц клетки, подобно тому как напряжение пороховых газов в трубке возрастает вплоть до сгорания последнего воспламенившегося порохового кома. С другой стороны, это означает, что энергия стимула также возрастает; ведь то, что является двигательным импульсом для предпоследней частицы плазмы, является сенсорным стимулом для последней.
В той же пропорции индивидуальное ощущение единой клетки-сознания, которая состоит (406) из связанных между собой частичных ощущений, постепенно внутренне растет. Параллелизм возникает, однако, только тогда, когда общее ощущение пересекает порог, что происходит раньше при более сильном стимуле, позже при более слабом и совсем не происходит при еще более слабом. Однако стимул вполне может быть достаточно сильным, чтобы поднять ощущение выше порога, и все же недостаточно сильным, чтобы поднять мотивационную волю, обусловленную им, выше порога сознания. Как правило, двигательный импульс становится осознанным как волевое усилие только в том случае, если он либо достаточно силен, чтобы преодолеть не только сопротивление проводимости двигательных нервов, но и инерцию мышечных волокон и вызвать значительное сокращение волевых мышц, либо если этому препятствуют тормозные импульсы из других центров, которые переходят порог осознанного волевого усилия. Таким образом, получается, что для индивидуального сознания более высокого порядка ощущение становится осознанным раньше, чем волевое усилие; ведь сознание последнего снова связано с ощущениями, пробуждаемыми завершенным двигательным импульсом в различных частях организма, и поэтому не может возникнуть раньше, чем будет сделан окончательный вывод из всего процесса. (Gr. III. 115.)
То, что, по-видимому, омрачает психофизический параллелизм у индивидов более высокого уровня, – это переплетение межиндивидуальной причинности между индивидами более низкого уровня и между ними и бессознательно-духовной, индивидуализирующей функцией более высокого уровня. Эта интеграция ложно называемой гетерогенной причинности во внутрииндивидуальные отношения между двумя способами появления не требует, однако, отказа от психофизического параллелизма, но лишь необходимости следовать за ним вниз от уровня к уровню, чтобы выявить его правильность. Подобно тому, как различная окраска белого света через призму может служить образом для утверждения «чистой идентичности», так и сферическая оболочка может служить образом для параллелизма, внешняя поверхность которого параллельна внутренней, но тем не менее изменяет все размеры соответствующих фигур. Сферическая оболочка как однородное тело соответствует однородному психофизическому индивиду; контраст выпуклости и вогнутости или положительной и отрицательной кривизны внешней и внутренней поверхности выражает контраст объективной реальности и субъективной (407) идеальности во внешнем и внутреннем облике. Дифференциация тождественного является здесь дифференциацией, которая обоснована в самой вещи, а не только привнесена субъективным взглядом, как, например, контраст синего и красного, согласно взгляду Гете, по отношению к белому свету.
Только в одном отношении эта картина кажется неадекватной: она представляет тождество и противоположность только в отношении субъекта в покое и готового двустороннего индивида внешности, но не в отношении идентичной метафизической функции и ее дифференциации в феноменальную деятельность, из которой в конечном результате возникает материальный и сознательно-духовный индивид. Если мы хотим выразить это, то должны заменить готовую физическую сферическую оболочку прямой линией, длина которой равна толщине оболочки и которая свободно перемещается во всех направлениях, но только так, чтобы сохранять радиальное положение и равное расстояние от центра сферы. Если представить себе точку на внешнем конце этого расстояния, которая светит только наружу, и точку на его внутреннем конце, которая светит только внутрь, но невидима снаружи, то при быстром перемещении расстояния в произвольно переплетающихся фигурах должны образоваться две сияющие сферические поверхности: одна выпуклая, излучающая свет только наружу, и одна вогнутая, излучающая свет только внутрь и видимая. Тогда движение линии соответствует идентичной метафизической функции, параллельные, но не совпадающие движения их светящихся конечных точек – параллельным феноменальным процессам, а выпуклая и вогнутая поверхность, обозначенная светящимися точками, – параллельности возникающего материального и сознательно-духовного индивида.
Понятно, что такие мыслители, погрузившиеся в этот психофизический параллелизм, поначалу настолько довольны полученным пониманием, что не чувствуют необходимости выходить за его пределы и исследовать связь этого параллелизма с причинностью. Они правильно чувствуют, что это отношение отличается от того, что естествознание понимает под причинностью в объективно-реальной сфере, а также от того, что психология и трансцендентальный идеализм понимают под сознательно-психической или имманентной причинностью, каждая из которых изотропна в своей сфере видимости. Желая справедливо отличить (408) психофизический параллелизм как от физической, так и от психической причинности, они полагают, что могут сделать это наиболее легко и наиболее уверенно, отличив его от причинности вообще. Поскольку он не может быть подведен ни под один из этих двух видов причинности, они считают, что его вообще не следует подводить под причинность, даже в смысле третьего вида.
Такая точка зрения должна укрепляться, когда смешиваются и путаются два понятия – гетерогенная и аллотропная причинность, а традиционное предубеждение против гетерогенной причинности, вопреки Лейбницу, переносится на аллотропную причинность. Однако это почти неизбежно там, где осознание относительности понятия индивидуальности и взаимосвязанных стадий индивидуации еще не достигло полного прорыва. Ибо тогда различие между межиндивидуальной и внутрииндивидуальной причинностью внутри одного и того же индивида вообще не может прийти в сознание; мнимо гетерогенная причинность не может быть понята как фактически гомогенная, межиндивидуальная; упомянутое выше перетекание друг в друга межиндивидуальных отношений низших и внутрииндивидуальных отношений высших уровней индивидуальности остается непонятым и перерастает в кажущееся единство внутрииндивидуального параллелизма. Поэтому неудивительно, что гетерогенная и аллотропная причинность одновременно отвергаются.
С точки зрения психофизического параллелизма, однако, нет никаких веских оснований для отказа от аллотропной причинности. Если всякая причинность есть превращение интенсивности из одной формы видимости в другую, то невозможно понять, почему это превращение должно останавливаться именно на различии между двумя формами видимости как материальной и сознательно-духовной деятельности, почему хотя бы объективно реальная интенсивность силы или воли не может быть превращена в субъективно идеальную интенсивность ощущения. Даже если бы психофизический параллелизм был исчерпывающим выражением фактов, он все равно был бы только этим, без всякой дальнейшей попытки объяснения. Он отменяет объяснение здравого смысла, согласно которому серия стимулов и серия ощущений, серия волевых актов и серия телесных актов ведут себя как причина и следствие: но (409) он не ставит на их место никакого другого объяснения, а останавливается на непонятном и сам по себе непостижимом факте параллелизма. Он утверждает, что идентичная функция дифференцирует себя параллельно в каждый момент, но он больше не может дать никаких причин или объяснений этой предварительно стабилизированной гармонии, реализуемой идентичной функцией. Тот факт, что между параллельными действиями двух полей видимости не проходит никакого измеримого времени, в любом случае не является основанием для того, чтобы не признать их связь причинной; ведь мы знаем, что причина и следствие удалены друг от друга только разницей во времени. Поэтому связь времен никак не помешает одной из параллельных деятельностей быть причиной другой, а другой – причиной одной.
Остается выяснить, подходит ли такая гипотеза для объяснения психофизического параллелизма, насколько она верно выражает факты, и насколько она требует дополнений и исправлений, чтобы должным образом их учесть.
Когда в центральном органе возникает молекулярное движение в результате введения внешнего стимула, совокупность метафизических функций, составляющих центральный орган, или ганглиозная клетка, на которую оказывается первое воздействие, или частица плазмы, на которую оказывается первое воздействие, действительно участвует в этом движении, поскольку характер движения различен в зависимости от группировки этих функций, но оно не исходит активно из них. Состояние движения иное, чем если бы внешний стимул не передавался им и функциональная группа была предоставлена сама себе. Результирующее состояние движения не возникло из собственных сил или воли группы, а навязано ей извне через межиндивидуальную причинность. Механическая энергия состояния движения, параллельная внутренним ощущениям, приходит не изнутри, а извне. Индивидуальная воля страдает от вторжения чужого волеизъявления, которое нарушает и мешает ее собственным тенденциям; она оттеснена от того, чего хочет в соответствии со своим собственным содержанием, и должна подчиниться принуждению чужой воли или, по крайней мере, пойти на компромисс с ней. Таким образом, то, что в объективно-реальном виде (410) передается движению, есть, говоря метафизически, частичное подавление одной индивидуальной воли другой.
