Манифестофель

Первого мая 2013 года Борис Кортонов возвращался домой, где сегодня его никто не ждал. Матери сегодня не будет. Он зашел по пути в магазин, где приобрел коньяк.

Мать, конечно, понимала, что он пьет, но не кричала на него – силы были уже не те. Конечно, рос бы Борис с отцом, в полной семье – все было бы по-другому.

Но порой Боря думал, что лучше не иметь отца, чем такого, какой был у Мозгалева. Вот мать и отец Мозгалева постоянно орали друг на друга. Мать больше. Отец меньше, но зато громче. Их крики разносились по всему подъезду. Кортонов знал это потому, что несколько раз заходил в те школьные годы к нему. Но Мозгалев будто не стеснялся этого. Орут и орут. Правда, эти крики будто действовали на них, как омолаживающее – и через двадцать пять лет оба выглядели как два огурца в банке. И лишь иногда как два паука.

В детские годы Борис иногда приезжал вместе с Мозгалевым на их садовый участок, который находился недалеко от города. По советским меркам у Мозгалевых был неплохой дом. Одноэтажный, но большой. Крыша была высокая, так что чердак можно было использовать как второй этаж, но использовали его только как склад. Мозгалев постоянно воровал из подвала дома банки с соком или вареньем. Он любил сладкое….

Кортонов увидел Леньку Горшкова издалека. Тот стоял к нему спиной и о чем-то оживленно говорил по краденному мобильному. Другого мобильного у него просто не могло быть.

«А ведь это из-за него у меня тогда так плохо с Жанной получилось», подумал Кортонов. И тут же ему пришло понимание, что Ленька должен как-то возместить ему ту неудачу. Эта мысль, быстрая, как банкир, заставила его ускорить шаг. Банкир… банкир… банкир…. мысли летели и летели. Почему – банкир? Наверное, потому, что так же быстро, как его мысли, летели когда-то банкиры из зданий на Уолл-стрит, выпрыгивая из окон во времена Великой Депрессии? Или потому, что пролетали они мимо него здесь в Екатеринбурге на своих «майбахах», «БМВ», «мерседесах», торопясь жить, торопясь зарабатывать…. Мимо него, мимо него….

– Леня, – сказал он.

Горшков повернулся, не переставая разговаривать по телефону.

– Дело есть, – коротко произнес Кортонов.

В глазах подростка мелькнуло удивление.

– Погодь, Шишка, – сказал он в трубку. – Я сейчас перезвоню. Дело? Какое дело? – он хмуро смотрел на своего соседа по подъезду.

– Ну, во-первых, – Кортонов показал магазинный пакет, – вот это. Пойдем ко мне, что нам «на сухую-то»? Там все «перетерем» по-человечьи.

Горшков кивнул. На его лице боролись разные чувства. И Картонов их видел. Одно из них он бы изобразил коричневым и мозаичным, другое – цветом мочи больного нефритом, третье, последнее – в виде повешенного Иеронима Босха.

– Пошли, – сказал Горшков. – Что там у тебя? – поинтересовался он миролюбиво, когда они поднимались по лестнице.

– Коньяк, – ответил Кортонов.

– О, разбогател? – поинтересовался подросток.

– Твоими молитвами, – сказал Кортонов.

– Че? – не понял Горшков.

– Да, есть малехо «воздуха», – сказал Кортонов языком, как он посчитал, более понятным малолетнему соседу.

– Че, «хату отработал»? – усмехнулся Горшков.

– Ну, – осторожно протянул Кортонов. – Как-то так….

Он боялся спугнуть подростка. Конечно, этот хулиган сам, кого хочешь, может испугать, но все же….

Они уселись за столом в его комнате. Он нарезал к коньяку лимон, хотя считал этот русский обычай странным, как и странным пристрастие того же Мозгалева именно к этому обычаю. Ведь лимон вкус совсем не оттеняет, а просто убивает градусы. Сейчас это известно всем, как и то, что Нерон сжег Рим, а Наполеон мосты через Березину. Но сегодня это не важно. И кто кого убил, и что чего оттеняет.

Главное, что лимон, сам коньяк собственно, и тонко порезанная колбаса, которую он услужливо пододвинул ближе к Леньке, скрыли вкус измельченных таблеток, которых он подсыпал в коньячную рюмку своего гостя.

Они едва успели выпить пару таких рюмок, как Горшков стал вести себя по-другому: речь и движения его замедлились. Он мутно посмотрел на Кортонова.

– Леня, – сказал тот, – давай вот, ложись на кровать, тебя что-то «укачало» немного.

Он почти силой приподнял легкое тело подростка и уложил его. Горшков послушно опустил голову на подушку и через секунду захрапел.

Кортонов с непередаваемым чувством смотрел на лежащее перед ним тело. Его почти трясло от сознания того, что он сделает сейчас. Но – во-первых, нужно раздеть Горшкова. Он начал это делать, превозмогая отвращение. Отчего-то он решил, что одежда подростка должна быть грязной и вонючей. К его удивлению, подросток оказался чистым. От него даже хорошо пахло. Полностью раздев Горшкова, Борис удивился – насколько хрупким на вид оказался парень.

– Что ж, – с хрипотцой в голосе, схожей с той, что проявилось у него утром в «маршрутке», произнес он, – приступим, мальчик. Придется над тобою попотеть.

С этими словами он снял с себя красную клетчатую рубашку и повесил ее на спинку стула….

Телефонный звонок отвлек его минут через двадцать. Звонил Мозгалев. А Борис вспомнил, что забыл подзарядить телефон.

– Да, – сказал Кортонов, слыша как разряжается аппарат, – привет, заходи, конечно. Нет, я один. Только давай через два часа. Все, буду ждать, – с этими словами он положил свою «нокию» на стол, опять забыв о подзарядке.

Где-то через час он лежал рядом с немирно спящим подростком и смотрел в потолок. Потом встал и прикрыл тело паренька простыней, пожелтевшей от его нерастраченных чувств последней недели. Мать уже не могла так следить за чистотой, как раньше. Чистота – это было ее болезненной манией. Когда – впрочем, это было редко – к ним приходили гости, она мыла им обувь. Кортонов не знал больше никого, кто, проводив гостей в комнату, тут же устремлялся к их туфлям, ботинкам, сапогам, кроссовкам и мыл их. Мыл или в тазике в коридоре, или в ванной. А она делала именно так. Она пылесосила, бывало, по три раза в день. Мыла полы, протирала мебель. Возможно, дай ей полностью волю, она бы и его – Бориса, мыла. У матери была какая-то неестественная тяга ко всему чистому. Вероятно, в знак скрытого протеста именно поэтому, Борис уже давно чувствовал тягу к нечистому.

Сейчас, по белому потолку неистово бегали тени, заблудшие и местные, и каждая что-то значила в эти мгновения.

Через сорок три минуты он стоял в коридоре, ожидая звонка. Когда он раздался, Борис нажал кнопку, открыв дверь Мозгалеву.

– Здорово-корова, – сказал тот, как-то испытывающе глядя на Кортонова, – у тебя домофон не работает. Я уже стал по телефону звонить, – показал он сжатый в руке «самсунг», – но тоже аут. Хорошо, соседка зашла, пустила….

Леонид Горшков проснулся от странного чувства. Во рту будто кошка скончалась. Тело немного зудело. В голове же гудело так, как после «пивася» с «энергетиками». Он не сразу сообразил, что находился в квартире Кортонова. Горшков приподнялся. В комнате был полумрак из-за задернутых штор. Леонид понял, что раздет. Его рука опустилась вниз. Трусы на нем. Вообще, в его затуманенном таблетками мозгу мелькнула было страшная мысль, что Кортонов сделал с ним нечто совсем плохое. Но… нет, вроде бы нет. Он посмотрел на стол. Увидев, стоящую на нем кружку, потянулся за ней. И тут его взгляд упал на руку.

Леонид похолодел. И тут же боковым зрением он увидел что-то висевшее в углу комнаты. Он посмотрел в этот угол, и его бросило в жар. Первое, что он увидел – искаженное лицо повешенного. И искажено оно было настолько сильно, что не было никакой возможности понять – кому из недавно живших принадлежит это страшное искажение. Леонид понял, что Кортонову только по тому, что на теле мертвеца была надета красная рубашка в клетку. И в области рта что-то тоже краснело. Что-то бесформенное как кусок глинистой земли, летящей в могилу. Вдруг мертвец посмотрел на Горшкова.

Леонид Горшков вскрикнул и резко встал с кровати. Его повело в сторону. Он облокотился о стол. И медленно переступая, пошел к двери, не отводя глаз от висевшего….

В этот майский отхожий вечер Анастасия Ивановна Дробышева, учительница младших классов с сорокалетним стажем работы, встретила по дороге домой свою старую знакомую Валентину Петровну, а та, округлив глаза, поделилась с ней тем, что увидела полчаса назад, когда вышла из дома в магазин за подсолнечным маслом.

– … Настя, я смотрю – Боря Кортонов идет, ты знаешь его – он у тебя ведь учился.

– Знаю, конечно, – кивнула Анастасия Ивановна. – Хороший мальчик, тихий. Немного только медлительный. Все собак и кошек подкармливал у школы. Я его за это даже поругала как-то. Знаешь ведь, собак прикормишь, а они к этому привыкают, начинают думать, что так и надо. И ведь укусить могут, если забудешь в следующий раз.

– Он и сейчас их подкармливает, я видела.

– Стихи всегда у меня читал на мероприятиях. У него хорошо получалось.

– Стихи? – покачала головой Валентина Петровна.

– Да. Никто лучше его не читал вот это: «Мне звезда упала на ладошку, я ее спросил: «Откуда ты?». «Дайте мне передохнуть немножко. Я с такой летела высоты», – начала увлеченно декламировать Анастасия Ивановна. – «А потом добавила, сверкая, словно колокольчик прозвенел: «Не смотрите, что невелика я, я умею делать много дел. Вам необходимо только вспомнить, что для вас важней всего на свете. Я могу желание исполнить, я все время занимаюсь этим».

– Стихи, – покачала головой Валентина Петровна. – Вот и стихи он тоже не прекратил читать. Только совсем другие уже….

Полчаса назад, когда она направилась в магазин за подсолнечным маслом, из крайнего подъезда дома вышел Борис Кортонов. Увидев Валентину Петровну, он широко улыбнулся. Она озадаченно кивнула ему. Он подошел ближе и громко сказал: «Я до конца презираю истину, совесть и честь, только всего и желаю, бражничать блудно да есть. Только бы льнули девчонки, к черту пославшие стыд, только б водились деньжонки да не слабел аппетит».

Для нее эти слова стали таким потрясением, что она и не сразу поняла, что Борис прочитал стихи.

– Так и сказал мне, Настя, – продолжала Валентина Петровна, – совесть, мол, презираю, хочу баб водить да есть. И чтобы аппетит не слабел. Что это с ним?

Анастасия Ивановна открыла рот, чтобы ответить, да так и осталась стоять. Из подъезда вышел, дико озираясь по сторонам хорошо ей знакомый подросток – Леня Горшков, известный всему дому малолетний хулиган. В этот майский день 2013 года, он был одет более чем странно. На нем не было ничего, кроме трусов. И – бесчисленного количества свежих татуировок. Одна, зеленая, особенно поразила Анастасию Ивановну. На лбу Горшкова ярко зеленело неприличное слово из пяти букв, наколотых, причем, с двумя ошибками. Анастасия Ивановна автоматически исправила их про себя, поменяв «ес» на «из».

На щеках были наколото «саси», на груди неприличные изображения фаллосов с крыльями, на ногах одна «похабель» сменялась другой, как в хвойном лесу лиственницы сменяются соснами, а в глазах горел ужас.

Анастасии Ивановне стало дурно. К горлу что-то подкатило, ноги вдруг отказались стоять, а голова неожиданно куда-то полетела. Валентина Петровна хотела подхватить падающую знакомую, но не успела….

Борис Кортонов шел по кривой дорожке прямо к дому Акулиной. Шедевр будет исполнен. Веревка для Мозгалева и татуаж для Горшкова – только начало. А после он пойдет к Шлакову. Акулина знает, где тот живет – это точно. А он, Борис, знает, где живет Акулина. Он чувствовал в себе столько силы, что даже не подумал о том, чтобы сесть в «маршрутку» или вызвать такси. Он просто шел, под его ногами крутилась поверхность Земли. И крутилась настолько быстро, что у дома Акулиной он оказался через несколько минут. Это был дом из тех, которых принято называть «элитными». Почему-то он совсем не удивился, что она живет в таком доме. Дверь в подъезд щелкнула, когда он к ней подошел. Вероятно, кто-то увидел из окна или балкона своего знакомого – и открыл. Просто повезло, что он рядом оказался. В подъезде Кортонова стоял другой домофон. Там, чтобы открыть, требовалось вначале по нему позвонить. Борис быстро поднялся на нужный этаж. Номер квартиры вполне предсказуемо ассоциировался у него с номером маршрутки, которая идет от УПИ имени Ельцина до Академгородка. А также – с его жизнью. Во-первых, он никогда не был отличником и никогда бы не сказал, что у него хоть когда-нибудь было все отлично, за исключением того дня в Златоусте и этого дня в Екатеринбурге. Во-вторых, он всегда был полным нулем, за исключением тех же дней.

Борис Кортонов позвонил.

Черная дверь открылась бесшумно. И тут же наступила темнота. Как будто в подъезде выключили свет. Но он и до этого не горел! Был день! Через какое-то время – долгое или нет – Борис стал различать силуэт. И это явно был не силуэт Акулиной. Где-то далеко появился свет. Размеры квартиры не позволяли предположить, что в сотнях метров, но казалось именно так. И вдруг – все вспыхнуло. Кортонова обдало жаром как тогда под Челябинском. И он увидел перед собой совсем не того человека, кого ожидал. Да и вряд ли это был человек.

Перед Кортоновым стоял тот самый парень из «маршрутки» с длинными волосами. Но на этот раз волосы были иссиня-черные, блистающие, как кошелек из кожи масая. Не мигая, он смотрел на Кортонова. И этот взгляд не испугал Бориса. Неожиданно он понял, кто перед ним.

– Папа? – спросил он. – Ты один приехал?

Этот вопрос, странный не более чем слово «папа», не удивил подростка.

– Один, один, я всегда один, – услышал Борис не грустные и не веселые слова. – Проходи, я сегодня остановился здесь. Вместе с друзьями.

Кортонов увидел, как из соседней комнаты вышла черная собака. На ней, в седле, сидел черный кот. Он подкручивал лапой усы. На его голове лихо сидела, насвистывая, живая казацкая папаха….

В ночь со вторника на среду лейтенант Иван Понырев прошершеляфамил пять-шесть екатеринбургских ночных клубов, но ничего подходящего не нашел. Ему была нужна женщина лет двадцати восьми-тридцати, рост сто шестьдесят-семьдесят, вес шестьдесят-семьдесят. Ее описывали по – разному, но это было общее. Понырев обратился к нескольким екатеринбургским экстрасенсам. Иван был горячим поклонником программы «Битва экстрасенсов». Но еще более горячим карьеристом. Он хотел доказать, что он лучший. Для этого было необходимо раскрытое громкое дело. И он нашел. Пока об этом знали немногие, но в Екатеринбурге начал действовать маньяк. Об этом ему сказал его отец – большая партийная «шишка», а также милиционер. В отличие от сына, он уже давно был генералом и понимал, что честность и преданность – залог хорошей старости. Это он и пытался донести до Ивана. Сын понял, но по-своему. Отец, как помнил Иван, постоянно пропадал на работе – ловил «жуликов». Мама не встречала Ивана после занятий фигурным катанием. Этот вид спорта требовал от мальчиков крепкого здоровья – Иван был в паре с темненькой девушкой с челкой, завали ее Лена – и поэтому Иван больше уделял времени телу, чем делу – школьным предметам, как требовала от него мать и отец.

Но он закончил свой факультет – хотя всегда хотелось одного, просто секса и спать после секса – а потом….. Работа в МВД оказалась не такой простой, как он думал. Несмотря на предупреждения отца, он предполагал, что работа окажется… да, не легкой, но вполне привычной…. Типа – вынеси мусор. Вынес – а потом свободен.

Когда мусором оказался он сам, когда он начал понимать, что все в его жизни произойдет из-за того, что ему поможет папа – он почти застонал! Да, он из тех, кому повезло. Из тех, кому уже заранее подстелены все соломки, особенно те, из которых пьют. Пьют и смеются за глаза. За красивые и строгие глаза его отца. А так…. Его не презирают – не за что. Но – равнодушны.

И тогда Иван пошел к экстрасенсу Ивану Е. Он нашел его объявление в газете, которая легко, как тополиный пух в июне, распространялась в его районе. И попросил, чтобы именно он нашел этого маньяка. Именно он.

Иван Понырев спал спокойно. Перед пробуждением – как ему показалось – он увидел отца.

– Папа, – спросил он его строго, не удивляясь, – ты зачем тут? Сними эту майку. Она не идет тебе.

Без удивления парень в черной майке снял ее и усмехнулся.

– Не там ищешь, сынок, ищи ее …. – папа прошептал на ухо несколько слов…..

Иван Понырев резко проснулся. Он знал куда идти. На Елизавет. Он посмотрел в окно, которое оказалось потолком. Да, вчера он хорошо «наклюкался» в клубах. Наводка была такая – женщина двадцати-тридцати лет увела малолетнюю девчонку, которую неизвестно почему пустили в ночной клуб. А не так давно нашли уже мертвую девочку. Та же история – увели из клуба вначале. На лице Понырева заиграли желваки. Пусть он и «мажор», как его считают другие, но….

Он почистил зубы, вымыл лицо, посмотрел в зеркало.

Он почистил лицо, вымыл зубы, зеркало посмотрело на него.

И оскалилось…..

И тут же все стало понятно. Не зря он ездил к экстрасенсам. Не зря платил «бабки». К цыганке не ходи. Понырев взял линейку и наложил ее на карту Екатеринбурга. Цыганский поселок.

– Чуть левее, – высунув от старательности язык, проговорил он. – Вот так!

***

Через два часа, оформив все «бумаги», он, на служебном «газике» подъехал к дому на Вторчермете.

– Что случилось? – спросил он осторожно своего коллегу, сержанта, который стоял у подъезда, и, увидев, что одна «скорая» уезжает, вторая кого-то ждет, а у дома находится полицейская машина.

– Женщине стало плохо, упала, ударилась головой, неизвестно – будет жить или нет. А в квартире на втором этаже, тринадцатой, там вообще весело – вначале, по словам еще одной очевидицы, выбежал подросток в наколках…. – тут сержант замолчал.

– И что? – спросил Понырев, не понимая, почему сержант остановился. Подростков в наколках, как грязи в Пицунде.

– Его кто-то исколол. Насильно, вероятно. Наколки свежие все. Неприличные.».. зда» там и все такое, – сказал сержант.

– А «следаки» здесь почему еще?

– Подростка нашли, он сейчас у врачей – двинулся немного. А тут еще такое дело – обнаружен в квартире еще один. Мужчина. Его подвесили в углу комнаты за трубу. Продели веревку за руки и за шею – не освободиться. Под ноги пуфик поставили – только, чтобы держаться на цыпах…

– Как? – удивился Понырев.

– На цыпочках, – поправился сержант. – А в рот засунули трусы подростка, как предполагается, рот замотали красным скотчем. Но это не все. Ему Кортонов вколол в губы и нос вазелин, к тому же красной краской тоже нанес наколки. На нос и вокруг губ. В общем, клоуна из него сделал.

– А где Кортонов-то? – устало спросил Иван Понырев, уже предполагая худшее для себя.

– Это неизвестно. Очевидица сказала, что он вышел, прочитал какие-то стихи похабные… – сказал сержант. – А потом ушел.

– То есть, он жив? – встрепенулся радостно Понырев и с силой сдержал себя от хищной улыбки. «Потомственный колдун» Иван Е. направил его правильно. Этот адрес, этот. Дома он внимательно просмотрел биографию Кортонова. Типичный маньяк. Типичный. – И куда он пошел?

– Очевидица сказала, что в ту сторону.

– По Мартовской, что ли? – удивился Понырев, вспоминая весь этот год. Март был снежным и холодным.

– Ну да…. – осторожно сказал сержант.

– А того, кого подвесили, его уже тоже увезли?

– Он вот он – в «скорой».

Понырев направился к машине скорой помощи.

– Здравствуйте, – сказал он врачу, сестре и пациенту, посмотревшему на него с испугом и трепетом.

– Все хорошо, – сказал он, обращаясь к Мозгалеву.

Это существо было испуганным, но молчаливым.

– Куда мог пойти Кортонов? – спросил Понырев Мозгалева.

– К Акулинай, – сказал тот. – Скасал, сто к Акулинай, – с трудом произнес потерпевший, и Понырев с трудом удержался от смеха, уж больно прикольным показался ему этот «чел» с вкатанным вазелином, наколотым татуажем и произношением

– Это кто такая?

– Эфсо баба адна, рабосаес с ним, – произнес Мозгалев и рассказал все, что знал.

Узнать адрес Акулиной Поныреву не составило большого труда. И уже через пять минут бело-синий «уазик-патриот» мчался по указанному адресу….

– Смотри, Иван, – сказал водитель по дороге. – Во, прикол-то.

– Что? – откликнулся Понырев.

– У «девяносто девятой», она же еще «спутник-лада» называется, отвалились две буквы, по одной спереди у каждого слова. Ты смотри, смотри….. – водитель рассмеялся.

Понырев пригляделся. Действительно – на заднем бампере автомобиля красовалось «…путник …ада».

– Ты давай за дорогой смотри, – сказал Понырев с улыбкой.

– Что там? – спросил с заднего сиденья сержант Листовой.

– Да вон, – показал рукой Понырев….

Навстречу им, но по тротуару, шел мужчина. Среднего роста, без каких-либо особых примет, в его руках был пакет с изображением девушки, в котором лежали разные детали: шурупы, смеситель, краны, трубки…. Он был пока еще очень далеко от автомобиля полиции, но близко к прохожему, чем-то похожему на скрежет тормозов: неприятному и, возможно, смертельно опасному. И, скорее, опасному больше для себя. Это было понятно по его блуждающему взгляду «обесширенного» наркомана. На голову прохожего был накинут капюшон. Уже давно в подъезде, где проживало это создание, не было устойчивого запаха ацетона и уксуса, но сегодня у «нарика» была надежда на это. И мужчина с пакетом не играл никакой роли для достижения искомого. Мужчина просто попался на пути. И сам был виноват, что, заглядевшись, наткнулся на наркомана.

– Черт! – воскликнул он. В пакете оказалась дыра. Из него посыпались детали.

– Дьявол, – сказал наркоман и пошел дальше.

Мужчина сразу понял, с кем имеет дело, махнул на прохожего рукой, и стал собирать детали, сев на корточки.

– Вот еще, – услышал он и, с удивлением, повернулся. Перед ним стоял тот же наркоман. И протягивал два шурупа, – возьмите.

– Спасибо, – растерянно произнес мужчина.

– Не за что, – сказал наркоман, – вон еще провод какой-то лежит, – показал он рукой, после чего действительно повернулся и ушел.

Мужчина сложил все обратно в пакет, свернул его так, чтобы больше ничего не выпало. И продолжил путь.

Наркоман быстро прошел во дворы. И шмыгнул в открытый подъезд обшарпанной пятиэтажки. Там он достал маленький кошелек, который, видимо, тоже выпал из пакета. С нетерпением открыл его. Вздох разочарования вырвался из его грудной клетки, в которую он с большим бы удовольствием загнал бы немного дыма анаши для начала.

– Дьявол, – повторил он. – Дьявол – детали.

В кошельке лежали мелкие детали, предназначение которых было ему непонятно. Понятно было одно – продать их даже не стоит пытаться. Он с досадой бросил кошелек на ступеньки подъезда. Детальки рассыпались. Но это его не волновало. «Вмазаться» бы….

Наверху открылась дверь. Он прислушался. По каким-то неуловимым для других признакам он понял, что в подъезд из квартиры вышла немолодая женщина. Так кот не смог бы объяснить студентке, у которой он живет в съемном доме в частном секторе, почему он чувствует мышь под полом, и то, что, на самом деле, это она, студентка, живет у него, кота.

Мысль, нереально – быстрая, как сапог-скороход, будто ударила ему в голову – ограбить!

Он нагнулся, делая вид, будто собирает детали. Женщина спускалась довольно быстро. Он уже засомневался в том, что она немолодая. Когда до нее осталось совсем немного, он поднял голову в черном капюшоне. И встретился со злым взглядом. Взгляд этот, несомненно, принадлежал немолодому лицу женского пола. В руке лица находилась сумка. В первую голову ему бросилась в глаза именно рука лица. Потом – уже все остальное. Он толкнул женщину, схватив ее сумку свободной рукой. Женщина намертво держала сумку. Он посмотрел в ее лицо и понял, что сейчас та начнет кричать. Когда-то он совсем немного занимался боксом. Он ударил резко, в подбородок. Женщина некрасиво повалилась на стену, сползла на ступени. Он уже этого не видел – бежал вниз, прижимая к груди сумку….

– Чуть-чуть опоздали, – сказал Понырев, разглядывая без любопытства остывающий труп Акулиной. «Скорая» уже была на месте. В отличие от «я» Понырева, которое себе места не находило. Внешне это выражалось в нервном постукивании пальцами по стене подъезда и сумрачном выражении лица.

***

Борис Кортонов вошел внутрь коридора квартиры, который вдруг оказался непостижимо длинным. Свет, до этого яркий, стал ослепительно-белым, жар усилился, но Кортонов только понимал это, но не чувствовал, настолько все было необыкновенным и чертовски обесжизненным. Он сделал еще несколько шагов, которые неожиданно оказались огромными и увидел то, что он загадал, когда падала «звезда». Но никому не сказал свое желание – потому, что оно бы не сбылось. И никогда уже никому не скажет потому, что….

Он повернулся в сторону двери этой квартиры и, улыбаясь, прочитал вслух, так как мог и умел в это мгновение, вспоминая то: «Не помню, как звали ту, первую девчонку, что я поцеловал, то было в мае. Ветер облепил ее промокшим платьем. Дождь шел над рекой».