Летучие мыши на колокольне

Он посмотрел Рокингему прямо в лицо и увидел, как тот покраснел. «Я так и думал. Мы не все такого уравновешенного темперамента, как вы. Однако, это может быть. Я говорю вам, я открыл чемодан. Все аккуратно упаковано, пижама, косметичка и все такое, экземпляр London Mercury – и его паспорт во внутреннем кармане. Поэтому я и говорю – он не уехал в Париж. Совершенно очевидно, не правда ли?»

Рокингем наклонился и выбил трубку о прутья решетки с почти преувеличенной неторопливостью. Его высокий лоб был нахмурен в задумчивости, а глаза, когда они снова встретились с глазами Гренвилла, были очень встревожены.

«Совершенно верно», – сказал он сухо. «Это нужно выяснить, Гренвилл. Я не склонен недооценивать тебя, я знаю, что твоя легкомысленность лишь поверхностна – как и моя критичность. Это может означать множество неприятностей, если рассматривать это в самом легком ключе. Но это может быть и нечто гораздо более мрачное – в таком случае, да поможет нам Бог! Ты говоришь, что уже проник в это проклятое место – в прошлую субботу, не так ли? Возможно, то, что ты сделал однажды, мы сможем сделать снова».

«Несомненно», – ответил Гренвилл. «Но я думаю, что на этот раз нам лучше выложить все карты на стол. Во-первых, вы собираетесь сразу же обратиться в полицию?»

«Нет», – сказал Рокингем, и его глубокий голос был очень решительным. «Пока – или если – мы не сделаем ещё одно открытие, которое выведет дело из-под нашего контроля. Пойми меня правильно. Я законопослушный человек, а не один из тех недалёких людей, которые считают, что расследование преступлений – это прерогатива дилетантов. Но сначала я хотел бы решить, есть ли дело для полиции. Если Брюс просто затеял какие-то свои дикие игры, то чем меньше вскроется грязь, тем лучше».

«Ага. То есть я полностью согласен. Далее. Прямой вопрос. Что вы знаете об этом Дебретте?»

Рокингем прямо встретил пытливый взгляд Гренвилла.

«Ничего, кроме того, что я тебе сказал, абсолютно ничего. Я видел этого парня в тот раз, о котором упоминал, и слышал его голос по телефону. Я не смог вытянуть из Брюса ни слова о нём».

«Хорошо. Теперь о взломе дома». Гренвилл достал из кармана ключ, на удивление большой и неуклюжий. «Это, о преподобный сеньор, ключ от Le Morgue – «Морга». После небольшого расследования я подумал, что, возможно, стоит легализовать положение. Я, как и вы, – иногда за закон и порядок. Я вылез из подвала, а затем позвонил ведущим агентам по недвижимости поблизости в этом очень привлекательном районе. Как я уже говорил, это место трудно сдать внаем. Через несколько месяцев, если оно будет пустовать, туда начнут вламываться воришки. Агенту по недвижимости, у которого на руках аренда этого здания, отдаст его самому дьяволу за два пенса, и они вполне готовы получить дополнительные комиссионные. Они не постеснялись сдать дом мне на три месяца за фунт в неделю, причём арендатор сам отвечает за внутреннюю отделку. Боже мой! Я смеялся до упаду от этого! Я заплатил двенадцать фунтов вперёд в качестве арендной платы, думая, что это может быть хлеб, брошенный на воду, и ночевал там, если вы мне поверите, ожидая, когда Дебретт – или Брюс Эттлтон – придут и заберут чемодан. Находчиво, не так ли?»

«Очень находчиво». На этот раз тихий голос Рокингема был полон благодарности. «Я снова извиняюсь за то, что сказал о вмешательстве, Гренвилл. Ты был необычайно порядочен и благоразумен на протяжении всего действа, хотя я не могу не сожалеть, что ты не внял совету констебля и не предъявил обвинение Дебретту за неспровоцированное нападение. Тогда мы могли бы поймать его там, на месте».

«Знаете, я и сам так думал раз или два, в промежутке», – признался Гренвилл. «Но это было чертовски трудно, знаете ли. Вы предупреждали меня не разводить слишком много болтовни, и я не хотел, чтобы вы вернулись домой, проклиная меня за то, что я вынес все это на свет божий. В конце концов, я не знал – и не знаю сейчас – чем занимался Брюс. Если бы Дебретт узнал какие-то тёмные секреты о делах Брюса, он бы не поблагодарил меня за то, что я сдал негодяя. К тому же мне нужно было думать о себе. Когда дело дошло до сути, у меня не было ни единой опоры. Я пытался вывести парня на разговор под ложным предлогом, когда всё было сказано и сделано. Тем не менее, это был хороший момент, чтобы понять, не стоило ли мне лучше постараться, чтобы его сдать».

Рокингем поднялся на ноги. «Нет смысла вдаваться в подробности», – сказал он. «Ты справился на редкость хорошо, и это была чертовски хорошая идея – завладеть этим проклятым местом. Кстати, что ты сделал с той угольной ямой?»

Гренвилл поморщился. «Когда я ушел, я запер его», – сказал он. «Когда я в доме, я оставляю его открытым – с ловушкой из ведер и всего такого, что важно, чтобы поднять тревогу, если кто-то залезет. Тем не менее, я признаю, что спать там – дело нервное».

«Боже мой! Я бы сказал, что так и есть», – воскликнул Рокингем. «Ну, в будущем нас будет двое, чтобы заботиться об этом. А как насчёт еды? Она будет из консервных банок, предупреждаю вас. Я не держу прислугу в доме – не хочу с ними возиться. У меня есть угрюмая дама, которая приходит и убирает дом по утрам. Она почти никогда не разговаривает со мной, слава богу, и мы прекрасно подходим друг другу».

Он повел их вниз, в крошечную столовую – на каждом этаже маленького дома было всего по две комнаты – и вскоре двое мужчин сели пообедать. Поскольку ужин состоял из консервов Фортнума и Мейсона, Гренвилл не мог найти к ним никаких придирок, а бутылка Liebfraumilch, которая была подана, была такого качества, что ни один мужчина не мог придраться.

Гренвилл начал говорить о том, что он решил назвать «делом Дебретта», но Рокингем покачал головой.

«Ради Бога, оставь всё это действо в покое на некоторое время. Честно говоря, я так же озадачен, как и ты, но нет смысла рисковать предположениями. Есть дюжина объяснений, которые могли бы подойти, все одинаково неправдоподобны. Давай пропустим эту тему, пока не доберемся до проклятого места».

«Тлетворный – это как раз то слово, которое ему подходит, без всякого преувеличения», – усмехнулся Гренвилл. «На нем лежит недуг. Крыша протекает во многих местах, и стены покрылись зеленой плесенью. Он липкий, гниющий и заплесневелый, и все же в нем царит ужасный вид упавшего величия, униженной святости».

«Брось это», – простонал Рокингем. «Не испытывай на мне свои журналистские таланты. Они пропадают зря. Если хочешь показать свой интеллект, скажи мне, что ты думаешь об драматизации произведений Бронте».

Гренвилл вкушал самое вкусное заливное, которые он когда-либо пробовал. Тут же был сыр Стилтон, и притом первоклассный, но не было времени, чтобы отдать ему должное. Рокингем, однако, достал немного старого бренди, который Гренвилл любовно понюхал, наклоняя его в венецианском кубке. Он догадался, что его хозяин был рад этому прекрасному напитку, позволяющему ему сохранять позу нарочитой отстраненности. Несмотря на весь свой превосходный вид, Нил Рокингем был обеспокоен, и он был менее способен скрыть свое смятение, чем Гренвилл.

Выпивая свой напиток так, что это было далеко не справедливо, Рокингем сказал:

«Мы возьмем такси до Ноттинг-Хилл-Гейт, а потом пойдем пешком. Лучше не брать машину туда. Могут заметить, если оставим ее где-нибудь поблизости».

«Если бы мы оставили вашу Lagonda стоять у «Морга», я думаю, это, вероятно, привлекло бы немного внимания», – протянул Гренвилл. «Контраст слишком разительный, не так ли?»

Было еще светло, когда они достигли Ноттинг-Хилла и быстро зашагали по тихим улицам. Когда они достигли угла Малберри-Хилла и Рокингем увидел горгулий по углам башни, он сказал:

«Боже мой! Нет конца фантастическим вещам, с которыми вы сталкиваетесь в Лондоне. Если бы это происходило на лесной поляне, вы бы поклялись, что им уже много веков».

«А действие происходит в Ноттинг-Хилле, и при дневном свете вы можете увидеть, что это самая безумная мешанина из викторианской готики, смешанной с восточными деталями и испорченными византийскими украшениями», – небрежно сказал Гренвилл. «Сюда, старина, и смотрите под ноги! Мощеная дорога не слишком ровная».

Открыв дверь, у которой он получил отпор пять ночей назад, Гренвилл нащупал выключатель, и Рокингем оказался на крыльце со сводчатой крышей, стены которой когда-то были расписаны восточными узорами, но теперь они выцвели и покрылись плесенью. Заперев засовы на тяжелой двери, Гренвилл открыл еще одну дверь в дальней стене крыльца, нажал выключатель внутри и широко распахнул дверь, сказав:

«Ну вот и все! Я никогда не думал, что у меня будет собственная студия, тем более такая просторная».

Рокингем стоял у дверного косяка, как окаменевший.

«Боже мой!» – воскликнул он. «Боже мой!»

Это было странное зрелище. Две невероятно мощные электрические лампочки свисали с высокой крыши и проливали свои голые лучи на огромный зал. Пол был усыпан остатками ремесла скульптора: кусками мрамора, комьями глины, незаконченными моделями, грязными обертками. Там были один или два древних стенда для моделирования и покосившийся мольберт, а также безумного вида походная кровать, наполовину скрытая рваными занавесками, свисающими со штанг, и грязная раковина была приставлена к одной из стен. На низкой платформе в дальнем конце стоял старый концертный рояль, очень длинный и тощий, а над центром пола был натянут брезент, закрепленный шнурами, тянущимися к боковым стенам. За платформой был виден свод темной апсиды, и когда Гренвилл включил свет, в темноте балочной крыши над головой послышалось хлопанье крыльев и крик испуганной птицы.

«Ну, я абсолютно и окончательно проклят!» – сказал Рокингем. «Я никогда не видел ничего столь безумного на этом свете. Мой дорогой друг, ты же не хочешь сказать, что ты спал здесь?»

«Ну, более или менее», – ответил Гренвилл. «В любом случае, я провел здесь ночь. Я думал, что, если Дебретт вернется, он, скорее всего, придет ночью, чем днем. Я не нервничал, но это сумасшедшее место на самом деле немного меня очаровало. Тут есть газовая плита, понимаете, и вода, и колонка, если вы захотите ее разжечь, – короче говоря, все современные удобства. А еще есть мыши, милые, привлекательные маленькие попрошайки, не слишком пугливые, и кошки, которые пробираются бог знает как, и птицы, которые гнездятся на балках там наверху, не говоря уже о совах в башне – довольно приятный сельский штрих. Я принес свои одеяла, но походная кровать показалась мне довольно чистой. Она находится в хорошем стратегическом положении. Крыша не протекает над этим участком».

Рокингем медленно пошел по заваленному мусором полу, почти со страхом глядя по сторонам.

«Для меня просто невероятно, что кто-то может жить в таком месте», – сказал он, но Гренвилл возразил:

«О, вы, эпикуреец, избалованный деликатесами Мейфэра! Я видел много студий в Париже, которые были гораздо хуже этой. Если бы у меня было много денег, я бы купил это место и обустроил его по своему вкусу. Это великолепное место для жизни! Однажды ночью я испытал настоящий страх. Этот старый рояль наверху полностью заржавел, большинство струн лопнули, но одна из оставшихся басовых струн решила лопнуть как раз после того, как я выключил свет. Это было ужасно! Сначала раздался грохот, который звучал так же громко, как выстрел из пистолета, затем – дрожь и гул отскакивающей струны, а эхо каждой оставшейся струны – все демпферы сгнили – казалось, пело. Затем завыла кошка, и совы проснулись и заухали. Очень красиво! Своего рода дьявольский концертный оркестр».

Рокингем покачал головой. «Ну, я никогда не считал себя трусом. Я прошел войну, как и все остальные, но я бы лучше смирился с ночной бомбардировкой, чем провёл ночь здесь. Это отвратительно – жутко».

«О, чушь! Целая череда людей жила и работала здесь. Если мистер Даго-Фейс не боялся этих странных существ, почему я должен их бояться? На самом деле, моя кровать стояла в ризнице, или комнате для переодевания, или в покоях первосвященника – в закутке вон там, но я почему-то предпочитал быть на свежем воздухе, если вы понимаете, о чём я».

Он провел друга через холл и толкнул дверь, ведущую в маленькую комнату, которая была меньше половины высоты главного здания. «Это то, что агенты описывают как спальню, ванную и кухню. Факт! В шкафу за ней есть ванна. Лестница в подвал находится здесь».

Он остановился и оглянулся через плечо.

«Мне выключить там свет? Чтобы не привлекать внимание людей снаружи».

«Неважно», – сказал Рокингем. «В любом случае, я хочу хорошенько осмотреть это место, а в темноте мы этого сделать не сможем. Будь проклят тот, кто снаружи».

«Если бы вы были Брюсом Эттлтоном, я бы ожидал, что вы поведете себя так же, как сейчас», – сказал Гренвилл. «Вы решили, что произошло что-то ужасное».

«Я ничего не могу с собой поделать, мой дорогой друг. Не может быть нормального объяснения тому, что чемодан Брюса оказался незапертым в подвале в таком месте. Тот факт, что Дебретт сбежал, делает это ещё более зловещим».

«Гнилое слово. В любом случае, откуда вы знаете, что Брюс не преследует другую птицу? Лестница здесь. Я оставил чемодан там, где нашёл его. Возьмите мой фонарик. Там внизу нет света».

Рокингем подошел к двери, на которую указал его друг, и посветил фонарем на каменные ступени, ведущие вниз, и начал спускаться. Гренвилл добавил:

«Осторожнее со ступенями, они скользкие. Чёрт! Что это?»

Из коридора позади них донесся звук чего-то падающего, и молодой человек обернулся, говоря: «Чёрт возьми! Я знаю, что запер эту проклятую дверь. Другого пути нет». Он пересёк маленькую комнату и выскочил в коридор – и тут свет погас.

Рокингем, стоявший внизу пологого лестничного пролета, издал крик.

«Подожди, не бросай меня здесь, дурак!» Его слова потонули в грохоте наверху, а затем столь же непостижимо снова вспыхнули огни.

С колотящимся сердцем Рокингем бросился вверх по заплесневелой лестнице, поскользнулся, опустился на одно колено, выругался, пришел в себя и, добежав до конца зала, увидел Гренвилла, сидящего на полу и касающегося руками красного рубца на лбу.

«Ублюдок!» – хрипло сказал он. «Кто-то ударил меня по голове в темноте».

«Послушай, с меня хватит», – с отвращением сказал Рокингем. Наклонившись над Гренвиллом, чтобы оценить степень его травмы, он снова встал и оглядел захламленную студию. Тут не было никого, кроме них двоих, а дверь, через которую они вошли, оставалась закрытой. «Я не верю в привидения и тому подобное», – сказал он. «В этом проклятом месте кто-то есть, и я собираюсь его найти».

«Меня ударил не призрак», – пожаловался Гренвилл, с трудом поднимаясь на колени. «У вас есть с собой фляжка, старина? У меня кружится голова, мне нужно прийти в себя».

«Тогда бренди тебе не поможет», – строго ответил Рокингем, говоря тем самым наставническим тоном, который всегда заставлял Гренвилла чувствовать себя неугомонным. «Оставайся на месте, пока головокружение не пройдет. Я поставлю холодный компресс на твою толстую голову. Вода в этом кране пригодна для питья?»

Гренвилл слабо усмехнулся. «Вода!» – с отвращением запротестовал он. «Мне нужно выпить, негодяй».

«Этого ты от меня не получишь. Никогда нельзя давать при черепно-мозговых травмах спиртного. Я когда-то немного изучал медицину, если тебе это интересно».

Он подошел к раковине и намочил свой большой шелковый носовой платок под краном холодной воды. Гренвилл, всё ещё чувствуя себя больным и дрожащим, слабо усмехнулся и спросил: «Что вы будете делать, если свет снова погаснет?»

«Не погаснет – пока я слежу за этими выключателями», – парировал Рокингем. «Я же говорил – мне не нужны жуткие теории. Свет погас, потому что кто-то его выключил. Сиди пока здесь и не двигайся!»

Он вернулся с мокрым платком и чашкой, полной воды, и ловкими пальцами перевязал голову Гренвилла.

«Теперь оставайся на месте, молодой человек, пока я осмотрюсь. Сначала я займусь дверными запорами».

«Он не такой уж робкий, каким я его считал», – размышлял Гренвилл, с благодарностью потягивая холодную воду. «Это забавно: стоит лишь намекнуть ему на опасность, и он становится хладнокровным, как огурец. Удивительно!» – его голова шла кругом от мыслей.

Рокингем был очень внимателен в своем обследовании. Он обнаружил, что в доме всего три двери: одна ведет на крыльцо, другая – в спальню-кухню, а третья – в башню. Однако входы на крыльцо и в башню были заперты изнутри. Большая западная дверь, которую Гренвилл видел снаружи, заросшая плющом, оказалась заколочена изнутри. Единственный возможный путь для нападавшего на Гренвилла лежал через подвал, где находился Рокингем, когда погас свет. Осмотрев это место, он убедился, что стратегическое расположение ведер и жестяных подносов, которые установил Гренвилл, не было нарушено. Казалось невероятным, чтобы кто-то мог выбраться таким образом, не подняв шума, который бы разнесся по всему дому.

Через некоторое время Гренвилл поднялся на ноги и прошелся с Рокингемом, пока последний, все больше раздражаясь, рылся в шкафах и вытряхивал занавески, в которых в изобилии кишели пауки и моль. Все это было совершенно бесполезно, и в конце концов Гренвилл не смог сдержать смех, увидев безупречного Рокингема, который, стоя на коленях на грязном полу, портил свои брюки и отчаянно пытался найти что-то в ботинке под походной кроватью. Это был очень старый ботинок, в котором не было ничего, кроме жуков.

«Рад, что ты находишь это забавным», – прорычал Рокингем. «Это провал, насколько это касается наших поисков. Должен быть люк или что-то еще, чего мы не заметили. Я больше не собираюсь валять дурака. Пусть этим занимается полиция».

«Ну, это ваш выбор», – ответил Гренвилл. «Хотя, должен признаться, я бы хотел сначала разобраться со своим обидчиком. Это уже второй раз, когда он проделывает со мной такие вещи».

«И третьего раза не будет, как я предвижу», – парировал Рокингем. «Я унесу этот чемодан. Нет смысла оставлять его здесь, чтобы дьявол его утащил и заставил нас выглядеть большими дураками, чем мы уже выглядим, когда инспектор полиции начнет задавать нам вопросы».

«А он точно не ушёл уже прямо из-под вашего носа?» – ласково спросил Гренвилл, а Рокингем, выругавшись, бросился к лестнице и вскоре вернулся с чемоданом в руке.

«Весит около тонны», – проворчал он. «Я молю Бога, чтобы мы нашли такси. Всегда ненавидел таскать вещи. Пошли, Гренвилл. Нет смысла больше оставаться в этом вонючем месте».

Они заперли дверь, которую Гренвилл упорно называл «дверью ризницы», и когда они снова оказались на крыльце и выключили свет в зале, Гренвилл крикнул в темноту:

«Ладно, мистер Чертов Дебретт! Две взятки в твою пользу. Подожди еще! Я скоро отомщу».

Глава 4

Нил Рокингем сразу же приступил к активным действиям, как только принял решение. Он твердо вознамерился рассказать всю историю полиции, но, будучи человеком щепетильным и вдумчивым, прежде чем что-либо предпринять, он приложил все усилия, чтобы связаться с Сибиллой Эттлтон.

К сожалению, здесь его постигла неудача: Уэллер сообщил ему, что миссис Эттлтон уехала из города на машине, не оставив адреса. Мисс Ли сказала, что будет в своем клубе – Junior Minerva.

Выдав эту информацию, Уэллер сам поинтересовался новостями о мистере Эттлтоне. Видел ли его мистер Рокингем в Париже и может ли он предположить дату его возвращения? Адвокаты мистера Эттлтона были очень заинтересованы в контакте с ним.

Рокингем выразил сожаление по поводу своей неспособности сообщить какие-либо новости и попросил адрес адвокатов Эттлтона – Тодбери.

После этого звонка Рокингем решил позвонить мистеру Томасу Берроузу. Однако и он был за городом, путешествуя на машине, и не оставил адреса места своего пребывания.

Третий звонок Рокингема был в клуб Junior Minerva, где его соединили с Элизабет Ли, которая разговаривала с ним из своей спальни, не будучи любительницей ранних подъемов.

«Я хочу сказать, что я ужасно собой довольна. Я выиграла приз за свое дело по утилизации трупов. Это был огромный успех», – восторженно воскликнула она, узнав, кто с ней говорит. «У нас был очень оживленный спор по этому поводу. Можете ли вы сказать мне, сколько времени требуется, чтобы тело превратилось в пыль, если его похоронить в…»

«Нет, я не могу!» – закричал Рокингем. «Послушай, Элизабет. Ты можешь сказать мне, где Сибилла? Это действительно важно».

«Действительно важно? Кто бы мог подумать? Извините, мой дорогой, но я не могу вам сказать. Я правда не знаю. Сибилла совершает эти оздоровительные поездки. Она, вероятно, делает подтяжку лица, но не говорите, что я так сказала. Вы можете сказать мне, куда делся Бобби Гренвилл? Это будет для него замороженной перчаткой, когда мы встретимся в следующий раз. Я звонила ему три раза, и его не было. Это больше, чем плоть и кровь могут выдержать, знаете ли».

Положив трубку, Рокингем затем набрал юридическую фирму Todbury, Wether & Goodchild на Линкольнс-Инн-Филдс. Не успел он назвать свое имя мистеру Тодбери, как этот достойный джентльмен затрещал: «Я очень рад поговорить с вами, мой дорогой сэр, очень рад. Можете ли вы дать мне настоящий адрес моего клиента, мистера Брюса Эттлтона? Дело действительно срочное».

«Я уверен, что это так», – ответил Рокингем. «Но я не знаю, где он, и поскольку я думаю обратиться в полицию, чтобы выяснить это, возможно, мне лучше сначала зайти к вам».

Мистер Тодбери, ученый на вид джентльмен лет семидесяти, был очень сбит с толку известиями Рокингема в их последующем разговоре при личной встрече. Он мычал и бормотал, явно не в своей тарелке, но возражал против преждевременного вызова полиции. Возможно, было какое-то объяснение.

Рокингем прервал его: «Возможно, так и есть, но после вчерашнего события я не склонен ждать, пока мне навяжут объяснение. Кстати, вы сами сказали, что хотите видеть Эттлтона».

«Именно так», – адвокат поиграл с пенсне. «Вы, возможно, слышали о мистере Адаме Маршаме – главе семьи мистера Эттлтона – короче говоря, его двоюродном дедушке. Он очень старый человек, и его здоровье в опасности. Я бы сказал, что его смерть неизбежна. Он выразил желание увидеть мистера Эттлтона».

«Ну, боюсь, его желание не может быть удовлетворено прямо сейчас», – нетерпеливо сказал Рокингем. «А пока, не могли бы вы дать мне какой-нибудь совет относительно обращения в полицию, потому что, что бы вы ни думали, я уже принял решение».

Здесь мистер Тодбери оказался неожиданно полезным, так что Рокингем, вместо того чтобы пойти в полицейский участок на Вайн-стрит, как он намеревался, отправился в Новый Скотланд-Ярд. Там его провели в небольшой кабинет с видом на набережную, где высокий, худощавый главный инспектор по имени Макдональд терпеливо выслушал его горестную историю.

Рокингем изложил свою историю довольно ясно, хотя Макдональд останавливал его раз или два и советовал придерживаться фактов, о которых он знал из первых рук, поскольку другие люди могли добавить свои версии позже. Рокингем, привыкший, возможно, как успешный драматург, к аудитории, которую было легче впечатлить, чем этого шотландца с длинной челюстью, имел странное чувство, что его раздевают, если не физически, то ментально. Он все еще находился в состоянии возбуждения относительно своего опыта предыдущего вечера, и его рассказ был не таким прямым, каким он был бы, если бы он чувствовал себя как обычно спокойным.

Макдональд, задав несколько убедительных вопросов, подвел итог следующим образом:

«Мистер Эттлтон выразил сильное раздражение по поводу сообщений от человека по имени Дебретт, который, по оценке Рокингема, мог быть шантажистом. Забронировав номер в отеле Bristol в Париже, мистер Эттлтон покинул свой дом в Лондоне в среду, 18 марта, с открытым намерением отправиться в Париж. Он не прибыл в Bristol согласно плану, и с тех пор о нем ничего не было слышно, насколько можно было установить. Его чемодан был найден в студии в Ноттинг-Хилле, где Дебретт был арендатором до недавнего времени. Когда мистер Рокингем отправился в эту студию накануне вечером, на его компаньона, нынешнего арендатора, было совершено нападение неизвестным лицом. Все просто на самом деле», – сказал Макдональд, как будто история, связанная с ним, была самым обычным делом. «Чтобы прояснить один момент – видел ли кто-нибудь в семье Эттлтона Дебретта?»

«Насколько мне известно, нет. Я видел его только однажды, когда он разговаривал с Эттлтоном. Гренвилл видел его в прошлую пятницу вечером, и он, кажется, довольно известен в районе его студии».

«Хорошо. А теперь, что заставило вас поверить – или вообразить, – что мистера Эттлтона шантажировал Дебретт? Почему бы не предположить, что его наказывали за долг, который он не собирался платить?»

Рокингем задумался на некоторое время, прежде чем ответить:

«Обычно Эттлтон платит по счетам. В любом случае, если бы это был обычный кредитор, я думаю, он бы мне об этом рассказал. Мне показалось, что за его волнением скрывался не только гнев, но и страх».