Бардо

Полный отстой. Да-а-а. И, да-да, простите, извините, что-то я немного обронился на пол, и текст поплыл, как бухой. Вот так вот это выглядит, когда я расслабляюсь и перестаю пытаться вам понравиться. А вы думали, те унизительно-понятные предыдущие главы – это все, на что этот текст способен? О нет, этот Роман – очень даже непонятный парень. Такая вот она, Романтика. Ах, кто ее понимает?

Забавно. Я могу над вами издеваться, сколько захочу. Вы же все равно поверите в бредятину, которую я расскажу вам про Романа. Ваш мозг просто удалит все эти предложения, как нежелательные. Как так? Ваш мозг – шпион Романа. Бывший агент КГБ. Ниндзя. Служит СССР и мне. Да-а-а. Поверите и правильно, ведь вся эта история – правда. В подтверждение могу предоставить все исписанные мной страницы текста. Постойте. Так они же перед вами! Кстати, о кроватях.

Любовь лежит спокойно только на решетчатых, когда ее к тому же еще насилуют двое-трое. Вот такая она неспокойная, ей нужна драма, она такая милашка, ей скучно, она ясна несчастно-безумным. А еще у нее очень липкая слюна и рассчитано все на то, чтобы ты съел себе зубы. Згхубы? Где все мои Згхубы? У-у-у, чиво жи я сразу ни понел шо Валька токая праститутка?

Рассчитано на то, чтобы ты захотел быть ничем, ничто не значить. Без губ, без тела. Ничто не ждать и ничего не получать. Ничего не знать и ничего не узнавать. Это как тот случай.

Перед глазами ее локоны рвут свое пузо от хохота. Красиво-Верины локоны. Им смешно. Хотя только что было грустно. Два полных бокала пива стоят перед ними. Все мысли на столе. Четыре бокала выпиты. Вера сидит напротив. Роман глотает каждый ее вдох. Каждые ее глаза, каждые ее русые волосы. И вдруг. Опять. Тревога.

Не понятно откуда. Может быть, из-под стола, может быть, из кухни ресторана. Или тревогу приносит официант, или она падает на Веру с потолка. Но неожиданно ее глаза опустошаются. Лишь на миг, на секунду. Затем возвращаются. Люди смеются, говорят о пустяках. Кто-то заказывает себе бургер. А Верины глаза опять повисают в пустоши.

Роман не понимает, смотрит она в сторону или в никуда. Раз за разом ее глаза пропадают и возвращаются. И опять застывают. Смотря сквозь все существующее. Страх. Страх завладевает костями Романа, когда он машет перед ее глазами руками, а она ничего. Ничего.

– Вера? Что с тобой?

– А? Ничего. А что?

На этих словах тело решает напасть. Резкая судорога толкает Веру в грудь и подчиняет себе ее всё. Вера рвет. Белки пожирают зрачки. Остается лишь одна невыносимо белая и безжизненная: пустота в глазах. Дьявольский ритм ромит.

Роман не понимает, что дальше, что делать, что нужно, что происходит, что важно. Он перемахивает через стол, хватает салфетки, держит Веру за голову, бережет затылок. В ужасе. Кричит ей в белые глаза, просит успокоиться, умоляет, зовет официанта, все смолкают. Из Вериных глаз идет дождь, она то приходит в сознание, то…

– А? Что?

– Что с тобой?

– Где я?

– Только, пожалуйста, успокойся.

То оглядывается вокруг, видит, где она и снова уходит в кошмарный припадок из невозможных снов. То оглядывается вокруг, видит, где она и рыдает в ужасе от того, что вокруг и где она, то оглядывается и уходит снова, все повторяется снова, все повторяется снова, все повторяется.

– Что с ней?

– Я не знаю, вызовите скорую, пожалуйста.

– Надо положить ее куда-то. На улице есть лавочка.

– Лавочка? Вы с ума сошли? Там же снег идет.

– Хорошо. На стол ее.

Это бармен. Его лицо вопрошает, что это за бред. Оглушенные страхом зрители озираются на происходящее. Бургер остывает на ужаснувшемся столе. Что с ней происходит? Кто это? Но на лицах не сострадание, нет, травяной сбор: из отвращения, страха и тревоги.

За руки, за ноги! Это нечто вырывается. Бармен с Романом пригвождают Верино тело к столу. Кладут набок несчастную голову. Держи ее! Скорая будет где-то через десять минут. Романовы руки держат Верины щеки. Еще немного. Только, пожалуйста, успокойся.

– А? Что? Где я?

Верины прицелы не фокусируются. Ее пугает все, даже сам испуг. Она сканирует предметы вокруг и решительно падает в судорогу. Зрители устали от ужаса и возвращаются к ужину. Пытаются заткнуть свои уши разговорами о ерунде. Чушь из их ртов заглушает биение Веры о стол. Стук дрожи. Никто не поможет. Всё невозможно.

– Скорая!

В паб врываются люди в спасительной одежке.

– Так. Что с ней?

Глотая икоту и отвращение с колой, зрители вздрагивают на стульях. Затем вновь забываются в разговорах.

– Так что с ней?

– Думаю, это эпилепсия. – Твердит Роман и сам не верит.

– А раньше бывало такое?

– Нет, но врач говорил, что может.

– Ясно. Берем ее.

Носилки вносят в бар. Кто-то смеется и чешет зад. Два бугая хватают приступ, пытаются поднять его и вынести. Впопыхах бежит официант. Вам как: картой или налом? Картой или налом?! Эй! Оплатите, а то ее вещи мы себе оставим. Да подождите вы!

Пока любимое создание хватают медработники, Роман платит всем, чем может. Агонирующее тело рвется из кожи. Чек возьмете? Не забыть все вещи. Сумка. Телефон. Проверить еще раз. Носилки с трясущимся живым Вериным трупом выносят из бара. За ними бежит сердце Романа. Бургер доедается.

Никто никогда, как ты

«О высокородный, сейчас ты будешь испытывать приступы сильной радости, чередующиеся с приступами сильной печали, и эти состояния будут меняться мгновенно, словно состояние веревок, приводящих в движение ковш катапульты. Не испытывай ни малейшего стремления к радостям, и не испытывай неудовольствия от страданий».

Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.

Я ужасный человек, но я улыбаюсь. Опять трамвай. Сороконожкой проползает по улочкам мимо глаз. Вчера. Было ужасно. Невыносимо. Я ждал. Не мог более смотреть, заглядывать в телефон. Листать уведомления. Может, еще одно сообщение от нее? Нет. Не смотреть. Смерть. Не смотреть, но видеть. Красиво. В чем разница? Видеть что? Надоели витрины. Zara, Armani, Кофе, Столовая. Каша из детства. Садик. Мама. Одно и то же. Дерьмо. Не только их, и вчера. Когда ненавидишь себя, ненавидишь все. Всегда.

Роман хватается за сидушку. Вдавливает ее в ладонь. Чуть не упал, как во сне. Страшно. Отчего же? Кислород. Не кончится, пока не кончатся легкие. Романово тело взволновано будущим. Вдох. Поглубже. Не закончится. С чего бы? И все же. Каждый раз покупаешься на тревогу. Надо дышать животом. Тогда чувствуешь все. Живот надувается. Медленно. Ты дышишь, ты здесь, ты живешь, ты моргаешь. Так-то понятно. Сейчас-то что? Она написала. Сама. Написала. После концерта лишь одно сообщение. «Никто никогда не обнимал меня так же, как ты». Так же, как я? Это как это? Я позвонил. Она сбросила. Наверное, хотела именно так. Вживую. Постаралась. Специально или правда? А если бы я не догнал ее? Нашел бы, чтоб потерять – и все. Так хрупко. Все так невесомо и скользко. Первое наше свидание. Будет?

Романов взгляд уперт. Спина дырявая. Зачем носить такое? Вон же, бутики. Ни времени, ни денег. Такова жизнь. Дырявая кофта, дырявая жизнь. Как от ножевых ударов в спину.

Не всегда. Не только так. Не всегда ножи. Не всегда спина. Чаще всего самое плохое, как специально. Нет, специально. А кто? Но иногда и хорошее. Не ждал, что напишет. Но написала. Еще и такое. Справедливость? Ну да, неужели? Чудо, долгожданное. Все говорило об обратном. Случилось иначе. Всегда и все – иначе. После концерта. Убежала. Так быстро. Со слезами. От меня. Это ужасно. Манипуляция? И теперь? Или проблемы? Я такой же. В нашей стране все психически нездоровы. Эти несколько дней… Как в тумане. Что думать? Как не думать? Как думать о другом? Каждая мысль об одном и том же. Только одно слово… Среди всех слов лишь одно: люблю. Идиот. Ну да, идиот. И что? И что? Кто не такой же? Кто не такой же, как все и всё на свете?

Этот скрип трамвая. Он иной. Фу, жесть. И как терпеть? Ну, терпят же как-то. И грязь. Повсюду постоянно. Так было всегда. Раньше вообще не было трамваев. Еще советские. А говорят, ничего не осталось. Ага. Советская власть. Раньше вообще ходили пешком или на лошадях. Все было труднее, чем сейчас.

Она написала. Все-таки. Никто никогда. Никто никогда. Никогда никогда никогда. Что, правда? Такую-то? Сентиментальность. Не обнимал так же, как ты. А как я обнял? Не помню. Лез целоваться. Как придурок какой-то. Голодный. И все. Как животное на кусок мяса. Как каждый. Люди тоже животные. Животные тоже люди. Видимо, было что-то. Они чувствуют такое. Все чувствуют. Девушки, женщины. Мы думаем, они чувствуют. У нас логика, у них интуиция. Ясновидящие.

Никто никогда не обнимал меня так же, как ты. Никто никогда не писал мне ничего подобного. Ха-ха. Тронут? Не то слово! Тронулся. Ага-ага, потешь свое самолюбие. Дело-то не в этом. Чего мне стыдиться? Ведь это не ложь. Все – правда. Я правда все сделаю. Я готов. Лишь бы не обернулось какой-то херней. Я и теперь тронут. Тронут. Чем? Рукой? Ногой? Чувствами. Даже если не придет. Теперь я знаю, как ее зовут. И я увижу ее вновь. Если придет. Надеюсь. Ящик Пандоры. Вера. Красивое имя. Символичное.

Почему именно центр? Х-м-м. Там такое скопление людей. Подумает на месте, когда увидит? Хочет или нет? Там решит. Не помнит, как выгляжу. Может быть. Надеюсь, дело не в этом. Жестоко. Договор есть договор. Да и выбора нет. Так что центр. Центр так центр. Окно. Заляпано. Чем? Кто-то брызнул спермой. Или надышали дети. Ладонями, как клеем. По стеклу. Прозрачное зеркало. Как иней, оставленный Дедом Морозом. Глупо, а верят. Дети… И все верят во что-то. Без этого невозможно.

Набито. Сидим. Все вместе. Битком. Как в банке из-под огурцов. Как мухи в банке. И душно. Как для пыток. К животу подставляют. К ране. Там тараканы или еще что. И нагревают. Те внутрь. Прям в пузо. Жуть. Люди жестоки, ужас. Так и не верится, что бывает. А оно бывает. И не только. Оно есть. И все бывает. Нет ничего невозможного. Среди огромного списка. Удивленный: "Ну да, и даже такое есть".

Ну а что еще, если не центр? Кондуктор. Билет. Где? Все в порядке. Прикольный в джинсах и майке. Модный. Девушка. Властная. Надменная. На остановке. Поднимается, берет в руки поручни. Даже входит так, как будто. Не в трамвай, а в ресторан. Думает, ждут все? Игра такая. Игривая все время и всегда. Здесь тоже. Тело нараспашку все вывернула. Ненавижу женщин, когда такое, особенно. Она даже не смотрит. Подчинить, смять или еще что. Хочет продать себя подороже. Хочет продаться. Папику какому-нибудь трамвайному. Ну так нужно уметь. Нужно уметь себя продать. Это главное в жизни. Так говорят. Она здесь главная. Это игра. Постоянно. Правила не ее, зато ее – игра. Охотница в городском лесу. Она жертва, она же – охотник. Что ей надо? Денег? Ну, конечно. Банально. Денег. Деньги.

У меня нет ничего. И я не хочу. Совершенно. Участвовать в этом. Я не денег хочу. Я хочу, чтобы меня видели, обнимали, любили. Придется. Приходится. Деньги. Заработай. Чего добился? Я тоже человек. Я человек. У того квартира. Ну да, в кредите, зато машина. Убейте. Хватит. А если я не хочу машину? Отнимите, заберите все. Все у меня. У меня нет ничего. Заберите меня у меня. Не могу уже. Хватит. Не закончится никогда. Таковы правила. Посмотрите. Ненавидьте. Презирайте что угодно. Отвалите. Просто. Все, что есть и что там еще. И убейте на хер. Вспорите брюхо. Там поищите. Может, есть что. Что-нибудь ценное. Внутри. Где-нибудь посередине между кишками и сердцем. Нет. Денег там нет. Зато печень. Уставшая, но. Селезенка. Почки обе на месте.

Трамвайная львица. Королева дерьма. Сидит, да. Гордится. И чем? Думает, что красивая. Красивая. Дальше что? Хочет красивую. Жить красиво. Шмотки. Все, что на витринах. По бутикам каждый день. Накупить всего, много. А потом куда их? Куда это все? Своди куда-нибудь. Цветы. Цветы. Ну ты же мужик, ты и реши. Ты мудак, если не мужик. Хочет денег. Хочет их тратить. Хочет хотеть. А она в трамвае. Забавно. Все очень забавное, даже когда задолбало.

Что происходит? Одно и то же. Но никак не привыкнуть. Не получается. Как впервые. Каждый раз заново. И все больше удивляешься. А ничего не меняется. Так было всегда. Да. Не было трамваев. А шмотки, роскошь. Но не так же? По-другому. Аристократия. Балы. Безумие постоянно, как вечность. Всю историю. Уж она-то знает, что здесь на самом деле происходит. На коне, а кто-то под конем. На коне, кто много тратит. Покупка. Покупка. Еще. Еще. Мало. Всегда мало. Когда с деревьев рвали, было мало. Мало, когда много. Заплатите там, дайте здесь. По карте или наличкой? Наличкой? Конечно, наличкой. Наличными органами и внутренними. Временем. Телом. Красотой. Чем еще? Да всем. Молодостью. Умом. В жопу все. Силу. Упорство. Работать. Круглосуточно. Но это же не деньги. Нет. Деньги чего-то стоят. Даже деньги стоят чего-то! Не просто так. Стоят всего. Разве они этого стоят? Не только материальное. Сначала надо заплатить жестокостью. Баллы начисляются. Как в каком-то приложении. Социальный рейтинг в Китае, например. Но этот не регулируется никем. Он сам по себе, бессознательно, этот рейтинг. Черствость. Бессердечность. Безжалостность. Дорогая покупка получается. Дороже всего остального. Союз развалили. Теперь-то что дальше?

Что бы кто ни говорил, а все равно. Получил – значит, отнял. Нажил – значит, украл. Все люди экспроприаторы, не только капиталисты, но и пролетарии. Даже рабы эксплуатируют своего хозяина. Все взаимосвязано. Без рабов нет господ. Если кто-то вынужден подчиняться, значит, кто-то вынужден править. Не все так просто, как в оппозиционных сказках. Человека не изжить, не выжить и не заменить ничем. Кроме такого же. Дьявола. В аду должен править дьявол. Иначе ада не станет. Не станет ада, не будет и рая, в котором бездельничает Бог. Так что дьявол должен править. Без него не будет ничего.

И вечный круговорот всего. К тебе пристало, у кого-то не стало. У тебя есть, значит, у кого-то нет. Так всегда. Кому-то нечего пить, а кому-то купить уже нечего. Бегаешь, витрины облизываешь. Из каждого унитаза: надо любить себя. Любить людей, мир. Отлижи судьбе. Всем отлижи и себе отсосать не забудь. Самодовольный ты сосунок. Удали себе ребра и будь уроборосом. Потому что никто тебе сосать не будет.

Королева. Уверенная. Сидит. Выгибает спинку. Готова сейчас же взойти на престол. Только какой, унитазный? И тратить. Все живут так, будто жизнь – трата денег. Дело не в деньгах. Деньги – средство обмена. И якобы все об этом. Жизнь – это действительно трата, но не денег. Нет-нет. Трата себя, а не денег. Говорят. Молчат. Я же знаю, что они думают. Так и говорил. Отвалите. Посылаешь, а все равно соглашаешься. Выбора нет. Один хер. Все не важно. А что на самом деле важно, то. Того.

Женщины и мужчины. Я. Наш вид. Эволюция. Все вело к этому. К деньгам. Конечно же, этот сраный большой взрыв. Там, видать, изначально все было на это рассчитано. Деньги на потом запрограммировали. Как неотъемлемую часть. Вселенские программисты. Сука. Бочка дерьма. Взорвалась. По непонятным причинам. И полилось. До сих пор льется и расширяется. И я в этом всем застрял. Застрял в себе и во всем. Ногу не вытащить. Засосало. Нога тоже денег хочет. Для лечения. Все ради власти или. Или ради. Все ради ради. Не важно. Важно, что.

Что я улыбаюсь, как идиот? Ничего ужаснее себя. Это мне? Ужасен. Ну да. Вот. Улыбнулась какая-то. И растаял. Радуюсь. Осчастливили. И побежал. Сразу же. На меня? Ну, давай-давай. Улыбайся, как дебил. А что делать, если оно само? Что еще за девушка напротив? Все равно не видно. Щуришься – не щуришься. Встанешь – все пропало. Опозориться только. На ровном месте. Или на изогнутом. А если не мне? Стыдно будет. И так стыдно. Она. Улыбается. Постойте-ка. Это…

Она пришла. Правда? После того, что. Зрение плохое. Да нет, она. А ты. Сразу. Как собачка. Стоило только. И все. Жизнь прекрасна. Правда. Вот так вот просто. Когда тебе улыбаются. Жить надо для такого. Сразу все хорошо. И дерьмо – вкусное и приятное. Жить надо так, чтобы постоянно. Редко, но происходит. Сколько ни сомневайся. Потом все равно понимаешь. Ловишь себя на мысли. Что нравится. Несмотря ни на что. Что все – для чего-то. Прекрасно. Довольно опасное чувство. Как и все. Оно может резко перерасти в противоположное.

Это она. Вера. Безоружен. Можно подумать, было оружие. Не удержаться. Улыбка делает все сама. Как с дурачком. Почему как? Все необходимое со мной. Моим лицом. Ничего не поделаешь. Эти глаза и губы. Что необычного? Необычные. Нет, не как та. Другая. И все по-другому. Сразу. Пришла. С королевской походкой. Как высшее не-знаю-что. Но.. в неподобающем теле. В неподобающем месте. С неподобающим интеллектом. Все неподобающее и пошлое. Ведь и я такой. Мне все неудобно. Я и сам неудобен. Для всего. Лишний. А эта проста. Хотя, как сказать. Убежала она непросто. Даже не заметил, как вошла. Тихая. Села, сидит. Сколько она уже наблюдает? Я, наверно, еще с таким лицом, как будто. У нее-то нормальное зрение. Неизвестно. Спрошу.

Был лишним до тех пор, пока эти глаза не схватили его. Пока не прижали к себе, не прибили, не пригвоздили, как неотсюдного Иисуса к земному кресту. Эта улыбка вернула ценность. Улыбка оценивает лучше всего и всех. И он.. он ответил ей тем же. Рома. Он же ранимый такой, как родинка. Видимый, как невидимка. Живой, как голодный живот. Рома. Ему надо любви. Он слишком теплый.

Как ненавидеть все? Когда тебя любят, единственный выход: любить. Их первое свидание, первое после того. Второе после первого. Что спросить у нее? Что ей сказать? На главное нет слов. Но оно и не важно. Не существует ни одного важного слова, кроме одного. Что это за слово, которое знает каждый? Нет ничего важнее поцелуя. Среди всех слов лишь одно. Но нет слов, что были бы важнее чувства, говорящего о том,

что жизнь бесценна,

ведь никто не ценит ее,

хоть и каждый оценивает,

а она здесь,

в сердце каждого сейчас,

но каждый из нас

обугленными буграми глаз

каждый раз

мимо мига

медленно

в минуту,

час,

год,

могилу

и сгнил

всю жизнь спустя.

жизнь прекрасна,

когда борешься и побеждаешь,

когда проигрываешь,

проигрываешь, проигрываешь, проигрываешь,

ты проигрываешь, но борешься,

ты побеждаешь,

ты все потерял,

потому что боролся,

потому что жизнь

борется против тебя,

пока тебя не станет,

потому что жизнь —

это прекрасная смерть,

потому что жизнь

– после смерти —

прекрасна.

ее нет – ну и что?

ну и что? ну и что?

ну и что с того, а?

ну и что?

после смерти нет ничего,

не было и до жизни.

все поражения – ничто,

когда ты знал изначально,

что проиграешь,

что выиграть невозможно.

ты победил, если проиграл.

ты проиграл, если сдался.

жить это красиво и трудно.

жить трудно

и потому – прекрасно.

жизнь красива,

потому что мы мучаемся и страдаем.

жизнь прекрасна,

сдавайтесь.

Помогите

«Не испытывай любовь к тусклому свету цвета дыма, идущему из Ада. Это путь, открывшийся, дабы принять тебя, поскольку сильный гнев увеличил твою дурную карму. Если он привлечет тебя, ты провалишься в Адские миры; и после попадания в них тебе придется испытать невыносимые страдания, от которых ты неведомо когда избавишься. Это помеха, которая задержит тебя на Пути к Освобождению, не смотри на этот свет; и избегай гнева. Не позволяй ему привлечь себя; не будь слабым».

«В это время не поддавайся тем видениям, что явятся тебе. Не испытывай к ним влечения. Не будь слабым. Если, поддавшись слабости, ты возлюбишь их, тебе придется блуждать по Шести Лока и испытывать страдания».

Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.

– Как долго это продолжается?

– Минут двадцать-тридцать.

– Эпистатус.

Они бросают Веру в топку. Роман порывается. Медработник не дает завершиться начатому.

– Нет.

– Но я.

– Нет.

Пасть машины скорой помощи захлопывается.

– Вы отвезете ее в больницу?

– Сейчас посмотрим.

– В каком смысле?

Пасть открывается и захлопывается вновь. Оконце, расползшееся панорамой по ребрам машины. Романовы ножки встают на носочки. Внутри. Там. Кошмар. Руки и ноги привязывают. Медсестра. Опаловые камни в глазницах. Зрачки то появляются, то вновь растворяются в бело-кровавой жиже. Зверь рвется наружу. Крепят голову. Вспузыренная слюна. Белые клубы пены изо рта. Шприц. Игла. Парень. Парень!

– А?

Прохожие глаза глядят то туда, то сюда. Держат руки в карманах. Озираются по сторонам. Что, и ему спрятать холодные руки в ледяные карманы и греть зиму? Испуганные проходимцы-лица. Парень.

– А?

– Это твоя девушка?

– Да.

– А что с ней?

– Не знаю. Эпилепсия.

– Жутко все это.

– Да.

Ветер смущает прижатые к машине тела своим холодом. Просит отойти всех в сторону. Но у Романа нет стороны для отхода. Без Веры – у него нет дома. Замерзший прохожий описывает виноватый полукруг зрачками: от ужаса в окне до ужаса в глазах Романа:

– Парень.

– А?

– Только ты не бросай ее.

– Конечно. Конечно. Это не я, скорее она.

Распахнутая дверь прерывает Романа. Холод кусает щиколотки.

– Молодой человек.

– Да? Ну что с ней?

– Вроде успокоилась.

– А что вы сделали?

– Вкололи противосудорожное и транквилизатор.

– А что дальше?

– Повезем в приемное отделение. Вы на такси или с нами?

– С вами.

Дверь открывается. Снежинки жаждут войти вместе с Романом. Но их не пускают. Вера. Роман плачет. Невольно и неизбежно.

– Ты чего, парень? Все хорошо. Вернее, нехорошо, конечно. Но все будет в порядке. Сейчас отвезем ее..

– Где мой телефон?

Верин вопрос перепугался и застрял в Романовой глотке комом. Пьяные глаза Веры рассматривают разваливающиеся обломки.

– Она в сознании?

– Да, но мы вкололи ей довольно сильный транквилизатор. Она может немного того.

Ладонь медсестры веером кружится возле уха.

– Где мой телефон? Где мои вещи?

Вера слоняется затревоженным взглядом по внутренне-белым стенкам. Очень-очень взволнованно-пьяным. За окном машины чернеющая ночь. Светлеются лишь хлопья снега, стучащие в стекло белыми кулачками. Умоляющие впустить их, сползающе-брошенные снаружи.

– Все в порядке, они у меня.

Роман оборачивает Верину ладонь в свою. Она отбирает у него свою руку.

– Где мои вещи?

Настойчиво-грозный голос. Ее глаза ищут правильного ответа на вопрос. Медсестра делает все возможное:

– Девушка, успокойтесь. Все вещи у вашего парня.

– Моего парня?

Дождь у подножья Романовых глазниц накрапывает. Вера, как слепая.

– Да, и телефон тоже у него. Вот он. Справа.

Ее голова падает набок. Вера глядит перед собой, но ничего не видит. Внезапно. Как скрип гвоздя по стеклу:

– Дима?

Романов взгляд теряется в слезном лесу. Но его море пытается не показываться наружу. Он молчит. Его голокожие слова любви – ничто. Вера морщится, деловито разглядывая ложь, как картину:

– Нет-нет, вы врете. Мой парень умер.

Медсестра бросает глаза в Романа:

– Как это? Вас как зовут, молодой человек?

– Роман.

Голос спотыкается. Медсестра переспрашивает Верин вопрос:

– Ну вот. Роман. Вы такого не знаете?

Верины губы придурковато улыбаются. Насмешливо смеются презирающие его скулы.

– А, этот? Он мне никто. Мы даже не женаты.

Румян медсестры кровенеет. Тишина заглушает кваканье двигателя. Окно усеяно иероглифами-инеем. Зима пишет на ажурном языке: "Помогите".

Дела внутренних органов

«Эти сорок два совершенных божества, исходящих из твоего сердца и порожденных твоей собственной чистой любовью, явятся и воссияют. Узнай их.

О высокородный, эти сферы не открываются откуда-то извне. Они являются из четырех пределов твоего сердца, что, включая его центр, составляет пять сторон света. Также и божества не являются откуда-то еще: они существуют от начала вечности в способностях твоего собственного разума. Осознай, что такова их природа».

«И, увидев, можешь ощутить отсутствие веры и даже полное неверие в свою религию. Ты сможешь распознать в людях страх и боязнь, от тебя не укроются никакие черные поступки, неблагочестивое поведение или ошибки в исполнении молитвы. Возможно, ты подумаешь про себя: «Увы! поистине они обманывают меня». Эта мысль породит в тебе гнетущую тяжесть, и из-за великого чувства обиды тебя покинут любовь и смиренная вера, и взамен им придут разочарование и неверие. И тогда ты не избежишь рождения в одном из несчастливых состояний».

Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.

Город.

под прицелом микроскопа снуют полупрозрачные люди.

Город.

время утекает, как вода, парфюмированная для утюгов.