Соль и слезы сирены

– Зови меня Никой, – произнесла она, рассеивая мои опасения, и подплыла ближе.

Я впервые видела вблизи настоящую колдунью – единственную, что встретила за всю жизнь. Она разительно отличалась от прочих сирен. Волосы необычного синего цвета – у русалок, которых мне довелось повидать, они, как и у людей, были каштановые, черные, рыжие, золотистые или песочные. Глаза Ники постоянно меняли цвет, но чаще отливали пепельно-серым. Кожа, бледная на солнце, в тени становилась еще бледней, будто содержала клетки, меняющие окраску. Я видела, как с их помощью маскируются разные виды рыб и осьминогов. И мне стало любопытно, способна ли Ника так же ловко растворяться на любом фоне. Выделяли ее еще и заостренные уши. Свой аквамарин в тонкой оправе Ника носила на цепочке на шее. Он покоился в ложбинке между ее ключиц, к которой я должна была притронуться, чтобы выразить почтение.

Я подняла руку и потянулась к ней, но Ника, улыбнувшись, отстранила мою ладонь.

– Это не обязательно.

Какое-то время мы плыли бок о бок, пока я не спросила, что она делает так далеко от горы Калифас – мы приближались с южной стороны к зарослям ламинарии, обозначавшим границу среднего кольца Океаноса.

Как мне рассказала одна из foniádes, наш мир имел форму, схожую с окружностью, и состоял из трех кольцевых зон. Ландшафт внешнего кольца, примыкавшего к apotreptikό, был преимущественно равнинный, среднее отличали холмы и густые заросли ламинарии, поднимавшейся со дна прямо к поверхности океана, а внутреннее представляло собой скопление гор системы Калифас с одноименной вершиной в самой ее середине.

– Я искала тебя, юная Бел.

Я так изумилась, что замерла.

– Меня? Но зачем?

– Подумала, что у тебя могут быть… вопросы.

Ее серые глаза скользили по моему лицу, пока мы медленно плыли дальше.

Удивленная вдвойне, я сказала:

– Их немного, всего-навсего несколько тысяч. Но обычно ни у кого нет времени на них ответить.

– И меньше всего времени на это у твоей матери, – мягко заметила Ника.

Правда больно обожгла меня, но я промолчала, только опустила подбородок, хотя сердце при этом резко сжалось.

– Полагаю, – продолжила Ника, теребя верхушки молодой ламинарии, торчавшие из воды, – ты не очень понимаешь суть превращения твоей матери в Государыню, а она ничего тебе не объяснила.

– Откуда вы знаете?

– Скажем так, мы очень давно знакомы с Полли. – Ника улыбнулась так, словно знала тайну. Я почувствовала, что в ее ответе кроется нечто большее, но время задавать вопросы еще не пришло. – Сущность власти Государыни и проста, и сложна. Ты же знаешь уже, что такое dyάs [3]?

– Цикл спаривания? – Я полагала, что так оно и есть, ведь не раз видела русалок, возвращавшихся после таких циклов. Тех, что приплывали назад с потомством, чествовали. Я стремительно приближалась к моменту, когда наступит мой первый сезон спаривания.

– Dyάs – укороченное название такого цикла, произошедшее от фразы dyάs kyάtara [4]. Ты слышала эти слова раньше? – Она внимательно смотрела на меня.

Я покачала головой.

– Нет, никогда.

Ника вздохнула.

– Полли пренебрегла твоим обучением сильнее, чем я думала.

Я не знала, что ответить на столь откровенную критику моей царственной и могущественной матери. Я любила Аполлиону, и желание угодить ей только выросло с момента нашего прибытия в Океанос. Но цель становилась все более призрачной и недостижимой, по мере того как я росла и приближалось к поре сексуальной зрелости. Я не понимала почему. И была уверена, что сделала что-то не так, с чем-то не справилась. Аполлиона не прощала ошибок и неудач, но при этом ничего не объясняла. Ей, как Государыне, и не было необходимости объяснять. Но сердцем я соглашалась с оценкой Ники: я была самой непросвещенной юной русалкой в Калифасе.

Ника продолжала говорить, и я, отбросив глупые мысли, с увлечением и нетерпением внимала ее словам.

– Dyάs kyάtara в переводе с древнего языка означает «период проклятия». Некоторые называют его alάs, alάs kyάtara – «проклятие Соли». И его вовсе не стоит ждать с нетерпением, моя милая Бел.

– Проклятие? Но ведь так мы продолжаем свой род. Как это может быть проклятием?

Тонкие пальцы Ники постучали по аквамарину на шее.

– Из-за него нам нужна вот эта защита. В твоем возрасте самоцвет ни к чему, ведь ты еще слишком молода, но ты поймешь, что я имею в виду, когда наступит время твоего первого брачного цикла. Сила dyάs захватит тебя, когда ты переступишь порог зрелости, и будет неистовой и непреодолимой. И я говорю буквально. Без самоцвета ты не сможешь ей сопротивляться. Она завладеет тобой.

У меня закружилась голова. Никто еще не рассказывал мне такого про цикл спаривания. Я воспринимала его как часть нашей жизни, естественный порядок вещей. Мне никогда не приходило в голову, что в нем есть нечто неправильное и даже зловредное. Я открыла рот, собираясь расспросить подробнее про dyάs, но вопрос задала мне Ника.

– Что русалке дает цикл спаривания, кроме надежды на рождение дочери?

Я обдумала ее вопрос и вспомнила, почему юные русалки так хотят общества тех, кто вернулся: они жаждут услышать от них рассказы о полученном опыте.

– Опыт? Знания о мире за пределами Океаноса?

Ника кивнула.

– Так dyάs делает русалок умнее?

Ника согласилась и решила обрисовать картину полнее.

– Брачные циклы могут оказаться и весьма болезненными. Они дают русалкам опыт любви и утраты, но оставляют эмоциональные шрамы. И это, вместе с опытом жизни в океане, ведет к постижению великой мудрости. Жизнь на суше несравненно труднее жизни здесь. Здесь мы правим, нам никто не противостоит, даже большие морские хищники редко нападают на нас. Они признают в нас своих властительниц и боятся.

Это я знала. Мы плотоядны, и многие из нас прекрасные охотницы. Конечно, морские животные нас боятся.

– Аквамарин позволяет нам не отправляться на сушу, если нет такого желания. Одэниалис требовала от нас столько брачных циклов, сколько понадобится для появления двух дочерей: одной на замену себе и второй для увеличения популяции. После этого русалка вольна была вести себя как угодно. Аполлиона согласна на один цикл. Она снисходительнее к нам, чем Одэниалис и предшествующие ей Государыни.

Я молчала, обдумывая услышанное. И больше не обращала внимания на местность вокруг, занятая мыслями в своей голове.

– Значит, без аквамарина нашей сущностью управляет Соль?

Ника кивнула.

– Соль можно сравнить с божеством. Мы не совсем понимаем, как это работает, но нельзя отрицать тот факт, что Соль дарует власть Государыне. Это нечто реальное, и есть ли у нее сознание или нет – это вопрос дискуссий среди самых ученых из нас.

– Сирен-исследователей? – рассмеялась я. – Я мало таких встречала.

Ника улыбнулась, покачиваясь подле меня на невидимых волнах и поигрывая листьями ламинарии.

– Теперь встретила. И хотя твоя мать мало чем с тобой делилась, у нее тоже сердце исследователя. – Улыбка Ники искривилась. – И еще политика.

– Мне незнакомо это слово.

– Станет знакомо. Ты узнаешь его после своего первого dyάs. Тогда ты поймешь его значение гораздо лучше, чем через любые мои объяснения.

Эти слова раздосадовали бы меня, не будь у меня столько других вопросов.

Я видела в Калифасе множество залов и пещер, украшенных мозаичными картинами, посвященными каким-то событиям из древней истории сирен. За растрескавшимися, частично осыпавшимися и даже разбитыми изображениями никто не следил… Интересно, а записи о том, сколько циклов спаривания прошла каждая из сирен Океаноса, велись? Или до них не доходили руки?

– А откуда мы узнаем, сколько раз русалка проходила через брачный цикл? По этой причине все последовали за моей… за Аполлионой, когда мы впервые прибыли сюда?

– Нам нет нужды вести подсчеты, потому что это хранится в нашей крови, это объединяющая нас всех магия. А стать Государыней можно при наличии определенных дарований, – пояснила Ника. – Когда твоя мать стала Государыней, она унаследовала силу Одэниалис – своей предшественницы.

– Энии, – кивнула я. Теперь Одэниалис знали под этим именем. – А что это за сила?

– Для того, кто не сидел на троне Государыни, это нечто загадочное, – ответила Ника с мрачной ухмылкой. – Мы знаем, что она существует, ведь мы чувствуем ее – она исходит от Аполлионы, проистекает из нее. Разве тебе это незнакомо?

Я кивнула, но такое объяснение было преуменьшением истины. Аполлиона внушала мне трепет и до нашего возвращения в Океанос. Став Государыней, она превратилась для меня в божество. Соответственно этому реагировали на нее мой ум и даже тело.

– Так кроме ощущения, что она может сокрушить тебя в любой момент, – проговорила я, – никто толком не знает, насколько могущественна Государыня, кроме… ее предшественниц?

– Знаешь, говорят, утратившие власть Государыни забывают, что это за сила, и таким образом поддерживается естественный порядок.

– Думаете, это правда?

Ника пожала плечами, и выражение ее лица стало рассеянным и отстраненным.

– Невозможно дать на это ответ. Я расспрашивала Энию, но та либо и вправду забыла, либо мастерски разыгрывает забывчивость. – Она сморщила нос. – Это жутко раздражает. Подозреваю, что Государыням становятся известны многие вещи, и они предпочитают хранить их в тайне, потому что это усиливает почтение к ним.

Я была потрясена беспечностью, с которой Ника обсуждала со мной такие вещи. Прежде я не слышала, чтобы русалки так отзывались о Государыне или рассуждали о природе ее власти. Аполлиону следовало уважать и слушаться, иначе что отличало бы нас от других морских тварей? Такова наша цивилизация, и такой порядок всех устраивал. У нас под ногами лежали все богатства и ресурсы Атлантики, никто не ставил под сомнение наше правление, мы были практически неуязвимы, надежно защищены от любого врага.

Я разглядывала лицо Ники, размышляя, что заставляло ее думать таким образом. Потом робко спросила:

– Вам это не нравится?

Взгляд ее стал пронзительным.

– Почему ты так подумала?

– Ни разу не слышала таких рассуждений, как ваши. Все относятся к ней с почтением, даже благоговением.

Уголки рта у Ники мгновенно вздернулись. Она жестом указала на свои острые уши, на узкие черты лица и синие волосы.

– Что ж, я ведь не совсем обычная сирена, не так ли?

Я кивнула.

– А почему вы другая?

– Думаю, моя матушка плескалась в каком-то запретном бассейне, – ответила Ника с шаловливой ухмылкой.

– Она не рассказала вам?

– Я ее не знала. Обо мне заботился отец, пока я не выросла и не приплыла в Океанос сама по себе. Правившая в то время Государыня не знала, что со мной делать. – Ника вновь пожала плечами; это элегантное движение стало уже мне привычным. – Но в конце концов сердечно приняла меня.

– Из-за вашей магии?

В ее глазах блеснули искорки веселья и озорства.

– Откуда знаешь про мою магию? Разве ты ее видела?

– Я слышала… разговоры.

– Сплетни, верно?

– Но ведь это правда? Вы умеете делать вещи, которые не умеет больше никто из нас. Вас зовут колдуньей.

– Правда? – она притворилась удивленной, и ее синие волосы каскадом заструились вниз, когда она встряхнула головой в театральном изумлении.

– Вы ведете себя почти так же, как Государыни, – дерзко заявила я. – Скрываете свои способности от остальных.

Часть ее веселости исчезла, и мне показалось, что во взгляде проскользнуло уважение.

– А ты умнее, чем полагает твоя мать.

Эти слова ранили меня, словно тонкое горячее лезвие, пронзившее грудь, точно попав в мое самое заветное желание – получить материнское признание.

От Ники не ускользнуло выражение боли, проявившееся на моем лице.

– Это еще одна совершенная ею ошибка, – тихо сказала она. – Но постой, тут у нас друг в беде.

Последовав взглядом в направлении, указанном Никой, я заметила большую морскую черепаху, медленно двигавшуюся в отдалении.

– Посмотрим, удастся ли ей помочь?

Ника поплыла к черепахе, а я последовала за ней, все еще стараясь унять боль в сердечной ране, которую она с такой легкостью растревожила.

Приблизившись к черепахе, мы увидели то, что инстинктивно почувствовала Ника. Черепаха не просто была в беде – она отчаянно страдала. Оказавшись рядом с ней, я забыла о собственных горестях.

Веревки обвивались вокруг панциря несчастного создания, между передних лап и вокруг шеи, – они опутали черепаху очень давно, и тело ее выросло вокруг них. Она страдала уже долгое время, но сейчас близился конец ее мучениям, потому что веревка на шее глубоко впилась в плоть и мешала ей глотать.

Я потянулась за маленьким кинжалом, висевшим у бедра: я носила его в легких ножнах, прикрепленных к поясу, когда отправлялась странствовать.

Ника остановила меня.

– Ты не сможешь разрезать их ножом, Бел. Если снять их, она умрет. Посмотри, как глубоко веревки проникли в ее плоть. Они опутали бедняжку, когда она была совсем маленькой.

Ника потянула за свисавший конец веревки. Когда она подняла его, я увидела примитивный, но острый металлический крюк, все еще болтавшийся на нем.

– Рыболовное орудие атлантов, – нахмурилась Ника. – Вероятно, браконьеры.

– Вы не можете знать точно, – возразила я. – Черепаха могла приплыть откуда угодно, даже из Тихого океана. Вы же сами сказали, она уже много лет такая.

Мы какое-то время плыли рядом с черепахой. Она не обращала на нас внимания, медленно открывая и закрывая рот.

– Мы не можем бросить ее умирать, – сказала я наконец.

– Мы этого и не сделаем, конечно же. – Задумчивость на лице Ники сменилась решительностью. Она посмотрела меня серьезным взглядом. – Ты хотела познакомиться с моей магией? Сегодня тебе повезло. Только не говори никому о том, что увидишь. Обещаешь?

Я согласилась.

Руки Ники задвигались вокруг черепахи, не прикасаясь к ней, а словно танцуя вокруг. Пальцы трепетали, будто ткали невидимое полотно.

Сначала ничего не менялось, но потом я заметила, что черепаха стала стремительно выцветать, бледнеть на глазах. Удивленная, я присмотрелась и поняла, что животное обвивает белая оболочка. Она становилась все толще, приобретая жемчужный блеск. Вскоре разглядеть черепаху уже не получалось. Остался только мягко пульсирующий мешок.

– Можно дотронуться? – спросила я.

– Конечно.

Я тихонько коснулась кокона кончиками пальцев. И с удивлением отдернула руку, взглянув на Нику.

– Оно теплое! Похоже на плоть.

Она улыбнулась, и мы стали наблюдать, как большой мешок медленно заскользил вниз к океанскому дну.

– Похоже на матку, – тихо сказала Ника.

– И что она сделает? – Мешок выглядел впечатляюще, но оставалось неясным, чем он облегчит страдания черепахи.

– Помогает единственным доступным ей способом, – прозвучал загадочный ответ.

Только много недель спустя мне представился случай увидеть результат этого волшебства…

* * *

– Так что же произошло? – Тарга, положив руку мне на плечо, прервала мое повествование. – Что она сделала?

Мы вчетвером вышли после обеда на прогулку, решив выбраться на время из стен особняка и размять ноги. Эмун и Антони приостановились и подошли поближе, чтобы не пропустить ответ из-за шума ветра.

– Я не забыла того, что Ника сотворила с черепахой. И хотя просила у нее объяснений, она лишь сказала: если во мне достаточно любопытства, я все выясню сама. – Я повернулась спиной к ветру, чтобы всем лучше было слышно, и продолжила рассказ: – Я день за днем возвращалась к тому месту, где мы оставили черепаху. И наблюдала. Постепенно кокон стал терять упругость, сминаться и будто стареть, пока в один прекрасный день не превратился в странный бледный лоскут, повисший на темных острых камнях. Он сдулся, будто забытый воздушный шарик…

* * *

В тот день я ушла на глубину, куда почти не проникал солнечный свет, и зрачки мои расширились, привыкая к темноте. Адаптировавшись, я приблизилась к тому, что походило теперь на истрепанный бесформенный лоскут старого паруса. Ничего интересного. Разочарованная, я намеревалась уплыть, но внезапно заметила, что по текстуре лоскут этот был не из чего-либо напоминавшего ткань. Скорее он походил на губку с мелкими порами.

И потом он задвигался.

Не целиком, только маленькая его часть. Оказавшись уже на расстоянии руки, я протянула ладонь и коснулась поверхности кокона. Он по-прежнему был теплее воды и ответил на мое прикосновение, робко отползая назад, словно кожа лошади, сдвигающаяся над мускулами.

А внизу возле моей ладони задвигался маленький округлый комочек, и я коснулась его, ощутив под пальцами твердый куполообразный предмет.

Осознание пришло внезапно, и я, не удержавшись, воскликнула:

– Умная колдунья!

Преодолевая порыв помочь комочку освободиться от опустевшего мешка, я убрала руки за спину и наблюдала, завороженная, как юная черепаха вылезала из ставшего для нее слишком большим кокона.

– Спорим, ты изумляешься тому, что с тобой произошло, – сказала я черепашке, стремившейся к поверхности и изо всех сил хлопавшей крохотными ластами. Когда она проплывала возле моего лица, я заметила, что у нее на панцире остались отметины, которые имелись у взрослой, но веревки не терзали ее плоть и она не умирала. Черепашка выглядела здоровой и полной сил, как в далеком детстве.

Улыбаясь своим мыслям и качая головой, я следила, как она исчезает где-то наверху.

Потом поплыла прочь и забыла о случившемся.

* * *

Эмун, Антони и Тарга долго хранили молчание после моего рассказа, и мы завершили прогулку по пляжу под приглушенный звук плещущихся волн.

Фина и Адальберт принялись прибираться в гостиной, где мы просидели столько времени, и мы поднялись наверх, в помещение на третьем этаже, которое Тарга все еще называла кабинетом Мартиниуша. Адальберт растопил нам камин, а Фина заварила горячий чай и подала его в тот самый момент, как капли дождя начали барабанить по стеклам старых окон.

– Так вот в чем секрет, только это может объяснить тот факт, что ты и моя мать, и в то же время мать Тарги! – произнес Эмун, погрузившись в плюшевое кресло и взяв в руки кружку. – Через какое-то время после событий, случившихся на «Сибеллен», ты вернулась в Океанос…

– Или туда, где в тот момент находилась Ника… – добавил Антони.

– Она была тогда в Океаносе, – подтвердила я. – Именно туда я и отправилась из Гданьска.

– И Ника, – продолжил свою мысль Эмун, – применила к тебе свою магию, повернув время вспять. – Сын встретился со мной взглядом. – Но зачем?

– Ответ на этот вопрос будет долгим, и я хочу рассказать все как полагается. – Сердце мое дрогнуло, когда я посмотрела на детей. – Вы оба это заслужили, в особенности ты, Эмун. Ты был лишен многого, тебе пришлось выживать самому.

Горло мое сжалось, когда я подумала о юном сыне, моем прекрасном тритоне, защищавшем себя в одиночку и даже не понимавшем своей истинной природы, когда наконец произошло его соленое рождение. Вероятно, в тот момент его окружали утонувшие моряки. Видел ли он тело Матеуша? Я отогнала прочь этот неприятный вопрос.

Я вдохнула, чтобы сосредоточиться на повествовании.

– Итак, теперь вы понимаете, на что была способна Ника. Следующий важный этап этой истории произошел много лет спустя. После того как я побывала на трех циклах спаривания и вернулась в Океанос без дочери.

Они дружно уставились на меня во все глаза. Рот Тарги широко открылся.

– До Польши? Ты побывала на трех dyάs?

– Куда ты отправилась?.. – спросил Эмун.

– Каким был твой первый цикл? – перебила его Тарга.

– У вас рождались только сыновья? – вклинился в разговор Антони.

Я вскинула руки и рассмеялась.

– Хочу рассказать все по порядку, так что вкратце изложу историю первого dyάs. Я приплыла тогда к побережью Португалии, мой первый опыт оказался коротким и плачевным. С радостью вернулась я домой и получила свой аквамарин. Тот цикл окончился выкидышем, а в отношениях не было любви.

Тарга сочувственно вздохнула.

Я потерла руками лицо, отыскивая в памяти события того далекого времени.

– Это было так давно, не стоит жалеть меня. Я совсем не вспоминаю те дни, и они не важны для повествования. – Я перевела взгляд на Антони. – Теперь отвечу на твой вопрос. Да, в следующих двух циклах рождались мальчики, и я снова возвращалась в Океанос одна.

Эмун прикрыл рот рукой, и его веки опустились.

– Как трудно тебе было, наверное, когда следующий dyάs привел к рождению сыновей-близнецов.

– Трудно, но в результате я получила величайший дар, какого только могла желать. – Я переводила взгляд с Эмуна на Таргу и обратно. – Этот дар – вы двое.

– Но зачем ты мучила себя, если это стало не обязательно? Ты говорила, что в правление Аполлионы от русалок требовался лишь один брачный цикл, а ты прошла через четыре.

– Я отправилась во второй и третий раз, потому что чувствовала себя неудачницей. Сирены, вернувшиеся в Океанос с дочерями, пережили нечто прекрасное, чего мне не довелось испытать. И принесли свой дар Океаносу, облегчив свою судьбу. – Я глубоко вздохнула, готовясь поведать следующую часть своей истории. – В четвертый раз я решилась на dyάs из-за чрезмерно развитого чувства справедливости и также во многом из-за своего самомнения.

Глава 5

Яркое летнее солнце заливало своими мощными лучами гору Калифас, где на церемонию вручения самоцвета собрались сирены Океаноса. Гора была такой крутой, что походила на скопление гигантских естественных колонн, тянувшихся из бирюзовых вод в лазурное небо, они обросли буйной зеленью, цеплявшейся за каждый пригодный для укоренения клочок земли. Из бесчисленных расщелин изливались водопады, наполняя влагой воздух. Над каждым сияли округлые радуги, а вокруг бассейнов с яркими рыбами сновали птицы.

От вида, открывавшегося с вершины Калифаса, захватывало дух и становилось немного не по себе. Находиться так высоко над землей противоречило самой сущности сирен, вознесшихся на тысячи футов над естественной средой обитания, но именно там русалкам, завершившим свой первый цикл спаривания, вручали самоцветы, защищавшие их от проклятия. С этой точки вернувшаяся домой сирена видела весь Океанос – удивительный дар, простертый перед ее ногами, – и могла искупаться в лучах живительного солнца.

Аполлиона, облаченная в желтое платье, стояла перед сиреной по имени Лия. Аквамариновая корона Государыни и ее ожерелье сияли на солнце. Церемония вручения самоцвета проводилась только раз, по возвращении сирены с первого dyάs. Улыбки светились на лицах сирен-зрительниц, ведь Лия приплыла с восьмилетней дочерью. Она успешно завершила свое путешествие на сушу и пополнила ряды нашего народа.

Ника стояла бок о бок со мной и давала пояснения. Сирены не проявляли изобретательности на таких мероприятиях, поэтому церемония отличалась простотой, а вся торжественность заключалась в присутствии Аполлионы.

Лия стояла перед Государыней вместе с дочерью. Девочка держала мать за руку и с почтительным страхом озиралась вокруг: совсем как я когда-то, впервые попав в Океанос.

Мы с Никой устроились на вершине большого камня позади толпы и отлично видели оттуда все происходящее. И шепот Ники не мог потревожить других русалок.

– В правление Одэниалис церемония немного отличалась. Она длилась дольше, и отдельно приветствовалось участие в следующих dyάs, – шептала мне в ухо Ника, пока мы наблюдали за происходящим. – Одэниалис произносила длинную речь о том, как важно чередовать циклы соли и суши для роста численности и увеличения мудрости нашего народа. О том, как они необходимы для будущего Океаноса.

Мои глаза отыскали в толпе прежнюю Государыню: она стояла в заднем ряду прямо напротив нас и тоже наблюдала за церемонией.

– Аполлиона ничего не говорит про dyάs, ни плохого, ни хорошего, – заметила Ника.

– По-вашему, в чем причина? – прошептала я в ответ.

– Это ведь жестокое испытание для русалки, верно? – Ника опустила подбородок мне на плечо. – Циклы спаривания даются нелегко, даже успешные. Возможно, Аполлиона просто проявляет доброту.

И хотя она шептала эти слова, я уловила в них нотку иронии. Колдунья не верила, что Аполлиона делает что-либо из доброты. Не верила в это и я сама.

Мой взгляд скользнул с Аполлионы на замершую за ее спиной сирену с мышиного цвета волосами, державшую в руках маленькую деревянную шкатулку с бронзовыми накладками. Мое внимание незнакомка привлекла своей неподвижностью и восторженным выражением лица. Государыня произнесла слова приветствия – назвала Лие ее второе имя, дарованное Солью, – повернулась к русалке с мышиными волосами, и та протянула ей шкатулку, откинув крышку. Аполлиона взяла из нее аквамарин и протянула Лие.