Мёд для убожества. Бехровия. Том 1

– Помогите ей, – добавляет она шепотом. И дергает ручку на себя.

***

В глубине кабинета, за столом красноватого палисандра, обтянутого зеленым сукном, я вижу… Двойника, вернее, неудачную копию – мужчины с того четырнадцатого портрета. Усы его заметно выросли и воинственно загнуты кверху, а на выпяченном подбородке появилась жадная ямочка. Подозреваю, что ямочка была там всегда, просто художник ее мастерски проигнорировал.

– Добрый вечер, но я ждал не вас, – голос хозяина звучит концентратом претенциозности, а под усами ни намека на ту «картинную» полуулыбку. – Кто эти люди, Элишка?

Камеристка набирает в грудь воздуха.

– Господа цеховики, вашество, – выпаливает она на выдохе.

– Я знаю всех и каждого в Белом братстве. А их не знаю.

– Это другой цех, цех Хрема, вашество.

– Кого? Ладно, разберемся, – Миртски щурится. – Иди-ка ты в зеркале посмотрись, на кого похожа. А поговорим с тобой ночью.

Элишка, ничего не говоря, стрелой вылетает из кабинета. И только перед тем, как захлопнуть дверь с другой стороны, мельком кивает мне. Миртски же плюет на средний палец и начинает перелистывать одну из учетных тетрадей. А их на столе палисандрового дерева целая стопка.

– Хрем, Хрем, Хрем… – надиктовывает он, пока не доходит до какой-то исписанной страницы. – Ага, вот. Зона вашей компетенции, я погляжу, распространяется только на Прибехровье. Ха, немудрено такое, когда в цеху три калеки, две чумы.

– Да уж, приходится вылезать из своей помойки, когда Белое братство не справляется, – в длинном списке моих недостатков нет сдержанности.

– Не переживайте, в свою помойку вы вернетесь уже очень скоро, – презрительно заверяет хозяин. Он вынимает из ящика стола тонкую папку и кидает на сукно. – Ума не приложу, чем так занят Кибельпотт… Но Братство уже провело осмотр моей супруги, так что вам осталось только подписать бумаги и забрать ее в соответствующее учреждение. Кто из вас врач?

Строжка, поправив очки, без лишних слов принимается за чтение. Я, заглядывая ему через плечо, вижу на листе крупное заглавие: «Признание угрозы одержимости». И чуть пониже приписочка: «пациент – графиня Катаржина Клаугет».

– Ого, – присвистываю, – да ты никак граф. Только в фамилии у твоей жены опечатка – во всех буквах. Или «Миртски» – это псевдоним?

– Там нет опечатки, – цедит хозяин сквозь зубы. – Хотя вряд ли вам, простолюдинам, известно понятие морганатического брака.

– Какого брака? Маргаритического?

– Господарь Миртски говорит о мезальянсе, братец Бруг, – бурчит дед себе под нос, не отрываясь от чтения.

– Если менять одно непонятное слово на другое, ни черта понятнее не становится, – скрещиваю руки на груди.

– Это неравный брак, значит, – Строжка доходит до последней страницы в папке. – То бишь, женившись на графине, господарь не стал графом. Проще сказать, кхем, что господарь Томаш Миртски – тоже простолюдин, как и мы, братец Бруг.

Мне трудно разобрать, когда старик шутит, а когда нет – фактура у него такая. Но в том, что Строжка надавил заносчивому сукину сыну на болючий прыщ, я уверен на все сто.

Я прыскаю в бороду:

– Да не может быть! У простолюдинов не бывает портретов!

– Подписывайте и убирайтесь, – багровеет Миртски. – А уж продолжите паясничать в том же духе – и я заявлю на вас куда надо. Простым предупреждением сверху не отделаетесь!

– Не могу подписать бумагу-то, – внезапно выдает Строжка.

– Как? Почему?! – Миртски подпрыгивает в кресле, всплеснув руками.

– Дык в соответствии с Догматом номер семнадцать, коли один цех провел осмотр, опись или прочее, прочее… В общем, другой цех, заступая в дело, обязан совершить переучет, – старик пожевывает губами. – То бишь мне должно супругу вашу осмотреть повторно.

– Ах переучет?! Ну-ну!

Томаш Миртски срывается с места и пружинисто, широкими шагами пересекает кабинет. С поры написания портрета он серьезно прибавил в талии.

– О, так даже лучше! – обманчиво-радостно заявляет он; желваки его ходят ходуном. – Дотошные цеховики сами всё увидят!

Из нагрудного кармашка Миртски извлекает маленький ключ и долго возится у дальней стены. Там, в тени необъятного книжного шкафа, прячется дверца, драпированная органзой.

– Катя, приведи себя в порядок, – властно приказывает Миртски, – к тебе гости.

Пока Томаш мешкает, я вскользь просматриваю письменный стол. Ничего необычного: куча смет, пара газетных рулонов… И аккуратная стопка конвертов пастельных цветов.

В замочной скважине гремит бородка ключа, поскрипывает дверца.

Я «случайно» рассыпаю стопку по сукну – и что же? Женские имена, выведенные крупным почерком с завитушками. Мария, Ханна, Андроника… И никаких Катаржин.

Одержимым женам писем не пишут.

– Ты смотришь конвертики, – дрожит воздух у самого моего уха.

Это не вопрос, не восклицание. Это констатация факта от Катаржины Клаугет. Констатация неровным, скачущим тембром – тембром неиссякаемого возбуждения. Тембром вечных переживаний.

В нос ударяет землистый запах тлена. Вонь немытого тела – тоже. Мурашки по спине.

– Какого…

Сжавшись в большой комок отвращения, я отшатываюсь от стола – и поступаю верно. Промедли я на секундочку, и эта старая кукла прижмется ко мне вплотную. Белая и изможденная, старая брошенная кукла. Становится не по себе, когда видишь изорванный сарафан в подозрительных разводах, длинные чулки до колена, стертые на ступнях до дыр. Она худа настолько, что сарафан висел бы как на вешалке – если б не вздутый живот. Неестественно правильной формы, обтянутый тканью так туго, что не остается складок.

– Графиня, присядьте, будьте добры, – Строжка пододвигает ей стул, приставленный к стене. – Я доктор, буду вас, значит, осматривать.

Серьезно, Строжка? По-твоему, всё в порядке?

– А это кто? – спрашивает она, садясь и тыкая в меня пальцем.

Пусть графиня и намазала губы вызывающе красной помадой, мимика ее неживая. И рот, напомаженный вкривь, зияет свежей раной. Ее лицо сморщилось сухофруктом, и, когда она говорит своим убегающим куда-то голосом, сухофрукт не меняется абсолютно. Только глаза, эти два вытаращенных шара, вдавленные в продолговатый череп, наполнены жизнью. Они живы как никто и ничто в этой комнате.

Они страшно косят, и оттого я никак не пойму, в какой из глаз мне смотреть. Левый, правый? Хрен разберешь, какой из них видит – но оба смотрят пронзительно. Еще чуть-чуть, и проедят в тебе дырки.

– Вы из похоронного бюро, – уверенно заявляет женщина.

– Почему? – я отвожу взгляд.

– Потому что уснула Зоечка. Моя любимая девочка, – она продолжает смотреть, кожей чую. – А вы одеты в черное. Когда вдруг уснула моя матушка, тоже пришел хороший мальчик в черном. Но Зоечку я не отдам, я спрятала ее под подушкой.

– Зоечка – это кошка, – с отвращением поясняет Миртски. – Она спит с дохлой кошкой.

Личико Катаржины спокойно мертвецки.

– Когда ты уснешь, Томаш, мы снова полежим втроем. Как раньше.

– Тьфу ты! – шепотом негодует Миртски. – И вы еще сомневаетесь?

Строжка невозмутимо кладет руку графини, крючковатую бледную палку, себе на колени. Он разглядывает дряблую кожу, простукивает пальцем синие прожилки вен. А потом опускает ладонь на…

Черт, старик…

– Живот-то твердый, водянистый, – замечает дед. – Сталбыть, паразиты?

– Это потому что у меня нимфы, – отвечает Катаржина не задумываясь. – Я заразилась ими, когда доставала старые ящики из-под шкафа.

– Дык нимфы же венерические, – бровь старика недоверчиво выгибается за толстыми стеклышками очков.

– Да, венерические! – графиня вскакивает со стула. – Я знаю!

Она вышагивает конвульсивные па, держась за полы сарафана. Мне чудится, что всё это – просто мой очередной идиотский сон. Ужасающий спектакль в театре абсурда, и Катаржина в нем – заслуженная прима.

В какой-то момент графиня задирает сарафан выше некуда. Но я не успеваю среагировать. То, как Катаржина Клаугет трясет ссохшимися ягодицами, как бы «выгоняя» невидимых нимф, отпечаталось у меня на сетчатке глаза. Я опускаю веки – но спрятаться от этого зрелища теперь негде.

– Вот они нимфы, глядите! – истерически хохочет женщина. – Ловите их, чтобы не разбежались!

Моя куртка еле сдерживается. Моя куртка близка к истошному крику.

– Сумасшедшая… – выплевывает Миртски. – Супруга лжёт. Она заразилась этой дрянью, когда мы ездили в Предгорные княжества. Переспала с каким-то княжичем, вот Двуединый и наказал лоно хворью. После того она обесплодела, сплошь выкидыши.

«И поделом», – добавляет он беззвучно.

– Томаш врушка! Томаш врёт! – причитает графиня, заламывая руки. – Томаш первый изменил мне. Он изменил мне раз, изменил два… И я стала изменять ему каждый раз! – женщина охает. – Но мой супруг совсем перестал со мной любиться. А я так добренько наряжаюсь для него…

Катаржина умолкает, погруженная в неровности сарафана. Она кажется глубоко загипнотизированной всеми этими пятнами да дырочками – и даже что-то нашептывает себе, точно в состоянии транса.

– Господарь Миртски, – возникает Строжка; всё это время он чиркал пером доклад Белого братства, – вас можно поздравить, значит.

– То есть? – хозяин вскидывает голову. Мимолетное замешательство сменяется полуулыбкой. Да, той самой полуулыбкой. – Поставили подпись? Сразу бы так, гости дорогие! Я прикажу Элишке паковать Катины вещи и…

– Нет-нет, господарь. Мы не можем забрать графиню Клаугет, коли та бесом не одержима или не находится на грани.

У меня как камень с души упал. Я, может, и неисправимый альтруист, но вот перспектива тащить эту женщину в Башню Дураков… Через весь город… Нет уж, хватит с меня на сегодня безумных. Прости, Элишка, если обнадежил – но я пас.

– Не одержима?! – усы Миртски гневно колышутся. – Вы слепые?!

– Вены не расширены, рисунок сосудов не нарушен, – читает Строжка протокольные правки, – деформации мышечных тканей и внутренних органов не обнаружены. Склонность к насилию тоже не…

– Насилие? – Катаржина озабоченно вытягивает шею, шарит взглядом по комнате. – Хотите изнасиловать меня?

– Стоять! – хозяин цепляется за соломинку. – В Братстве приносили прибор. Ну, мать его, этот… Чтобы психику мерить!

– Психоскоп? – догадывается старик. – Бесполезный инстурмент, господарь. Завышенные показатели психики, знаете ли, присущи не только лишь тем, кто бесами одержим. А вот внешняя-то морфология…

Беспокойные зрачки Катаржины находят меня. Намалеванный рот раскрыт в щербатой гримасе.

– Тебе придется постараться, если хочешь насиловать, – я догадываюсь: так она улыбается мне. – Графиня станет царапаться, когда ты будешь насиловать.

Графиня пятится к шторке органзы – и манит пальцем вслед.

– И что ты хочешь этим сказать? – у Миртски дрожит ямочка на подбородке. – Что она здорова?!

– Нет, господарь, ваша жена душевнобольная, – уступает Строжка, – но не одержимая. Помешанные очень чутки на дуновения из мира бесов, Эфира то бишь. Оттого и психика зашкаливает.

Стоит за шторой. И делает вид, что прячется – но смотрит, смотрит, смотрит. Дерганый глаз в просвете органзы. Нитка слюны, красная от помады.

– Не стесняйся… Моего мужа нет дома.

Тощая нога в приспущенном чулке. Нога, что зазывно скользит из-за шкафа.

– Ну а ты что? – окликает меня Миртски. – Ты-то какого черта заткнулся?

Мне требуется пара секунд, чтобы оправиться. Господин Томаш побеждает оцепенение гораздо быстрее. Но он не опешил, нет – он взбешен.

– Катаржина! – гаркает хозяин. – Пошла вон отсюда!

– А как?! – взвизгивает та. – А любить меня кто? Ты будешь любить?

Господин Томаш сжимает кулаки. Его страсть – перегибать палку с дисциплиной. Другая страсть, очевидно – мезальянсы, а третья – изменять поехавшей жене.

Сегодня господин Томаш, думается, отменил променад с красавицей-соседкой, чтобы принять гостей из Белого братства. Затем узнал, что пришедшее братство – совсем не Белое. И вдобавок это Небелое братство отказывается упечь жену в Башню Дураков… А теперь и вишенка на торте – потрясающий танец кабаре от госпожи Клаугет.

Чаша терпения Миртски закипает, и пена валит через край.

– Да никто тебя не любит, кобылья ты рожа! – бурлят остатки флегмы. – Страшная никчемная выдра! Да если б не твоя богатенькая мамаша, плевал бы на тебя с высокой колокольни.

– Томаш…

– Я уж думал, раз спятила – так и дело с концом. Так нет же! Морганатический, сука, брак! «Теряете всё, господин Миртски!» «Состояние закреплено за графиней, господин Миртски!»

Беспокойные глаза Катаржины меркнут, покрываясь соленой пеленой.

– Ни-ког-да тебя не любил.

Сначала думалось, женщина просто уйдет в себя. Провалится в бездну своего безумия, придавленная признанием супруга. А снаружи останется пустой кокон – из дряблых белых нитей с синей сеточкой, весь в подозрительных разводах.

Катаржина задирает голову, чтобы зайтись воем раненой волчицы – но молчит. Из глаз, слепых от горя, хлещут слезы. От слез сильнее течет помада, и на сарафане – у самого ворота – распускаются розовые бутоны новых пятен.

– Господарь Миртски, будьте пожалостливее, – тихонько советует Строжка.

– С какой это стати?

– Сильный-то стресс, знаете ли, как любое переживание, утончает границы нашей психики.

Скрипит и затворяется дверца, драпированная органзой. И по ту сторону режет рыданием – самым отчаянным и ненастным из всех, что я слышал.

– Какие границы? Она и так психичка! – рычит Миртски.

– Как же «какие», господарь? С Эфиром же.

Если ты когда-нибудь посчитаешь себя одиноким, несчастным… Или, быть может, ненужным – приходи тогда к Бругу, и он изобразит тебе, как кричит Катаржина Клаугет.

– Да мне уже по боку на ваши научные россказни, – фыркает хозяин, торопливо следуя к выходу в коридор. Тот, что с портретами.

– Я, если позволите, советовал бы графине терапию, – суетится старик. – Периоды помешательства обыкновенно сменяются порами ясности, и…

Плач Катаржины Клаугет – шрифт для слепых, высеченный на барабанной перепонке Бруга.

– Уж не беспокойтесь, время позднее, – подгоняет нас Миртски, – а завтра я обязательно выужу себе кого-нибудь из Братства…

Крик Катаржины бесконечен и пуст. Как бесконечна и пуста бездонная яма.

– …Писарь, кладовщик, поломойка – да самый дрянной цеховик из Белых будет толковее вас!

– Замолчи, – осекаю я Миртски.

– Да ты никак оборзел!

– Тихо! – толкаю его в грудь. – Прислушайтесь.

Строжка с Томашем недоуменно переглядываются.

– К чему?! Нет ничего!

– Оно и правда: ни шороха не слышно, братец Бруг.

– Вот именно, – предчувствие у меня наипаскуднейшее. – Но разве она не должна реветь?

Сочный деревянный треск. Как будто вокруг кипит морская баталия, и нашу мачту расщепило снарядом надвое. Но трещит не в кабинете, и даже не в коридоре – звук глухой, словно…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.